Глава 5
В северных морях

В ноябре 1510 года голландский корабль отправился из Данцига с 200 тоннами венгерской меди, принадлежащей Фуггеру. Корабль бороздил воды близ полуострова Хель, когда его взяла на абордаж команда другого судна, присвоившая себе груз. Нападение организовал Ганзейский союз, самая могучая коммерческая структура на планете. Ганзейцы полностью контролировали Балтийское и Северное моря и сурово карали всех «посторонних», кто осмеливался заплывать в эти воды. Нападение на корабль Фуггера положило начало длительной схватке, в которой наглядно проявил себя стратегический гений Якоба и которая показала его готовность отстаивать свое до последнего. В борьбе с Ганзой он использовал тактические маневры, дипломатию высокого уровня и упорство на грани упрямства. Он был неумолим. К тому времени, когда пыль битвы осела, «эпоха Ганзы», когда предприимчивые купцы правили морями и вели переговоры на кулаках, сменилась новой – той, которую историк Рихард Эренберг называет «эпохой Фуггера», когда мир стали покорять люди, восседающие за столами. Падению Ганзы способствовало несколько факторов, но именно Фуггер, ничуть не устрашенный масштабами задачи, нанес союзу решающий удар и обрек его на гибель.

Германские города Любек, Гамбург, Бремен и Кельн учредили Ганзейский союз ради прибыли и защиты торговли. Они были малыми поселениями в сравнении с Венецией. Никто из них не мог себе позволить самостоятельно обеспечивать безопасность побережья в целом. Они объединили ресурсы и предоставили друг другу торговые привилегии. Данциг и Брюгге вскоре присоединились к ним, и так же поступили все портовые города на севере Германии. Далекий Лондон на Темзе разрешил Ганзе возвести окруженный стеной торговый пост возле Лондонского моста – со складами, казармами и пивной, что конкурировала с местными пабами, предлагая гамбургский эль и рейнские вина. На правила союза в значительной степени опиралось английское морское право. От названия общей монеты ганзейских городов – остерлинг – произошло английское слово «стерлинг», а слово «Ганза» впоследствии вошло в состав названия немецкой авиакомпании «Люфтганза» (дословно «воздушная Ганза»).

В пору наивысшего могущества союз объединял 90 городов. Ганза обладала такой властью, что не подчинялась даже королям. Неофициальная столица союза располагалась в Любеке, поблизости от которого сливаются Северное и Балтийское моря, и оттуда Ганза навязывала силой свою торговую монополию. Когда король Швеции посадил в тюрьму немецких купцов за «чрезмерную дерзость», Ганза захватила шведский флот. Когда Норвегия сделалась слишком уж зависимой от английских торговцев, пираты, науськиваемые Ганзой, разграбили Берген, а союз затем занял городской порт и построил там торговый пост, аналог лондонского. Дисциплина имела для Ганзы первостепенное значение. В Бергене ганзейский филиал действовал как сеть малых «ячеек»; хусбондам, то есть домовладельцам, вменялось в обязанность поддерживать порядок и следить за тем, чтобы ганзейцы соблюдали обет безбрачия. Возжелав промысловые участки Скании, Ганза нанесла поражение Дании и обрела монополию на торговлю сельдью. Это было важно, поскольку сельдь составляла основу европейского пищевого рациона, что подтверждается, например, «рыбными днями» в церковном календаре. Без сельди из датских проливов Европа была обречена на голод. Ганза отпраздновала победу над Данией, взяв своим символом изображение трех сушеных рыбин.

К суровости ганзейских купцов вынуждала общая ситуация. Чтобы отсеивать слабаков среди новобранцев и укреплять «командный дух», капитаны кораблей союза протаскивали новичков через нагретые дымоходы или бросали их за борт – и били, когда они выплывали. Других раскладывали на алтарях и колотили до полусмерти деревянными кольями. Таков был «учебный лагерь» Ганзы, олицетворение воинственной сути этой организации. С посторонними же Ганза и вовсе не церемонилась. Иноземные купцы, в том числе из Южной Германии, могли сэкономить, отправляя товар на кораблях, не принадлежавших Ганзе. Однако они рисковали затоплением или похищением своих грузов. В 1399 году Ганза красноречиво предупредила Нюрнберг, который осмелился поставлять медь во Фландрию без одобрения союза: «Если таковое будет продолжаться, вам и вашим людям грозит урон, о коем мы заблаговременно сожалеем». Другие города не получали предупреждений – их корабли попросту уничтожались.

