Эпилог

Захар закурил, глубоко затянулся и, выпустив густую струю дыма, откинулся на кирпичную стенку. Деревянный ящик под ним скрипнул, с трудом выдерживая вес человека.

Он частенько поднимался сюда, практически каждый вечер. Плоская крыша третьего этажа казармы была как будто специально создана для меланхоличных размышлений перед сном. А поразмышлять было, о чем. Нужно было решить, как расселять семейных, чем нагрузить стариков, которые тяжелую работу выполнять уже не могут, но и без дела сидеть не хотят. Наметить план вырубки – надо расширять зону безопасности вокруг части, но при этом не переусердствовать. Да и над броском к следующей точке на карте подумать тоже стоило. Вот только думать не получалось. Словно заезженная пластинка, раз за разом откидывающая иглу проигрывателя в начало куплета, память отбрасывала мысли назад, заставляя снова и снова переживать происшедшие тогда события. И Захар не особенно сопротивлялся.

С той ночи, когда погибла Юля, прошло три месяца. Им удалось задуманное: карта не соврала, и община нашла новый дом. Дом, в котором было все для того, чтобы их маленькая колония жила беззаботно в течение многих и многих лет. Под укрытой в густом лесу воинской частью, отсутствующей, к слову, на любых других картах, оказались просторные двухуровневые подвалы, от пола до потолка забитые всем необходимым. Одежда, оружие, инструменты. Баллоны с газом для портативных плит, бочки с соляркой и керосином, целые ящики химикатов – присадок для очистки топлива. В приземистом гараже стояли тщательно укутанные в брезент квадроциклы, резина к ним в вакуумных упаковках. Ледник, обустроенный в тоннеле, отходящем от одного из подвалов, был заполнен консервами длительного хранения.

Здесь было действительно все, включая материалы – стальные трубы, уголки, швеллеры, пленка, доски. Переносные станки – токарные, фрезеровочные. Генераторы. После школьного убежища – просто рай на земле. Люди забыли обо всем, обвинений в том, что Захар развязал войну и бросил союзников на убой, слышно больше не было. Получившие второй шанс, люди общины не собирались его терять. Никто не шатался в праздности, с утра до вечера кипела работа. Организовали охрану периметра, утеплили здание казармы, затянули пленкой окна. Через две недели после того, как они начали обживать часть, уже сумели наладить центральное отопление от большой стальной печи, сваренной из листов металла, развели трубы, расписали график заготовки дров – благо, в дереве недостатка не было. Женщины вылизали помещения, мужчины сообразили мебель. Люди сменили свои лохмотья на нормальную теплую одежду, начали хорошо питаться. Все чаще Захар видел улыбки и слышал смех. Больше он не сомневался в том, что сделал правильный выбор.

Он запустил руку за пазуху и достал фляжку. Традиционный спирт в ней сменился золотистым коньяком. Он и до Срани-то был выдержанным, а теперь и вовсе стал напитком, достойным богов. Скрутив фляжке голову, Захар сделал несколько глотков, выдохнул и, дотянув самокрутку, затоптал окурок.

Изначально он не собирался вести людей на штурм релейного завода. Побывав внутри, Захар прекрасно понимал, что даже объединенными силами трех общин завод не взять. Релейщикам достаточно было запереться внутри. Вся вентиляция была выведена в здание, так что пытаться забить ее было бесполезно – они просто не подошли бы к заводу. Даже потеря броневика никак не сказалась на боеспособности релейщиков. Когда осаждающие вернулись бы по домам, несолоно хлебавши, релейщики организовали бы карательную операцию. Рано или поздно пала бы даже крепость рыночных. Вся эта затея изначально была обречена на провал, и Захар отлично это понимал.

Он планировал сковать заводских боем, отвлечь их, не дать нанести упреждающий удар или отправиться в погоню. Правильно ли он сделал, принеся в жертву две общины ради выживания третьей? Он бросил взгляд вниз, где под присмотром часового резвилась стайка детей. Они носились друг за другом, радуясь наступающей весне и весело хохотали.

