Клокс тянул время. Он сам это понял уже во дворе Храма, но продолжал медлить, словно видел сократившийся до крохотного комочка клубок и нить в собственных руках. Что бы сделал сейчас на его месте Эгрич? А что он сам сделал пятнадцать лет назад в Гаре? Побледнел и ужаснулся на месте совершения обряда, а потом два дня носился вместе со своей тройкой по обезумевшему городу, улицы которого были вымазаны в крови, чтобы наконец ворваться туда, где завершалось ужасное колдовство, и остановить его собственным мечом? Остановил ли он его? Отчего же тогда некто, неотличимый внешне от Эгрича, вошел в Белый Храм, обратился в другого человека, напоминающего обтянутый кожей скелет, назвал себя Олсом и перерубил почти сотню сэгатов, собравшихся на праздничное служение? Трое остались в живых. Олс говорил о двух живых, назначенных им свидетельствовать о его возвращении, но осталось трое. И третьим, которого не заметил Олс, был нынешний Ата, тогда еще юный дудец. Вот и думай теперь, нарочно ли слукавил слуга Проклятого или и в самом деле не разглядел выжившего мальчишку? Впрочем, какая уж теперь разница? Так что бы сделал Эгрич теперь, когда обряд еще не совершился? Или уже совершился? Но ведь трупов только шесть? Их уже больше, но тех, которых можно отнести к подготовке обряда, только шесть? С восьми трупов начиналось все в Гаре. И в Нечи, кажется, тоже было восемь трупов. Летописи, которые вели жрецы Храма Присутствия, всегда отличались скрупулезностью. Восемь трупов должно быть и здесь. Конечно, если этот новый защитник, светловолосый Юайс, понял все правильно. Так что сделал бы Эгрич? Остановил бы обряд. Без сомнений. Любой ценой. Перерыл бы весь город и окрестности, опросил и остановил бы всякого, кто начал расчерчивать пустоши или тайные дворы восемью лучами, оскверняя символ священного колеса. И что будет, если Клокс последует его примеру? Все остановится? Или же остановить ничего нельзя? Что из чего исходит? Кровь, залившая улицы Гара, была причиной явления Олса или начавшийся обряд отворил выход этой крови?

Клокс оглянулся. И на второй день после ночного явления дракона зеваки бродили по двору храма, топтались, рассматривали копоть, оставшуюся от драконьего выдоха, переругивались друг с другом. То и дело возникали стычки, готовые перерасти в драку, а то и поножовщину. И стражники, которых Буил нагнал во двор храма, тоже то и дело хватались за рукояти мечей. Только артельщики с раннего утра сновали по лесам. Правили резьбу на фризе, опоясывающем основание купола, поднимали наверх напиленный камень, заканчивали кладку фонаря. Колокольня рядом сверкала золотым колесом.

«На тот год закончат, – подумал Клокс. – Не лучший выбор – собирать купол зимой, но камень напилен, работа кипит, может, и управятся. Тогда точно к следующей осени и отделку закончат. Конечно, без фресок, но с ними трудов не на один год, и делать их будут уже другие мастера. Хороший храм получится. Поменьше, чем в Сиуине, но уж точно не уступающий ему в красоте».