Фуггер хранил свою деятельность на ганзейской территории в тайне, поскольку не сомневался, что союз примется мстить, если узнает, что его товары проходят через их порты. Он был слишком крупной угрозой, чтобы его проигнорировали. Ганза диктовала цены добытчикам мехов и рыбакам. Тем приходилось избавляться от добычи в ближайшем порту. С Фуггером было иначе. Высокий спрос на серебро и медь делал Якоба столь привлекательным бизнес-партнером, что он мог фактически натравливать ганзейские города друг на друга. Некоторые даже выражали готовность выйти из союза, только бы Фуггер продавал им металл. Но сначала было необходимо подсадить потенциальных клиентов на крючок. Ради этого он привлекал подставных лиц, и так продолжалось многие годы. Насколько ведала Ганза, деятельность Фуггера на севере ограничивалась церковными делами и денежными переводами. Мало кто знал, что всего за один 1503 год сорок один караван с венгерской медью – медью Фуггера – отправился из Данцига в Антверпен. Когда же тайное наконец стало явным, Ганза поспешила напасть.

Тот факт, что Фуггер дерзнул бросить вызов Ганзе, говорит о его храбрости – и о закате могущества некогда полновластной организации. Упадок начался с 1425 года, когда сельдь внезапно, по неведомой причине, покинула датские проливы и ушла на нерест к берегам Голландии, где влияние Ганзы было меньше. Затем река Звин во Фландрии заилилась, обрекая на умирание оплот союза – Брюгге – и содействуя возвышению независимо настроенного Антверпена. В России Василий III, отец Ивана Грозного, тоже устал от Ганзы. В тот же день 1494 года, когда братья Фуггер признали Якоба своим полноправным партнером, царь Иван изгнал ганзейцев из Новгорода, которым Ганза фактически правила. Новгород продолжал торговать с ганзейскими купцами, но теперь город мог свободно продавать свои меха и воск всем желающим, включая Фуггера.

Когда Ганза конфисковала его медь, Фуггер отреагировал яростной дипломатической атакой, каковая отражала его пристальное внимание к северным торговым маршрутам и убежденность – по крайней мере, на данный момент – в собственной способности определять европейскую экономическую политику из Аугсбурга. Португалия по-прежнему рассчитывала на его металлы, а сам Фуггер рассчитывал на португальский перец. Поэтому ему требовалась свобода мореплавания в северных водах. Через Цинка Якоб призвал папу Юлия отомстить – дескать, воинственность Ганзы мешает ему, Фуггеру, собирать церковные деньги и переправлять их в Рим. Юлий уже не так давно предал анафеме Венецию. Возможно, он согласится сделать то же самое с Любеком? Еще Фуггер сообщил Максимилиану, что Ганза препятствует ему и далее выдавать кредиты. Мол, если он не сможет продавать металл на север, у него не будет денег на финансирование дальнейших планов императора. Быть может, стоит ввести в империи запрет на торговлю с Ганзой?

Ганза достигла своих высот не благодаря тому, что склонялась перед власть предержащими; вдобавок у нее, как и у Фуггера, были влиятельные друзья и покровители. Конечно, папа не стал предпринимать никаких действий против союза, а Максимилиан отважился лишь на полумеры: он распорядился конфисковать ганзейские товары, но не настаивал на выполнении своего указа. Даже в Аугсбурге купцы продолжали торговать с Ганзой. По их общему мнению, пусть Фуггер сам разбирается со своими проблемами, остальных это не касается.

