Глава 15
Казалось бы, чего проще – пообедать, тем более если голоден, да еще на халяву! Стол ломится от вкусностей, слуги, повинуясь жестам радушного хозяина, непрерывно накладывают тебе на тарелку кусок за куском, хозяйка настроена более чем доброжелательно, а что два других сотрапезника не очень-то к тебе расположены – это их личные трудности. Уписывай себе за обе щеки, запивая винами да наливками, и радуйся жизни…
Ага, как же!
Все началось с того, что Гризельда в ответ на мой комплимент смущенно зарделась – ну, прямо невинная девица, впервые обратившая на себя внимание мужчины, – и проворковала ласковым грудным голосом:
– Ах, как приятно пан удивляет меня! Кто бы мог подумать, что московиты столь искусны и галантны в обхождении! Хотя я уже имела возможность убедиться, что и московитянки имеют тонкую душевную натуру, очень чувствительны и ранимы…
Кусок мяса, который я в этот момент прожевывал, едва не провалился не в то горло. Что случилось с Анжелой?!
– Проше пана, княгиня действовала из самых лучших побуждений! – торопливо уточнил Вишневецкий. – Она хотела успокоить бедную княжну Милославскую, внушить ей, что ее терзания и страхи позади… – Он выразительно уставился на меня, чтобы лишний раз показать: наша договоренность в силе, о том, что Анжела – «переселенка», никто, кроме нас двоих, не знает. – Ведь так, моя крулевна? – Князь ласково взглянул на Гризельду.
– Истинно так, княже! – кивнула «крулевна». – Я знала, какие тяжкие испытания выпали на долю бедняжки, поэтому сразу же подошла к ней со всем подобающим обхождением и ласкою. Я надеялась, что панна, успокоившись, забудет про терзавший ее страх и вновь обретет речь! Но она, бедняжка, по-прежнему произносила что-то неразборчивое, больше похожее на мычание, и явно чего-то страшилась. Кажется, она боялась меня, хоть это просто нелепо! Неужели я такая страшная? – Гризельда, лукаво улыбнувшись, посмотрела мне в глаза.
И вот тут я похолодел по-настоящему. Настолько открыто читался в них призыв: «Ну скажи, что я – самая лучшая, самая красивая! И не останавливайся на этом! Будь смелее!»
О, черт! Тысяча дьяблов!!! Только этого не хватало!.. Князь, конечно, ценит меня, я ему очень нужен… но он прежде всего мужик, а ревность во все времена одинакова…
– Одна лишь мысль о подобном просто кощунственна! – кое-как выговорил я. – Ясновельможная княгиня – само совершенство!
– Ах, вы мне льстите, пане… – с притворной укоризной отозвалась Гризельда, в глазах которой огромными буквами читалось: «Продолжайте льстить, да почаще!» – Я всего лишь обычная женщина… Всей душою сочувствуя бедной княжне, – она торопливо, повысив голос, произнесла эти слова, заставив замолчать пана Груховского и пана Качиньского, наперебой кинувшихся уверять, что ясновельможная княгиня – воплощение Венеры и Дианы в одном лице, – я подумала: «Она по-прежнему боится врагов, она еще не отошла от терзавшего ее ужаса, она думает, что даже здесь, в этом неприступном замке, под защитою мужа моего, ей может грозить опасность. Так надо показать ей, как сурово и быстро князь расправляется с врагами! И тогда бедная панна успокоится». Откуда же я могла знать, сколь хрупка и чувствительна ее натура?! Мы-то привыкли считать московитов грубыми и бесчувственными… Ох, проше пана! Я совсем не это имела в виду…
Стул подо мной медленно, но верно превращался в электрический. Если бы не выдержка, намертво привитая за долгие годы…
– Проше ясновельможную княгиню, – усилием воли я заставил себя говорить спокойным, вежливым тоном, – но что же случилось после? Неужели бедная панна чего-то испугалась еще сильнее?
– Увы! – сокрушенно вздохнула Гризельда. – Правда, к ней от потрясения вернулась речь, но я никоим образом не ставлю себе это в заслугу… Если бы я только знала, если бы могла предвидеть… Пресветлый князь позволит? – Не дожидаясь ответа мужа, она проворно поднялась со стула (торопливо подскочивший слуга еле успел его отодвинуть) и поманила меня рукой: – Проше пана! Подойдите сюда, к этому окну.
Я, торопливо поклонившись сотрапезникам, пробормотав нечто вроде «Прошу извинить меня…», последовал за нею. Гризельда, отодвинув шелковую завесу, указала куда-то вниз изящным белоснежным пальчиком.
