Глава 4
Банковские игры
Если Фуггеру требовалось, что называется, перевести дух, он всегда мог отправиться в «Таверну для благородных», питейное заведение аугсбургской коммерческой элиты. Средний немец во времена Фуггера выпивал в день восемь кружек пива. Сваренное по строгим правилам «законов о чистоте», пиво, безусловно, вредило печени, но все-таки было полезнее воды из заполненных экскрементами рек и ручьев. Внутри таверны мужчины сидели за длинными столами и пересказывали друг другу байки о соблазненных служанках и приключениях на Франкфуртской ярмарке или, если они были для этого достаточно богаты, хвастались личными зоопарками и золотыми солонками.
Другие, возможно, были лучшими рассказчиками, нежели Фуггер, но сложно представить человека, который превосходил бы Якоба в богатстве «фактического материала». Только Фуггер мог именовать своим другом императора или жаловаться, что вынужден снова обедать с папским легатом. Посетители таверны были отнюдь не прочь узнать секреты его успеха. Впрочем, это были не такие уж секреты; проблема состояла в том, что мало кто мог повторить действия Фуггера.
Якоб обладал замечательным талантом к инвестированию. Он лучше остальных ловил предоставлявшиеся возможности и понимал, куда вкладывать деньги с наибольшей прибылью при наименьшем риске. Он знал, как вести бизнес, как обеспечить развитие фирмы и как получить максимальную отдачу от работников. Он умел обнаруживать слабости и играть на них, а также добиваться переговорами максимально выгодных условий. Но, пожалуй, важнейшим его достоинством была способность находить деньги, необходимые для инвестиций. Своим, назовем это так, неодолимым очарованием он убеждал кардиналов, епископов, герцогов и графов одалживать ему колоссальные суммы. Без этой поддержки Фуггер добился бы, конечно, богатства, но был бы не богаче любого другого коммерсанта в «клубе». Подобное умение привлекать средства – дополненное готовностью рисковать попаданием в долговую тюрьму, если кредит не будет погашен, – объясняет, почему он вошел в историю под именем Якоба Богатого. Финансовый рычаг вознес его к самым вершинам.
Он заимствовал наиболее очевидным способом, какой только можно вообразить, – предлагал клиентам сберегательные счета. В те дни банковские конторы встречались буквально на каждом городском углу. Они охотно открывали счета всякому, кто заходил внутрь. Но вот сберегательные счета были тогда в новинку. Прежде чем эти счета появились, банкиры обеспечивали обязательства и прочие вложения собственными деньгами – и приглашали партнеров, если требовалось больше денег. Да, приходилось жертвовать единоначалием, но другого выхода не было. Самый простой способ собрать деньги – ростовщичество – был невозможен вследствие церковного запрета на взимание процентов по долгу. Церковь полагала любые проценты – даже ничтожные проценты по сбережениям – ростовщическими.
Венеция жила в соответствии с девизом «Прежде всего венецианцы, а уже потом христиане». Она предпочитала зарабатывать деньги, а не угождать Богу. Она игнорировала церковный запрет – и изобрела банковские депозиты. Венецианские инвесторы могли положить свои деньги в банк, вернуться год спустя и получить больше, чем вложили. Депозиты обеспечили банкам новую возможность роста, а банковским клиентам предоставили простой способ заставить деньги работать. Все были счастливы – кроме церкви. Тем не менее, остальная Италия быстро оценила удобство сберегательных счетов и тоже начала предлагать такие услуги. Немцы уважали закон больше, чем итальянцы, и соблюдали запрет на ростовщичество более строго, но и они в конце концов поддались.