Ганза же обрушила на Фуггера всю свою мощь. Северная Германия была такой же частью империи, как и Южная, а Любек формально считался имперским городом. В этом качестве он был подвластен имперским законам и имел своего представителя в имперском сейме. В обращении к имперскому прокурору в Нюрнберге город заявлял, что Фуггер – опасный монополист, доказательством чему служат рост цен на перец и единоличная торговля тирольским серебром. Максимилиан возглавил оборону Фуггера. Он направил в Нюрнберг письмо, где говорилось, что деятельность Фуггера «должна быть признана разумной, честной и ни в коей мере не монополистической». Не отвечая прямо на обвинения в монополизме, император отмечал, что Фуггер рисковал собственными деньгами и заслужил каждый грош из получаемой прибыли, потому что риски велики и вполне могли его уничтожить. Также Максимилиан не преминул указать, что недруги Фуггера искажают факты, ибо они отождествляют Якоба Фуггера со всеми другими Фуггерами, которые занимались бизнесом, то есть с двоюродными братьями, дядями и племянниками. Да, Фуггеры нередко ведут совместный бизнес. Но самостоятельно Якоб Фуггер участвует всего в нескольких проектах, нельзя превращать его, так сказать, в жупел. В завершение Максимилиан сформулировал свою позицию по тирольской горнодобыче. Полагая, возможно, что никто не посмеет его опровергнуть, император отрицал, что Фуггер торгует тирольской рудой, и откровенно обманывал, утверждая, что все серебро с этих копей находится в ведении короны: «Никакая торговля из этих копей не ведется ни с кем на земле».

Имперскому сейму вскоре предстояло собраться в Кельне, и Ганза бомбардировала прокурора требованиями расследовать деятельность Фуггера и подготовить законопроект об ограничении аппетитов крупного бизнеса. Для Фуггера, фигурально выражаясь, запахло жареным. Даже если Максимилиан наложит вето на законопроект, расследование может повредить репутации Якоба – как скоропалительными обвинениями, так и нежелательной публичностью. Следовало незамедлительно уладить конфликт. Фуггер решил этот вопрос точно так же, как обычно решал все вопросы, – деньгами. Чтобы утихомирить Ганзу, он заплатил Любеку, выкупив похищенную медь. Никто не назвал это взяткой, но на деле это была именно взятка. В ответ Любек отозвал свои обвинения.

Фуггер позволил Ганзе победить в одном сражении, но продолжил войну, используя противоречия между участниками союза. Его современник Макиавелли советовал бороться с сильными соперниками, разобщая последних: «Капитану следует всемерно стремиться разделить силы противника». Фуггер никогда не встречал Макиавелли, однако он инстинктивно усвоил эту концепцию. Данциг был самым крупным городом союза, в него стекалось все зерно из богатой польской глубинки. При поддержке польских князей, которые ненавидели Ганзу, Фуггер заключил сделку с Данцигом – теперь товары Якоба свободно вывозились через этот порт. Балтийские города Рига и Дерпт быстро последовали примеру Данцига. Россия была их важнейшим торговым партнером. Лишившись металла Фуггера на продажу в Россию, они рисковали уступить свой «кусок пирога» Данцигу. Даже Гамбург, один из основателей союза, предоставил Фуггеру ряд привилегий. Ганза по-прежнему существовала, хотя бы по названию, но только Любек был готов вести борьбу. Город радовался, когда в 1513 году пираты захватили пару кораблей Фуггера с тремя сотнями тонн меди. Но это уже не имело значения. Сельдь, речной ил и Иван III радикально ослабили Ганзу. Фуггер же сломал ей хребет. Годы спустя Фуггер инвестировал в испанскую торговую экспедицию к индонезийским Островам пряностей и отправил корабли из Данцига в Испанию, где собирался флот. Преемник Максимилиана, император Карл V, настоятельно рекомендовал Любеку не мешать этому плаванию. Оставьте корабли в покое – или пеняйте на себя.

Среди многочисленных услуг, оказанных Фуггером Максимилиану, особняком стоит спасение Максимилиана от него самого. Якобом руководила не лояльность императору, а шкурный интерес. Он хотел сохранить выгодного клиента и дальше «доить» его, находя новые возможности для денег и милостей. Одна такая возможность возникла в 1511 году, когда лихорадка сразила папу Юлия. Болезнь почти семидесятилетнего папы затягивалась, и казалось, что смерть совсем близко. У Максимилиана родилась очередная блестящая идея. Он изыскал способ элегантно решить вопрос с коронацией – надо самому стать папой. Будучи одновременно папой и императором, он возложит императорскую корону на собственную голову и получит власть, как он считал, над всем христианским миром.

