Глава 29
– Спишь? – Губы касаются шеи.
– Сплю.
С ним легко соглашаться, и Кэри жмурится, поворачивается, прижимаясь к мужу.
– Совсем спишь?
– Угу.
В кольце его рук, уткнувшись носом в грудь.
– И не проснешься?
Легкий поцелуй в нос.
– Зачем?
– Просто так. – У Брокка светлые глаза, в которые ей нравится смотреть, смотреться, как в зеркала, только много-много лучше. – Ты знаешь, что ты очень красивая?
– Не знаю.
– Я же тебе только что сказал это?
– Все равно не знаю, скажи еще.
– Моя жена, – он шепчет, оставляя на коже след своих губ, – невероятно красивая женщина.
Смех. И палец на переносице.
– Вот только спать любит… и проспит все на свете.
– Что например?
– Завтрак.
– Я не голодна.
– Совсем-совсем? – Он переворачивается на спину, увлекая Кэри за собой.
– Немного… на тебе неудобно лежать!
– Почему?
И руку перекинул через спину, не позволяя слезть.
– Ты костлявый!
– Неправда.
– Правда. – Впрочем, так удобней его разглядывать… и странное дело, стыда Кэри не испытывает, скорее уж любопытство. – Костлявый и жилистый…
Загоревший на шее, а грудь бледная и с родинками, которые треугольником. И Кэри вычерчивает этот треугольник, от родинке к родинке… бесконечный путь.
– Кэр-р-ри…
И когда Брокк ее имя произносит, то внутри него что-то урчит… или это не от имени, но от голода? Тогда и вправду вставать бы надо, но не хочется.
А ночь закончилась, и Кэри немного страшно, вдруг да утро все изменит?
Он снова отстранится, и тогда…
– Кэри, – Брокк стряхивает ее, но не позволяет упасть, прижимает к кровати, целует в нос, – скажи, что бы я без тебя делал?
– Жил бы…
– …несоблазненным.
Он смеется, и от смеха становится легко-легко.
Ничего не изменится. Это ее муж… и ее дом… и ее жизнь, которая уже навсегда.
– Кэрри. – Он наклоняется, упираясь лбом в лоб. – Кэр-р-ри…
– Что?
– Ничего, просто так… или нельзя?
– Можно, наверное…
И старые часы оживают. Удары их эхом разносятся по дому, отмечая новый час жизни… и наверное, вправду пора вставать.
Хотя бы для завтрака.
– Ты как? – Брокк убирает с ее лица пряди.
– Хорошо.
– Точно?
– Да. – Теплое плечо и теплые же пальцы, несмотря на то что железные. Кэри помнит, насколько они ласковые. И тянется, льнет к руке, которая замирает, словно опасаясь спугнуть.
– Кэри, – он становится серьезен, и значит, все-таки закончилась чудесная ночь, – пожалуйста, не сердись, но после бала я отправлю тебя в Долину.
Сердиться у нее настроения нет.
– И на балу… пожалуйста, держись меня.
– Держусь.
Его и за него.
– Или Одена… он будет. Виттара еще…
– Все будет хорошо.
Опять тревоги, которые его не отпускают, и Кэри борется с ними единственным доступным ей способом, стирая морщины с его лба.
Губы сухие, жесткие.
Мягкие.
А в глазах – солнце, наверное, так не бывает, чтобы солнце в исключительном владении, но у Кэри оно – собственное, единоличного пользования.
– Все будет, – эхом повторяет Брокк.
Будет обязательно.
А дни, пусть и прибавляют по минуте после ночи перелома, все еще коротки. И нынешний тает фисташковым мороженым. Время ощущается остро, и Кэри прячется от него. Завтрак и старые часы, следящие за Кэри круглыми глазами бронзовых сов. Серебряные кольца для салфеток и жесткая накрахмаленная ткань. Скатерть с зимним узором. Пара свечей в гнезде можжевеловых веток. Лента развязалась, легла золотистой дорожкой…
– О чем ты думаешь? – Брокк рядом, близко, и эта близость успокаивает.
– О том, что будет.
– Сегодня?
– Нет, вообще будет… с тобой и со мной.
– С тобой, – повторяет он за нею, – и со мной… с нами… мы будем жить долго.
– И счастливо?