Судья осенил грудь и брюхо святым колесом, посмотрел на часовню, в которой он сам с раннего утра провел не меньше пары часов, не чувствуя боли в коленях и испрашивая прощение у святого Нэйфа. О каком прощении молил он угодника Вседержателя? Обо всех собственных прегрешениях разом или о тех мыслях, о тех словах, которые выдавились из груди Клокса пятнадцать лет назад? Да мало ли что он мог тогда сказать… В уложениях Священного Двора одним из главных правил было и остается утверждение Нэйфа, что ни одна тварь не может подвергаться пытке. И не может быть веры утверждениям, исторгнутым при помощи пытки, даже если исторгнутое – истина. А разве то, что случилось пятнадцать лет назад в Гаре, не было пыткой? Или Клокс должен был сносить все, как сам святой Нэйф? А если бы Клокса привязали к огромному колесу арбы и покатили ее из Тимпала, где был схвачен Нэйф, на юг, к Черной Башне, делая в каждый день по два десятка лиг и охаживая бедолагу бичами, и поднося вместо еды и питья только сладкое, приторное вино, – он, Клокс, долго бы выдержал? Или сдох бы в первый же день? И кто знает, что кричал окровавленным ртом Нэйф? Кто записывал его слова не тогда, когда он ходил от дома к дому, всюду говоря, что император Мэйлас – слуга Проклятого, и посланные Мэйласом колдуны не могли обратить Нэйфа, остановить его силой всевластной магии императора, пока отряд стражи не схватил наглеца, а когда безумие от боли охватило его на колесе? Мало ли было свидетельств, которые не признает Священный Двор, которые расходятся в списках и которые так популярны в приделах Храма Присутствия, что Нэйф плакал на колесе и молил о пощаде? Сладкими слезами, наверное, плакал, если пил только сладкое вино. И кровь из его ран текла, пожалуй, сладкая. И сам он, окровавленный и едва живой, покрытый собственными испражнениями, был сладким. До приторности. До отвращения. Почему же тогда он или его тело смогли обрушить Черную Башню в Тэре? Или же Нэйф ни при чем? Все совпало? И невидимый властитель Талэма, который никогда не вмешивается ни во что, дождался повода и выдавил людоеда Мэйласа прочь из этого мира? А Нэйф был только игрушкой? И его устойчивость к магии – тоже была игрушкой? Случайным даром? А если он ничего не мог сказать мучителям, потому что не знал, что ему сказать? Пожалуй, что он и проповеди свои говорил не потому, что был овеян мудростью: какая может быть мудрость в тридцать лет? – а потому, что голос нашептывал ему на ухо. Чей голос? Чей же голос?..

«Клокс, – прозвучало в ушах судьи. – Клокс».

Судья замер. Встряхнул головой, поковырялся в ухе. Голоса не было. Показалось. Мало ли. Случается такое, когда шелест сухих листьев, скрип двери, звук упавшей с кувшина капли преломляется и звучит неизреченным именем. Как теперь – Клокс. Точно, словно капля упала в кубок.

– Калаф! – позвал служителя, который спешил к гостиному дому, судья. – Подойди сюда, Калаф. Где тело Даира?

– В мертвецкой, где же ему еще быть? – поежился, кутаясь в храмовое, с длинными полами и рукавами котто, служитель. – Скот приказал всех мертвецов свозить в мертвецкую и держать там, пока не разрешится беда, что навалилась на город. Исключая, конечно, естественные смерти.

– Ты уже перебрался в домик Даира? – спросил Клокс.

– Зачем? – удивился Калаф. – Я жду распоряжения Аты. Вряд ли меня сделают сэгатом. Пришлют кого-нибудь из Тимпала. Всегда присылают. Может быть, оставят сэгатом почтенного судью Клокса?..

– Не мели языком попусту, – оборвал служителя судья.

– Как будет угодно святому Нэйфу и Ате, его наместнику в Талэме, – поклонился Калаф. – Так что зачем перебираться в домик сэгата, если придется потом возращаться обратно? Суета. К тому же голова болит у меня в доме сэгата. Раскалывается просто. Наверное, привык уж я спать на втором этаже, подальше от земли.

– Все в землю вернемся, – мрачно заметил Клокс.

– Но уж без головной боли, надеюсь, – захихикал Калаф, поклонился и попятился, засеменил по своим делам.

– Нет головы – нет и головной боли… – пробормотал Клокс, поправил алую тиару и зашагал, кивая уступающим дорогу, кланяющимся ему горожанам, к зданию ратуши. На площади народу было меньше, чем во дворе храма. Мастера продолжали собирать затейливые забавы. Возле них, в центре площади, кружилась, отставив в сторону одну руку, монашка.

«Вот уж у кого голова точно не болит», – с трудом удержался от плевка под ноги Клокс и через несколько минут уже ругал себя, что не надел под котто теплую камизу. На лестнице мертвецкой было ощутимо холоднее, чем наверху.

– Все в полном порядке, все в полном порядке… – суетился ключник, зажигая лампы. – Тел, правда, прибавилось, но уж такая жизнь. Или, хе-хе, такая смерть. Но никого не допускаю сюда, никого, и тела все осматриваю. Ваш защитник, господин судья, особо обратил внимание вот на эти отметины на руках. Трупов с такими отметинами как было шесть, так и осталось. И новых нет пока, нет. Но кроме того, что было, добавилось тело почтенного сэгата Даира, мир его праху, тело артельщика из храма и тело ужасной твари, о которой мне сказали, что это жена стражника Цая – Олта. Вот в это я не могу поверить, потому как я ее вроде бы знал, такая была добрая женщина, такая добрая. Светлая, как белый цветок. Как белый цветок, благоволение Нэйфа…

Клокс покосился на скрюченного годами и покрытого морщинами ключника и подумал, что хотя бы в старости время благоволит к нему самому. И зубы почти все на месте, и лицо не похоже на печеное яблоко. Да и спина не загибается колесом, прости святой Нэйф за кощунство. Пожалуй, и меч из руки при надобности помахать им не выпадет через минуту.