В письме к дочери Маргарите, в ту пору регенту Нидерландов, Максимилиан подробно изложил схему. Он убедит больного папу назвать императора своим наследником, «дабы после его кончины все могли быть уверены в соблюдении заветов и наставлений и дабы он был объявлен блаженным, а потом и святым, как и сам я, после моей смерти, когда всем придется почитать меня, и я обрету многую славу». Он оплакивал то обстоятельство, что больше никогда не «увидит обнаженную женщину», но радовался тому, что окончит дни святым человеком. Свое письмо он подписал так: «Твой добрый отец и будущий папа».

Это была совершенно безумная идея. Франция, Венеция и прочие державы ни за что не позволили бы Максимилиану совместить титулы императора и папы. Да, конечно, император обладал ограниченными полномочиями, а светская власть папы существовала лишь в границах Рима и Папской области. Но ведь папа-император вполне мог попытаться захватить всю Италию. Не стоит забывать и о духовном авторитете Святого престола. Кто знает, какое зло способен причинить Максимилиан, присвой он этот авторитет?

На подобные «мелочи» император не обращал внимания. Излагая Маргарите свою «предвыборную программу», он обещал сделаться лучшим примером, чем блудливый Александр, который собирал проституток в Ватикане и устроил знаменитую массовую оргию, и чем воинственный Юлий, который в доспехах вел войска в битву. Эти папы заслуживали порки за свое поведение, не подобающее христианам, писал Максимилиан. Он предполагал собрать достаточно денег, чтобы подкупить кардиналов и добиться своего. Разве епископы получают назначения не благодаря деньгам? Разве сам Юлий, отчасти на деньги Фуггера, не «подмазывал» кардиналов ради своего избрания? Император оценил расходы в 300000 дукатов. Он послал фон Лихтенштайна к Фуггеру и велел сделать все возможное. «Пускай Фуггер будет отказывать тебе снова и снова, не отступайся, покуда не исполнишь мое слово» – так он напутствовал посланца.

Фон Лихтенштайн к тому моменту, возможно, устал от всего этого. С Максимилианом всегда бывало одно и то же. Император изобретал себе приключения, а Лихтенштайну требовалось искать средства на их оплату. Максимилиан уже обещал Фуггеру доходы от горнодобычи на ближайшие несколько лет, равно как и прибыль от соляной шахты и других императорских активов. Вдобавок он продал Фуггеру достаточно городов, чтобы тот сделался одним из крупнейших землевладельцев Южной Германии. Предлагать в залог было почти нечего, и фон Лихтенштайн осмелился покуситься, как говорят, на святое – на налоговые поступления от нескольких владений Габсбургов и на драгоценности короны. После этого незаложенными оставались бы разве что Вена и Инсбрук. Драгоценности короны, нужно отметить, оценивались дороже налоговых поступлений. За годы правления Габсбурги приобрели, среди прочего, отделанный драгоценными камнями королевский венец Венгрии и инкрустированную бриллиантами мантию Карла Смелого, а также иные ценности, хранившиеся в сундуках в родовой сокровищнице. Лихтенштайн ничтоже сумняшеся намекнул Фуггеру, что все это может достаться Якобу.

К предложению прилагался «бонус». Если Максимилиан станет папой, он сделает Фуггера папским казначеем. Пусть Фуггер уже считается ведущим банкиром Ватикана – должность казначея сулит невиданные перспективы и подразумевает, кроме того, монополию на продукцию квасцовых копей в окрестностях Рима. В текстильном производстве квасцы использовались в качестве красящего пигмента, а под Римом находилось чуть ли не единственное их месторождение в Европе. Агостино Киджи, папский казначей при Юлии, сколотил целое состояние, крупнейшее в Риме, на добыче квасцов. Все вместе – налоговые поступления, драгоценности короны и контракт на квасцы – выглядело поистине фантастическим предложением. Фуггер наверняка испытывал соблазн согласиться. Но он разбирался в политике, а потому медлил с решением. Тем временем Юлий поправился. Когда папа все же скончался в следующем году, Максимилиан уже сосредоточился на других проектах.

