— Однажды я понял, что слышу горы, что они живые, что они — мое тело, а я — мозг. Это тяжело, это больно и неприятно быть стареющим мозгом в новом теле. Лабораторию почти и не затронуло, я уже потом приказал завалить проходы, чтобы оградить детей моих от опасности… сам же существую. Думаете, приятно жить в камне? Думаете, я не хотел бы ковров, подушек, диванов, мягких и удобных? Хотел. Каждую минуту хочу, но вместо этого приходится торчать в этом склепе. Хорошо, хоть есть кому позаботится о бедном старике. Первые столетия после катастрофы я был один, совершенно один… нет ничего хуже одиночества. Стены, камни, опостылевшие разговоры с самим собой и отложенное на неопределенный срок безумие. Я должен был умереть вместе со всеми, а вместо этого продолжал жить. "Алая смерть", "Ласточка", "Кашира"… и другие тоже… на базе было много оружия, которое после катастрофы выплеснулось в окружающий мир. Это воздаяние. За грехи, за то, что люди, научившись обращаться с ДНК, возомнили себя равными Богу. Те, кто не умер сразу, медленно подыхали от выращенной собственными руками заразы. Это было страшно и вместе с тем интересно. А я не умер, и не заразился, я продолжал жить, даже когда вокруг остались одни мертвецы. Я научился не спать, обходиться без еды и воды, научился слушать скалы и управлять ими… я стал частью энергии, поселившейся на Базе. Я обрел то, к чему стремился — бесконечно долгую жизнь, но… но стоит выйти из пещеры, и я умру.

— Зачем тогда нужно такое бессмертие? — Морли как всегда категоричен, старательно скрывает эмоции, хотя я чувствую, что ему здесь очень не нравится. На вождя-генетика Морли смотрит едва ли не с ужасом, а внезапный приступ слабости князя он моментально приписал Великому Уа.

Сенсоры… Карл рассказывал о том, что в прошлом некоторые люди обладают весьма любопытными способностями, но чтобы Вальрик, князь Вальрик, на проверку оказался сенсором?

Не знаю. Не верю.

— А зачем нужно бессмертие вообще? Спроси у нее, человек. Да-ори хорошо знают, чем существование отличается от жизни… я слишком поздно понял… спохватился… — Великий Уа вздохнул. — Уйти не мог… слаб я, душой слаб, да и тело больше не слушается. Скоро энергия иссякнет, и я умру. И долина тоже умрет. Мы едины. Она поит меня жизнью, я в ответ помогаю ей существовать. Это сложно объяснить, но я слышу и понимаю все, что происходит в горах… Болтлив стал не в меру, извините старика, не с кем поговорить, охотники лишь кланяться умеют… забавный народец. Пришли в горы давно, скрываясь то ли от степняков, то ли от инквизиторов, я помог, открыл им пещеры, долину вот сделал, ну они меня и за главного почитать стали… Вы ведь полигон ищете?

— Какой полигон?

— Тот, на котором новое оружие испытывали. Молот Тора. Эх, физики, мать их за ногу, вечно как что-нибудь выдумают… У нас на две лаборатории один полигон имелся, высшей защиты, ну и база при нем, куда ж без военных, военным-то в лаборатории делать нечего, скучно да и непонятного кругом много, а вот на полигоне они отрывались. Там постоянно то мы, то физики что-то испытывали. Секретность, конечно, внутренний контингент ограничен — высокие чины да два десятка да-ори для охраны, а лучшей охраны, я вам скажу, придумать было нельзя, так что известию, будто диверсия произошла — не верьте, сказки это. На Полигон чужак не проскочит, там и мухи-то без инвентарных номеров не летали…. так что за катастрофой свои стоят… недосчитали чего-то, не учли, вот и вышло вместо оружия полный писец… Физики долбанные. В кого я из-за них превратился? Волнами они занимались, новые какие-то открывали, работали с сенсорами… совмещение какое-то мозговых и геомагнитных, не знаю, плохо понимаю… работали над усилением… резонанса достичь хотели. Достигли, видать, уроды.

— Значит, эпицентр удара был здесь? — вопрос я задала не столько для себя, сколько для людей, пусть слушают, пусть смотрят, к чему приводит их жажда знаний, пусть, наконец, увидят, что я и мне подобные не такое уж зло по сравнению с самими людьми.

Великий Уа крякнул, задумчиво поскреб голое брюхо, вытащил из складки кожи насекомое и с видимым удовольствием раздавил. Морли передернуло.

