Глава 11
ПОГОНЯ ЛЮБВИ
На этот раз, к большому моему удивлению, завтракали мы с Лодом вместе.
По возвращении в лабораторию я увидела на столе две тарелки. Колдун сидел в кресле напротив одной из них, явно ожидая, когда я присоединюсь к трапезе; и когда я оправдала его ожидания, пожелал мне приятного аппетита.
— Ты же обычно ешь не здесь, — заметила я, охотно поглощая очередной омлет. Это блюдо почему-то попадалось в моём меню чаще других.
— Нет, здесь. Просто обычно я просыпаюсь намного раньше тебя.
А сегодня, видимо, то ли он разоспался, то ли меня разбудили не в обычное время — то ли всё вместе.
— Где Бульдог?
— В моей спальне. Прошмыгнул как-то в щель, а мне жаль было выгонять…
Ел колдун неторопливо и аккуратно, не набивая рот, тщательно пережёвывая. И бесшумно.
Нет, меня не раздражало ни аппетитное причмокивание, которым отличался Сашка, ни надутые щёки хомячка, которыми обычно щеголяла я: всегда ела быстро, торопясь перейти к более интересным занятиям. А вот моя бабушка во время наших с Сашкой трапез предпочитала убегать в другую комнату — считала наши застольные повадки крайне неэстетичными. Меня это сначала задевало. Можно подумать, мы хватаем еду грязными руками и капаем на себя жиром, как в Средние века… потом перестала обращать внимание. Особенно когда мама заявила, что это проявления здорового аппетита, которые лично её только умиляют.
Но поведение Лода, думаю, бабушке понравилось бы.
Если честно, завтракать вместе с кем-то мне нравилось куда больше. В одиночестве есть немного тоскливо. Я ведь привыкла кушать либо с Сашкой, либо с мамой, либо совмещать еду с каким-нибудь сериалом или чтением…
— Так что за предложение? — спросила я, вилкой распиливая омлет на небольшие кусочки.
— Даже окончания завтрака дождаться не можешь?
— Не-а.
— Какая нетерпеливая.
— Нечего было заранее меня интриговать.
— Может, и так, — Лод отложил свою вилку на край тарелки. — Я хочу, чтобы на переговоры со светлыми отправились ты и Морти.
Хорошо, что я успела проглотить очередной кусок.
Не то бы поперхнулась.
— Я?
— Да, вы. Думаю, к девушкам отнесутся лояльнее.
— Принцесса — понятно, но почему я?
— Ты человек. И из другого мира, что сразу заметят. Послужишь живым доказательством того, что мы не убиваем всех, в ком не нуждаемся… и чья кожа не серая.
— А ты?
— Я — наследник Ильхта. Довольно и того, что перед ними предстанет наследница Тэйранта. Поэтому вместо меня с Морти отправишься ты.
— Дурацкая затея. Да мне может элементарно словарного запаса не хватить!
— Вряд ли там от тебя потребуются какие-то особенные слова, кроме тех, что ты уже успешно используешь для чтения и общения. А я расскажу тебе всё, что требуется.
— Даже если расскажешь — из меня парламентёр, как… как…
— Снезжана, я не могу предугадать реакцию светлых. У меня есть предположения, но жизнь — не шахматы и не скаук. Я знаю только, что лучше не дразнить их моим появлением… ни моим, ни Альи. А вот вы с Морти в случае чего найдёте убедительные аргументы. Она — сердцем, ты — разумом.
Аргументы Лода тоже были убедительными. Но затея мне всё равно не нравилась.
— Я надеюсь, мы хотя бы пойдём с твоими волшебными кольцами? Чтобы нас могли призвать обратно, если что.
— Конечно. Мы с Альей будем наблюдать за вами, постоянно. А ещё с вами пойдёт Восхт, мы вернём его светлым в качестве жеста доброй воли. Я бы и Кристу отправил обратно, если б нас не связывал ритуал… Но ошейник останется на нём, пока мы не заключим мир. И Восхт будет защищать вас с Морти даже ценой своей жизни.
— Потому что ты ему прикажешь?
— Именно.
Я тяжело вздохнула.
Конечно, лестно, что Лод доверяет мне столь важную миссию, да ещё совместную с Морти. Можно сказать, ставит меня на одну ступеньку с возлюбленной. Только вот парламентёр из меня действительно так себе.
Не говоря уже о дурных предчувствиях.
Может, это просто волнение. Или привычка по жизни — ожидать худшего. Но сейчас, когда я понимала, что переговоры уже совсем близко, что до них осталось каких-то три дня…
Мне не верилось, что всё выйдет так, как нам хотелось бы.
Впрочем, не я ли сегодня утром решила, что обязана помочь Лоду, если смогу?..
— Хорошо. Я пойду.
Он улыбнулся, и глаза его словно сделались светлее.
— Спасибо. — Колдун снова взял вилку. — Можешь все оставшиеся дни мучить меня любыми вопросами о светлых, тёмных, минувшей войне и истории Риджии.
— Обязательно. — Я опустила взгляд, уставившись на пустую тарелку. — У меня к тебе будет одна просьба.
— Всё, что угодно, — в голосе Лода скользнула насмешка. — Я ведь не могу отказать.
— Покажи мне… моего друга. Ещё раз. Я хочу увидеть его.
Я должна его увидеть. Убедиться, что с Сашкой всё в порядке, и попросить у него прощения, пусть даже он не услышит. За то, что бросила его. За то, что думаю о нём куда меньше, чем нужно. За то, что позволила себе увлечься незнакомцем, так на него не похожим; за то, что собираюсь остаться с этим незнакомцем, пока он не перестанет нуждаться во мне.
Нет, я не выбираю между Сашкой и Лодом. Я вернусь домой. Обязательно.
Просто, наверное, не так быстро, как хотела.
Конечно, из-за разницы в беге времени технологии нашего мира успеют уйти вперёд — но я быстро всё наверстаю. Нашему проекту по созданию искусственного интеллекта это не помешает. Только придётся придумать чертовски убедительную версию моего исчезновения, чтобы объяснить, где я пропадала, и не загреметь в психушку…
Ладно, об этом подумаю потом.
Но если б я могла поговорить с Сашкой — думаю, он бы понял меня. В конце концов, универ он как-нибудь окончит и один.
А вот война ждать не будет.
— Хорошо, — спокойно откликнулся Лод. — После завтрака устроит?
— Да я не тороплю, можно и…
Где-то послышался истошный лай. Зазвучал громче, приближаясь. Я вскочила. Осознав, что звук идёт из-за приоткрытой двери в библиотеку, попятилась прочь от неё. Понимала, что Бульдог вряд ли набросится на меня, но лай заставлял нервничать.
А потом из библиотеки выскочил зверь.
И это был не Бульдог.
Паппей действительно походил на крысу. Только цвета был странного: золотистого с тёмными пятнами, и длинный хвост оказался не розовым, а чёрным. Бульдог вприпрыжку мчался за ним — уже молча. Грызун метнулся ко мне, и я с визгом отскочила, но он уже бежал в другую сторону — явно испугавшись меня больше, чем я его.