Когда Фуггеру перевалило за пятьдесят, он начал задумываться о своих жилищных условиях. Он родился в богатой семье. Даже в молодости, проживая в доме матери на Еврейском холме, Якоб выглядел человеком со средствами. Он носил золотые береты и меховые воротники, бросая вызов тогдашним законам о роскоши. Ездил в экипаже. Входил в «Таверну для благородных», и охранник у дверей не пытался его остановить. Дистанция между ним и остальной частью общества делалась все более заметной по мере умножения его достатка. Он начал ездить со свитой, устраивал празднества, поражавшие своей экстравагантностью. При этом у них с женой не было собственного крова. Они жили в красивом фахверковом доме рядом с Винным рынком, но этот дом принадлежал его теще. Якоб оставался там, потому что дом ему нравился. Вдобавок ему не приходилось платить налог на недвижимость. Возможно, играли роль и иные соображения. Так, Якоб был основным «движителем» фирмы «Ульрих Фуггер и братья», владел важными связями в Инсбруке и Риме, однако на табличке у двери красовалось имя Ульриха. С точки зрения семейных отношений неправильно жить в доме больше, чем у старшего брата.

Но когда Ульрих умер, уже ничто не ограничивало устремления Якоба. Фуггер выкупил дом, где проживал, заодно с двумя соседними зданиями – и снес их подчистую. На этот месте он возвел массивное четырехэтажное здание с арками вдоль фасада, железными прутьями на окнах и фресками Буркгмайра на стенах. Дворец Фуггера, как стали называть это здание, был самым большим в городе и занимал участок земли, который соперничал у горожан в популярности с аугсбургским собором. Дворец служил резиденцией, складом и штаб-квартирой крупнейшей компании в Европе.

Во дворце имелись часовня, стойла для лошадей и удобство, ошеломлявшее посетителей, – проточная вода. «Там повсюду фонтаны, – писал один из них, – даже в комнатах, и воду качает особое устройство». Шиферные крыши соседних домов были серыми и скучными, зато свой дворец Фуггер покрыл дорогой листовой медью из собственных шахт. Остальные вставляли в окна промасленный пергамент, он же вставил стекло, добытое через торговых партнеров в Венеции. В эпоху, когда сохранить тепло зимой было почти невозможно, он обогревал почти все помещения отлично сложенными каминами и печами. Множество слуг следили, чтобы огонь не гас. Особое внимание уделялось Damenhof, «Дамскому двору» – так назывался внутренний двор с фонтаном в центре и колоннадами по периметру. Это была первая архитектурная конструкция эпохи Возрождения к северу от Альп. Плитка, арки и фрески – она словно перенеслась сюда из Флоренции. Клеменс Зендер, аугсбургский хронист, уверял, что Фуггер открыл часть дворца для нищих. Потребность в благотворительности тогда, безусловно, существовала, бедность была повсюду. Но не приходится сомневаться в коммерческой ориентированности этого здания. Обозы с товарами ежедневно въезжали в грузовые ворота, шириной едва уступавшие городским.

Полвека спустя два гостя Маркуса, внучатого племянника Якоба Фуггера, делились своими впечатлениями. «Во дворце Фуггеров пищу принимают в зале, где золота больше, чем любого цвета, – писал дворецкий заезжего герцога. – Мраморный пол скользкий, будто стекло. Стол в приемной зале отделан венецианским стеклом, каковое стоит больше тонны полновесного золота. Господин Фуггер показал моему хозяину весь дом, который столь велик, что и сам император поместился бы здесь со своим двором». Французский гуманист Мишель де Монтень отзывался еще более восторженно: «Нам позволили увидеть два помещения во дворце. Одно просторное, с высоким потолком и с мраморными полами; другое с древними и современными медальонами, и к нему примыкает маленький кабинет. Это самые великолепные помещения, какие я когда-либо видел».