— Здесь, рядышком, сначала одна волна от Полигона пошла, потом вторая, третья… а сам уцелел. Спрашиваешь, откуда я знаю? Знаю и все. Был тут один из ваших, давно уже… охранником на Полигоне служил… не знаю как, но ему вырваться удалось, сначала он туда шел, потом, во второй раз, назад пройти пытался. Я не пустил. Ни к чему это, оружие прошлого мира не должно мешать миру нынешнему. А теперь вот думаю, что зря не пустил. Да-ори хитрые, они себе не навредят, и людям тоже, потому как без людей им не выжить, а сдохну я, некому станет проход хранить и что тогда?

Как и многие вопросы, этот не требовал ответа. У меня вообще сложилось ощущение, что Великий Уа разговаривает не столько с нами, сколько сам с собой. С другой стороны, многое из сказанного представляло несомненный интерес: например, как получилось, что Великий Уа, не будучи ни человеком, ни да-ори, ни тангром, просуществовал без малого две тысячи лет? И откуда он, запертый в этой пещере, осведомлен обо всем, что происходит в мире? И как у него получается управлять горами? И кто был тот да-ори, который пытался вернуться на затерянный Полигон? И что с ним стало?

Вопросы множились в голове, но вклинится в монотонное бормотание вождя не представлялось возможным, тем более, что рассказ Великого Уа был еще не окончен, что-то подсказывало, что самое интересное впереди.

— Война грядет… опасная… не такая, как раньше, но гораздо, гораздо хуже… тогда воевали люди с людьми, теперь же воевать будут нелюди за право управлять человечеством. Самое смешное, что кто бы ни победил, люди проиграют. Они проиграли уже тогда, в прошлом, когда создали конкурентные виды. Людей не уничтожат, но очень быстро низведут до состояния скота. Ты не возмущаешься, да-ори?

— Зачем?

— Не знаю, тот, кто приходил до тебя, говорил о новом государстве, одинаково справедливом для всех. Предупреждал о войне и умолял пропустить его к Полигону, якобы для того, чтобы предотвратить кровопролитие. — Великий Уа вздохнул, отчего серая кожа всколыхнулась крупными складками. — Не поверил я. Не бывает справедливости для всех, а уж чтобы да-ори волновали человеческие проблемы… или кровопролитие… чушь. Полная чушь. Я не пропустил. Я сказал ему: "уходи", а он попытался убить. Глупо. Меня нельзя убить. Я живу, пока живет гора, а гора живет, пока я существую. Парадокс.

— И что с ним стало, с тем, который приходил до нас?

— Ничего. Он ушел. Ты и сама знаешь: это ведь он отправил вас сюда?

— Нет.

— Ложь? Непохоже. Я чувствую, когда врут. Ты говоришь правду, значит, тебе просто не сказали. Да-ори любят использовать других вслепую. Игроки. Тангры другие. Глупый организм, размножается и воюет для того, чтобы размножаться. Даже не знаю, кто из вас более неприятен. Но если люди и да-ори вместе идут куда-то, значит, война началась.

— Началась. — Подтвердил Морли. — Эти… с зеленой шкурой первыми напали.

— Всегда кто-то нападает первым, — философски заметил Великий Уа. — Иногда это даже сказывается на исходе войны, но не сейчас.

— Почему?

— Да-ори могут жить вместе с людьми. Тангры могут жить вместе с людьми, но ни тангры, ни да-ори не потерпят конкуренции. Экология: два вида, занимающих одну и ту же экологическую нишу никогда не уживутся вместе. Я устал от войн… я устал жить. Я могу пропустить вас к полигону, отдать Молот Тора, но что это изменит? Ничего. Поэтому уходите. Думать буду.

Пещеру нам отвели просторную, а главное, достаточно глубокую, чтобы укрыться от солнца. Впрочем, до рассвета было еще далеко, и я, сев на краю каменного козырька, любовалась городом. Ну и думала, заодно, правда, мысли были какие-то ленивые, и при этом норовили свернуть в совершенно не ту сторону.

Карл, наверное, прав, я чересчур недисциплинирована и эмоциональна… вместо того, чтобы попытаться узнать побольше о Молоте Тора, я считаю зеленые звездочки внизу.

— Не боишься? — Поинтересовался Рубеус. Он остановился у самого края провала, вроде бы рядом и вместе с тем в некотором отдалении.

— Чего?

— Упасть. Здесь глубоко.

— Наверное, — оценить на глаз глубину разлома не представлялось возможным, да и зачем. Следующий вопрос Рубеуса поставил меня в тупик.

— Может, пересядешь в более… безопасное место?

— Лучше уж ты присаживайся. Здесь красиво, почти как дома, только там огоньков нет.

— А что есть? — он присел, то ли для того, чтобы продемонстрировать отсутствие страха перед высотой, то ли просто, чтобы поговорить. Хотя, когда это он со мной разговаривал? И с чего вдруг такая любезность?