Смена направления помогла ему увернуться от Бульдога, который щёлкнул челюстями в миллиметре от его хвоста. Затем пса немного занесло на повороте, и за это время паппей успел скрыться на лестнице, ведущей вниз. Обиженно тявкнув, Бульдог рванул следом.
А я вдруг сообразила, что встала прямо напротив того угла, который пёс облаивал вчера.
Должно быть, где-то там вход в норку паппея. А я преградила ему путь к безопасности, и грызуну ничего не оставалось, кроме как бежать дальше. Здесь ведь даже шкафов нет, чтобы за ними спрятаться…
— Долгая выходит охота. — Лод невозмутимо доедал свой омлет. — Не волнуйся, Бульдог его поймает.
Какое-то время я смотрела на изгиб лестничного колодца.
А потом, сама не зная зачем, тоже побежала вниз.
Я действительно не знала, зачем бегу. Жалела грызуна? В конце концов, никогда не понимала, что люди находят в охоте. Странное, неправильное увлечение: получать удовольствие от смерти живого существа, которое не смогло увернуться от твоей пули…
А даже если так, что я могу сделать? Я и подойти к Бульдогу побоюсь, не то что помешать ему.
Но когда я сбежала с последней ступеньки, моя помощь уже не требовалась.
— Вон! Пошёл вон! Пусти его, ты, псина!
На лестнице крики Навинии не были слышны — должно быть, Лод поставил звуконепроницаемый барьер, — зато сейчас зазвенели в ушах разгневанным колокольчиком. Принцесса сидела на полу, яростно пытаясь вырвать из пасти Бульдога золотистый комок; пёс рычал, упирался всеми лапами и выпускать добычу очень не хотел.
Однако в конце концов всё же выпустил.
Навиния торжествующе вскочила, прижимая паппея к груди. Бульдог залился злобным лаем, норовя цапнуть её за ногу, и принцесса явно приготовилась пнуть его в бок.
Но тут заметила меня.
— Сделай что-нибудь с вашей зверюгой! — сердито бросила девушка, отступая на шаг.
Выполнять её приказы не хотелось, но ворчание пса раздражало и меня.
— Бульдог!
Услышав мой крик, пёс оглянулся — и замолчал.
Видимо, слишком удивившись тому, что я наконец обратилась к нему.
— Иди наверх! — крикнула я на русском, для пущей убедительности топнув ногой и замахав руками. Не надеясь, что поможет, но попытка не пытка. — На место! Место! Быстро!
Обиженно дёрнув ухом, Бульдог одарил меня укоризненным взглядом.
И послушался.
Я, остолбенев, смотрела, как он ковыляет к лестнице.
Значит, первый хозяин успел обучить его командам? Или это я прирождённый дрессировщик?..
— Он умирает!
Навиния в панике разглядывала паппея, лежавшего на её ладонях. Золотистая шёрстка с редкими тёмными полосками слиплась от собачьей слюны; хвост при ближайшем рассмотрении оказался не голым, как у крысы, а тоже покрытым шерстью, чёрной и гладкой.
Вроде бы грызунам положено дышать мелко и часто… но у зверька бока вздымались редко, судорожно, тяжело. Наверное, Бульдог всё же успел его придушить. Или сломать что-нибудь.
Жалко.
— Лучше не трогайте его, — предупредила я. — Грызуны часто разносят…
— Это не собака, а ушастый кровожадный уродец! — прошипела Навиния, не удостоив вниманием мои слова. — Где вы его взяли?
— Ничего не уродец. — Мне стало обидно за Бульдога. — В моём мире, между прочим, таких разводят и продают за большие деньги. Как домашних любимцев.
— Их? У вас там королевство безумцев?
— Во-первых, у нас не…
— Ему что-то повредили! — Принцессе уже было не до меня. Дрожащим пальцем она лихорадочно поглаживала золотистый бок паппея. — Проклятый ошейник! Мне нужна моя магия! Я могу его излечить!
Мне стало смешно:
— Вы правда думаете, что мы на такое купимся? Снимем с вас ошейник, чтобы…
— Да при чём тут это! — закричала Навиния с неожиданным бешенством. — Он живой! И он умирает! А я не в силах ему помочь, хотя могла бы!
— Это просто грызун, принцесса. Вредный и надоедливый. И он попортил не одну мою вещь.
Услышав спокойный голос Лода, Навиния вскинула голову.
Колдун стоял у лестницы — и, кажется, удивился, когда девушка порывисто шагнула к нему.
— Вылечите его! — Навиния прижимала умирающего зверька к груди. Она почти молила. — Он больше ничего вам не испортит! Я оставлю его себе, я ему не позволю! У меня уже был один, они очень умные и…
— Взрослых паппеев нельзя приручить.
— Я смогу! У меня же эльфийская кровь, я… меня слушаются мелкие зверьки, птицы и грызуны…
Принцесса протянула к колдуну руки, в которых подёргивался в агонии пушистый комок. На пальцах девушки краснели длинные полосы — освобождение зверька из зубов Бульдога не обошлось без последствий, — а голосок подозрительно дрожал.
Точно. Губы прыгают, и глаза на мокром месте. Явно готова расплакаться.
Или очень хорошо играет.
— Вылечите его… прошу.
Последнее слово явно далось Навинии не без труда.
Интересно, как часто в своей жизни она вынуждена была о чём-то просить?..
Лод заглянул в её глаза. Перевёл взгляд на тельце паппея. Накрыл своими ладонями руки Навинии. Серебристое сияние прорезалось сквозь пальцы, окутало золотистый комок облаком — светлым, ярким, заставлявшим жмуриться, — и исчезло.
Когда Лод опустил руки, грызун мигом вскочил. Уселся на задних лапках, насторожённо шевеля длинными усами, глядя на нас чёрными глазками-бусинками. Мордочка у него была милая, с острыми пушистыми ушками, больше похожими на беличьи, чем на крысиные.
— Тише, маленький. Больше тебя никто не обидит, — погладив его по полосатой спинке, Навиния похлопала себя по плечу. — Иди сюда.
Паппей покорно взбежал по её руке; устроившись там, где ему велели, безмятежно принялся умываться, отряхиваясь крохотными лапками.
— У вас нежное сердце, принцесса, — мягко произнёс Лод. — Он ваш. Но если его ещё раз поймают в моей библиотеке…
— Обещаю, этого не будет. — Навиния улыбнулась, тепло и благодарно. — Спасибо. Теперь у меня будет здесь ещё одна радость.
— Ещё одна?
— Кроме наших уроков. — Принцесса лукаво опустила ресницы. — Вы ведь удостоите меня сегодня своим вниманием?
— Конечно. Как только разберусь с делами. Довольно скоро.
— Буду ждать вас тут. — Девушка смиренно села в одно из кресел.
Перехватив мой взгляд, Лод глазами указал на лестницу — и первым шагнул на каменные ступеньки, предоставив мне следовать за ним.
— И зачем Навинии это понадобилось? — негромко спросила я, пока мы поднимались.