Современник Фуггера, аугсбургский банкир Амброз Хохштеттер, использовал для депозитов «розничный» подход. Он принимал деньги от сельскохозяйственных работников, горничных и всех, кто имел лишнюю монету за душой. «Достучаться» до всех этих людей было непросто, однако Хохштеттер все равно сколотил свой миллион флоринов. Фуггер же выбрал более оперативный, но и более рискованный путь – принимать средства от крупных вкладчиков. Если какой-нибудь крестьянин снимал деньги со своего счета в банке Хохштеттера, сам банкир этого не замечал. Если некий герцог закрывал счет в банке Фуггера, последнему грозило банкротство – если в его распоряжении не найдется денег, чтобы ликвидировать внезапную брешь в балансе. Оба этих банкира наверняка восприняли бы современную банковскую систему, скажем деликатно, как любопытную. Их точно бы поразило, что банкир может довести собственное предприятие до ручки – и все-таки сохранить свой дом, не говоря уже о свободе. Они бы долго чесали в затылках, узнав о страховании вкладов, хотя им бы понравилась идея, что риски безрассудного заемщика оплачивает кто-то другой. Еще больше их «восхитила» бы наша валютная система, в которой ценность денег обеспечивается лишь верой в правительство, а не золотом и не серебром. Фуггер и Хохштеттер прилагали достаточно усилий, чтобы удостовериться в надежности вкладываемых монет. Сама мысль о деньгах, обеспеченных исключительно обещаниями, показалась бы им нелепой. Возможно, они заметили бы, что вера хороша в церкви, но не в финансовых вопросах. Для них банковское дело ничем не отличалось от прочего бизнеса. Банкир вкладывал собственные деньги, инвесторы тоже приносили свои накопления. Обе стороны принимали возможность катастрофического исхода. Фуггер обещал платить вкладчикам 5 процентов годовых. Подобный интерес выглядел привлекательным для вкладчиков – безусловно, более привлекательным, чем покупка земли или серебряной посуды в шкаф. Свою долю Фуггер планировал в пределах 20 процентов. Его прибыль составляла те самые 15 процентов – разницу между доходом с инвестиций и интересом клиентов.
Сберегательные счета позволили Фуггеру предоставить самый крупный из всех кредитов, какие он когда-либо выдавал Максимилиану. После фарса с коронацией в Тренто и организованного Фуггером мирного соглашения с Венецией Максимилиан воспользовался конфликтом венецианцев с Римом (Венеция претендовала на часть папских территорий, а Юлий в ответ предал город анафеме) и разорвал мирный договор. Император вновь решил предпринять поход на Рим. Он находился в таком отчаянии, что даже обдумывал прежде немыслимый союз с Францией.
Прежде чем император сделался одержимым идеей папской коронации, его мысли занимала Франция. Покойная жена Максимилиана Мария Бургундская умерла после падения с лошади в 1482 году. Эту женщину он единственную когда-либо любил, их любовь – одна из величайших и наиболее трагических в истории. Максимилиан писал трогательные письма, восхищаясь красотой Марии. Он позволял ей держать охотничьих соколов в супружеской спальне и носил птиц с собой в церковь. Прежде чем жениться, он подарил своей нареченной кольцо с бриллиантами, в настоящее время, если верить веб-сайту «Дебретт», считающееся первым в мире обручальным кольцом. Мария нежно поблагодарила его за подарок. Когда она умерла, император потребовал от приглашенного чародея призвать ее дух, а когда Франция захватила Бургундию, объявил французам войну и попытался вернуть утраченное в память о супруге. Но со временем императорская корона стала для него важнее Бургундии; чтобы получить ее, было необходимо пройти по территории Венеции. Максимилиан мог преуспеть, только если его поддержит Франция со своей многочисленной армией. Вопреки советам ясноглазой Маргариты, его дочери, которая предрекала неизбежное предательство французов, император заключил сделку с давним, заклятым врагом. Стороны договорились «рассечь» венецианские владения на суше. Франция получала Брешию и Кремону на севере, а Максимилиану доставались Верона, Падуя и то, чего он так добивался, – беспрепятственная дорога на Рим. Папа и король Фердинанд Арагонский, жаждавшие присвоить венецианские территории на юге Италии, присоединились к этому союзу.