– Вот эти отметины, – подбежал ключник к одному из ящиков. – Это молочница. Тоже светлая женщина была. Я ее знал. Шесть тел – шесть отметин.

Клокс посмотрел на разрез, уже знакомый ему по телу Цая, перевел взгляд на лицо молочницы. Женщина и в самом деле была мила при жизни. Веки ее были опущены, но чуть приоткрытый рот как будто свидетельствовал об удивлении перед смертью.

– Усмиритель ваш был не так давно, – принялся раскланиваться ключник. – И получаса не прошло. Тоже стоял возле нее. Ни на что больше не смотрел. Кажется, даже плакал. Добрый человек, наверное. Вот ведь как бывает. Даже и палач, а туда же. Я, глядя на него, тоже слез не сдержал.

– Чем здесь воняет? – поморщился Клокс. – Не мертвецкая, а трапезная какая-то.

– А что делать? – всплеснул руками ключник и побежал в сторону. – Сюда идите, господин судья. Вот. Бедняга Даир, да будет его посмертие так же благостно, как и его жизнь. Он же, считай, не только пропечен, но и прожарен до угля. Я прикрыл его тряпицей, но запах есть запах… Вот уж не думал, что жареная плоть человека пахнет так же, как и свиная. Теперь даже и не знаю, как потчеваться к празднику, обычно я…

– Подожди, – оборвал ключника Клокс, взглянул на красное, расползающееся в стороны лицо Даира, шагнул к соседнему ящику. – Здесь что?

– Погань, – выдохнул ключник и сдернул накрывающую тело ветхую ткань. – Не от запаха прикрыл, а от ужаса. Смотреть страшно.

На кошку, которая лежала на кусках льда, смотреть было не страшно. Она была прекрасна даже мертвая, с вывалившимся языком. Светло-коричневая, с дымчатым окрасом вокруг глаз, на концах лап и на холке. С длинным и толстым хвостом. С тонкой, но плотной шерстью. Но самыми удивительными были подушечки лап – казалось, что они принадлежали огромному котенку. Ни потертостей, ничего…

– Чудо, – невольно вымолвил Клокс.

– Я и говорю, что женщина была светлая, – закивал ключник. – Однако все равно страшно. Этакую киску не почешешь за ухом.

– Это кто? – спросил Клокс у последнего ящика.

– Артельщик, – изогнулся в поклоне ключник. – Как его там… Кажется, Скайтеном его кличут. Называли при жизни. Каменщиком он был. А теперь уж как ни называй… Помер, и все. И никакой ты не каменщик, а просто мертвая плоть.

– Две раны, – задумался Клокс. – Я слышал, что Даир метнул багор в дракона, но случайно попал в артельщика. Но почему две раны?

– Откуда же я знаю? – удивился ключник. – Может, крюк у багра был заострен, а может, дракон этот не думал наесться свиньей и собирался закусить и каменщиком. И прикусил его одним зубом, чтобы тот не убежал.

– Это что? – показал Клокс на кулак трупа.

– Кулак, я думаю, – нагнулся вперед ключник.

– Восемь мертвецов на льду, не считая кошки, – заметил Клокс, – и на шестнадцать ладоней – всего один стиснутый кулак. А на другой руке: рана на пальце? Или след от кольца? Где кольцо?

– Помилуйте, господин судья! – воскликнул ключник. – Да чтобы я?..

– Разожми ему кулак, – сказал судья.

– Так он закоченел! – удивился ключник.

– Разрежь, если не можешь разжать, – потребовал Клокс. – Или ты хочешь, чтобы я этим занялся? Есть в городе другая мертвецкая, если ты лишишься этого места?

– Нэйф благословенный!.. – испугался ключник и стал искать нож на поясе. – Нет другой мертвецкой, да и в этой трупы редки. Просто напасть какая-то. То по году, по два ни одного трупа. Чего им тут делать-то? Помер человек, неси его на кладбище: вроде не рыба и не мясо, чтобы на льду держать. А тут ведь… Ничего, скоро зима, еще льду запасем. А кулак разожму, чего ж не разжать. Не железный же… Ну-ка. А вот.