— Затем же, зачем ты побежала за Бульдогом, — бросил Лод через плечо. — Пожалела зверька.
— Ты что, поверил ей?!
— У меня нет оснований ей не верить. Она лечила людей, умиравших в лечебницах. Посещала храмы, где воспитывали сирот, дарила им одежду и игрушки, которые делала со своими придворными дамами. Приходила в трущобы, чтобы раздать нищим еду и деньги.
— Полезнее было бы наладить в королевстве экономику, чтобы нищих стало поменьше.
— Так и есть. И избавить королевство от… как же это у вас… управляющий городом?
— Мэр.
Мы уже были в лаборатории, где пустые тарелки на столе сменили чашки с местным чаем. Бульдога не было видно — должно быть, в отместку за моральный ущерб ушёл пачкать слюнями кровать колдуна.
— Мэйр. Спасибо. — Лод, опустившись в своё кресло, взял одну из чашек: пить не стал, просто держал в ладонях. — Так вот… не спорю, что Навинии стоило не устранять признаки болезни, а лечить её. Понизить цены на хлеб, избавиться от мэйров, которые любят взимать с народа несуществующие налоги. Из неё плохой правитель, но это не отменяет её… не буду говорить «доброты», потому что это не совсем так… милосердия.
— Скорее уж жалостливости, — я вновь села на табурет напротив него, — или сентиментальности.
— Слова могут быть разные, но смысл один. Навиния не так плоха, как ты хочешь думать о ней.
— Зато ты, похоже, не хочешь.
— Она смела и предприимчива. Она могущественная колдунья, которая использовала Дар исключительно во благо своего народа, и прекрасная лицедейка.
— Только не говори, что она подкупила тебя своими большими… талантами.
Лод усмехнулся:
— Снезжана, не повторяй ошибку Дэнимона… и Навинии. И Кристы. И всех светлых. Не позволяй личному отношению затмевать твоё восприятие. Оценивай противника по достоинству.
— Можно подумать, я этого не делаю! — Я оскорблённо потянулась за своей кружкой. — Иначе я бы до сих пор сидела с ошейником в комнате для пленников и тряслась при каждом твоём появлении, а дроу считала бы исчадиями ада. Просто…
Я сделала паузу, глотнув чая и думая, говорить ли мне то, что хотелось сказать. Лод не торопил и ничего не спрашивал, лишь смотрел вопросительно, ожидая продолжения фразы.
— Просто я слышала, что Навиния говорила о тебе… и не только о тебе, — решившись, тихо закончила я. — Когда тебя не было рядом. И имею право испытывать к ней неприязнь.
— Не спорю. — Колдун кивнул. Как я и думала, мои слова его ничуть не удивили. — Однако неприязнь не должна… а, ладно. Когда-нибудь ты научишься и своими эмоциями управлять, и угадывать чужие. — Он вдруг рассмеялся, коротко и тихо. — Наверное, я просто хочу скорее воспитать из тебя второго себя. Видишь ли, мне иногда не хватает моего двойника, который делал бы то, для чего у меня нет времени или возможности.
— Так ты, значит, из союзника решил переквалифицироваться в моего учителя? — колко осведомилась я, не совсем понимая, как относиться к его словам.
— Не уверен насчёт значения слова «переквалифицироваться», но одно другому не мешает, — Лод помолчал. Отставил чашку на стол, так и не сделав ни глотка. Отвернулся в сторону камина, предоставив мне любоваться его чётким профилем. — Но после переговоров ты уже не сможешь помогать мне. Ты ведь не останешься здесь.
Он не смотрел на меня, но в словах я отчётливо расслышала сожаление. Совершенно неожиданное.
Заставившее меня совершенно растеряться.
— А ты… хотел бы… чтобы я осталась?
— Не важно, чего я хочу. Важно, что скоро мы отыщем прореху, и ты вернёшься в свой мир. А даже если не получится — вряд ли ты захочешь оставаться среди тех, кто ведёт себя подобно Артэйзу. Особенно если переговоры провалятся. Я помогу тебе изменить внешность и выбраться наверх, как мы и договаривались, и тебя примут за очередную…
— Неправда! — Я подалась вперёд. — Я не собираюсь сбегать! И если нужно, останусь, пока всё не закончится!
Слова срывались с губ сами, быстро и горячо, не оставляя времени на раздумья.
Он. Не хочет. Чтобы я. Уходила.
От осознания этой простой мысли мне стало так тепло, будто в подземелья дроу пробился луч летнего солнца.
Когда Лод повернулся ко мне, в его взгляде было удивление.
— Я не имею на это никакого права, — он подался вперёд, — удерживать тебя здесь.
— Зато я имею право решать, чего хочу. И я хочу быть рядом с тобой.
Лод смотрел на меня, неотрывно и пристально — а я вдруг осознала, что несу.
Чёрт возьми, это же почти признание. Я совсем потеряла голову. И почему? Потому что он намекнул, что и дальше не отказался бы от моей помощи. Один раз уже доказала свою «профпригодность», быть может, докажу и второй. Полезный человек, в хозяйстве пригодится.
Какая же я жалкая.
— Потому что… союзники не бросают друг друга, — ровно добавила я, взяв себя в руки, подтравив голос лёгкой иронией. — Верно?
Лод, моргнув, откинулся на спинку кресла:
— Да. Союзники не бросают друг друга.
Угадывать чужие эмоции? Что ж, надеюсь, я действительно когда-нибудь обрету это умение. Хотя не отказалась бы от него прямо сейчас.
Да только неизвестно, удался бы этот трюк с Лодом. Прочесть что-то за этой непроницаемой маской казалось абсолютно невозможным.
— Ты хотела увидеть своего друга, — сказал он внезапно, открывая ящик стола.
— Ты всё-таки решил провести ритуал сейчас? — Я немного удивилась резкой смене темы.
— Да. — Лод выложил на столешницу светящийся кристалл, зеркало, кинжал и кусок мела. — Зачем затягивать?
Я смотрела, как он чертит на крышке стола гексаграмму: два пересекающихся треугольника, а внутри — цепочка рун. «Тьма», «Воздух», «Зрение», «Грань», «Иной», «Земля», «Расстояние», «Уничтожить»…
К чему такая спешка? Будто это нужно не только мне, но и зачем-то — ему.
…а потом я вспомнила историю своей предшественницы.
Аккуратно отложив мел, Лод поместил в центр гексаграммы зеркало, пока я сидела, чувствуя, как растекается под кожей неприятный холодок.
Вот оно что. Он решил проверить, не отрезан ли для меня путь домой. Не сделала ли я то, чего обещала не делать.
Не повторила ли ту глупость, которую совершила предыдущая его кукла.
Ведь если сейчас зеркало ничего не покажет…
— Осталась кровь, — когда кристалл занял своё место в верхнем углу гексаграммы, Лод взял кинжал. — Давай палец.
Я протянула руку. Неловко и скованно, точно во сне.