Фуггеру план понравился, ведь победа казалась практически неизбежной. Разве этакая объединенная сила способна потерпеть поражение? Именно тогда он выделил Максимилиану свой крупнейший кредит – согласился ссудить императору 300000 флоринов, чего было достаточно для годовой оплаты труда 25000 сельских работников. Взамен Фуггер хотел получить продление контракта на добычу металла в Тироле на несколько лет. Все сделки Фуггера были так или иначе рискованными, но эта представлялась откровенно сумасбродной. Ведь с Максимилианом в битве может случиться что угодно, и кто знает, какие испытания уготовила императору судьба? Не менее опасным для Фуггера был тот факт, что императорский кредит оставлял его самого с минимальным запасом наличности. Если какой-либо крупный вкладчик вдруг пожелает забрать из банка свои деньги, это будет катастрофой. Фуггеру придется продать свои владения, бургундские драгоценности и дворец, чтобы набрать необходимую сумму. Если же все закончится совсем печально, ему, как и его двоюродному брату Лукасу, будет грозить банкротство, и, возможно, придется бежать с позором в деревню, откуда некогда пришел в Аугсбург его дед. Глядишь, один из племянников, подобно сыну Лукаса, тоже нападет на него с ножом…
Благодаря отделениям фирмы в Антверпене и Лионе Фуггер обрабатывал денежные переводы из Франции с такой скоростью, что за ним закрепилась репутация финансового чудотворца. Словом, все было готово к тому, чтобы сокрушить Венецию. Республика понимала, что она не в состоянии сражаться с четырьмя противниками одновременно, и потому незамедлительно уступила спорные территории на юге папе с Фердинандом, сосредоточившись на противостоянии Максимилиану и французам. Последние разгромили венецианцев под Миланом и взяли город. Максимилиан тоже покорил все земли, на которые претендовал. Венеция спаслась, использовав аналог «ядерного удара» шестнадцатого столетия – она пригрозила призвать в Италию турок и позволить тем вдоволь порезвиться. Этого никто не хотел. Когда мир был восстановлен, французы, как и предсказывала Маргарита, потеряли интерес к Максимилиану и не сделали ничего, чтобы помочь ему добраться до Рима. Лишившись поддержки Франции, Максимилиан вынужден был оставить Падую и все прочие завоеванные венецианские города, за исключением Вероны. А долг Фуггеру рано или поздно следовало выплатить.
Стоит упомянуть и еще об одной стороне случившегося. Накануне войны императорский суд, учрежденный Максимилианом во имя реформ, наложил бойкот на торговлю с Венецией. Советник императора успел предупредить Фуггера об этом бойкоте буквально в последнюю минуту. Фуггер ухитрился распродать серебро со своих венецианских складов, прежде чем Венеция попыталась его присвоить. Вместо денег он принял в оплату бриллианты, что для него было равнозначно. Заодно с остальными коммерсантами Аугсбурга он позднее лоббировал отмену бойкота. Вследствие особых отношений Фуггера с императором Якоб одним из первых немецких купцов возобновил торговлю с республикой.
Когда война с Венецией близилась к завершению, Фуггер получил тревожные новости: скончался кардинал Мельхиор фон Мекау. Этот человек был крупнейшим вкладчиком Фуггера. Он хранил в банке Фуггера 200000 флоринов, и теперь, с учетом процентов, Якобу предстояло возместить наследникам Мекау 300000 флоринов. Беда была в том, что такой суммой Фуггер не располагал.
Фон Мекау происходил из знатной семьи, проживавшей в саксонском городе Майссен. После учебы в Лейпциге и Болонье он стал священником и внес установленную плату, чтобы сделаться епископом Бриксена – ныне это Брессаноне в итальянской части Тироля. Несмотря на сан, он не брезговал светскими обязанностями – Максимилиан был слишком занят, чтобы управлять Тиролем, и передоверил это занятие фон Мекау.
Подобно Швацу, в Бриксене имелись серебряные копи. Тамошняя добыча не шла ни в какое сравнение с добычей Шваца, однако месторождение было довольно богатым. Владела этим месторождением епархия, а это означало, что фактически копи принадлежали самому Мекау. Будучи епископом, он мог продавать серебро и, пожелай обмануть прихожан, вносить вырученные средства на собственный банковский счет. Именно так он и поступал. У него было два лицевых счета – один в Венеции, а другой в Нюрнберге. После знакомства с Фуггером он перевел свои деньги в банк последнего, выяснив, какие тот предлагает проценты и насколько ловко управляет деньгами.
