Вальрик отсутствовал долго, так долго, что Фома весь извелся, ожидая, когда же князь вернется. С каждой минутой, проведенной в пещере, опасения его крепли. А если старик не просто раскроет секрет "Молота Тора", но и отдаст само оружие? Кто знает, каков этот молот из себя. Фоме доводилось читать, что Древние умели придавать вещам самые разные формы, и крошечная горошина способна была уничтожить целый город. Хотя, конечно, преувеличивают… горошина и город, разве ж можно сравнить?

Не успокаивала даже работа над книгой, хотя Фома, пользуясь случаем, старательно описывал не только сегодняшние события, но и все, что раньше случилось. Наверное, следовало бы поспать, но как тут уснешь, когда прямо сейчас, можно сказать на твоих глазах, решается судьба мира.

А Морли по-прежнему храпит, Анджей, проиграв крест, мрачен, несмотря даже на то, что Селим сапоги вернул. Край дремлет, и Масуд с Наремом тоже… и Фому в сон клонит, а князя все нет и нет.

Вернувшись, Вальрик лег спать, будто бы ничего не произошло. Конечно, он не станет распространятся о тайнах, доверенных ему Великим Уа.

Солнце бежало к закату, а Фому терзало нехорошее предчувствие… что-то должно произойти, что-то очень-очень нехорошее… совсем как тогда, когда Старший инквизитор по чьему-то наущению — Фома до сих пор подозревал одного из послушников, желавших занять теплое место помощника библиотекаря — учинил внеплановый обыск в Библиотеке и обнаружил тайник с запретными рукописями… Ох и натерпелся же Фома страху: за хранение подобных книг полагалось отлучение от церкви и казнь, а еще допрос с пытками. Правда, в тот раз обошлось: тайник признали старым, благо пыли вокруг было много, Хранителю Библиотеки объявили выговор, а книги сожгли. Правда, Фома подозревал, что в костер отправились не самые ценные экземпляры, но…

… но предчувствие его не отпускало. Небо сереет, хмурится, точно перед грозою, а в желудке пустота, будто бы и не было сытного обеда. Сердце бьется через раз, а взгляд против воли рыщет по небу. Именно там, на стремительно тускнеющем небосводе, среди облаков, первых робких звездочек и остатков солнечного света затаилась опасность. Фома ощущал ее каждой клеточкой дрожащего тела.

— Что с тобой? — Спросил Морли, зевая. Видать Фома выглядел совсем уж отвратительно, если Морли начал интересоваться самочувствием.

— Уходить надо, — каждая минута, проведенная в пещере, подпускала неведомую опасность ближе. А вампиры не спешат просыпаться, солнце-то не до конца село. Фома откуда-то знал, что как только солнце окончательно упадет за горизонт, станет слишком поздно для спасенья.

— Сейчас, немедленно… уходить… быстро… — Фома заметался по пещере, собирая вещи. Книгу, обязательно спрятать книгу, сумку завязать на поясе, чтобы не свалилась.

— Да что с тобой?

— Смерть! Смерть идет!

Серые сумерки поглотили последние лучи солнца, и те, чье общество до недавнего времени было отвратительно Фоме, проснулись. Быть может они сумеют противостоять неизвестной опасности? Конечно, сумеют, они же воины, они да-ори…

Все равно нужно спешить, ведь смерть идет…

Внезапный порыв ветра швырнул в лицо горсть горячего песка, и Фома понял, что опоздал: она не идет, она уже пришла!

Смерть выбрала облик южного ветра, но не того, чье имя ассоциируется у меня с теплом и давними воспоминаниями о солнце. Нынешний ветер вонял серой и царапал кожу невидимыми когтями. Люди, вдыхая его, захлебывались кашлем и спешили закрыть лица кусками ткани. Этот воздух не был ядовит для них, но горы, белые светящиеся горы, которые жили, пока был жив Великий Уа, тускнели на глазах.

Камень умирал. Сначала медленно, потом все стремительнее и стремительнее, свечение гасло, а по гладкой поверхности бежали трещины. Еще минута и все здесь начнет рушиться.

— Уходим!

Серный воздух становился гуще, а трещин больше. Вот уже посыпались первые камни…

— Вперед, вперед, вперед!

Узкий мостик раскачивался под ногами, а сзади с торжественным грохотом рушились горы.

— Вперед! — Каменная площадка, на которую вывел нас мостик, на глазах рассыпалась песком. — Скорее…

И снова бег, сумасшедший бег над бездной. Слева, справа, снизу метались смутные тени, но только когда одна из теней расцвела диковинной птицей, я поняла, что за смерть пришла в горы.