— Звезды. Много-много звезд. Луна. Небо всегда ясное и чистое, горы темно-синие, почти черные, а самые вершины, наоборот, белые.

Наверное, можно было рассказать про холодный снег, про тусклый, тяжелый лед, помнивший еще мир до катастрофы, про трещины, затянутые тонкой корочкой, обрывы, лавины… про пещеры и темные озера, никогда не знавшие солнечного света… про существ, обитающих в этой извечной тьме и известняковый жемчуг, отдаленно похожий на зеленые звезды охотников. Я многое могла бы рассказать, но почему-то молчала.

Огоньков внизу становилось меньше, а молчание затягивалось. Мой собеседник был смущен и даже несколько растерян, чего отродясь за ним не наблюдалось. Наконец, когда я почти решила уйти, Рубеус спросил.

— Скучаешь?

— Скучаю, — я действительно скучаю. Не по Орлиному гнезду, не по Карлу, а по тому миру, в котором я ощущала себя если не нужной, то хотя бы не лишней.

— Ты не хочешь со мной разговаривать?

— Не хочу.

Он кивнул, будто не ожидал другого ответа. А может, и вправду не ожидал. Вставать и уходить было лень, разговаривать тоже не хотелось, поэтому я продолжала сидеть, исподтишка рассматривая Рубеуса. Шрамы почти исчезли, а черты лица стали чуть жестче, резче, неприятнее. Коснуться бы, разгладить…

Господи, о чем я вообще думаю?

— Ты обиделась, — уверенно сказал Рубеус. — Тогда на мосту обиделась и сделала что-то, я перестал ощущать твое присутствие.

— Это называется экран.

— Да плевать, как это называется! Ты… ты не имела права так поступать.

Значит, я еще и виновата?

— А мне казалось, что ты только обрадуешься. Тебя ведь тяготила это связь? Ты же хочешь оставаться человеком, а тут я… мешаю жить, путаюсь под ногами, подсматриваю мысли, читаю эмоции да еще при всем этом нагло навязываю свое общество. — Наверное, не следовало разговаривать так, но мне было горько и обидно, хотя обида — чувство нефункциональное и нелогичное, а значит не следует обращать на него внимания и уж тем паче настолько поддаваться.

Рубеус не стал оправдываться, только тихо сказал:

— Извини.

Это его "извини" дорогого стоило. Но странное дело: обида, вместо того, чтобы исчезнуть, удовлетворившись извинением, вспыхнула с новой силой. Однако экран я все-таки убрала, по себе знаю, как плохо одному и в пустоте. Но Рубеус не спешил уходить. Что ему еще надо? Пусть убирается и Вальрика разговорами лечит, я уж как-нибудь обойдусь.

Одиночество — не так и страшно, если ты сидишь на каменном облаке, свесив ноги в пропасть, до краев наполненную сине-зелеными огоньками-звездами.

— Мне было пять лет, когда я впервые увидел вампира. Увидел так близко, как тебя сейчас. Повелитель после долгого перерыва наведался в деревню, чтобы выбрать тех, кому в последствии выпадет высокая честь прислуживать ему в замке. Вместе со слугами он отобрал два десятка детей, в число которых попал и я.

— Зачем? — Спрашивала я скорее для того, чтобы не оборвать беседу. Правило, запрещающее трогать человеческих детей, имеет одно исключение — Дат-Каор.

— Чтобы вырастить достойную дичь для вашей охоты. Ты же знаешь, что такое Дат-Каор? Сама должна была участвовать и не раз.

— Три.

— Что три?

— Трижды участвовала.

Каждый из этих трех раз был отдельной раной на моей совести, до сих пор вспоминать тошно. Правила Дат Каор просты: да-ори, как правило, кто-нибудь из Хранителей или на худой конец из Первой Сотни, отбирает перспективных детишек, воспитывает их, обучает, тренирует, а потом выпускает на волю. Во всяком случае, считается, что у людей есть шанс уйти… Им даже предоставляют несколько дней форы, а потом… самое гадкое, что воины, участвующие в забаве, не торопятся уничтожить жертву. Высший класс, когда человек умирает ровно столько, сколько длилась погоня…

— Поначалу нам было интересно. Весело. Стать самым сильным, самым быстрым, самым умелым… учиться, день за днем, год за годом. И ради чего? Ради бессмысленной жестокой забавы? Ты ведь понимаешь, о чем я?

Понимаю. Кровь. Грязь. Боль. Смерть. Не ради того, чтобы остановить жажду и выжить самой. Смерть ради смерти, жестокость ради жестокости. Считается, что таким образом воины окончательно осознают себя да-ори, то есть проводят сознательную границу между собой и людьми. По мне же Дат-Каор — обыкновенная, тупая бессмысленная травля.

