Глава 14
Вот так я и познакомился с ясновельможной княгиней Гризельдой Вишневецкой.
И точно так же, как после пробуждения в степи рядом с Анжелой, первой моей мыслью было: «Какого!..» Не торопитесь упрекать меня в неучтивости: бывают минуты, когда присутствие дамы помешает даже Казанове или Дон Жуану…
Но разве есть затруднительное положение, из которого спецура не найдет выхода? Сразу после того, как явно раздосадованный и растерянный князь представил княгине «гостя из далекой Москвы, дворянского сына пана Анджея», я торопливо проговорил, отвесив низкий поклон:
– Безмерно счастлив видеть столь прекрасную и высокородную пани! Хоть и в отчаянии оттого, что вынужден предстать перед нею в таком непотребном виде – прямо с дороги, в запыленной одежде, усталым и небритым… За это прошу прощения!
Гризельда, до этого момента с плохо скрытым изумлением и даже испугом разглядывая мой джинсовый прикид, так и расплылась в улыбке, Иеремия же хлопнул себя по лбу:
– Ах, тысяча дьяблов! Хорош хозяин, нечего сказать! Утомил пана расспросами, а про долг гостеприимства и не вспомнил! Извините, пане, всему виной эта смута… Да и сведения ваши столь ценны и важны, что все прочее – из головы вон… Мне очень неловко, пан Анджей. Но мы сейчас все исправим… Гей, стража! Немедля позвать пана Дышкевича!
Гигант в алом жупане появился через считаные секунды – наверняка дожидался где-то рядом, рассчитывая, что проклятый «московит», унизивший и опозоривший его, либо рассердит господина, либо просто наскучит ему… На лице начальника стражи так и читалось: «Ну, теперь-то можно обойтись с ним без церемоний?!»
– Пан Леопольд! – твердым голосом командира, не привыкшего повторять, начал распоряжаться князь. – Присутствующий здесь пан Анджей – мой дорогой гость. Более того, с этой минуты я назначаю его своим первым советником. Он отныне имеет право входить в мои личные покои в любое время дня и ночи. Повторяю: в любое время! А вы, пане, лично отвечаете за его безопасность. Если хоть один волос упадет с головы пана Анджея… – Иеремия сделал зловещую паузу. – Полагаю, вы все поняли.
– Понял… ясновельможный княже… – запинаясь, дрожащим голосом проговорил силач, потрясенный до глубины души. Взгляд, которым он наградил меня, был очень красноречив. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: я нажил себе смертельного врага. Который вынужден до поры до времени сдерживаться…
– А сейчас отведите моего гостя в покои для самых важных персон. Проследите, чтобы ему тотчас же предоставили все необходимое. После того как пан Анджей приведет себя в порядок, предложите ему на выбор любую одежду из моих личных запасов… – Иеремия, с сомнением скользнув взглядом по моей более крупной фигуре, договорил: – Или откуда-нибудь еще. Требовать от моего имени, если возникнет необходимость! А через полчаса… увы, мой первый советник, военное время особенно дорого, так что уж постарайтесь управиться… через полчаса жду пана Анджея здесь же. Ступайте, панове!
Тридцать минут – совсем немного, но я все-таки для начала проверил отведенные мне «покои» на предмет безопасности, убедившись, что дверь крепкая, дубовая, легко и бесшумно ее не взломать, засов надежен, на окнах – решетки, тоже крепкие и надежные. Простукивать стены на предмет наличия тайников и ходов при огнедышащем пане Дышкевиче и перепуганных слугах было как-то неловко. Решил, что проверю потом, без свидетелей… Кровать, отведенная мне, невольно вызывала в памяти термин «сексодром»: на ней мог бы разместиться султан с доброй частью своего гарема. С мягкой периной, под балдахином! Улет! Но главное – из-под нее торчал краешек ночного горшка. Слава Создателю…
– Проше пана, а где здесь комната задумчивости? – самым любезным тоном осведомился я у Стивена, решив, что, если начнет тянуть время, просто воспользуюсь вышеназванной посудиной прямо на его глазах. В конце концов, баб в комнате не наблюдалось. А если окажется, что так не подобает по этикету, – пусть уж извинят дикого московита из далекой лесной страны…
– Что пан имеет в виду? – проскрежетал он, изо всех сил стараясь говорить более-менее спокойно.
– Храм уединенного размышления! – Мой голос можно было мазать на хлеб вместо масла. – Двойное очко! Ватерклозет, проше пана! Неужто этого нет в княжеском замке?! Не могу поверить!
Глаза пана Дышкевича в это мгновение напоминали коровьи… Нет, все-таки бычьи! У коровы они добрее.