– Дети, пора ужинать! – раздался женский голос.

Малышня неохотно прекратила игру и потянулась ко входу. Правильно. Иначе были бы обречены все. И жестянщики, и рыночные, и люди из школьного убежища. Еще год, от силы – два… В мертвом городе нечего есть, мало топлива, зато много мутантов. Может, релейщики протянули бы подольше, но рано или поздно и убежище под заводом опустеет.

Захар вздохнул. Жалел ли он, что в ту памятную ночь выставил в охранение троих самых ненадежных людей, во главе с главным смутьяном убежища? Нет. Не жалел. Все прошло согласно плану. Как он и рассчитывал, Игорь сотоварищи сбежали к релейщикам, чтобы выдать план нападения и купить себе место в подвалах релейного рая. Игорь знал, откуда должны атаковать жестянщики, откуда – рыночные. И какой дорогой на штурм пойдут люди Захара. Вот только последний маршрут был неверным. И, если бы не проклятые обезьяны, из-за которых пришлось поднять шум и обнаружить себя…

Да. Тогда остались бы живы четверо следопытов и Юля.

Получилось бы у него что-то с девчонкой, почти вдвое младше него? Чувствовал ли он к ней что-то, кроме физического влечения? Трудно сказать. Слишком недолго они были знакомы. Тем не менее со смертью девушки внутри Захара что-то оборвалось. Еще какая-то частичка его души умерла вместе с Юлей на грязном снегу двора.

Сны и видения его больше не беспокоили. Он старался о них и не думать. Все равно рационального объяснения не существовало. Как он мог видеть гибель городка? Видеть зэков, отколовшихся от своих, чтобы переплестись судьбами с самим Захаром, лишив его самого дорогого, что у него было, и косвенно заставить его отправиться в путь? Увидеть штурм монастыря и понять истинную суть главы монастырской общины? Что гнало его в Иркутск? Он не знал. Человеческий мозг – слишком сложная штука, а он тогда находился на грани помешательства. Буром пер вперед – просто от того, что больше делать было нечего. Дошел бы он до города, если бы ему не было наплевать на все, если бы он держался за жизнь? Скорее всего – нет. И тогда не звенел бы детский смех в становящемся уютным и привычным новом доме. К черту сны и видения. Нет их больше – и не надо.

Где-то за надстройкой, на стену которой он облокотился, послышался шум. Как будто талый снег обвалился с крыши. И тут же – детский вскрик. Совсем рядом, на другом краю крыши. Захар вскочил. Крик повторился. Лесник обогнул пристройку и замер.

Как паренек пробрался на крышу? Как миновал Захара, сидящего у выхода, оставшись незамеченным? Сейчас это было неважно. Важным было то, что ребенок подобрался слишком близко к краю. Погода и запустение сделали свое дело: край кирпичной кладки обвалился, и теперь малыш висел на краю, вцепившись в холодные и скользкие кирпичи быстро слабеющими пальцами.

– Держись! Держись, я иду!

Он рванулся к краю и успел буквально в последнюю секунду. Руки мальчика разжались, и, если бы не Захар, схвативший его за запястье, он неминуемо рухнул бы вниз.

Нога Захара поехала по не успевшему до конца растаять ледку, он попытался удержать равновесие и не смог. Вторая нога скользнула по насту, и он тяжело рухнул плашмя. Удар вышиб из груди воздух, мальчик вскрикнул.

– Держу, не бойся!

Захар дернул паренька вверх и с ужасом почувствовал, как кирпичи под ним шевелятся, выворачиваясь из кладки.

Посыпалась цементная крошка. Он толкнул пацана дальше на крышу и в сторону, оперся рукой, чтобы подняться…

Верхний ряд кирпичей оградительного бортика весь разом подался под рукой Захара. Он почувствовал, что заваливается вперед и вбок, махнул рукой, ловя равновесие и вдруг ощутил пустоту под собой.