Нет, этого не может быть. Зеркало не останется пустым. Я не влюбляюсь без оглядки в чужих молодых людей, я не забываю о любимом… тьфу, какое слово пафосное… как только окажусь вдали от него. Лод — просто увлечение. Сильное. Не более.
Но если отражение Сашки не появится…
…если я заблуждаюсь…
…если Лод поймёт это вместе со мной…
Я даже не почувствовала боли, когда колдун, надрезав мне палец, прижал его к стеклу.
— Ты знаешь, что делать.
Я зажмурилась.
Васильки радужек, пушистые ресницы, едва заметные веснушки на щеках, словно крохотные капельки охры… только бы получилось, только бы получилось, только б…
Перед закрытыми веками желтизной полыхнула вспышка — и я мигом открыла глаза.
Сначала я просто обрадовалась тому, что в зеркале есть картинка.
Потом поняла, что это за картинка.
Знакомая комната, знакомая долговязая фигура: Сашка стоял спиной ко мне, разбираясь на столе… только вот рядом сидела Светка. На том раскладном кресле, которое не раз служило лежбищем мне.
Блондинка-платница. Подружка Сусликовой, по чьей милости я оказалась здесь.
Она-то что здесь забыла?..
Светка держала в руках большой пакет, обычный целлофановый пакет из супермаркета, набитый не пойми чем. Когда Сашка повернулся к ней, в пальцах у него была кружка — мой подарок трёхлетней давности. И я не сразу поняла, почему Сашка держит её так, словно ему только что вручили новую игровую мышку… пока Светка не сказала что-то с печальным видом, прежде чем отобрать мой подарок и швырнуть в пакет. Явно не заботясь о том, уцелеет он или нет.
Я оцепенела. Ждала, что друг наорёт на наглую девицу, но тот просто стоял, опустив голову, провожая кружку взглядом. Однокурсница сказала что-то ещё, и Сашка кивнул.
И только.
И когда Светка, поднявшись на ноги, прижалась губами к его губам — кажется, я издала какой-то сдавленный звук.
Да что она себе позволяет?! И почему Сашка до сих пор её не оттолкнул? И почему… он обнимает её… и…
Мой замороженный ужасом взгляд переполз на зазеркальный стол. Потом — правее, на стену над креслом.
И я поняла, чем был набит целлофановый пакет.
В Сашкиной комнате не осталось ничего, что напоминало обо мне. Не было рамок с нашими совместными фотографиями, исчезли милые безделушки вроде фигурок наших любимых киногероев, тоже мои подарки. Сняли даже плакат с игрового конвента, куда мы когда-то вместе ходили — уже пару лет мирно выцветавший над креслом.
Он выбросил все мои вещи. Нет, он позволил Светке их выбросить. А теперь…
Моя рука безвольно упала. Я даже не заметила, как Лод отпустил её. Картинка в зеркале исчезла, но стояла перед глазами, словно её выжгли на сетчатке. Сердце колотилось гулко, больно, с каждым ударом проваливаясь в сосущую пустоту, разверзнувшуюся между рёбер.
Дождалась.
Сколько времени прошло в нашем мире? Криста говорила, за местный год в России минуло девять лет, а я здесь чуть больше недели… около трёх месяцев — и Сашка уже простился со мной? Хотя наверняка куча народа, включая Сусликову, видела, как я полетела в реку и не вынырнула; пусть тело не нашли, но вероятность того, что я просто пропала без вести…
Надеюсь, Сусликовой хотя бы впаяли срок за убийство по неосторожности.
Что ему напела Светка? Что нужно жить дальше, оставить всё в прошлом? Что лучше не держать вещи, которые напоминают о том, что причиняет боль? Что мёртвых нужно отпускать с миром, что так будет правильнее и для него, и для меня?..
— Пей.
Лод стоял передо мной, протягивая серебряный кубок. Отходил куда-то? Или взял кубок и питьё из ящика стола? Ничего не помню.
Я даже не спросила, что мне предлагают. Просто взяла кубок и молча поднесла к губам, залпом осушив до дна. Зря. Напиток обжёг язык и нёбо, заставив судорожно закашляться.
— Это ведь спиртное? — отдышавшись, я отставила кубок на стол.
Никогда не пила алкоголь. Никакой.
Но, кажется, сегодня подходящий день, чтобы начать.
— Это рэйр. Его делают из скюра, это такие риджийские злаки. Крепкий, зато здорово помогает расслабиться. — Лод взял меня за плечи. — Вставай.
Я снова ничего не спросила. Не до того было. Просто поднялась с табурета, позволив Лоду пересадить меня в кресло.
— Вот так. — Колдун сел напротив, в итоге поменявшись со мной местами. — А теперь говори.
Я не поняла, о чём он. Я понимала лишь то, что моей глупой детской любви пришёл конец. И то, что дома меня уже никто не ждёт. Возвращаться не к кому. По крайней мере, к Сашке точно не хотелось. А значит, путь закрыт.
Но я не чувствовала ничего, кроме пустоты.
Ещё не чувствовала.
— Кажется, придётся мне у вас задержаться. — Губы растянула странная улыбка. — Могу стать бессменным парламентёром, если пожелаешь. Ещё сделаю карьеру на дипломатическом поприще. Кто бы мне сказал, что когда-нибудь подамся в дипломаты.
Что я говорю, я тоже толком не понимала. Слова вырывались как-то сами, не подчиняясь мыслям, которые были совсем о другом.
Но Лод же сказал говорить.
Всё правильно. Всё логично. Сашка мне ничем не обязан. И девушка у него просто обязана была появиться. Я это понимала — несмотря на все его слова, что от девушек сплошные проблемы, а ему вполне хватает меня и компьютера.
Но почему, почему он выбрал… это? Не прекрасное создание вроде Морти, превосходство которой я признала бы без вопросов, а существо, путавшее Пастернака с Паустовским? За длинные ноги и пышные пепельные локоны?
И этого ему оказалось достаточно?..
— Снезжана, лучше выговорись сейчас. — Колдун сидел, наклонившись вперёд, сцепив ладони в замок. — Ты и так слишком много держишь в себе.
— Да нет, всё в порядке. Он же не изменил мне, не предал меня. Он даже не знал, что я его люблю. Для него я была просто другом. Правда, даже для вещей «просто друга», который погиб… так быстро от них избавился, — я, жмурясь, сжала ладонями виски. — Я вот мамины так и не убрала. Ни одну. И фотографии… мне говорили, что лучше убрать их, хотя бы на время, пока боль не уйдёт. А я не слушала. Может, поэтому она так и не ушла.
Что я делаю? Зачем говорю ему всё это? Кого оправдываю, себя или Сашку? Ведь для Лода мои мелочные проблемы…
Мне хотелось исчезнуть, перестать существовать — только не быть в этой глупой, унизительной ситуации.
— Значит, он уверен, что ты погибла?
— Все уверены. Наверняка. Хотя официально меня, должно быть, считают «пропавшей без вести»… а может, и нет. Вряд ли я не объявилась бы за три месяца, если б осталась жива. — Я опустила руки, сложив их на коленях. — Он всё правильно сделал. Я — пройденный этап, он должен жить дальше. Ему правда лучше забыть обо мне. Слезами тех, кто умер, не вернуть.