Хуже всего, что избавиться от участия в этом действе можно было лишь победив. Победа — это не только догнать жертву, вступить в бой и победить. Победа — это убить жертву по всем правилам, так, чтобы судьи не посчитали смерть чересчур уж быстрой. Поспешность свидетельствует о недостаточной устойчивости психики.

На третий раз у меня получилось.

— К десяти годам мы знали, что нас ждет. Повелитель не пытался скрыть, более того, он продемонстрировал фильм о том, что бывает с проигравшим. Хороший стимул к учебе. Мой друг решил, что, повредив руку, сумеет избежать высокой чести и возвратится в деревню. Второй… фильм… проходил прямо в зале для тренировок. Мы все присутствовали, видели, слышали, понимали. Тогда я впервые понял, что такое ненависть. Хуже всего, что мы ничего не могли поделать. Мы все пытались убить Повелителя. На тренировке настоящее оружие, каждый может попытаться, но…

— Но ни один человек не способен одержать верх над да-ори.

— Точно. Однажды мне удалось коснуться его. Поцарапать. Я был счастлив, хотя и ожидал смерти, а он рассмеялся, сказал, что у меня хорошие данные и… — Рубеус хлопнул ладонью по козырьку. — В общем, закончилось тем, что я выбыл на третьем круге. Двойной перелом бедренной кости, вследствие чего признан негодным, однако в виду несомненной ценности генетического материала и перспективности разведения данной линии экземпляр был возвращен в природную среду.

Удивительно ехидный тон и кривая улыбка. Рубеус делает вид, что ему плевать на то давнее заключение. Интересно, как он вообще узнал? Обычно людям не говорят, а если и говорят, то не оперируют терминами вроде "генетического материала" и "перспективности разведения". Значит, подслушал разговор или заглянул в личное дело, он ведь умеет читать. Зато все понятно: третий круг — это уже полноценный боец, почти готовый к Дат-Каор, и тут такая незадача в виде перелома. А кому интересно бегать за неполноценной дичью, пусть даже травма залечена и не беспокоит, но сам факт… в некоторых случаях да-ори отвратительно щепетильны.

— Я вернулся. Я даже попытался жить, как другие, а потом Повелитель по прихоти взял и убил всех жителей деревни. Как ты думаешь, что я испытал?

Ненависть. Темно-багряную, отдающую кровью и болью, ненависть, она и сейчас в нем. Она тянется ко мне по тонким нитям связи, будоражит, причиняет боль, а я ничего не могу сделать.

— Я не мог… не должен был становиться таким, как ты… как он. Я хочу быть человеком, а вместо этого…

Вместо этого ему придется принять участие в Дат-Каор. Может быть не в этом году и даже не в следующем, но придется. У нас не так много законов, но те, что есть должны соблюдаться.

— Мне холодно. Вокруг пустота, и я только о ней и думаю. И о людях. Почему я смотрю на них, будто…

— На еду, — подсказала я. Разговор неприятен, но закономерен, я даже рада, что он сам его начал.

— Да. Я слышу, как бьются их сердца, почти вижу, как кровь течет, почти чувствую ее запах. А сегодня, когда ты закрылась, меня точно с головой в эту пустоту окунули, и холод, адский холод…

— Это жажда. Дальше будет только хуже.

— Верю. Я хотел сказать, что… ты ведь не дашь мне убить? Я не хочу убивать, понимаешь? Не хочу! Почему ты молчишь?

Потому, что не знаю, что ответить. Мы не способны существовать без крови, а значит, без смерти. Единственное, что в наших силах — сделать так, чтобы жертва не испытывала боли.

Рубеус коснулся руки и, заглянув в глаза, попросил:

— Помоги мне не сойти с ума. Пожалуйста.

"И душа моя преисполнилась трепета великого, ибо никогда еще не подступался человек столь близко к величайшей из тайн прошлого. Легендарное оружие Древних, которое считалось навеки утерянным, находится где-то рядом, но никто из спутников моих не понимает всей важности этого открытия. Лишь проклятый вампир, расспрашивая Повелителя долины, вождя и живого свидетеля ушедших времен, демонстрировала явный интерес к Молоту Тора".

Фома оглянулся. Конечно, на улице день, и яркий солнечный свет служит надежной защитой от вампиров, но… речь идет о вещах настолько важных, что Фома не имел права пренебречь малейшими правилами безопасности. В конце концов, князь-то днем бодрствует, и никто не знает, на что он способен. Вон, Великий Уа обозвал Вальрика странным словом, а вампирша потом объяснила его значение. И хотя князь клятвенно заверил, что ни мысли читать, ни волю других людей подавлять не способен, Фома продолжал сомневаться. Этот внезапно появившийся талант настораживал, более того, на взгляд Фомы, являлся несомненным доказательством того, что князь-таки запродал душу. Или почти запродал. Поэтому все свои знания, касающиеся Молота Тора, надлежало тщательно скрывать.

