Глава 3. Отпустить солнце
Джек боялся. Ему случалось видеть пожары и огненные ямы, которые зарождались сами собой в мусорных кучах, чтобы прорваться наверх и втянуть того, коме не посчастливиться ступить на огненную зыбь. Пожары плодили дымы, черные, густые. От них моментально появлялся кашель, а внутри все словно спекалось. Огонь же рыл норы в мусоре, сплавляя пакеты, коробки, жестянки… и останавливался лишь тогда, когда уставал.
Но это пламя было иным.
Джек уже видел его. И держал на ладони — рыжий ком света…
Он стащил куртку, рубашку и сапоги, поежился зябко и, прыжком взобравшись на борт, остановился.
Янтарная вода ждала. И копье шептало, что им надо вниз.
Надо.
— Джек! — кошка вылетела на весло и застыла, впившись в горящую кость. — Джек не смей.
Он должен.
— Так надо, — сказал он, совершенно успокаиваясь. — Я видел это.
И Джек шагнул навстречу пламени.
Ему никогда прежде не случалось нырять, и он несколько опасался, что не справится, но на самом деле все оказалось проще простого. Море, горячее, обжигающее, схватило Джека за ноги и потянуло вниз, прямо к огненному колесу, застывшему меж гранитными столбами.
Джек кое-как перевернулся и попробовал плыть сам. Он шевелил руками, протискиваясь меж клейстерных нитей, и чем дальше, тем легче получалось. Воздух закончился быстро, но Джек продолжал дышать, не испытывая ни малейших затруднений.
Он видел останки кораблей, пронзенные каменистыми рогами скал, насаженные на гранитные пики, разломанные, смятые, сожженные… он видел огромных белых рыб, чьи лишенные чешуи тела укутывали коконы слизи. И нежные цветы, которые раскрывались лишь для того, чтобы проглотить очередную рыбину. Он видел водоросли, тонкие и длинные, как волосы грима, и много иных вещей, ни одна из которых не удивила и не испугала его.
Джек спускался.
Устав плыть, он прилип к скале и, опираясь ладонью, отталкивался ногами, прыгал.
А появилось солнце, застрявшее между двумя скалами. Они вырастали из алого базальта двумя клыками и некогда были прочны. Но теперь белизну разрушали трещины и многочисленные норы. Из нор высовывалось нечто черное, явно живое, оно шевелилось, то проталкиваясь в одну дыру, то вываливаясь из другой, чтобы тут же исчезнуть в третьей. И Джек не сразу понял — это одно существо, только очень длинное, настолько длинное, что тело его не вмещалось в скалах.
Существо имело квадратную голову с розовыми венчиками жабр. Медленно, с явным трудом, раздвигались чудовищные челюсти, выползали десны с острыми крючковатыми зубами, и впивались в камень. Существо дергалось и выламывало осколок, чтобы раскрошить его. Стайки розовых цветов жадно хватали каменную пыль и тянулись к пасти, желая урвать кус побольше.
Джека существо словно и не замечало. И лишь когда он подошел слишком близко, змеерыба повернулась к Джеку. Глаз у нее не было.
И ничего-то не было, кроме пасти. Нижняя челюсть отвисала под собственной тяжестью, а многие зубы были сломаны.
— Ниддхёг, — четко произнесло существо и потянулось к Джеку.
Оно ползло, давя цветы и раздирая собственную мягкую шкуру. Из дыр сочилась слизь. Тонкими нитями она поднималась вверх и вода, соприкасаясь с ней, густела.
Из-за змеерыбы море твердое.
Обжигающее.
— Уходи, — сказала она. — Мое! Мое! Ниддхёг! Дай! Дай!
— На, — ответил Джек и, замахнувшись, ударил.
Он не был уверен, что копье послушается его здесь, на дне моря, и что силы хватит пробить и кокон загустевшей слизи, и толстую шкуру чудовища. Гунгнир зазвенела, загудела. Щерблённый наконечник вспорол воду с той же легкостью, с которой резал воздух.
— Нид… — змеерыба вдруг взвилась на дыбы и, открыв пасть, поймало копье. Ржавые челюсти сомкнулись. — …хёгг…
Оно сделало глоток, проталкивая копье в глотку, и розовые жабры затрепетали.
— Мое…
Джек попятился. Он отступал, не спуская взгляда со змеерыбы, которая тянулась следом, волокла бесконечное свое тело, расшатывая каменные зубы.
А потом отступать стало некуда.
— Нид? — поинтересовалась тварь, и нижняя челюсть ее со скрипом поползла вниз. — Нид…
— Хрен тебе, — буркнул Джек и бросился вперед. Он бежал так быстро, как мог, но вода сковывала движения, делала их смазанными, нелепыми. Каждый шаг подбрасывал Джека, и секунду-две он висел, нелепо дергаясь, пытаясь поскорей коснуться дна, чтобы вновь подпрыгнуть.
Но все равно он двигался. Даже споткнувшись, упав на четвереньки, Джек пополз, цепляясь руками за трещины и выступы, обжигаясь о цветы, которые норовили схватить за пальцы, а когда получалось — жалили. И Джек, злясь на них, на себя, давил желейные их тела.
Громыхало. Черная труба в коконе слизи наползала на Джека, выгибалась, норовя окружить и обездвижить. Через трубу Джек перепрыгнул, как и через вторую… третью… тело змеерыбы выписывало петли. Складки смыкались, давили, наползали, не оставляя ни сантиметра свободного дна. И Джеку пришлось прыгать уже по ним, дрожащим и скользким.
Слизь была липкой.
Она плавила кожу, причиняя такую боль, какой Джек не испытывал прежде. И от боли он закричал, но продолжил бег, норовя как можно скорей добраться до солнца.