– Проше пана… а яснее?
– Яснее?! – Я развел руками, всем своим видом давая понять: ну что же вы, братцы, так меня разочаровываете! А еще цивилизованная Европа! – Ну, как бы объяснить пану… У нас в Московии мужики это еще называют нужным местом, или сортиром…
– А! – вздохнул Стивен с нескрываемым облегчением и в то же время покраснел. Видимо, для польского гонора явилось тяжелым ударом, что какие-то московитские «дворянские сыны» именуют нужные места столь возвышенно – «храм уединенного размышления», в то время как благородная шляхта до этого не додумалась… – Проводи пана первого советника, быстро! – рявкнул он, обернувшись к ближайшему слуге, мужичку средних лет с бледным, настороженным лицом.
У бедняги чуть зубы в пляс не пошли. Откуда-то явился какой-то чудной человек, в невиданной одежде и обуви, провел с грозным князем наедине несколько часов – и уже стал первым советником! Матка Боска, а что будет дальше?!
– Ясновельможный пане… – еле пролепетал он. – Прошу, смиренно… За мной… Вот туда, проше ясновельможного…
– Минутку! – вежливо, но твердо сказал я ему и повернулся к Дышкевичу: – Пан начальник стражи, впредь потрудитесь, обращаясь к первому советнику или говоря о нем в третьем лице, добавлять слово «ясновельможный». Как положено.
Гигант чуть не взорвался от клокочущего в нем бешенства, а слуги, не сдержавшись, ахнули. Тихо, но вполне разборчиво.
Привыкайте, парни. Уж я наведу у вас дисциплину…
– Хорошо… ясновельможный! – буквально выдавил Стивен.
– Благодарю пана! – ласково улыбнулся я. И, кивнув слуге, близкому к обмороку, направился вместе с ним к заветной «комнатке».
– Осмелюсь попросить ясновельможного пана не задерживаться… в этом храме!!! – донесся вслед нам сдавленный рык с зубовным скрежетом. – Его княжья мосць очень не любит ждать!
Устройство «храма» меня откровенно разочаровало, но было бы нелепо ждать от XVII века бытовых удобств XXI. Даже в княжеском замке. Тем более человеку, привыкшему проводить массу времени на открытом воздухе, попеременно выступая то в роли охотника, то – дичи… В конце концов, половина деревенского населения России до сих пор только мечтает о теплых сортирах с канализацией! Так что незачем привередничать.
А вот Анжела будет сильно опечалена… Она-то привыкла к удобствам… Или в дамских «храмах» все-таки комфортнее? Как там она, бедняжка? Это же мука мученическая для женщины – молчать, когда так и хочется почесать язычок!
В моих «покоях» уже ждал цирюльник – с тазом горячей воды, бритвой и неприкрытым испугом в глазах. Низко поклонившись, он дрожащим голосом попросил «ясновельможного пана первого советника» сесть, укутал мои плечи и грудь белоснежной тряпкой, похожей на простыню, и приступил к делу. Руки его тоже слегка дрожали от волнения… Точнее, не слегка, и это меня очень даже напрягло. Не хватало еще, чтобы с перепугу полоснул по горлу! Пусть нечаянно, без злого умысла, а мне будет от этого легче?..
Было большое искушение забрать у него инструмент и побриться самому. Но кое-как пересилил себя, заставив сидеть спокойно, с безмятежным видом, как и подобало господину первому советнику.
Парень наконец справился с работой и вышел, пятясь и кланяясь. Я беззвучно выдохнул: «Слава богу!»
Цирюльника тотчас же сменила целая вереница слуг. Те, что были впереди, несли кувшины (похоже, из серебра) и длинные вышитые полотенца, а идущие следом – одежду и обувь. На вытянутых руках, с предельно сосредоточенным видом и таким же неприкрытым испугом в глазах.
– Проше ясновельможного пана, – проскрипел Дышкевич, – выбирайте, что вам подойдет. – Поскольку ясновельможный отныне первый советник его княжеской мосьци, надобно и одеваться соответственно своему положению, а не ходить бог знает в чем… – Гигант «деликатно» умолк, чуть заметно скривившись.
«Парень, ты что, надеешься меня спровоцировать? Напрасно…»
– Благодарю пана начальника стражи! – величественно кивнул я, направляясь к средневековому рукомойнику. – Я уже успел убедиться, что пан отменно исполняет свои обязанности и всюду успевает. Надеюсь, он и впредь будет столь же усерден и проворен…
Дышкекич только чудом не издал звериный рык.