Сейчас князь спал, или делал вид, что спит. Остальные тоже дремали, только Край с помощью костяной иглы да толстых нитей пытался починить сапог, и Селим, хоть и лежал с закрытыми глазами, но мурлыкал под нос очередную непристойную песню. А вот Морли храпел и даже постанывал иногда, хотелось бы знать, чего ему снилось.

Анджей вслепую нашарил камень и швырнул в сторону толстяка, попал.

— Я те кину! — гаркнул Морли, переворачиваясь на другой бок. Поразительная беспечность. И Фома, вздохнув, склонился над рукописью.

"Великий Уа, вождь горного народа, обречен хранить великое оружие от рук нечестивых, буде оны попытаются завладеть Молотом Тора. И хранит он не сам Молот, но путь к нему, который упрятан в пещере. И по словам Хранителя проклятые вампиры не единожды пытались завладеть Молотом, однако же Господь, наделивший Великого Уа силой и бессмертием, веками хранил Белую Гору. Но близится время, когда люди должны вспомнить о своем славном прошлом и силе, которое обладали, а тако же о том, что ни тангры, ни вампиры не имеют права называть себя Властителями Человеческими, ибо наоборот надлежит человеку, венцу Создателя, править расами иными, направляя их рукою сильной".

Анджей, выругавшись, поднялся, подошел к Морли и толкнул в плечо, храп стих.

Нет, не про этих людей он пишет, эти — несуразны, грязны и телом, и душою, эти не видят ничего, дальше низменных потребностей.

— Красотка Бренна пошла купаться… а милая, как без любви мне остаться… и следом тянуся… — запел Селим громче. — с надеждой на ласку…

— Заткнулся б ты, — пробурчал Край, — людев перебудишь.

"Первейшей и найважнейшей задачей Святого престола является забота о душах человеческих, кои в смятении перед призрачной всевластностью Тьмы пребывают".

— Рыжая Элли толста и прыщава… — еще громче запел Селим. — Замуж собралась… и молодца звала… на сеновал, чтоб приданым похвастать…

— Безбожник! — проснувшийся Нарем достал из сумки Библию. — Гореть тебе в аду!

— Главное, чтоб не замерзнуть, — весело отозвался Селим. — Анджей! Ты ж не спишь, ходь в кости сыграем!

— На что? Денег нету, — Анджей отозвался охотно.

— А без денег. На камни. Или вот на щелбаны… говорят, нет крепче попова лба, вот и проверю.

Как есть безбожник, и Анджей не лучше, если искусу поддался, а Морли как и прежде храпит, и князь не шевелится.

"Однако же, если крестовый поход во славу Божию учинить, поддерживая слово силой, в оружии древнем заключенной, то не токмо люди уверуют в Создателя и, встав на путь спасения, восславят имя Его…

— Ох етить твою мать, Господи, и везет же тебе! — Селим склонил голову, и Анджей, довольно заржав, отвесил щелбан.

— Потише там! — прикрикнул Ильяс, отворачиваясь к стене. — Князя разбудите.

— Ото ж напугал… недоспит. Ну, рыжий, теперь я точно выйграю! Давай на сапоги!

— Давай, — согласился Анджей.

"А нежить всяческая из земель, Святому Престолу подвластных, убежит в страхе пред рукой карающей. Яко же сын верный Святого Отца, Господом над нами поставленного, верую и уповаю на разумность Хранителя, которому судьбою предписано передать тайну человеку достойному".

Тут Фома засомневался, вчера Великий Уа ни словом не обмолвился, что собирается передавать тайну кому бы то ни было, а когда вампирша ненароком — якобы ненароком — поинтересовалась, где находится Полигон, жабообразный вождь только рассмеялся, а потом добавил, что знать о том ей не надо, потому как от великих знаний великие беды. Фоме хотелось верить, что человеку Великий Уа ответит иначе, не даром он несколько раз подчеркивал, будто вампиров и прочих тварей не любит.

— Пройда! — завопил Анджей. — Мошенник!

— Хто, я? Да вот те крест, честно все! — Селим спешно перекрестился. — Сымай сапоги!

Эх, был бы Фома тут один… ну или хотя бы с братьями по вере, им-то он бы объяснил и про молот, и про то, как важно добыть его или хотя бы информацию о его нахождении, и про то, что информация эта куда как ценнее простого предупреждения о нападении тангров… Подумаешь, тангры, да владеющему силой древней цивилизации никакая армия не страшна.