– Я думала, это зрелище успокоит ее… – вздохнула княгиня. – А бедная панна испустила душераздирающий крик, потом простонала: «Боже мой!» – и упала без чувств. Такая жалость…
Будь на моем месте другой человек, только что съеденный обед мог бы выйти обратно. Потому что прямо напротив этого окна, на заднем дворе княжеского замка, в землю были врыты три длинных кола. С насаженными на них голыми телами, которые густо облепило хрипло каркающее воронье.
– Это послы бунтаря Хмельницкого, посмевшие привезти князю изменнические письма… – совершенно спокойным голосом пояснила Гризельда.
Ни малейшего испуга, ни дрожи в голосе, ни торжества… Холодный, бесстрастный тон. Каким говорят о самых обычных, рутинных, будничных делах. Словно княгиня каждый день видела посаженных на кол.
Не стану врать, утверждая, будто мысленно содрогнулся. Неприятно было, не скрою. Все-таки женщине самой природой полагается быть более мягкой и жалостливой! Но сейчас не до сантиментов. Тем более мне пришлось повидать таких женщин, которые любому мужчине дали бы фору. В том числе во всем, что касается отправки ближнего своего на тот свет… Снайперши, смертницы, прочие представительницы «слабого пола»…
Я понимал и чувствовал: княгиня вовсе не была садисткой. Она просто-напросто вела себя так, как было принято в их кругу в те времена. Особенно если учесть, насколько люто и беспощадно протекала та заваруха, устроенная Хмельницким! Зверств и с той, и с другой стороны было хоть отбавляй, без всяких скидок на пол и возраст… Так что и претензий-то к Гризельде не предъявишь. Хотела как лучше. И в результате… Бедная Анжела! Какое ужасное потрясение! Пройдет ли это бесследно для ее психики?..
– Проше ясновельможную княгиню, – вежливо улыбнулся я, хотя руки так и чесались задрать ей пышные юбки и надавать увесистых шлепков по сиятельной заднице, – ничуть не сомневаюсь, что его княжья мосць сурово карает врагов. Хотя, конечно, послы… – Я смущенно замялся, разводя руками: мол, всегда и везде посланник считался неприкосновенной личностью.
– То были злодеи, посланцы бунтаря и зрадника! – тут же откликнулся Вишневецкий, услышавший наши слова. – Они не имели прав на посольские привилеи! Моя совесть чиста. Ведь пан не стал бы колебаться, убивая бешеную собаку? А по мне, эта собака виновна куда меньше: ведь ее саму укусило бешеное животное, потому и заболела. Эти же подлецы примк-нули к Хмельницкому добровольно, знали, на что шли. Вот и получили по заслугам!.. Однако, полагаю, не стоит тревожить взор этим зрелищем. Прошу до стола, моя крулевна! И пана первого советника прошу…
Пришлось вновь сесть на свое место и отдать дань обильным яствам, хотя теперь куски буквально не лезли в горло. Не из-за «зрелища» – я повидал такое, что в страшном сне не приснится! – из-за Анжелы. Господи, хоть бы не начала бредить, не разболтала бы!..
Гризельда немного успокоила меня, заверив, что ее лекарь, осмотрев панну, не нашел ничего страшного. Отлежится, придет в себя…
– Я распорядилась устроить ее как можно лучше, приставила к ней служанок, а надзирает за ними панна Агнешка Краливская, дочка нашего управителя. Не тревожьтесь, пане, с княжной все будет в порядке… Но кто бы мог подумать, что она такая хрупкая и впечатлительная! – И княгиня с недоумением пожимала плечами. Надо же, и грубые схизматики-московиты, оказывается, могут переживать ничуть не хуже благородных католичек!
То ли князь почувствовал мое напряжение и нетерпение, то ли еще по какой причине, но он поторопился с завершением обеда:
– Прошу прощения у моей крулевны. И вы не взыщите, панове! Но неотложные дела требуют продолжения моей приватной беседы с паном Анджеем. Увы, превратности войны, сами понимаете… Гей, слуги! Убрать со стола, да поживее!
Я вздохнул с нескрываемым облегчением, чувствуя искреннюю симпатию и благодарность к Вишневецкому за эту проявленную деликатность.
«Ведь это же зверь в человеческом облике! – настойчиво стучала мысль. – Изверг, душегуб, палач! Всюду, где он проходил, творился ужас. Скольких людей сажал на кол, вешал, заживо сдирал кожу, выкалывал глаза… Чем он лучше того же Мансура?!»
И все-таки ничего не мог с собой поделать. Может быть, потому, что выбирать-то не приходилось. Душегуб он или не душегуб, а работать мне с ним, и только с ним…
«Между прочим, Андрюха, ты тоже далеко не ангел! – опять не утерпел противный внутренний голос. – Послужной список напомнить или как?»
Я, разумеется, снова послал его. На этот раз дальше обычного.