Сайвы. Призрачные сущности Безымянного ветра, дети Хаоса, Разрушители… одна из птиц ринулась вниз, но тут же взлетела, крепко сжимая в призрачных лапах безжизненное тело, которое прямо на глазах начало рассыпаться мелкой золотой пылью.

— Что за… — Рубеус остановился и вслед за ним остановились остальные. Нельзя. Нужно идти вперед и не смотреть, что бы ни случилось — не смотреть.

Мой голос тонул в грохоте, а люди продолжали глазеть на серо-золотых птиц…

— Вперед!!! Не смотреть!

Кто-то попытался подстрелить сайву, но пули пролетели сквозь сотканное из дыма тело. Их же нет и поэтому они не способны причинить вреда тому, кто их не видит… не верит в них. Я не верю. Не верю. Не верю!

Желтая птица пролетела так низко, что крылья коснулись волос. Господи, как холодно… тело цепенеет, тело немеет… они видят меня, но это неправильно, я же не верю… ни капли не верю в существование…

Кто-то дернул за руку. Тащит вперед. Сайва зашлась возмущенным клекотом. Он врезается в уши. Он разрывает мою сущность. Он требует добычу.

— Вперед!

Кто это говорит? Во рту привкус крови, перед глазами серо-золотые… просто золотые… как солнце, яркое-яркое холодное солнце… цветы…птицы…солнце…

Круг замкнулся.

Волна густой, пахнущей кровью, темноты, пройдя сквозь меня, разрушила круг. Что это было? Не знаю!

— Вперед! — Меня снова толкают на рукотворную тропу, которая раскачивается из стороны в сторону, норовя скинуть людей. Сайвы… где сайвы? Оглядываюсь и вижу…

Ничего не вижу. Сзади туман, пыль и грохот. Сзади смерть. Впереди дверь. Обыкновенная такая дверь, обитая красным дерматином с вычурной ручкой под золото, круглым глазком и латунными цифрами. Дверь номер "13".

Не понимаю.

Вальрик уверенно нажал на ручку, и дверь открылась. На той стороне сколь хватало взгляда, простиралось знакомое поле степи.

Мы вырвались.

Стоило закрыть дверь, и она исчезла. Совсем исчезла, будто бы и не было ее. И гор тоже не было. Ничего не было, кроме адского холода, прощального подарка птицы-сайвы. Кажется, я сошла с ума. И опустившись на жесткую, пахнущую сеном траву, я засмеялась: сумасшествие — это же так глупо…

Рубеус присел рядом и, тронув меня за плечо, поинтересовался:

— С тобой все в порядке?

Да, черт побери, со мной все в порядке. В полном порядке, разве что крыша слегка поехала, а так все нормально. Но вслух я сказала совсем другое:

— Ты тоже ее видел?

— Кого?

— Дверь.

— Видел.

— Красный дерматин, ручка, глазок и все такое?

— Не знаю, что такое дерматин, дверь была деревянная, дубовая, крепкая, как в замке, а что?

— Ничего.

— И медные заклепки были! — Присоединился к описанию двери Селим.

— Стальные, а не медные, — возразил Фома, — только ржавые чуток.

Дверь Морли была целиком из железа, а Вальрик видел решетку, перекрывающую ход в скале. Безумие оказалось на редкость изобретательным. Ну и ладно, главное, вырвались.

Гроза прошла верхом, не задев, не коснувшись, не потревожив покоя дремлющих гор. Да и была ли она вообще? Лагерь внизу продолжал существовать в привычном уже неторопливо-деловитом ритме. Все было как всегда: огни костров, черная гряда земляного вала, дозорные, мелкие звезды, луна, ветер… Ветер. Дело именно в этих слабых отголосках южного ветра, несущих на себе печать страданий и… сосредоточившись, Карл прислушался к голосам ночи.

Боль. Страх. Тьма. Настоящая, первобытная тьма, изначально лишенная жизни. Она была там, достаточно далеко, чтобы Карл чувствовал себя в безопасности, но вместе с тем не так далеко, чтобы тень ее не докатилась до гор.

Проклятье! Невероятно! Неужели кто-то решился…

Вот о чем предупреждал голос, и степь полыхала, отголоском грядущей катастрофу, очень далекой катастрофы. Запретный ветер, запретное знание, запретный способ решать проблемы.

Кто решился выпустить Хаос? Извратить источник, вывернув наизнанку саму суть ветра?

На памяти Карла к помощи Безымянного прибегали лишь дважды, и оба раза дело мало-мало не доходило до полноценной войны.