– Конечно, как иначе. – Брокк убирает дорожку из ленты. – Счастливо… и очень-очень долго… в Долине или в городе, там, где ты захочешь.
Не так уж важно, если вместе и счастливо. Кэри знает, что у счастья привкус утреннего кофе, которое варят здесь с корицей и каплей лимонного сока для кислоты. Аромат свежего хлеба и молока, оно в фарфоровом кофейнике с нарисованной коровой… счастье звенит в крови, и просто так… колокольчики из ее косы не все еще собрали…
И разве важно где?
С кем – дело иное. И наверное, он тоже понимает, если улыбается.
Близкий далекий человек.
Птицелов.
И сама Кэри в узкоклювой маске белой цапли. Рукава-крылья, вышивка белым по белому.
Жемчуг.
Посеребренные перья и алмазная эгретка в волосах.
Белое. Зимнее. Льдистое.
И внезапный страх, иррациональный, рожденный тенью, которая стоит за спиной, не смея прикоснуться. Она, заблудившись в открытых зеркалах, не нашла обратной дороги, а быть может, не захотела уходить, предпочтя остаться в мире живых.
– Ты… отпустил меня, верно? А я тебя…
Случайная ласка сквозняка, и альвийский шелк льнет к коже, обрисовывая фигуру почти вызывающе…
…отпустил. Но не оставил.
В карете Кэри глядела на мужа, а тот – на огни, заполонившие город. Вновь распустились белые шары газовых фонарей, и костры горели ярко, пожалуй, ярче, чем когда бы то ни было…
…когда я умру… – голос Сверра доносился из-за грани, не того чужака, которого Кэри боялась, но мальчишки с длинными белыми волосами. Он сидел на подоконнике, свесив ноги в пустоту. И белый пух садился на колени.
– Слезь, а то простынешь.
Кэри было холодно смотреть на него.
– Не простыну, – он похлопал по камню, велев, – садись. Смотреть будем.
– Куда?
– Вниз. Видишь, как красиво?
Огни, переплетенные с огнями, созвездиями, желтыми россыпями одуванчиков…
– Не бойся. – Сверр сжал руку. – Я не позволю тебе упасть. Держи.
Он протянул свечу, которую наверняка стащил из шкатулки леди Эдганг. Свеча была длинной и тонкой, обернутой в золоченую хрустящую бумагу. Она сломалась посередине, и обе половины держались на тонкой нити фитиля.
– Когда я умру, – он зажег свечу не ладонью, но длинными каминными спичками, – я стану огнем.
– А я?
– И ты. Тогда мы найдем друг друга…
– Я не хочу умирать. – Кэри ерзала, пытаясь отодвинуться от пустоты под ногами.
– Я тоже. – Огонек разделил их и соединил, потому что Кэри держала свечу, а Сверр держал Кэри. Это было правильно. – Но когда-нибудь все умирают…
…и становятся огнем.
Факелом в руках уличного акробата. Он высоко подбрасывает ноги, то приседая, то вскакивая, а руки его, задранные над головой, держат тяжелую дубину факела.
Катятся по ладоням капли смолы.
И бледное, нарисованное гримом лицо кривится. Акробат вот-вот заплачет, но нет, он швыряет факел и делает колесо, успевая встать на ноги и факел поймать.
В подставленный цилиндр сыплется мелкая монета…
– …леди, леди! – стук в окно пугает, и Кэри хватается за руку мужа. – Леди!
Мальчишка повис на подножке кареты.
– Вам цветок!
Он умудряется открыть дверь и сунуть в щель черную розу на длинном стебле.
– От кого?
– От господина в маске! – Мальчишка показывает Брокку язык и исчезает в толпе.
Город, озаренный огнями, кипит жизнью. И карета, увязнувшая было на площади, медленно вписывается в поток экипажей.
Королевский дворец ждет.
– Я не знаю, от кого она. – Кэри касается холодных лепестков. – Не злись.
– Не злюсь.
– Злишься. – Она снимает маску. – Их просто приносят… иногда.
– Ладно, злюсь, – признает Брокк. – Почему ты раньше не говорила?
…потому что ей было приятно получать цветы. А еще потому, что надеялась – заметит…
От розы неуловимо пахло землей и машинным маслом.
…почему Кэри никогда не задумывалась, кто приносит розы?