На посиневшей ладони, отпечатавшись багровым отеком, лежал тонкий, красноватый с зеленой искрой перстень с разорванным кольцом. На крохотной печатке прозеленью выделялся узор.

– Дешевка, – скривился ключник. – Таких на торжище за медную монету по весу отсыплют. К тому же порченая.

– Порченая, – кивнул Клокс и выудил из-за пазухи платок. – А ну-ка, подцепи колечко ножом и клади его сюда.

Перстень был почти невесом, хотя явно делался на палец взрослого мужчины. И поврежден он был не ножом, а сорван с пальца так, что кольцо вытянулось и истончилось на месте разрыва. Клокс еще раз присмотрелся ко второй руке каменщика. Ну точно: кольцо было сорвано, лишь чуть-чуть повредив кожу, крепкая ручища оказалась у каменщика. И носил он это кольцо на среднем пальце печаткой внутрь. Вот уж ненужное украшение для мастерового… Да еще на правой руке.

– А ну-ка, лампу сюда! – потребовал Клокс и, прищурившись, склонился над добычей. К счастью, долгие годы не отняли у судьи зоркости взгляда. Тонкий узор оказался рисунком рукопожатия. Крепкого рукопожатия. Вокруг него вились древние руны. И не просто никакой магии в кольце, а жуткий ее недостаток. Пустота. Черная яма.

– Не говори об этой моей находке никому, – процедил сквозь зубы судья. – Если только опять придет усмиритель или защитник. Больше – никому. Даже бургомистру. И прикрой чем-нибудь тело.

Наверху оказалось вдруг тепло и даже жарко. Осень не спешила скатываться к зиме. Дул легкий теплый ветер, и желтые листья, которые заносило в городскую цитадель с окрестных улиц, кружились в воздухе, словно насмешка над временем года.

«Вот и весь Граброк, – обернулся Клокс. – Маленькая городская цитадель с тремя десятками домов, храмом, ратушей, лавками. Крохотный, пусть и с высокой башней – замок через реку и прилипшие ко всему этому деревни, ставшие слободами. Оттого и улицы в Граброке шире, чем в стольном Сиуине. Простор вокруг, разноси город как хочешь. Но только до тех пор, пока не накатит издали беда, и тогда придет время не частоколом отгораживаться от ужаса, а высокой стеной».

Посередине площади по-прежнему кружилась монашка, стучали молотками плотники на забавах и в торговых рядах, размешивали краски в ведрах маляры, вдоль стены ставились шатры и натягивались тенты для лавок, владельцы которых уж точно изрядно отвалили монет бургомистру за право расторговаться во время святого шествия.

– Клокс! – услышал судья, обернулся и поймал в объятия плачущую слезами счастья Юайджу. – Я его видела!

– Кого? – не понял Клокс. – Эгрича? Мадра? Кого?

– Его, – улыбнулась Юайджа. – Друга. Того, который однажды разбудил мое сердце. Потом исчез, у него много дел. Вернулся, когда я уже успела наделать глупостей. Понесла неизвестно от кого. Едва не обратилась в нищенку. Он поднял меня из грязи, отмыл, очистил, нашел моего брата, уговорил его помочь мне. Вся моя жизнь – он. И я его видела!

– Кто же этот святой человек? – скривился Клокс.

– Не скажу, – прошептала Юайджа. – Он все тот же. Прежний. Нисколько не изменился. Я уже старуха. Или почти старуха. Не от всего, куда я ступила, мне удалось отмыться. Горло мое по-прежнему сдавливает удавка. Но он прежний. И он есть. А больше мне ничего не надо. Даже если я не увижу его больше!

Сказала – и побежала в сторону собственного трактира, едва ли не одна из самых богатых торговок Граброка, со спины так девчонка, и только. Стройная и быстрая.

– Дура, – сплюнул Клокс и двинулся к ратуше.

– Я ждал тебя, судья, – сказал бургомистр, когда Клокс наконец прорвался через три поста стражи и оказался на втором этаже ратуши, в покоях, куда он не добрался вчерашним днем. Стены небольшого зала были обвешаны щитами. Под ними тянулись скамьи. Вместо обычного для магистратов большого круглого стола стоял небольшой столик, за которым и сидел бургомистр Скот. Перед ним лежала диргская стрела.