Если б он только знал, как мне нужно, чтобы он помнил меня, что я могу вернуться, что от него зависит…
— Говорят, что мёртвые живы, пока жива память о них, — заметил Лод.
Он говорил спокойно, без всякого сочувствия. Прекрасно. Ненавижу причитания, утешения и соболезнования. Никакие слова не помогут умерить боль — только расковыряют рану сильнее. Я в своё время уже орала на людей, которые сердобольно выпытывали, как я, несчастная сиротка, себя чувствую, и надеялись скормить мне очевидные истины вроде «держись», «ты должна быть сильной ради неё», «она так тобой гордилась»…
Как они не понимали, что я хочу просто не думать об этом? А лучше забыть и никогда не вспоминать?
— Мёртвые — кучка костей и гниющего мяса, — резко ответила я, — которым уже всё равно, помним мы о них или нет. Зато для живых память — лишнее мучение.
— Ты не веришь в то, что после смерти есть что-то ещё?
— Наука убедительно говорит об обратном. И да, я знаю теоремы Гёделя. Но свет в конце туннеля и всё такое… во время клинической смерти… просто галлюцинации. Нарушения работы мозга, которому не хватает кислорода и глюкозы.
Я вдруг подумала, что Лод наверняка не понимает и половины из того, что я говорю. На такое его познаний русского явно не хватало.
Но он не стал уточнять у меня значение незнакомых слов.
— Значит, ты считаешь, что так правильно: не хранить память о тех, кто ушёл, — сказал он вместо этого. — Не горевать по ним.
— Конечно. Когда ты скорбишь, ты не можешь нормально жить. Живём мы всего ничего, и вышвыривать годы на бессмысленные депрессии — крайне глупо. Жаль только, что люди редко следуют здравому смыслу… некоторые вон до конца жизни хранят верность умершим.
— И ты думаешь, это глупо.
— А толку-то любить мертвеца?
— Разве в любви вообще есть толк?
— Разумеется, есть. Мы всегда любим кого-то лишь за то, что он может нам дать. Деньги. Удовольствие. Ощущение власти. Возможность ощутить себя нужным, слабым, униженным, отважным, благородным… предпочтения разные, смысл один.
По рукам и ногам растекалась тёплая слабость, голова казалась лёгкой, как пушистый одуванчик. Видимо, алкоголь начал действовать…
Забавные ощущения.
— Все люди эгоисты. Даже когда они поступаются своими интересами, рискуют жизнью, жертвуют собой ради других — они делают это для себя. Потому что иначе не смогли бы спокойно жить дальше. — Я горько усмехнулась. — Ведь понимаю это, а всё равно ухожу от здорового эгоизма к нездоровому! Потому что здоровый помогает сохранить тело, а нездоровый — совесть и душу… что может показаться благородным и правильным, но на деле идиотизм.
Лод смотрел на меня, не моргая. Очень, очень внимательно. Словно на какой-то музейный экспонат.
Видимо, теперь я даже ему казалась странной.
— Откуда ты всё это взяла?
— Капелька личного опыта. И много наблюдений.
Лод не стал вдаваться в расспросы, но я видела его взгляд — и видела, что он хотел объяснений.
Что ж, если хочет, могу и объяснить. Не жалко.
— Знаешь, в моём мире многие мужчины не хотят, чтобы их женщины рожали детей. Это лишает кучи удовольствий, добавляет обязанностей. Они и жениться зачастую не хотят… женитьба ведь тоже связана с обязанностями. — Я взяла со стола кубок, просто чтобы чем-то занять руки. — Вот и мой отец не хотел. Ни жениться, ни меня. Я получилась случайно, и он предложил маме сделать аборт, но мама упёрлась. Сказала, ей уже под тридцать, и она хочет этого ребёнка. А мой папочка был человеком честным, этого у него не отнимешь, — так что смирился и повёл любимую под венец. Да только от всех неприятностей, связанных с появлением орущего младенца, дистанцировался. Пропадал на работе целыми днями, потом приходил и занимался своими делами. Мама скоро тоже вышла на работу… она адвокатом была, первоклассным… а моим воспитанием в основном занималась бабушка. Мамина мама. Колоритная была дама: в своё время забеременела, чтобы удержать мужчину, да только тот всё равно решил ограничиться алиментами. А бабушка в итоге считала, что мама сломала ей всю жизнь. Говорила, что все мужики сволочи, а дети — маленькие кровососущие монстры… прямая была, как гипотенуза. Никогда не забывала открывать людям глаза на их недостатки. Мне в своё время любезно сообщила, что «маленькая была хорошенькая, а выросла крокодил крокодилом». Учила ни во что не верить и никому не доверять. Я на неё, к счастью, не похожа, но мировоззрением ей во многом обязана… и хорошо. Уж лучше сразу жить без розовых очков, чем потом их вместе с кожей отдирать.
Я опять подумала, что Лод наверняка многого не понимает.
У меня не было никакого желания подбирать слова, но что-то всё же надо пояснять.
— В общем, отец ко мне долго относился, как к какому-то неприятному дополнению к маме. А за человека стал считать, только когда мои таланты проявились. О, вот тогда он стал мной гордиться, да! Тискать, сюсюкаться… очень любил всем хвастаться, какой у него ребёнок растёт. Только это всё равно не помешало ему нас бросить, — откинувшись на спинку кресла, я водила кончиком пальца по серебряному краю кубка. — Мне тогда было семь, и мама заболела. Раком. Это болезнь такая, очень тяжёлая, часто неизлечимая. Мама лежала в больнице, и ей делали химию… лечение этой болезни так называется. Ты становишься похож на скелет, у тебя волосы выпадают, кожа желтеет, болит всё… за тобой ухаживать надо, чуть ли не кормить с ложечки и помогать до туалета дойти… мало приятного. И мой дорогой папочка опять дистанцировался. Мы с бабушкой каждый день после школы ездили, а он — хорошо, если раз в неделю. И домой приходил чуть ли не в двенадцать, говорил, на работе завал. Да только я скоро поняла, что это за завал такой. Двадцать три года, моделькой работала…
Я уже думала объяснить, что такое «моделька», но потом махнула рукой. Лод всё равно слушал. И, судя по взгляду — и так понимал.
Какие-то слова могли быть ему незнакомы, но общий смысл наверняка был ясен.