Оно же пылало, такое яркое, такое близкое.
Почти добрался, когда змеерыба его настигла. Ее зубы пробили плечо, и Джека подбросило. Падал он медленно, барахтаясь, цепляясь за воду, чтобы рухнуть в самую трубу глотки.
Челюсти сомкнулись.
Джек катился.
Было темно. Грязно. Воняло. Мускулистые стенки глотки сжимались, проталкивая Джека ниже, глубже. Он попытался замедлить падение, вцепиться в отростки мышц, но те рвались, как и сети закаменевшей слизи, которые Джек проламывал собственным весом.
Этого во сне не было.
Солнце — было, а вот твари со скрипучей челюстью — нет. Снам, выходит, тоже верить нельзя.
Рука вдруг наткнулась на что-то твердое, торчащее из стенки, и Джек ухватился, а потом уже сообразил, что схватил собственное копье. Оно застряло и рвалось, не столько спеша высвободиться, сколько желая рассечь камнеподобные мышцы.
А змеерыба двигалась. Ее тело изгибалось то в одну, то в другую сторону, и Джека швыряло от стены к стене. Он держался за рукоять Злозыкой изо всех сил, и старался упереться ногами в пляшущую стену глотки, но опора была ненадежна. И Джек всем весом налегал на копье, всаживая его, вталкивая в тело.
Наверное, твари было больно, потому как движения вдруг замедлились, а в следующий миг все тело змеерыбы сотрясла судорога. Стенки глотки сомкнулись, почти раздавив Джека, но тем самым втолкнув занозу копья до самого предела. И Гунгнир, взвыв от радости, рванулось из рук. Оно заскользило с прежней неестественной легкостью, раздирая кожу и мышцы твари, как хороший нож — натянутое полотно. И Джек вцепился в края разлома. Потоки бледной рыбьей крови заливали его, и приходилось глотать, чтобы не захлебнуться.
Он вывалился, спиной упав на морские цветы, и те слизали кровь с прежней жадностью.
Джек поднялся.
Дрожали скалы. Змеерыба, распоротая по боку — пусть и рана выглядела ничтожно малой на этом огромном теле, но явно причиняла страдания — плясала. Она свивалась кольцами, руша камни, давя саму себя, завязываясь причудливыми узлами и в слепой ярости хватая воду.
Вода кипела. Желтая слизь плыла, сжигая рыб заживо.
— Ко мне! — Джек не знал, откликнется ли Гунгнир, но копье вернулось. И вновь сорвалось с ладони, впиваясь в искромсанное тело.
— Нидхегг! — закричала змеерыба и застыла, поводя тяжелой головой. Она искала мучителя, и не находила, а потому устремила удар наугад.
Джек отпрыгнул, покатился и распластался в зарослях жгучих цветов. Рядом дно вздрогнуло от удара. Захрустел источенный белый клык. Он разламывался на куски, засыпая солнце снежной трухой.
А под горлом змеерыбы прорастала, ширилась новая рана. Она тянулась ниже и ниже, как будто тело вспарывали по шву, вываливая чудовищные внутренности.
— Ко мне! — позвал Джек. Но копье не откликнулось. Оно желало смерти, оно добивало врага и радовалось собственной победе.
— Ко мне! — Джек кричал, пусть под водой его голос был слаб.
Змеерыба вдруг разломилась пополам, и огромная голова начала заваливаться. Она падала медленно, и потоки жемчужной крови рисовали след на воде. А упав, голова вцепилась в камень, сжала, выдохнув:
— …хегг…
И лишь тогда копье вернулось к Джеку. Оно было счастливо. Очистившись от ржавчины, клинок сиял, и острие его было тонко, тоньше иглы.
Острее.
Конвульсии еще долго сотрясали чудовище, поднимая то одну, то другую часть его тела, словно тварь продолжала жить. Но Джек видел — она мертва, а путь к солнцу открыт. И клыки разбиты. Один — совсем, другой — наполовину. И стоит чуть нажать, как он треснет и развалится.
Солнце будет свободно.
Джек шел к нему, очищаясь жаром от крови и слизи, согреваясь до самых костей, где даже летом, в самую июльскую жару, продолжал жить холод. Солнце ждало.
Оно то вспыхивало, испепеляя все вокруг на десятки шагов, то съеживалось, обессиленное. Тогда солнце становилось похоже на светляка.
— Я здесь, — сказал ему Джек. — Я пришел.
Упершись спиной в обломок одного зуба, он оттолкнулся и, что было силы, ударил ногами во второй клык. Раздался хруст. И солнце, выбравшись из расщелины, повисло.
— Ну же, — Джек поднял его на ладонь. — Не тормози.
Он подбросил солнце, и то поплыло, ускоряясь с каждой секундой. И Джек не успевал за ним. Он поднимался, неловко барахтаясь, выплывая лишь потому, что вода сама выталкивала его.
И очутившись у опаленного борта Нагльфара, Джек схватился за весло. Сил подняться у него не было, и когда Джека втащили на палубу, он сумел лишь перевернуться на спину.
Ему важно было увидеть солнце.
В миг, когда оно преодолело линию горизонта и поднялось так высоко, что облака полыхнули желтым, раздался звук. Он исходил издалека, но, казалось, заполнял весь мир. И мир отзывался разрозненным шепотом, сотнями и тысячами голосов, каждый из которых требовал боя.
И черная нить рассекла небо.
— Биврёст, — сказала кошка, запрыгивая на грудь. И легкие Джека схлопнулись, выдавливая воду, которая потекла изо рта, носа, ушей. Джек кашлял и задыхался на воздухе. — Мы пройдем под ним. И хорошо, если успеем…
А солнце, достигнув самой высокой точки неба, замерло. Здесь, в Ниффльхейме, солнце было особенно прекрасно.