– Садись, – кивнул на мягкую скамью напротив стола Скот и даже привстал, ожидая, пока судья займет предназначенное ему место. – Я ждал тебя, но не стал спускаться к страже, хотя видел, что ты идешь к ратуше. Пусть несут дозор без поблажек для кого-либо. Я смотрел в окно, любовался этой монашкой. Как только у нее не кружится голова? В Гаре ведь тоже были монашки из Храма Очищения?

– Нет никакого Храма Очищения, – буркнул Клокс. – Есть только безумные бабы в черных одеждах, которые доводят свою преданность Нэйфу до святотатства и противного Вседержателю самоуничижения.

– Ты берешь на себя право судить за Вседержателя? – поднял брови бургомистр. – Ладно. Каждый из нас наместник творца, хотя бы для собственного нутра. Прости, что не нашел вчера времени для разговора с тобой. Герцог Диус помешал. Он был раздражен, я не мог ему перечить. Все-таки брат короля. Значит, передо мной судья Священного Двора Вседержателя – Клокс? Тот самый, который стал судьей после странного и зловещего исчезновения своего предшественника?

– А передо мной бургомистр Скот, не избранный мастерами ремесленных цехов или советом слободских старейшин, а присланный два года назад королем? – склонил в ответ голову Клокс.

– Точно так, – усмехнулся Скот, снял с шеи золотую цепь и отпустил ее над столом, позволил ей сложиться в сверкающий бугорок. – И ношу этот знак не по праву. Точнее, не по тому праву, которое выписано в уложении Граброка. Однако Сиуин – не Тимпал, а Тимпал – не Сиуин. Право короля выше права любого селения в королевстве. Поэтому, – Скот накрыл цепь ладонью, – она останется на моей груди.

– Я не вижу радости на твоем лице по этому поводу, – заметил Клокс.

– Я тоже не вижу радости на твоем лице, судья, – тяжело вздохнул бургомистр, стиснув пальцами края стола. – Хотя ты в городе всего второй день.

– Ты болен? – нахмурился Клокс. На лбу Скота выступил пот, его руки подрагивали. – Или эта магия, что разлита по улицам Граброка, так же гнетет тебя, как и колдунов, что покинули город? Наверное, если и были в городе имни, они тоже страдают?

– А ты не прост, судья, – скривил губы в усмешке Скот и, распахнув котто, показал обвивающие его шею ожерелья, набранные из гранатового камня. – Неделю или две назад было совсем плохо. Я едва сдерживался. Даже амулеты не помогали. Но вчера в ратуше объявился книжник Чуид и дал мне эти камни. Они лишь слегка уменьшают головную боль, но сдерживают меня лучше, чем ногти, терзающие мою плоть.

Бургомистр раскрыл ладони и показал Клоксу раны на них.

– Ты имни, – понял судья. – Почему рассказываешь мне об этом?

– О том, что я имни, знает мой король, – пожал плечами Скот. – Об этом же знают черные егеря, которых я нанял. Об этом знает и еще кто-то. Разве быть имни запрещено в пределах Сиуина? Считай, что я айл. Потомок пришельцев. Ты снок, поэтому ты не айл. Ты далан. Твои корни в этой земле глубже моих. А вот твой защитник и твой усмиритель – тоже айлы, даже если они не имни.

– Они не имни, – покачал головой Клокс.

– Не могу сказать, что им повезло, – улыбнулся Скот. – Тем более что за тысячи лет и айлы, и даланы многажды смешивались между собой. И пришедшие в Талэм, и его хозяева слились. Не разделишь. Впрочем, все пустое. Я говорю с тобой потому, что рассчитываю на тебя. Поэтому ты должен знать о том, что я имни. Кроме того, Чуид сказал, что тебе можно верить, даже если ты сам не будешь верить себе.

– Вот уже нашелся и советчик, – скривил губы Клокс.

– Послушай, судья, – тяжело вздохнул Скот. – Два года назад в королевском замке Сиуина прорицатель сказал королю Риайлору, что беда придет в Граброк через два года. И король отправил меня сюда. У каждого короля есть кто-то, кем он затыкает прорехи в собственном королевстве. Эту прореху Риайлор попытался заткнуть мной.

– У него есть брат, – напомнил Клокс. – Герцог Диус.

– Его брат – сам прореха в королевстве, – поморщился Скот. – Король отправил меня сюда, надеясь, что я его не подведу. Этот же прорицатель сказал, что беду нельзя остановить, но можно ослабить. И добавил, что у меня будут помощники. Надеюсь, ты один из них. Если бы сэгат Даир не вызвал тебя, я бы сделал это сам днем позже.