— Я догадалась. Подслушала пару разговоров по телефону. Он был осторожен, но не совсем… я ведь для него была всего лишь ребёнком. Бабушка не поняла, при ней он лучше шифровался, а я догадалась. Только никому ничего не сказала. Врачи давали не слишком положительные прогнозы, а я слышала, что в таком состоянии настрой больного очень важен. Вот и не хотела маму расстраивать. Но папочка о таком не думал, так что во время очередного визита в больницу прямо объявил о разводе. Ничего, что это мать твоей дочери, что она ещё от очередного курса не отошла, что её в таком состоянии бросать… какая разница, действительно. Мама же тогда страшная была, беспомощная, как ребёнок — никаких тебе развлечений, одна забота. Бесполезный балласт. А ты для мужчин существуешь, пока чего-то стоишь и что-то можешь им дать, — я задумчиво поболтала кубок в руке, зажав тонкую ножку между двумя пальцами. — Я на него тогда с кулаками кинулась. Прямо там, в больничной палате. Медсестре в итоге пришлось в меня успокоительное вливать…
Иногда я хотела, чтобы память моя была не такой долгой. Потому что и сейчас, столько лет спустя, перед глазами стояло его лицо, и даже голос до сих пор звучал в ушах.
…успокойся, Снежинка! Да успокойся ты! Это жизнь, так бывает! Вырастешь — поймёшь…
Да, до того дня я любила это прозвище. Но после — возненавидела.
Как и того, кто мне его дал.
— В общем, папочка бросил нас и женился на своей модельке. Бабушка о нём до самой смерти… она пять лет спустя умерла… исключительно непечатными словами отзывалась. А моделька не хотела, чтобы он с прежней семьёй общался, да и я его видеть не желала. Вот мы и не виделись. Маме он сказал, что будет обеспечивать меня деньгами, пока я образование не получу. Всё-таки я ему была не совсем до лампочки… ну и совесть таким образом успокаивал. А мама в конце концов выздоровела и вернулась на работу, и ещё красивее стала, чем до болезни. Всем назло. — Вернув кубок на стол, я зевнула. Лёгкость в голове уступила место сонной тяжести. — Она на него не обижалась, кстати. Ну, только первое время. А потом тоже говорила «это жизнь», «так бывает», «сердцу не прикажешь»… Они даже встречались, когда моделька отца с короткого поводка спускала. Чай пили. И деньги мама у него брала, чтобы я ни в чём не нуждалась. Я хотела окончить школу экстерном и на работу устроиться, только чтоб не быть у него в долгу — но мама не дала. Ругалась, заставила слово дать, что не пойду работать, пока универ не окончу. Хотела, чтобы у меня было нормальное детство. Не отдавала в секции и кружки, не толкала участвовать в олимпиадах… считала, что с моими мозгами карьеру я всегда сделаю, а ребёнок должен просто наслаждаться жизнью. Так что я ходила в обычный физматлицей, забегала по школьной программе далеко вперёд, а потом читала книжки, играла в игры, гуляла с Сашкой…
Воспоминания снова вернули меня в пустоту.
Зачем я ему всё это говорю? Что за исповедь? Никогда не любила откровенничать, ни с кем. Даже с Сашкой.
И почему мне действительно хочется ему рассказать?..
— Он мне очень помогал, Сашка. Особенно когда мама… год назад… — Я прикрыла глаза, в сон клонило всё сильнее. — Машина сбила. На переходе. А того, кто это сделал, так и не нашли — поехал дальше, и всё. Машину потом разыскали, но она уже три месяца в угоне числилась. Смешно: вылечиться от рака, чтобы вот так… Отец похороны оплатил, предлагал к нему переехать, но у него уже в новой семье двое детей, а моделька его на меня так смотрела… да и не простила я его. Так и не простила. Так что я осталась одна. И до того больно было, больно и страшно, что иногда я лежала перед сном в пустой квартире, совсем пустой и тихой… и думала. Всерьёз думала — взять нож и резануть по рукам, или из провода петлю сделать. Понимала, что глупо, что мама меня за такие мысли сама убила бы, но просто не могла больше. У меня за всю жизнь было два друга, а теперь одного из них, самого первого, самого лучшего — не стало. Несправедливо, нечестно… и тогда я цеплялась за Сашку, вспоминала, что он — тот, кто ещё у меня остался. Кому я нужна. Пусть даже не так, как мне хотелось.
Губы двигались еле-еле.
Почему так хочется спать?
— Я думала, со временем это пройдёт. Моя влюблённость. Как болезнь. А если вдруг не пройдёт… я собиралась сказать ему… потом. Когда добьюсь чего-то. Когда стану кем-то, кто заслуживает внимания. У меня ведь только мозги и есть, но я даже им особого применения не находила, такого, чтобы сделать что-то действительно… помогать ему с учёбой — это ерунда, это то, за что он со мной подружился, но я думала… когда меня будет за что любить…
Я проснулась в момент, когда голова моя безвольно свесилась набок. Видимо, погрузилась в дремоту — на миг.
И так и не окончила фразу.
А о чём я говорила?..
— И ведь выпила всего ничего. — Я не то услышала, не то почувствовала движение Лода. — Ну-ка, пойдём.
Когда меня подняли с кресла, я попыталась открыть глаза. Смогла лишь приоткрыть, увидев сквозь ресницы лицо колдуна, пока он нёс меня куда-то.
Недолго, впрочем.
— Я бы сказал, что тебе нужно было не ждать дня, который так и не наступил, а просто сказать ему всё, как есть. — Лод опустил меня на постель у камина. — Но если ты была рядом с ним долгие годы, если он не разглядел тебя за это время… это неправильно — пытаться стать тем, кем ты не являешься. Не убивайся по тому, кто тебя не стоит.
Неправда, хотела возразить я, но не смогла: губы отказывались размыкаться.
Может, я вообще уже сплю? А ведь недавно встала…
Его ладонь погладила мои волосы легко и бережно. Утешая лучше любых слов.
— Спи. После сна всё кажется немного другим.
Нет, я точно сплю.
Не мог же он вправду смотреть на меня с такой трепетной и почему-то печальной нежностью.
Но прежде чем с меня сняли очки, а этот сон сменился другим, я успела услышать:
— Ты ещё оттаешь, Сноуи.
Проснулась я внезапно, разом вынырнув в реальность. Голова казалась ясной, как никогда.
Сколько я проспала? Ладно, хоть выяснили, как мой организм реагирует на алкоголь… если когда-нибудь начнутся проблемы со сном, пригодится.
Я села на постели. Оглядела пустую лабораторию.
И к сожалению, прекрасно помнила всё, что произошло.
Итак, факт первый: Сашка смирился с моей смертью, встречается с белокурой красоткой, не обременённой выдающимся интеллектом, и хочет меня забыть. Неутешительно. Интересно только, почему не с Сусликовой — с её-то сталкерством? Хотя та вполне может сейчас обивать судебные пороги, а тут немного не до мальчиков…
Даже странно, что меня не тянет разрыдаться по этому поводу.
Собственное спокойствие удивляло. Было тоскливо и горько, но не больно. Может, потому что в глубине души я всегда понимала: этим всё и кончится? И надеялась лишь, что Сашка выберет себе пару получше?
Или…
Ладно, никаких «или». Так всё и есть.
Факт второй: это сильно осложняет моё возвращение домой. Нет, не отрезает путь, как я думала сгоряча, — в конце концов, всё зависит не от самого Сашки, а от моего отношения. Следовательно, нужно всего-навсего дождаться, пока утихнет первая обида и категорическое нежелание снова видеть друга в объятиях белокурой идиотки, ибо перспектива навсегда застрять в мире, где нет мобильников, компьютеров и Интернета… а у светлых ещё и элементарных удобств… мне не нравилась. Короткое увлекательное приключение — пожалуйста, но вечное поселение — нет, спасибо.