К назначенному сроку я предстал перед ясными очами князя уже в соответствующем прикиде шляхтича XVII века. Кое-как удалось подобрать подходящую по фигуре одежду, уделив особое внимание тому, чтобы она не стесняла движений, даже в самой малой степени, – это правило давно въелось в плоть и кровь. Пришлось повозиться с примеркой, причем были смущены обе стороны: я – потому что привык одеваться/раздеваться сам, без посторонней помощи, а слуги – видом моего нижнего белья. Сиречь самых обыкновенных трусов-«плавочек» (темно-синего цвета, 80 % натурального волокна, 20 % синтетики), которые я категорически отказался менять на длинные подштанники. И не потому, что стеснялся (в комнате были одни мужики), просто не хотелось.
Бедняги уставились на вышеназванный предмет с каким-то суеверным ужасом. Если учесть, что они еще не «отошли» от вида застежек-молний… в общем, мне было искренне жаль их. Хотелось даже подбодрить, успокоить. Но – нельзя терять лицо, «дворянскому сыну», а уж тем более ясновельможному пану первому советнику это не подобает.
– Что уставились, будто увидели призрак? – искусно имитируя брезгливо-недовольные нотки, спросил я. – У нас в Московии это давно в порядке вещей. Благородные сословия такое носят, ясно?
– А-а-а… – потрясенно, но с явным облегчением выдохнули нестройным хором обступившие меня люди. – Ясно, проше ясновельможного пана!
В самом деле, кто их разберет, этих странных московитов, да еще благородных! Пусть себе носят что хотят.
Оставив в своих «покоях» прежнюю одежду и строго-настрого запретив даже прикасаться к ней без моего дозволения, я направился к Вишневецкому. Со стороны приглядеться – самый обыкновенный шляхтич, в таком же алом жупане, что и пан Дышкевич (хотя нет, оттенок все же посветлее, и пуговицы немного другие), в темно-синих шароварах и сапожках из тонкой кожи, с высокими, почти по колено, голенищами. Жупан перетянут нешироким поясом, прошитым золотой нитью… Красота! Увидели бы меня сейчас мои ребята – долго протирали бы глаза…
Вот только без оружия. Дышкевич заикнулся было насчет сабли, но я ответил отказом. Он, немало удивленный, попробовал настаивать: мол, шляхтич без сабли – что без порток, проше ясновельможного… Я снова отказался, слегка повысив голос. Стивен уступил: дескать, ясновельможному виднее… В глазах его и тоне виднелось и слышалось недоумение, смешанное с торжествующим презрением. Хорош первый советник – саблю не желает носить!
Ну и черт с ним. Не объяснять же, что это бесполезное украшение мне в случае чего только помешает… Саблей не владею, не обучен, уж извините. А движения стеснит – будь здоров!
В главном зале был уже накрыт стол. Князь вышел из-за него мне навстречу, и во взоре Стивена торжество тут же сменилось унынием и бешеной завистью – видимо, это была очень высокая честь, которой Иеремия удостаивал лишь особо избранных.
– Проше пана откушать, подкрепиться с дороги! – произнес князь, украдкой подмигнув мне. – Ступайте, пане, – обратился он уже к Дышкевичу, – ждите вызова.
Гигант послушно удалился, на прощание снова одарив меня не очень добрым взглядом.
– Милости прошу! – продолжал князь, то ли вживаясь в роль гостеприимного хозяина, то ли в самом деле желая им быть. – От Московии путь неблизкий, наверняка пан устал… Увы, время суровое, потому яства скромные, закусим, чем бог послал, на скорую руку… Очень надеюсь, что пан не будет в претензии и не сочтет это за неучтивость. Прибыл бы он раньше, до смуты, – уж я показал бы, до чего искусны мои повара!
Я, изобразив на лице самое благодушное и понимающее выражение, – дескать, все понятно, какие могут быть вопросы, не тревожьтесь, ясновельможный княже! – оглядел стол, ломящийся от яств. Да уж… Если ЭТО называть скромной закуской, тогда что именовать обжорством?!
Повсюду громоздились фарфоровые и серебряные блюда с ломтями жареного и копченого мяса, миски с вареной, жареной и заливной рыбой («какая гадость эта ваша заливная рыба!» – тотчас же вспомнилась нетленная фраза), позолоченные подносы с языками, еще какая-то посудина с разнообразной дичью, свежими и мочеными ягодами… Между всем этим великолепием там и тут стояли бутыли и кувшины разной величины и формы. Просто глаза разбегались. Умопомрачительно вкусные и соблазнительные ароматы так и шибанули в нос, рот начал наполняться слюной, предательски заурчало в животе (завтрак-то у походного костерка на берегу речки давным-давно переварился, да и был весьма скромным).