…наверное, потому, что знала – они не от Брокка, а остальное было не столь уж важно. И она уронила цветок на сиденье.
– Кэри…
– Я помню. Я не отпущу тебя.
Черная роза останется в экипаже.
Королевский дворец – пламя, застывшее в камне. Широкая лестница и мраморные псы, лежащие у ее подножия. Кэри ощущает на себе мертвый их взгляд.
Ступени.
И рука Брокка единственной опорой.
Ветер. Снег. И бумажные фонарики на бронзовых деревьях.
Дребезжание струн, музыка дробится в зеркалах, вязнет в шелковых стенах и позолоте, она существует как-то вовне, отдельно от всего действа, подчиняющегося своим собственным внутренним ритмам. Шаг и другой.
Приветствие.
Объявление, сделанное надрывающимся голосом. Двери бального зала, и смех, чей-то близкий и далекий… блеск.
Сияние. И та струна, которая почти рвется, но продолжает мучить Кэри. Страх и предложение, сделанное шепотом:
– Давай сбежим отсюда.
– Непременно. – Брокк целует ее ладонь. – Но позже. Еще не время.
Времени здесь нет.
Есть высокий потолок с древними фресками, на которых сплелись в причудливом танце простоволосые женщины. Они смотрят на Кэри и улыбаются. Эти улыбки украли женщины иные, которые прячут лица под масками.
И приседает в реверансе бархатная Роза, чья прическа украшена живыми цветами.
Маскарад.
Чужие роли, примеренные ради забавы. Палач в красном колпаке, стрелок и пара пастушек с витыми посохами. Снова роза, розарий целый, и ревнивые взгляды, которыми дамы обмениваются, не скрыть. Луна в серебре и, кажется, Ночь, с алмазными звездами и полумесяцем. Звездочет. Шут, который подскакивает, корчит рожи, и бубенцы на его колпаке звенят оглушающе.
Кэри не собиралась выпускать руку Брокка.
И выпустила.
Потерялась.
Растерялась и отступала, выбираясь из круговерти придуманных лиц, пока не оказалась у окна. За ним, расписанным серебряными узорами, лежала ночь. И наверное, окно нельзя открыть, но…
– Вам дурно? – Оден из рода Красного Золота встал между Кэри и масками. – Идемте.
Кэри с благодарностью оперлась на его руку.
Тяжело дышать. Воздух спертый и душный, раскаленный газовыми рожками и холодными драгоценностями дам.
– А… почему вы без маски?
Она заговорила, лишь оказавшись в саду.
Темнота аллеи, пара фонарей, далеких, существующих где-то вовне этого тихого места. Лавка и каменная борзая, разлегшаяся у ног. Снег.
Звезды.
И полумесяц, настоящий, желтоватый слегка.
– Потерял. – Оден стоял рядом и, запрокинув голову, разглядывал полумесяц. – Не люблю балы.
– Я теперь… тоже не люблю.
Кэри сняла маску. Казавшаяся сперва удобной, та вдруг сделалась невыносимо тяжела. И кожа, с которой соприкасалось дерево, раздраженно горела.
– Дышите, – посоветовал Оден. – Там воздух выгорает, поэтому так душно. Светильный газ с воздухом смешивают, тогда он и горит ярче.
– Да? Я не знала.
– Теперь знаете. Но, пожалуй, это не та тема, которую следовало бы обсуждать. Позволите?
Кэри подвинулась.
– Не мерзнете?
– Нет.
Разве что немного, альвийский шелк тонок, но при мысли о возвращении ей становилось дурно.
– Если замерзнете, говорите.
– Я не хочу снова туда…
Оден кивнул добавив:
– Мы вернемся, когда протрубят. Это значит, что идет Король, а не приветствовать его величество… неблагоразумно.
Кэри понимает. И выдержит. И вообще она повела себя на редкость глупо. Испугалась? Духоты? Или масок, за которыми лиц не видно.
– А еще я потерялась…
– И нашлись. Я отправил записку вашему мужу.
– Спасибо.
– Пожалуйста.
Странно думать, что Оден мог бы стать ее мужем. И Кэри искоса разглядывала его. Красивый? Пожалуй. И еще сильный. Надежный. Спокойный… и наверное, очень и очень хороший, но чтобы мужем…
– О чем думаете?