Они с Фуггером сблизились и практиковали обмен услугами. Незадолго до смерти папы Александра VI – за двое предстоятелей до Юлия II – в 1503 году этот понтифик возвысил ряд епископов до кардинальского сана. Фон Мекау оказался единственным немцем, удостоенным повышения. Его кандидатуру утвердили после того, как агент Фуггера в Риме Иоганнес Цинк (подробнее о нем чуть ниже) дал папе взятку в размере 20000 флоринов. Со своей стороны, фон Мекау регулярно расхваливал Фуггера в Риме и убедил нескольких сановников церкви последовать своему примеру и стать вкладчиками банка Фуггера. Также фон Мекау заступался за аугсбургского банкира. В разгар памятного инцидента несколькими годами ранее, когда Максимилиан разгневался на Фуггера и вознамерился отобрать у Якоба Фуггерау, фон Мекау приложил немало усилий к тому, чтобы император смягчился. Фуггер в известной степени стал зависимым от фон Мекау. Он одалживался у епископа всякий раз, когда ему срочно требовались деньги. Отношения с фон Мекау вдобавок выделяли Фуггера среди череды местных банкиров. Никто из конкурентов не имел столь богатого и важного покровителя, как фон Мекау.
Смерть епископа спровоцировала охоту за наследством. Советники и помощники знали, что копи приносят изрядную прибыль, но деньги исчезают, прежде чем кто-либо успеет их заметить. Но ведь они должны где-то быть! Через два дня после смерти фон Мекау монахи, разбиравшие вещи покойного в епископском дворце Бриксена, нашли вексель. Из документа следовало, что, вместе с процентами, фон Мекау хранил 300000 флоринов в банке Фуггера. Сумма потрясала воображение.
Еще монахи обнаружили завещание. Фон Мекау распорядился передать свое имущество братству Святой Души, церковному ордену в Риме, в котором он состоял. Точные суммы в завещании не указывались, но монахам вполне хватило векселя. Братство потребовало от Фуггера немедленной выплаты 300000 флоринов. По соседству, в Ватикане, папа Юлий услышал об этом требовании и выдвинул встречное предложение: Фуггер должен отдать деньги Святому Престолу. С точки зрения Юлия, завещание не имело силы по церковным законам. Все, принадлежащее кардиналу, принадлежало церкви, а Юлий, как папа, олицетворял церковь.
Фуггеру предстояло выбирать из немногих вариантов. Он мог попытаться собрать деньги и заплатить папе из средств прочих вкладчиков. Но это грозило еще более серьезными долговыми обязательствами. Также он мог продать свои активы. Но на это было необходимо время. А если продавать по бросовым ценам, пойдут слухи, что у него неприятности. Допустить подобные слухи все равно что совершить самоубийство. Они вызовут панику, другие вкладчики сразу же начнут требовать возврата своих средств. С ним будет покончено. Даже если найдется возможность заплатить Юлию, денег на то, чтобы рассчитаться со всеми вкладчиками одномоментно, взять негде. Фуггера ожидал крах. Снова перед его взором замаячил призрак долговой тюрьмы.
Фуггер утверждал, что никогда не изнывал от беспокойства. «Когда я ложусь в постель, – сказал он однажды, – ничто не мешает мне засыпать. Вместе с одеждой я сбрасываю все дневные заботы и треволнения». Кризис имени фон Мекау не заставил его изменить своим привычкам. Сознавая, что доверие к банкирам легко разрушить, он продолжал вести дела, как обычно, давал ссуды конкурентам и демонстрировал иные признаки финансового здоровья. Именно в те дни он предпринял «дарительный» выезд в Шмихен. У него были деньги – во всяком случае, он хотел, чтобы окружающие так думали.
Но невозможно притворяться бесконечно. Время поджимало, варианты виделись один хуже другого, поэтому Фуггер обратился к своему человеку в Риме, Иоганнесу Цинку, зная, что тот способен все уладить. Подобно самому Фуггеру, Цинк родился в Аугсбурге. Он зарабатывал на жизнь, перебирая бумаги в монастыре, когда Фуггер нанял его в 1501 году и поручил вести дела в Риме. Цинк справлялся великолепно, однако методы, которыми он добивался успеха, оставили несмываемое пятно на репутации Фуггера и превратили Якоба в очевидную мишень для социальных реформаторов, в том числе для Мартина Лютера. Фуггер многие годы пытался ликвидировать итальянскую монополию на банковский сектор Ватикана, но преуспел, лишь когда появился Цинк. Этот агент прибегнул к подходу, принципиально отличному от подхода его предшественников. Он перестал рассуждать о финансовых выгодах и превосходном сервисе. Вместо этого он расположил к себе ватиканских чиновников посредством взяток и подарков. Причем сумел проникнуть на самый верх, инвестируя в папские избирательные кампании и выполняя грязную работу (например, выбивая долги для фон Мекау). Фуггер сделался ведущим банкиром Ватикана всего через несколько лет после прибытия Цинка в Рим. Это не случайность: Цинк посодействовал.