– Удивительно, – покачал головой Клокс. – Обычно прорицатели и погоду на два дня не могут точно предсказать, а тут беду за два года угадали. Не потому ли, что прорицатель одновременно был и делателем беды?

– Это был Чуид, – уперся взглядом в стол, тяжело вздохнул Скот. – Ничего не могу сказать о том, кто делатель нашей беды. И я поверил ему не потому, что он сумел оказаться в этом зале и переговорить со мной, хотя стража не пускала его в ратушу. И ушел он незамеченным. И о той встрече с королем он рассказал то, о чем мне рассказал сам король. Это был он. Я ему поверил потому, что поверил. Принимай это без объяснений. Он не причина этой беды.

– А если, – оскалил зубы Клокс, – он прилетел как стервятник? Наверное, уже знает, чем все закончится и куда и как развернется? Смотрит на каждого и видит, кто перед ним – почти покойник или почти калека?

– Нет, – мотнул головой Скот. – Он хранитель.

– Что же он хранит? – удивился Клокс.

– Знания, – прищурился Скот. – Так он говорит. Может быть, еще что-то. Если все это уляжется, он станет разбирать свитки в ратуше. Сейчас они свалены в корзины, ветшают. Но я думаю, что он хранитель чего-то большего.

– То прорицатель, то хранитель, – скрипнул зубами Клокс.

– Прорицателем его назвал король, – поправил судью Скот. – Чуид отметил это отдельно и сказал, что ясновидение – это дыхание Вседержателя. Оно – не то же самое, что дар колдуна или великого воина. Не будет шепота с той стороны – не случится прозрения с этой. И он не прорицатель по сути своей. Все, что он смог прорицать, – вот эта беда и та, что случилась в Гаре. Он услышал голос и подчинился ему.

– Сошел с ума, – буркнул Клокс.

– Может быть, – пожал плечами Скот. – Но король ему поверил так же, как поверил я. И я уже вижу, что не зря. Да и что я теряю, когда я уже теряю своих горожан? Я взял тот свиток, который отказался брать ты. И прочитал о том, что случилось в Гаре. Почти все повторяется в Граброке. Да, там не было дракона, но смертей случилось больше. Да, у нас нет вырезанных в траве тайных знаков, но головы раскалываются так же, и голод и жажда охватывают имни тоже так же. И улицы мажутся кровью у нас так же, как и в Гаре. А теперь скажи мне, судья, зачем ты пришел ко мне? Ведь ты уже и сам понимаешь, что явление в Граброке грядет? Зачем ты пришел?

– Это надо остановить, – прошептал судья.

– Надо, – кивнул Скот. – Как это сделать?

– Обыскать весь город, – встал Клокс. – Найти магию, что истязает его. Колдунов, что творят эту магию и готовят обряд явления. Найти зверя, который множит трупы. Наконец, дракона, которого кто-то прячет! Нас троих слишком мало для этого!

– Еще и найти злоумышленников, которые пытались убить твоего защитника, – поднял стрелу Скот. – Только вас не трое, судья. Добавь к вашему числу еще четырех егерей и всю городскую стражу. Буил не спит уже несколько дней. И сегодня с раннего утра вновь мечется по городу. Я собираюсь раздать оружие взрослым мужчинам. Во всяком случае тем, у кого есть сильные амулеты, что помогли бы им укрыться от дурмана злобы. Но мне кажется, всего этого недостаточно.

– Нельзя пускать шествие в город… – прошептал Клокс. – Такое решение может исходить только от короля Сиуина или от герцога, но если объявить, что шествие минует город, возможно, обряд будет отменен.

– Это невозможно, – покачал головой Скот. – Ты знаешь, как пополняется казна от этого шествия?

– И убывает население, – прошипел Клокс. – Ты читал свиток этого Чуида. Сколько погибло людей в Гаре? Они стоят пополнения казны?

Скот молча смотрел куда-то мимо Клокса. Он сидел так долго, почти минуту. Потом посмотрел на судью и сказал:

– Я уже посылал королю такое предложение. Он ответил, что решить должен его брат. Диус отказал мне. Поэтому мне пришлось просить короля, чтобы он отозвал брата. Я сослался на опасность для герцога.

– Тогда я пойду в замок и буду просить у него аудиенции, пока он еще здесь, – поднялся Клокс.

– Иди, – пожал плечами Скот. – Почти полдень. Скоро Диус вернется с охоты. Может быть, он тебя и примет. Увидит у входа в замок уж точно. Удачи тебе, судья.