– Обо всем сразу. – Она наклонилась и смахнула снег с морды борзой. – О том, как бы оно было, если бы…
– Мы поженились?
– Да.
– Пожалуй, мы стали бы друзьями. – Сняв китель, он набросил на плечи Кэри. – Не возражайте. Мне перед вашим мужем отчитываться.
Не возражает. Темная шерсть пахнет Оденом, и запах этот, приятный, но чужой.
– А в остальном… боюсь, мы оба причиняли бы друг другу боль, сами того не желая.
– Потому что вы любите свою жену?
– Да.
– А я – мужа. – Кэри еще никому в этом не признавалась. И сказав, вздохнула с облегчением.
Так и есть.
Любит. Вечно хмурого. Задумчивого. И раздраженного, когда у него что-то там не выходит. Неуверенного в себе. Гениального. Сонного под вечер, особенно когда вечер поздний, а накануне он в очередной раз засиделся…
– Тогда вам повезло, – очень серьезно ответил Оден.
Кэри знает.
– А… ваша жена?
– К счастью, ее положение – хороший предлог, чтобы не появляться при дворе. Она тоже… не любит подобного рода мероприятий.
…а здесь не любят ее, полукровку. И эта взаимная нелюбовь уже устоялась, сделалась привычной и не особо досаждает обеим сторонам.
– За Перевалом все иначе. – Оден раскрыл ладонь, и снежинки садились на нее, таяли, оставляя на коже россыпь капель. – Вы же знаете.
– Да, наверное…
О чем с ним еще разговаривать? Хороший и чужой… и то, что чужой – важнее. Но и молчать с Оденом вполне удобно, вот только время идет-идет, а Брокк не появляется.
И нехорошо как-то…
…что подумают о них двоих?
…наедине с посторонним… нет, Брокк сам сказал, что Оден… и все-таки… если вернуться, то…
– Не думайте о всякой ерунде, Кэри. – Он поднялся и подал руку. – Поверьте, что бы вы ни делали, всегда найдется кто-то, кто увидит скрытый смысл в ваших поступках. Идемте, поищем вашего мужа. Но если станет дурно, говорите.
И снова свет.
Воздух густой, тяжелый. Нервные переливы скрипки, которые заставляют Кэри вздрагивать и цепляться за руку спутника.
Маски вьются, как вороны.
Черные… откуда столько черноты? Они кружат, кланяются, что-то говорят Одену, и тот отвечает, пока еще спокойно, но Кэри чувствует, как он напрягается.
Злится.
Сдерживает злость. А круг воронья рассыпается, позволяя сделать еще несколько шагов.
– Выпейте. – Оден протягивает бокал на длинной ножке. – Вам все-таки необходимо взбодриться.
Наверное. Невыносимо кружится голова, и все-таки она упадет в обморок. Странно, прежде подобного с Кэри не случалось. И она пьет, глотает жадно, изнывая от жажды, не чувствуя вкуса.
И глаза Одена темнеют.
Упасть ей не позволили. И подхватили на руки.
– Я сама…
– Конечно, но как только мы отсюда выйдем…
…вороны-вороны…
…иссиня-черные перья и уродливые маски…
…короткие плащи будто крылья… музыка играет так громко, пусть замолчат скрипки! Кэри не желает слышать их. Она потерялась в стае воронья, и домой… очень нужно домой… ее мутит, а еще голова раскалывается.
…и зеркала вокруг.
Зеркала повторяют каждое ее движение, и яркая вышивка, белым по белому, ослепляет. Даже закрыв глаза, Кэри не избавляется от головокружения. Пух летает.
Перья.
Белые-белые… и черные… вороны опасны…
– Дурно стало, – такой далекий и знакомый голос, ему Кэри доверяет, потому что вороны его боятся. И пока Оден рядом, не посмеют приблизиться. – Из-за духоты…
Брокк…
…он просил не отходить, а Кэри потерялась.
– Кэри, вы меня слышите?
…едкая вонь заставляет открыть глаза, несмотря на то что веки отяжелели.
– Вы горите. – Рука Одена лежит на лбу, она чувствует эту руку, удивительно холодную и при том тяжелую. Еще немного, и голову раздавят.
– Жарко.
Говорить еще тяжелее, чем дышать.