Трудясь на благо Фуггера, Цинк не забывал и о собственном благе. Среди множества коррупционных практик в церкви эпохи Возрождения выделялась покупка и продажа церковных должностей. Эти должности являлись пожизненными и сулили надежный, не облагаемый налогами доход. Высокий спрос превращал продажу должностей в аукционы, где наличные значили больше профессионального опыта. Ватикан активно «осваивал» эти средства, сторонние наблюдатели язвительно именовали данную порочную практику «симонией», намекая на Симона Волхва, одного из первых христиан, который попытался приобрести за деньги апостольское благословение. Цинк скупил больше должностей, чем кто-либо еще. Он оценил необходимые расходы, сопоставил их с возможной прибылью, удовлетворенно потер руки – и приступил к покупкам. В итоге он приобрел 56 должностей с обширной географией – от Кельна на западе до Бамберга на востоке. Он числился писцом в одном городе, нотариусом в другом и папским рыцарем в третьем. Фактическую работу он делегировал подчиненным, поскольку сам редко – если вообще – появлялся в этих городах. В одном только Аугсбурге у него было пять должностей.
Фуггер никогда не покупал должностей для себя, но, при помощи Цинка, благодетельствовал другим. Когда освободилась должность в городе Шпейер, священник по имени Эберхард фон Нойенхаузен предложил Фуггеру, который надзирал за аукционами в Германии, 48 флоринов. Фон Нойенхаузен был старшим каноником собора в Аугсбурге. Он происходил из знатной семьи и имел влиятельных друзей, а потому был вправе ожидать этой должности и надеяться на деньги и связи, которые к ней «прилагались». К его изумлению, Фуггер уступил должность тринадцатилетнему семинаристу. Это вызвало скандал. Победитель был не просто невероятно молод – назначение выглядело неприемлемым чисто технически, ибо должность подразумевала степень по богословию.
Фон Нойенхаузен понял, почему проиграл, когда услышал имя победителя. Семинарист Маркус Фуггер, племянник Якоба Фуггера. В ответ на жалобы фон Нойенхаузена Фуггер сообщил, что в Риме обычная ставка – 780 флоринов. Те крохи, которые предложил фон Нойенхаузен, и рядом не стояли с этой суммой. Фуггер не просто отказал фон Нойенхаузену, когда тот пообещал заплатить больше, – он добился от Рима официального отказа, своего рода запретительного судебного приказа. Тогда фон Нойенхаузен обвинил Фуггера в симонии перед Максимилианом и городским советом Аугсбурга. Его проигнорировали.
Среди многочисленных должностей Цинка всерьез он воспринимал всего одну – агента Фуггера. Он был в Риме по делам Фуггера, когда умер фон Мекау, и ему выпало спасать Фуггера от банкротства. Папа обладал немалым могуществом, но даже он вынужден был следовать правилам и прояснить вопрос с завещанием, прежде чем завладеть деньгами. Выигрывая время, Цинк сознательно запутывал ситуацию, распространял слухи о нескольких завещаниях. Затем они с Фуггером убедили выступить истцом императора Максимилиана. Епархия фон Мекау в Бриксене, как и все владения церкви, подчинялась церковным законам. Но также она находилась в географических границах империи. Почему императора лишают его территорий и доходов? Максимилиан заявил, что ни о какой передаче средств не может быть и речи, пока не улажены эти противоречия. К тому моменту раздраженный Юлий понял, что тяжба будет длиться вечно. Цинк предложил Юлию 36680 флоринов за то, что папа отзовет свои притязания, и пообещал внести деньги на личный счет папы, а не на счет Ватикана. Юлий согласился. Фуггер был спасен. Он в очередной раз убедился, что у каждого папы есть своя цена.