— Да нету тут никакой тайны! На, глянь, хорошия кости, — продолжал доказывать свое Селим. — И не было такого, чтоб Селима в подмене обвиняли!

— Заткнитесь оба! — рявкнул проснувшийся Морли, и на некоторое время в пещере воцарилась тишина, которая вскоре отступила перед раскатами храпа.

Фома вернулся к прерванным размышлениям. Взять хотя бы эти скалы, и город в самом центре их: какая неведомая сила напоила камень светом и наделила людей противоестественным свойством повелевать горами? И где возможно такое, чтобы люди жили в пещерах и нимало не тяготились этим существованием?

Впрочем, чего греха таить, в пещере, куда их определили по велению Великого Уа, было комфортно: каменная мебель оказалась на удивление удобной, одеяла из овечьей шерсти теплыми, а еда горячей и вкусной. Фома уже и забыл, когда в последний раз отдыхал с таким комфортом. Зато стоило подойти к краю пещеры и глянуть вниз, как… желудок сжимался в испуганный комок, сердце останавливалось со страху, а руки норовили вцепиться в гладкую стену. Пропасть внизу тонула в сизой дымке, из которой белыми зубами торчали скалы-домики, связанные между собой тонкой паутиной мостиков. Все казалось невероятно-хрупким, ненадежным, как если бы кто-то вздумал построить жилище из яичной скорлупы. А местные ничего, привыкли, шустро сновали по мостикам, почти не держась за веревочные перила, а некоторые даже бегали на перегонки.

Самоубийцы.

Фома не представлял, какая сила заставит его снова ступить на сие шаткое сооружение, которое тут называли мостом. Ночью-то не видно было, насколько глубока пропасть. Охотник идущий к пещере по раскачивающемуся в стороны подвесному мосту казался Фоме человеком смелым, даже чересчур смелый.

— Здоровья. — Вежливо сказал охотник.

— Господь да пребудет с вами, — ответил Фома. Дикарь выглядел родным братом вчерашнего проводника. Тот же невысокий рост, те же широкие плечи и непропорционально длинные руки, та же нескладность черт и любовь к украшениям. Фому поразила крупная серьга, оттягивавшая нижнюю губу так, что каждый имел возможность полюбоваться желтыми, слегка кривоватыми зубами.

— Вождь надо. Великий Уа говорить хотел.

— Вождь?

— Главный. Молодой. Который слышит голос, который нет.

— Он спит. — Фоме до жути не хотелось будить Вальрика. Вождь… какой из него вождь, недоразумение одно, только и умеет, что драться, а теперь, видишь ли голоса какие-то слышит.

Великий Уа изъявил желание поговорить с Вальриком? Почему? И о чем? Пожалуй, второй вопрос беспокоил гораздо сильнее. Неужели… нет, Великий Уа не может быть настолько слеп… он обязан был увидеть гнилую сущность князя, а вместо этого собирается доверить недостойному величайшую из тайн прошлого.

Дикарь нетерпеливо переступал с ноги на ногу и тянул шею, пытаясь заглянуть внутрь пещеры.

— Великий Уа говорить хочет. — Повторил он. — Великий Уа спешить.

— Н.н. но…

— Великий Уа спешить! Нет ждать. Подниматься надо! Говорить!

И чертов дикарь таки добился своего, его вопли разбудили Вальрика и, выслушав посланца, князь изъявил желание немедля встретится с Великим Уа. А Фоме осталось сидеть и дописывать главу в книге, стараясь не вслушиваться в разноголосное бормотание за спиной. От осознания сотворенной несправедливости текст вышел чересчур резким, но исправлять что-либо Фома не стал.

"Но кривы пути того, чье имя проклинаемо людьми и Создателем. Не сподобившись силою добыть орудие Гнева Господня, хитрость задействовал, внушил Хранителю мысль о том, что близится гибель его, и оттого надлежит Великому Уа передать тайну человеку достойному. Равно же позаботился Враг рода людского, дабы выбор пал на того, кто внешне доверием облечен, но чья душа уже не принадлежит Создателю".

— Эй, Фома, — окликнул Анджей, — ты там все равно сидишь, приглянь, куды князя повели, а то мало ли… ищи потом.

— Таки и глядеть без пользы, — возразил Селим. — Черти ловко лазят, без них отсюда не выкарастаться. Сыграем?

— Снова на сапоги?

— А крест у тебя серебряный? Давай твои сапоги, мои, сумка впридачу против креста? Да не кипишись, рыжий, в достойные руки отдашь!

Это Селим верно заметил про достойные руки, и Фома, наклонившись, записал.