– Кэри… – Брокк нашелся. Как хорошо, что он нашелся! И теперь Кэри его не отпустит. – И не надо отпускать, держись за меня.
Птицелов. А Кэри – белая цапля… и шелк скользкий, она не знала, что шелк бывает настолько скользким, а еще в нем очень-очень жарко.
– Что с ней?
Кто-то другой оттесняет Брокка. Этот другой высок и черен, не ворон, нет, у воронов другие лица, и не лица – маски, которые остроклювы и опасны.
– Нервное переутомление. – Этот другой трогает лицо Кэри. Его пальцы жестоки, и Кэри пытается увернуться от них. – Леди необходим отдых…
…домой.
Ей нужно домой, где нет ни скрипок, ни огней, ни воронья.
– Скоро, – обещает Брокк. – Скоро отправимся…
Тот, другой, с жестокими пальцами, заставляет Кэри открыть рот, он вливает горькие капли, но их горечь унимает жажду.
Ее несут. Хорошо, как в колыбели… и родной запах успокаивает.
– Кэри…
Она бы ответила, но не может говорить… или не хочет… спать вот – хочет и сильно… пусть и эта комната – не дом, но в ней нет яркого света, камин и тот погас.
Хорошо.
– Послушай меня, Кэри. – Брокк не отпускает ее руку, а может, и наоборот, Кэри за него держится. – Сейчас мне нужно уйти, но я вернусь. Полчаса, и мы отправимся домой.
Ей все равно.
Лишь бы не было яркого света и воронов.
– У двери будет охрана…
…он что-то еще говорил, но Кэри уже не слушала. Пускай охрана… пускай дверь… пускай он поскорее возвращается, потому что снова ночь, а ночью ей без него одиноко.
И, кажется, он обещал… обещания – те же слова, но Брокк сдержит…
Но все-таки Кэри заснула. И во сне ее открылась дверь, впуская черных воронов. Склонившись над Кэри, они набросили на нее черный плащ и маску сменили.
Кэри не хочет быть вороном.
Маска тяжелая… а плащ и вовсе душит. Кэри пытается снять его, мечется по кровати, но ее крылья неподъемны. Это потому, что она, Кэри, уже не цапля – ворон.
– Кэри, ты слышишь меня? – Маски плывут, превращаясь в лица, и это Кэри знакомо.
Виттар.
Правильно, Виттар из рода Красного Золота. И в ее сне он действительно золотой, особенно волосы.
– Что ты здесь делаешь? – Кэри старается быть вежливой, и голова ее кружится-кружится.
Брокк ушел.
– Он скоро вернется, девочка. А сейчас я с тобой посижу. Ты же не возражаешь против моей компании? Пить хочешь?
Хочет, очень-очень сильно хочет пить. Почему Кэри раньше не поняла, что ее жажда мучит?
Из-за воронов.
– Вороны – всего-навсего маски… глупая шутка. – Виттар придерживает голову, чтобы Кэри могла напиться. А она глотает воду, но жажда почему-то не уходит… внутри Кэри – песок.
И сама она – из песка. Вот-вот рассыплется.
– Они тебя больше не побеспокоят, – наклоняясь, Виттар вытирает губы.
Он расплывается, особенно золотое лицо, которое заслоняет все вокруг.
– Девочка, не закрывай глаз, пожалуйста…
…золото яркое. Песок раскаляется. От этого больно. Почему никто не видит, насколько ей больно? Кажется, Кэри кричит и пытается вырваться.
– Я просто сниму перчатки… вот так. Покажи мне свою руку…
Обрывки слов. И лживая позолота слетает, точнее отслаивается, обнажая истинное его лицо. Он – ворон. Черный-черный! С массивным клювом.
Он сжимает руки, делая больно.
Кэри не хочет, чтобы больно… пусть отпустит, пусть оставит в покое… он же не хочет, наклоняется, тянется к губам, точно желая поцеловать. Но не целует.
– Проклятье! – Ярость его во сне Кэри окрашена в желтый.
Золото.
Красное золото.
Жарко как…
– Тише, девочка. – Виттар вытирает лицо мокрой тряпкой. – Потерпи… мы тебя вытащим… найдем способ…
…но Кэри почему-то ему не поверила. Вороны врут. И этот – не исключение.