Находясь внутри и глядя сквозь оконное стекло наружу, Фуггер, должно быть, испытывал чувство удовлетворения. Теперь он проживал в самом большом доме города, который его усилиями превратился в финансовую столицу Европы. Он мог видеть из окна рыночные прилавки, где жители Аугсбурга – города, некогда прозябавшего в сельской Швабии, – могли купить парчу из Франции, перец из Индии и шелк из Китая, к импорту которых сам Якоб как минимум приложил руку. Он взирал сверху вниз на тех, кому в жизни повезло меньше, – на пьяных солдат, что размахивали мечами, на ремесленников, монахов и нищих, которые делили улицу со свиньями, козами и курами. В праздничные дни мимо дворца проходили торжественные шествия. Справа Фуггер мог рассмотреть шпили собора Святых Ульриха и Афры, готического шедевра, где три столетия спустя выступал Моцарт. Слева он мог видеть еще более высокое здание, часовую башню Перлах, чьи размеры показывали, что именно коммерсанты, а никак не церковь владеют городом.

А люди на улице могли разглядывать дворец и задаваться вопросом, почему Фуггеру досталось так много, а им – так мало.

Год 1512-й близился к завершению, и Фуггер собрал у себя всю семью. Рождество – счастливое время; в Аугсбурге этот праздник отмечали пиршествами, музыкой и мистериями. Но Фуггер не интересовался празднованиями; его заботил бизнес. Старший брат Ульрих умер три года назад, второй брат, Георг, покоился в могиле шестой год. У самого Якоба детей не было, зато оба брата оставили большие семьи. Когда родственники собрались вместе сразу после Рождества, Фуггер сообщил, что хочет привлечь племянников к семейному предприятию. Способ, каким он это устроил, выдает в Фуггере беспринципного человека. Подобно многим плутократам, шедшим по его стопам, он пожертвовал справедливостью в погоне за выгодой.

Все началось еще десять лет назад, когда он переподписал исходное партнерское соглашение с братьями. Это соглашение 1494 года позволяло наследникам занимать место любого из умерших братьев. Наследники имели право обналичить долю или, если они выберут участие в семейном бизнесе, высказываться по принимаемым решениям. Навязанные Якобом изменения 1502 года запрещали наследникам продавать свою долю. Также они лишались права участвовать в процессе принятия решений. Вся власть оставалась в руках того брата, который переживет остальных. Якоб был младшим среди братьев, и вероятность того, что последним окажется именно он, была весьма высока. Так и произошло, и после кончины Георга и Ульриха он взял предприятие под свой полный контроль. Но к 1512 году сыновья его братьев подросли и Якоб осознал необходимость привлечь их к семейному бизнесу.

Фуггер сказал родственникам, что фирма отныне будет называться «Якоб Фуггер и племянники». Но название не должно вводить в заблуждение. Он намеревался сохранить власть исключительно в собственных руках. Якоб показал новое соглашение о партнерстве. Документ пестрел местоимением «я» и упоминаниями о «моей торговле». Племянники оставались ширмой. «Они должны делать только то, что одобрено мною и на что я дал свое разрешение, – говорилось в документе. – Если я прикажу кому-либо из них что-то сделать, а затем займусь этим лично, они не должны оспаривать мои распоряжения». Документ требовал от племянников быть всегда честными с дядей, отчитываться перед ним во всех расходах и вести семейный бизнес Фуггеров «в полной секретности и никого в него не посвящать». Им запрещалась любая самостоятельность, на каждый шаг следовало получать согласие дяди. Фуггер же обладал правом уволить любого из них по любой причине и в любое время. Племянники и прочие родственники по-прежнему могли претендовать на семейный капитал – Фуггер вовсе его не отбирал, – но этот капитал подлежал инвестированию.

Самая возмутительная часть соглашения позволяла Фуггеру произвольно изменять условия договора, не ставя никого в известность: «В случае, если я изменю один или более из перечисленных выше пунктов или статей и сформулирую его иначе или добавлю что-либо, имеющее отношение к нашему делу… таковые исправления являются обязательными к исполнению для моих племянников и их наследников». В завершение встречи Фуггер положил на стол Библию – и заставил каждого родственника поклясться на Библии, что они будут соблюдать новый договор.