Ну почему Сашка не мог подождать хотя бы год…
Тяжело вздохнув, я встала и побрела в ванную.
Ни в спальне, ни в библиотеке Лода не оказалось. Лишь скомканное одеяло на его кровати подозрительно шевельнулось, когда я, умывшись, уже шла обратно. Сообразив, что под одеяло закопался Бульдог, я торопливо шмыгнула за дверь. Вернувшись в лабораторию, села в кресло, чтобы взять со стола кружку с остывшим чаем.
Теперь Лод знает всё. Всю мою слезливую историю. Досадно. Ни в школе, ни в универе понятия не имели о моих проблемах, никто и никогда. А о суицидальных мыслях я не говорила даже Сашке.
Надо сказать, внезапная исповедь не вызывала у меня стыда. В конце концов, я и правда слишком долго держала в себе слишком многое, и кому, как не своему отражению из зазеркалья, я могла об этом рассказать? Надеюсь только, теперь Лод не начнёт меня… жалеть.
Но в том, как он реагировал, не было жалости. Никаких исполненных сочувствия взглядов, тщетных попыток утешения или фальшивых подбадривающих слов. Нет, он просто дал мне выпить и выговориться. А потом уложил спать.
И, как ни странно, мне действительно стало легче.
Я сделала пару медленных, маленьких глотков.
Интересно, он сейчас…
Я покосилась на зеркальце, лежавшее рядом с моей подушкой.
Когда я, захватив чашку, переместилась на постель и взяла его в руку, серебро оказалось ожидаемо тёплым.
Первое прикосновение к стеклу явило мне Кристу, лежавшую на кровати, и отозвалось в ушах знакомым тоненьким голоском.
— …не получится! — вещала бывшая сокамерница. — Только время зря тратит! Ещё грызуна этого притащила мне назло!
Дэнимон и Восхт сидели за столом и на реплики Кристы не обращали ни малейшего внимания. Они сосредоточенно играли в скаук. Должно быть, Лод одолжил доску… не ту, за которой коротали вечера мы, другую. Рядом мирно сидел паппей и, держа что-то в лапках, сосредоточенно это грыз.
— Мы ведь ни подслушать, ни подглядеть не можем! — Криста досадливо всплеснула руками. — Почему вы такие спокойные?! От этого, между прочим, наша судьба зависит!
— Любовь моя, ты сама сказала, что мы ничего не можем сделать, — переместив одну из своих фигур, принц погладил паппея по полосатой спинке: кажется, ему зверёк тоже понравился. — Остаётся только ждать.
И ему почти удалось изобразить беззаботность.
Восхт молчал. Как всегда, впрочем. Больше в комнате никого не было — а значит, Навиния вновь окучивала Лода.
Второе прикосновение к стеклу подтвердило догадку.
— …нет, неправильно, — нежно проговорила принцесса, держа Лода за руку. — Здесь круг должен быть меньше.
Они склонились над крышкой стола, на которой изумрудом сияли светящиеся линии. Отсюда не было видно, во что они складывались, но логично было предположить, что Лод рисовал нечто вроде пентаграммы — а Навиния направляла его ладонь.
Отдавала указания с томным придыханием, льнула всё ближе…
Захлопнув зеркальце, я неторопливо, маленькими глотками выпила весь чай, считая степени шестёрки.
Спокойно. Они просто занимаются… кхм… магией. Без всяких двусмысленностей. Принцесса может липнуть к Лоду сколько угодно, но ему от неё нужно только одно — и вовсе не то, что обычно подразумевают под этими словами.
Сделав последний глоток, я вновь откинула серебряную крышку.
Двойное прикосновение к стеклу. Быстро, словно на планшете. И вряд ли я не видела гостиную дольше пары минут.
Но этого хватило, чтобы происходящее в ней кардинально изменилось.
— …никто никогда не мог противостоять мне! Но вы… если бы только мы встретились иначе…
Светящаяся пентаграмма исчезла. Навиния стояла в шаге от Лода, опустив голову. Колдун молча взирал на неё — не сказать, что сверху вниз, потому что они были одного роста.
И теперь они явно занимались не магией.
— Я всю жизнь искала того, кто будет со мной на равных, и даже не мечтала найти того, кто сможет меня победить. Все эти сладкие придворные мальчики, ловившие каждое моё слово… боги, как же они мне опротивели! Но теперь… я встретила вас, и…
Она подняла глаза. Снова шагнула ближе. Одна ладонь легла Лоду на грудь, напротив сердца, вторая прикоснулась к его волосам…
Он не шевельнулся. Даже выражение лица не изменил.
А я даже возмущения не чувствовала, одно лишь бескрайнее удивление.
— Я так долго была одна, совсем одна в окружении друзей… но в окружении врагов обрела то, что и не мечтала найти. — Шёпот Навинии звучал сладостно и маняще, он касался губ колдуна, пока кончики её пальцев гладили его щёку. — Вы сильны и благородны, вы умны, вы были добры ко мне… смею ли я просить вас быть ещё чуточку добрее? Вы не пожалеете, что я стала вашей, клянусь.
— Принцесса, — не отстраняясь, наконец тихо откликнулся Лод, — неужели вы настолько не цените себя, что предлагаете тому, кого ненавидите?
— Ненавижу? — Глаза Навинии расширило самое искреннее изумление. — Нет-нет, вы правы. Вы мой враг, я должна ненавидеть вас… но я ничего не могу с собой сделать! Каждый ваш взгляд, каждое ваше слово, прикосновение… я никогда раньше… никогда…
И притянула его голову к своим губам.
Поцелуй был жадным, страстным, бесстыдным. Она зажмурилась, пальцы одной руки зарылись в его волосы, — а вторая скользила по его груди, по талии, по бедру, пока не нашла ладонь и не сжала её, точно принцесса боялась упасть.
Лод бездействовал. Не обнимал, но попыток оттолкнуть тоже не делал.
И это зрелище вызвало у меня чувство дурного дежа-вю.
Нет. Нет, не может же он в самом деле…
…а потом Навиния замерла, и ресницы её взметнулись вверх, позволив принцессе встретить холодный взгляд колдуна.
Который в отличие от неё так и не прикрыл глаз.
— И всё это лишь для того, чтобы заполучить кольцо? — Когда Лод разорвал поцелуй, в голосе его читалось разочарование и насмешка. — Благодарю, что не зашли дальше. Не хотел первым оканчивать нашу милую игру — а решительный отказ, который мне пришлось бы дать, вёл именно к этому.
В этот миг я осознала: в порыве страсти Навиния хватала Лода за ладонь с кольцом. Видимо, пыталась стащить украшение с пальца, не зная, что оно не снимается.
Не зная, что оно не поможет ей освободиться.
Так она хотела просто украсть кольцо? Никаких долгосрочных хитрых планов, ничего более?..