И дело не в цене крови, ее да-ори как-нибудь осилили, а в том, что подчинить Безымянный невозможно. Он — суть Хаос, разрушающий саму структуру пространства.

На пространство тоже плевать. Дважды мир выдержал, и в третий раз переживет, но кто все-таки решился? Прикоснувшись к безумию недолго и заразиться…

Давид? Нет, не хватит воли, силы да, энергии, но не умения…

Айша? Потерявшая способность различать черное и белое, Айша? Ради власти все, что угодно? Но зачем ей Аномалия?

Марек. Но ведь Марек послал Карла искать Полигон, значит, Мареку не выгодно отправлять по его следу сайв. Или это часть очередной многоходовой интриги? С него станется… Карл ненавидел, когда его использовали втихую.

Тем временем эхо боли стало слабеть, значит, бой заканчивается. Скоро сайв позовут обратно, перекроют энергию, заглушив источник. Какой из Замков рухнет? Только бы не Орлиное гнездо…

Ночь дыхнула холодом, который погасил последние искры. Степь успокаивалась.

Оно было неживым.

Именно это обстоятельство пугало больше всего. Вампиры испытывали эмоции, Великий Уа болел, а зверолюди умирали от нанесенных ран, сайвы же были… мертвы. Изначально, непоправимо мертвы и лишены каких-либо чувств.

Ни чувств, ни облика, ни запаха. Вальрик до конца дней своих запомнит сумасшедший бег по узким мостикам и смутные тени у ног, которые норовили вцепиться в тело, и одновременно нашептывали бесплотными голосами обещания.

"Толкни того, кто идет впереди и спасешься… ты слышишь, человек, ты нас слышишь… мы говорим с тобой… мы не убьем тебя… мы подчинимся желаниям твоим… назови имя врага и мы принесем его душу… назови город, в котором ты хотел бы править, и завтра же врата его откроются перед тобой… толкни впереди идущего, его жизнь — мелочь по сравнению с тем будущим, которое ожидает тебя"

Вальрик пытался отгородиться от голосов, кажется, он что-то кричал в ответ, а когда одна из теней вцепилась в Коннован и, похрюкивая от удовольствия, принялась пожирать ее, Вальрик совсем растерялся. А потом вдруг разозлился и от отчаяния швырнул комком горячей живой злости в тень. Сайвы отступили. Выходит, что быть сенсором не так и плохо.

Теперь, сидя у костра, Вальрик пытался применить новообретенные способности к своим путникам, получалось что-то совсем непонятное, так от Морли запахло полынью и мокрым деревом, от Селима — тягучим, весенним медом, а от Ильяса — ржавчиной…

Мокрые пятна на серой стали. Похожи на капли крови, но гораздо страшнее…

Фома пахнет валерианой, пылью и немного церковными благовониями.

Ничего не понятно.

Костер раздраженно трещал и сыпал искрами, смотреть на огонь было приятно, но исходившее от него тепло расслабляло. Не время расслабляться: вокруг степь и совершенно непонятно, в какой стороне Серые горы, не говоря уже о Лане, а у них ни лошадей, ни припасов, хорошо хоть оружие уцелело.

— Эй, князь, — окликнул Селим, — чего делать будем? Свезло как утопленникам на половодьи… ни жрать чего, ни ехать на чем… ни вообще бес его знаит, где мы тут.

— А ты помолись, — отозвался Анджей, вытирая раскровавленный нос, где только разбил. — Крест-то при тебе.

— При мне, — Селим похлопал по груди. — Таки на Бога одна надежда, на князя — другая. Чего делать-то будем, а, княже?

Этого вопроса Вальрик боялся, потому что заранее знал — ответить не сумеет. Откуда ему знать, что делать, если Вальрик понятия не имеет даже о том, где они находятся.

— Отдыхать. — После сумасшедшего бега и еще более сумасшедшего сражения с теми, кого не существует, не могло быть и речи о продолжении похода.

— А завтра?

— Завтра и посмотрим.

— Ваш благородие, — Селим переключил внимание на Коннован, та на обращение не отреагировала, видать, не приняла на себя. — Ваш благородие командирша! Ты б это, сказала чего. А то бежать, оно конечно хорошо и полезно, особливо иногда, но познать бы от кого бежали — не помешало б.

Коннован вздрогнула, глянула на Селима, поежилась, точно зябко ей. Может, и вправду зябко, Вальрика самого точно в лихорадке трясет. А она изменилась, будто бы стала старше и вместе с тем в ней появилась какая-то непонятная несвойственная ей прежде неуверенность. Черты лица еще больше заострились, глаза запали, стали больше, чернее, словно в противовес белой коже. А короткие светлые волосы слиплись в грязные сосульки, точно шерсть дворового пса. Сам Вальрик, верно, немногим лучше, тоже пыльный, грязный и штаны порвались, вот прямо на колене и порвались. Неприятно.