"Единое сказать могу: князя беречь надобно до тех пор, пока дорога ни приведет нас к Престолу Святому, а там словом ли, делом ли убедить его передать знание в руки достойные".

Мостик слегка раскачивался из стороны в сторону, заставляя сильнее цепляться за веревочные перила. Даже при дневном свете ущелье, раскинувшееся под ногами, казалось совершенно бездонным. Внизу клубился белесый туман, из которого вырастали белые пики. Впрочем, Вальрик боялся не столько упасть, сколько опозорится. А вдруг с ним снова случиться что-нибудь странное, вроде того, что произошло ночью? Отец говорил, что никому нельзя показывать свою слабость, а наставник Рубеус учил, что именно преодолевая слабости, обретаешь силу. Вопрос лишь в том, сумеет ли Вальрик преодолеть…

Слово "сенсор" было странным и пугающим, а объяснение Коннован, что сенсор — это человек, обладающий способностью чувствовать других людей, отдавало ересью. Никто, кроме Господа, не способен заглянуть в чужую душу. Или способен?

Вальрику было страшно и вместе с тем интересно. Он даже попытался понять, что чувствует идущий впереди дикарь, но не увидел ни мыслей, ни букв, как в книге, только мускусный запах, исходящий от посланца Великого Уа, стал резче. Агрессивнее.

Глупость. И он глупец, если поверил.

В пещеру Великого Уа свет почти не проникал, редкие лучи тонули в пыли, не решаясь забраться дальше порога. Как и в прошлый раз Великий Уа восседал на каменном троне, а сладковатый аромат грядущей смерти спустился к подножию лестницы. Он был робким, почти безобидным, как собака только что укушенная бешеной лисицей, но еще немного — день, два и запах-пес в свою очередь превратиться в зверя. Образы сами появлялись в голове, и Вальрику приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы отделаться от них.

— Что, князь, чувствуешь? Конечно, чувствуешь… скоро уже… совсем скоро… Поднимись.

Вальрик медлил, он никак не мог отделаться от предчувствия, что стоит сделать шаг и запах-пес моментально взбесится.

— Поднимись. — Великий Уа не приказывал — просил. — Это важно, очень важно… всего минута… Ты сумеешь. Смерть идет, а я не имею права умереть просто так… я должен сказать… это знак, что пришел именно ты.

— Почему я? — Вальрик уже понял, о чем пойдет речь: о таинственном оружии Древних. Одно непонятно, почему Великий Уа выбрал именно его, Вальрика? Только за титул, присвоенный, кстати, незаконно — Святой отец еще не возложил руки на чело Вальрика, признавая тем самым его право называться князем Вашингтона. И по всей видимости, вряд ли возложит.

— Ты — человек. Ты — сенсор… определенно, сенсор… мы изучали таких… феномен, однако… думал, что все вымерли, а ты есть… хорошо… сенсоры другие… тоже люди, но более живучие… некоторые называли вас новой ступенью… может и так… но знаю, что сенсор, появившийся перед смертью — это шанс… поднимись.

С каждой ступенькой запах сгущался. Снова смерть… тлен, гниющая плоть, черви и жирные мясные мухи. Вальрик, чтобы отвлечься, сосредоточился на лестнице. Белый камень. Гладкий. Скользкий, словно отполированный, слегка светится, но свет этот очень слаб, возможно, даже его нет, и Вальрику просто мерещится.

— Плохо мне, — пожаловался Великий Уа. — Совсем плохо. Завтра умру… уже завтра… потому и позвал, да… спешить надо.

Выглядел он еще хуже, чем раньше, если таковое вообще возможно. Бородавчатая шкура обвисла печальными складками, когтистые лапы беспомощно лежали на подлокотниках каменного трона, а взгляд выражал такую муку, что Вальрику стало не по себе. Господь милосердный, что сделал этот человек, чтобы заслужить подобные страдания?

— Для начала расскажу о горах. Тебе… тяжело говорить, поэтому слушай. Они особые, проявляют способности… недостатки… выбирает какое-то качество и возводит его в абсолютную доминанту… — Великий Уа дышал тяжело, вклинивая слова и фразы между вдохами-выдохами. — Мой народ… есть охотники… мыслители… летописцы… пастухи… пастух не станет охотником, мыслитель не способен пасти овец. Каждому место его. Они привыкли, давно живут. Вы… ты уже меняешься, и твои спутники тоже. Про да-ори не знаю, иная физиология, но люди — совершенно определенно… никто не останется прежним, будь осторожен. Да ты дыши, дыши… да не носом, а ртом, дуралей, легче будет.

Вальрик послушно задышал ртом, но легче не стало, казалось, запах проникал напрямую в кровь, порождая в голове тошнотворные образы. Но он выдержит, обязательно выдержит. В конечном итоге это всего-навсего запах, а воину и князю не престало бояться каки-то там запахов.