Но первый советник должен держать марку! Поэтому я прежде всего отвесил почтительный поклон княгине, сидевшей на втором по значимости месте – справа от стула самого Иеремии, снова пробормотав что-то вроде: «Потрясен и покорен неземной красотой пани… считаю за великую честь…» А уж после кивнул головой – вежливо, но сдержанно – двум советникам князя. Тем самым лопухам, которые стояли столбами в самый напряженный момент…
Впрочем, какая разница? Уж если бывалые воины ничего не смогли сделать, какой прок был бы от двух «цивильных»? Тем более, предъявлять им претензии не очень-то справедливо: фактор внезапности и не таких может ввергнуть в ступор! Тем более что теплых чувств они ко мне явно не испытывают. Как ни крути, «подвинул» их, став ПЕРВЫМ советником…
– Рад, пышное панство… считаю за честь… – произнес я, старательно изображая вежливое почтение.
– Пан Доминик Груховский, пан Ярослав Качиньский, – торопливо представил мне их сам князь, видимо, из каких-то дипломатических соображений не дождавшись, пока те назовутся.
Только каким-то чудом я сдержался, не дав ему повода снова рыкнуть, сердито сверкая глазами: «Что смешного в моих словах?!» Ярослав Качиньский! Бывает же такое… Главное, и внешность точь-в-точь, прямо копия: маленький, пухлый, круглоголовый, с рыхлыми щечками и капризно-недовольным выражением лица избалованного ребенка, привыкшего быть центром вселенной. Небось еще и ярым русофобом окажется, с-скотина…
– Большая честь для меня… – кое-как проговорил я, подавляя истерический хохот, так и рвущийся наружу. После чего представился, с особым удовольствием произнеся фамилию Русаков, и добавил, глядя прямо в глаза «летящей картофелине»: – Друзья называют меня просто Андреем. Или Анджеем, по-вашему. Полагаю, мы отныне друзья, не так ли? Раз все вместе служим пресветлому князю…
Удовольствие, испытанное при виде бессильной ярости, так и вспыхнувшей в маленьких злых глазках, было настоящим бальзамом. Голову даю на отсечение: пан Качиньский сейчас все на свете отдал бы за возможность заорать, топнув ножкой: «Взять хама! В плети его, а потом – на кол!!!» Но, увы, судьба распорядилась по-иному…
– Так… истинно так, ясновельможный пане… – чуть не плача от обиды и злости, выговорил поляк.
– Проси же пышного гостя к столу, княже! – улыбаясь, воскликнула вдруг Гризельда.
Она сейчас казалась самой настоящей красавицей. В расцвете женской силы, стройная, величественная, держащаяся с тем внутренним достоинством, которое присуще только от рождения. Княгиня была одета… впрочем, я в разновидностях и современной-то дамской одежды не очень разбираюсь, что уж говорить про XVII век! Если коротко, на ней было очень красивое платье. С довольно глубоким и смелым по тем временам вырезом, открывающим верхнюю часть приподнятой корсетом груди (весьма хорошо сохранившейся и соблазнительной, чего уж там!). С пышными и, кажется, пристегнутыми рукавами из полупрозрачной мелкоячеистой кисеи. С высоким стоячим кружевным воротником… как же он назывался, черт побери? Нет, не жабо, как-то по-другому… Стройная, почти осиная талия (вот потому-то я готов поклясться – Гризельда была в туго затянутом корсете) плавно переходила в восхитительно округлую… Стоп, Андрюха! Ишь, куда понесло!
– Прошу, прошу дорогого гостя… – захлопотал Вишневецкий, усаживая меня по левую руку от себя. Краем глаза я заметил, какую рожу скорчил пан Качиньский, и мысленно усмехнулся.
Пока все шло, как было задумано. Мой план, созревший по пути в Лубны (тот самый, о котором я ни слова не сказал Анжеле), начал осуществляться.
Раз уж я оказался здесь и возврата к прежней жизни не будет… постараемся исправить перекосы мировой истории, принесшие моей родине столько бед и неприятностей… Да, князь прав: смертный грех гордыни, по-другому и не скажешь. Ну и пусть! Ради благой-то цели… С которой пусть неохотно, с зубовным скрежетом, но все-таки согласился и сам Вишневецкий (не зря же я провел утомительную многочасовую лекцию, совершив экскурс в историю Речи Посполитой!).
Цель эта – сначала примирить ее, то есть Речь Посполитую, с Россией. Которую тогда называли Московией… А потом крепко связать с ней. Сделать давних и убежденных врагов сначала нейтрально-благожелательными союзниками, а в будущем – друзьями.