Мальчик вскрикнул, когда большое тело лесника вдруг сорвалось вниз, увлекаемое разрушающейся кладкой. В воздухе мелькнули ноги, обутые в огромные ботинки сорок седьмого размера, а потом снизу раздался влажный отвратительный звук. Осторожно, боясь снова сорваться, мальчик вытянул шею и закричал, в ужасе зажимая рот самому себе.

Захар лежал внизу. Его тело в нескольких местах пробили прутья арматуры, торчащие из котлована недостроенного фундамента. Оранжевый пуховик быстро пропитывался кровью. Но, несмотря на это, мальчик был готов поклясться, что лесник улыбался.

Захару было тепло и уютно. Кажется, впервые за последние несколько бешеных месяцев он смог расслабиться. Совсем. Отпустить все мысли и ни о чем не думать. Только смотреть на кружащиеся снежинки. Откуда они, кстати? Весна ведь. Неважно. Зато как уютно… Правда, почему-то очень быстро темнеет. Так не должно быть. Еще светло же…

В груди что-то укололо. Он поднял кажущуюся невероятно тяжелой руку и нащупал что-то твердое. Будто какой-то прут… И тут до него дошло.

«Все, что ли?»

Ему показалось, что он сказал это вслух. На деле же пробитое легкое уже не могло подать воздух к голосовым связкам и собственный голос звучал только у него в голове.

«Черт, глупо-то как… Пройти через такое, чтобы упасть с крыши, спасая мальчонку. Идиотизм какой…»

«Не идиотизм. Судьба».

Если бы он мог – он бы обязательно повернулся, чтобы увидеть Аню. Он уже и забыл, какой приятный и родной у нее голос.

– Может быть, для этого ты и отправился в путь? Может, потому не умер, хотя десяток раз ходил по краю?

– Чтобы спасти сорванца? – Он не мог сдержать удивление. – Для этого я прошел черт знает сколько, положил кучу людей в заведомо провальном штурме? Ради одного сопляка? Для этого погибла Юля? Чтобы один мелкий оболтус не сорвался с крыши?

Он недоумевал. То есть не спасение общины, не вывод ее к хранилищу было настоящей целью его пути, а вот этот пацан, имени которого он даже не знает?

Немигающие глаза смотрели в небо, неожиданно ставшее таким близким, но видели не тяжелые облака, ползущие на север и предвещающие скорый ливень, а совсем другое…

…Мужчину с усталым лицом, стоящего над трупом. Готовящегося к последнему броску, броску туда, где его ждет – он знает, что иначе быть не может, просто не могут не ждать, – ждет давно потерянная семья…

…Молодого башкира, на пределе сил увлекающего за собой двух девушек – одну – совсем молодую, другую – постарше…

…Мужчину в черном, выпачканном в грязи комбинезоне, обтягивающем его тело, состоящее, будто полностью только из внушительных мышц. Рюкзак его порван, ботинки облеплены грязью. Он стоит посреди площади и немигающим взглядом смотрит на руины. Взгляд его пропитан болью.

…Бритого наголо парня, отступающего к стене разрушенного здания. В руках – «розочка» от бутылки. На губах – безумная улыбка. И насмешливый крик: «Ну иди сюда, иди. Ты не знаешь, с кем связался? Ты, сука, со скинами связался!»…

Что означают эти картины? Почему он их видит? Может быть, в них ответ на его вопрос?

«Я не знаю, – ответила Аня. – Зато я точно знаю, что теперь мы опять можем быть вместе. Иди ко мне, любимый».

Захар улыбнулся. Да, это единственное, что было важным теперь. Наконец они снова вместе! Черт, он так хотел этого!

«Иду, – прошептал он, прежде чем нырнуть в темноту вслед за Аней. – Иду, любимая».

Кто-то кричал, требовал принести аптечку, кто-то распорядился, чтобы нагрели горячей воды. До Захара звуки доходили сквозь мутную пелену, как будто он нырнул глубоко в воду и с каждой секундой погружался все глубже. Пошел дождь, но почему-то капли были горячими, будто искры. Он чувствовал, как эти искры гаснут, касаясь его кожи, и улыбался. Наконец-то долгожданный отдых. Наконец-то…