— Здесь все иначе… пространство, время, жизнь… Идти назад, чтобы попасть вперед, отказаться, чтобы получить, выживать, умирая, или жить мертвым.

— Я не понимаю.

— Я тоже, — признался Великий Уа. — Мир меняется, но здесь и там по-разному. Дыра. Раньше были черные дыры, в космосе… изучали… а теперь сделали дыру прямо на Земле, вот только изучать ее некому. Да-ори и те бояться сунуться. Спроси у своей, что она знает о Пятнах. Почти ничего. Запретная территория даже для них, а тангры сумели пройти по краю, по течению Чаруши… и сюда пришли… или еще придут? Никогда не знаешь, что со временем. Но никому не говори, слышишь? Чем больше ты знаешь того, чего не знают другие, тем больше у тебя шансов выжить. А ты должен выжить, во имя вида, во имя человечества, как бы пафосно это ни звучало.

Великая тайна уместилась в девять совершенно не связанных между собой слов, зато Вальрику пришлось несколько повторить их, прежде чем Великий Уа убедился, что он и в самом деле запомнил. А чего там запоминать, когда все просто, у Вальрика всегда была хорошая память. Знать бы еще, что за этими словами скрывается…

Синий орел тонет. Шерсть и шелк врут. Дверь открывается снизу.

Никакого смысла, абсолютно никакого.

— Доступ к управлению… право пройти… Не понял? Придет время — сообразишь. — Великий Уа улыбается. — Или нет, но ты, вроде, умный… главное, чтобы другие не догадались. Плохо, как же все плохо… вы сегодня уйти должны. До заката продержусь, а дальше как повезет. Все время прямо, а потом через дверь. Спешить надо. Отдохнуть надо. Скоро смерть.

— Какую дверь?

— Увидишь, князь Вальрик. Эту дверь невозможно пропустить или перепутать… держал запертой… двери опасны, особенно здесь… они запоминают… потом, может случиться, что когда-нибудь захочешь сюда попасть… когда-нибудь нужна будет дверь… вспомнишь… позовешь, она появиться. Тех, кого запомнила, она не отпустит… в другой раз я бы не связывался, и тебе не советовал бы, но ситуация… пригодится дверь. А теперь уходи… и к другим присматривайся… это так, совет.

Великий Уа закрыл глаза, показывая, что аудиенция закончена, и Вальрик тихонько вышел из пещеры. Странно, но свежий воздух не принес облегчения, будто бы тяжелый запах смерти, повиснув на одежде, покинул пещеру, чтобы теперь отравить существование всей долины.

Синий орел тонет… Что бы это могло значить?

Два дня. Две ночи. Двое суток тупого напряженного выматывающего нервы ожидания. Слепая степь впереди, холодный камень вокруг, будто склеп, и единственным развлечением — лагерь внизу.

Тангры успокаивались, постепенно возвращаясь к выработавшемуся ранее ритму жизни, размеренному, сонно-ленивому и унылому. Единственно, что патрулей стало больше, но выходили они в степь и возвращались затемно, вызывая короткий всплеск активности. Но вот расседланные лошади отгонялись к табуну, табун — в степь, догорали и гасли костры, а люди и не-люди, разбредаясь по палаткам, готовились ко сну. Вероятно, днем лагерь казался вымершим.

На третью ночь вернулось подзабытая уже головная боль.

На третью ночь степь вспыхнула белесым пламенем, вызвавшим секундную слепоту и долгую муть в глазах. А тангры не заметили. Лагерь привычно разворачивался, выпуская дозоры, в горящую степь.

Твою мать, что же происходит?

Пламя гасло, опадая мелкой снежной зябью, которая таяла в траве. Карл протянул руку — мерцающие искры, коснувшись кожи, исчезали. А может, и не было искр? Может, ему снова кажется?

— Кажется, — подтвердил голосок.

— И ты тоже?

— И я.

— Тогда исчезни.

— Ты исчезни. А я не могу. Я здесь.

— И что ты здесь делаешь? — разговаривать с галлюцинацией было странно. Наверное, он сходит с ума. Или уже сошел. Давно сошел, но заметил только здесь.

— Я наблюдаю. И ты тоже. Скоро начнется. Раз, два, три, четыре, пять… закрой глаза.

Карл подчинился, с собственными галлюцинациями лучше не спорить. В степи происходило нечто донельзя странное, ощущение сходное с грозой, но дождя нет. Только белые искры, которые тают, касаясь земли… и тангры их не видят.

— Ну вот, началось, — печально сказал голос и пропал. А над несуществующим снегом прокатился раскат несуществующего грома…