— Это сайвы — сущности… воплощения Безымянного ветра… дети Хаоса. Антиматерия. Или не совсем, чтобы антиматерия, скорее живая энтропия, которая разрушает все, к чему прикасается.

— Ни бельмеса не понятно, — Селим сел на землю и принялся стягивать сапоги. — Нам бы попроще как…

— Разрушение, — отозвался Рубеус.

— Это я сообразил, — Анджей растянулся на траве. — Пусть лучше скажет, откуда они такие взялись.

— Проклятие господне, — Фома перекрестился. Благочестивый.

— Проклятие, — вдруг поддержала Коннован. — Именно проклятие, но не Господне. Нужно разрушить источник, вывернуть ветер наизнанку, убить его… на время убить. Это жестоко.

— Но прежде случалось? — Спросил Рубеус.

— Не знаю. Наверное, да. Карл упоминал, что Восточный замок однажды отстраивали… значит, скорее всего ветер. Но я не в курсе, это вообще закрытая информация, я и этого знать не должна. Случайно получилось, Карл оставил книгу, а я заглянула. Получилось так. — Теперь Коннован оправдывалась, Вальрик никогда прежде не видел, чтобы она оправдывалась.

— Значит, выпустить эту штуку может только да-ори? — уточнил Морли. — Вампир.

— Хранитель Границ и владелец замка, он контролирует ветер… он говорит с ветром… он способен изменить его. Но это запрещено! И Хранители избегают массовых разрушений, которые способны вызвать большой резонанс среди людей, им не нужна война.

У Вальрика сложилось впечатление, что вампирша убеждает в первую очередь себя, а потом уже остальных и, говоря по правде, получалось у нее плохо. Коннован, наверное, решила так же и, обняв руками колени, замолчала.

— Светет скоро, — нарушил затянувшееся молчание Фома. — Наверное, готовиться надо…

За неимением вариантов лагерь устроили прямо в степи. Ильясу даже удалось подстрелить какого-то зверя, навроде кролика, только крупнее. Поджаренное на костре мясо отдавало тиной, и после него жутко хотелось пить, но воду надо было экономить, кто знает, скоро ли получиться пополнить запасы. На весь отряд всего-то две фляжки: одна у Вальрика, вторая у Морли.

Вот и оставалось сидеть у погасшего костра да таращится в степь. Вальрик сам не заметил, как задремал, а проснулся от чувствительного тычка в бок.

— Княже, у нас, кажись, гости.

Анджей, которому выпало быть часовым, указывал куда-то в степь, прищурившись — от яркого солнца мгновенно заслезились глаза — Вальрик разглядел крошечное серое облачко у самого горизонта. Облачко росло, превращаясь сначала в облако, потом в тучу, распавшуюся на отдельные сизые осколки, каждый из которых обратился во всадника. Вальрик с интересом наблюдал за этими превращениями, бежать либо прятаться он не пытался. Во-первых, куда тут спрячешься, когда вокруг голая, гладкая степь. Во-вторых, лошадь всяк человека быстрее, так стоит ли тратить силы на бесплодные попытки избежать столкновения?

— Ох и весело сейчас будет, — Селим потянулся, зевнул, отгоняя сон. — А то прям заскучали…

Ему не ответили. Морли пододвинул оружие поближе, а Фома, перекрестившись, пробормотал что-то про милость Божию. Всадники же приближались. Вот лошади с галопа перешли на рысь, потом на шаг. Еще минута и лагерь окружили темноглазые, темноволосые воины.

Некоторое время ничего не происходило: незваные гости рассматривали лагерь и Вальрика, а Вальрик в свою очередь рассматривал их. Лошади хорошие: тонконогие, поджарые, обласканные степным солнцем. Таких лошадей пригоняли на продажу из далекой Западной степи и просили дорого, но оно того стоило: степной конь способен несколько дней без еды и воды обходиться, и не скачет — ветром летит. Сами всадники смуглые, сухопарые, в легкой броне, у каждого на поясе сабля кривая висит да аркан к седлу приторочен.

— Кем бы вы ни были, путники, — произнес один из воинов, Вальрик решил, что это — командир, поскольку упряжь на лошади его сияла серебром, а поверх кованого нагрудника лежала толстая золотая цепь. — Отныне вы являетесь пленниками Великого Хана Аты!