В ответ принцесса рассмеялась естественно, как хорошей шутке.
Но руку колдуна мигом отпустила.
— Что вы! — Её ладонь смущённо спряталась в складках юбки. Навиния так и не сменила лимонное платье, в котором её пленили. — Как вы могли подумать такое? Я вовсе не…
А потом эта же ладонь метнулась атакующей змеёй, и в отблесках свечей сверкнула сталь.
Крик застыл у меня в горле. Как и кинжал принцессы — в воздухе. Маленький кинжал с узким лезвием и золочёной рукояткой, кончик которого замер в каком-то сантиметре от бока Лода.
Даже в зеркальце было видно, как рука Навинии дрожит от усилий, пытаясь преодолеть невидимую преграду, вставшую на пути коварной стали.
— А я надеялся, игра продлится дольше. Но вы оказались так напористы… и так уверены, что можете вертеть всеми мужчинами без исключения. — Лод вздохнул. — Неужели вы думали, что я бы оставил вас в комнате, полной острых предметов, и давал приборы к еде, если б вы могли мне навредить? Вы не можете ранить ни меня, ни даже себя. Ошейник не позволит.
Он с интересом наблюдал, как принцесса отступает на шаг и замахивается снова, в этот раз целя в шею. Результат, впрочем, был прежним, и колдун даже моргнуть не подумал, не то что отшатнуться.
— И конечно, я нашёл этот хитрый кармашек у вас на юбке. В первый же день, пока вы спали. Только нож вытаскивать не стал — зачем выводить вас из милого заблуждения, что я о нём не знаю. Стало интересно, как далеко вы зайдёте в стремлении освободиться. Я бы на вашем месте об оружии подумал в первую очередь, но вам привычнее действовать другими методами. — Лод пожал плечами. — А вы похвально предусмотрительны. Не полагаетесь лишь на магию. Подобный сюрприз для многих мог стать смертельным… жаль, не в моём случае.
— Конечно, не в твоём. Глупая, нетерпеливая, лицемерная девчонка тебе не противник.
Голос Альи морозил слух прохладой январского утра, и, услышав его, Навиния мигом опустила клинок. Когда она обернулась, Повелитель дроу уже ступил в поле моего зрения. Видимо, какое-то время наблюдал с лестницы, обзор которой мне не был открыт.
Алья не улыбался — и с лица Лода исчезла усмешка. А Навиния оказалась между ними: тяжело дышащая, но с высоко поднятой головой.
— Вы только что пытались убить моего придворного колдуна, принцесса. — Дроу приближался мягким, неторопливым, скользящим шагом. — А так сложилось, что я очень, очень высоко ценю его жизнь. И знаете, что стало с последним пленником, который на неё покушался?
Под его взглядом Навиния инстинктивно попятилась к тому, кого только что пыталась убить.
— Смотрю, вам уже рассказали. А ведь моя сестра занята, и встать на вашу защиту некому… — Алья вскинул руку, и девушка застыла прежде, чем врезалась спиной в колдуна. — Не бойтесь. Ваше наказание будет иным. Для желанных гостей тривиальное убийство не годится. Зато у вас красивое тело, которое вы так любезно предлагали Лоду… Впрочем, если хотя бы половина слухов о вас верна, вы кому только его не предлагали. И поскольку Лод никак не мог принять ваше щедрое предложение, то я возьму на себя смелость воспользоваться им вместо него.
Со странным равнодушием я наблюдала, как дроу берёт кинжал, выскользнувший у Навинии из пальцев — а та, к чести её, не выказывала ни капли страха. На лицо принцессы легла печать мраморного бесстрастия.
— Ты ведь не возражаешь, Лод? — промурлыкал Алья, проводя по девичьей щеке сверкающим лезвием. Тупой стороной, ведь никаких следов не оставалось.
Колдун только кивнул.
— Не причиняй ей боли… большой, — негромко бросил он, прежде чем отвернуться.
— О, ты же знаешь, на что я способен. Большую боль приберегу для других. А небольшая лишь придаст ощущениям остроты.
Лод не ответил. Просто прошёл к лестнице подле камина — пока дроу толчком повалил Навинию на стол лицом кверху, так, что ноги её свешивались с крышки.
Она не кричала и не звала на помощь, пусть это и было бы бесполезно. И страха на её лице всё ещё не было.
Зато в нём проявилась ярость.
— Наверное, в такие моменты ты кажешься себе всемогущим, — прошипела принцесса. — Ты ведь это любишь, да? Издеваться над беззащитными, наслаждаться чужими страданиями? Любишь, когда кто-то кричит от боли и истекает кровью?
С лёгкой, не предвещающей ничего хорошего улыбкой Алья перехватил кинжал поудобнее — и медленно вспорол ей платье. Сверху вниз, от лифа до колен.
— Нет, принцесса. Забудьте про кровь и боль. Вас ожидает лишь первый этап моей любимой пытки, и он куда изощрённее. — Я слышала, как визжит расползающийся шёлк. — Потому что вам понравится то, что я с вами сделаю, и вы проклянёте себя за это.
Когда он рванул изрезанную ткань в стороны, я резко захлопнула зеркало. Швырнула его на подушку так, словно на ладони у меня оказался ядовитый паук.
И уже слышала на лестнице гулкое эхо шагов Лода.
Да, мне не нравилась Навиния. Да, наверное, она даже заслужила то, что с ней сделает Алья.
Но на душе было мерзко, словно я выкупалась в канализации.
Она ведь Лода даже поцарапать не могла…
— А, проснулась, — колдун подошёл к столу. — Как ты?
Я заглянула в его лицо. Спокойное — словно не он только что отдал девушку другу-насильнику. Словно в этот самый момент Алья не практиковал внизу свою любимую пытку.
Интересно, если бы нас не связывала клятва, если бы я в чём-то провинилась — меня бы отдали Артэйзу с тем же спокойствием?..
А если со мной играют ровно в ту же «милую игру»? Если он позволил нам снова сблизиться лишь потому, что понял: я нужна для переговоров? И все слова о том, что он не имеет права удерживать меня — манипуляция. Тонкая. Достойная его.
Ведь он прекрасно умеет убеждать, что ты нужна ему. Пока ты действительно нужна.
А потом без раздумий отдаст тому, кто хочет поиграть совсем в другие игры.
— А сам как думаешь?
Лод только улыбнулся. Слегка, как ни в чём не бывало.
— Как насчёт партии в скаук? — сказал он. — Думаю, тебе полезно будет отвлечься.
Мне — или тебе, хотела спросить я.
Но не спросила.
— Давай.
Ладно. Постараюсь не думать о том, что происходит этажом ниже, — и не впадать в паранойю. Ведь пока нас связывает клятва, мне ничего не грозит.
Но, пожалуй, впредь буду осторожнее… и это был один из немногих моментов, когда я вспомнила свою бабушку и вспомнила с добрыми чувствами.
Потому что выжить в подобных условиях гораздо легче, если тебя ещё в детстве научили никому не доверять.
