11
Играли ожесточенно. Юристы напирали единым, несущимся на всех парах, локомотивом – юркие, живенькие. Скользили ужами, уводя мяч прямо из-под носа. В итоге – восемь очков проигрыша.
– Дэн! Не думал, что ты сунешься в команду. Не обижайся, но ты, как носорог на площадке. Мяч ведешь – по сторонам не смотришь, я открываюсь – ты не видишь! – зацепил, проходя мимо, Николай.
– Это ты мне? Что за мнительность. В кольцо научись попадать!
– Слышишь! – Ник напирал в открытую. – Не умеешь играть – нечего в команду лезть.
– О моих отношениях с мячом не тебе судить.
– Да? А кому?
– Ты слишком самоуверенный, – Денис смотрел в упор, – напрасно. Жизнь, знаешь ли, такая штука – сегодня ты, а завтра – я.
– Ты это к чему?
Денис усмехнулся:
– Читал Генри Миллера, что-нибудь из парижского периода? – Он развернулся и пошел в раздевалку.
Ник сжал зубы, от этого заиграли желваки под кожей, крикнул вслед:
– Ты не лезь, куда не следует, умник!
В его душе закипел гнев, но он быстро успокоился. Ник всегда контролировал свои эмоции, не опускаясь ниже определенного уровня. Считал себя «выше». Стоит ли обращать внимание? В сравнении с ним, все такие жалкие, ничтожные… Николай был уверен в себе – красив, умен, статен. Он заиграл мускулами и удовлетворенно улыбнулся – недаром проводил свободные вечера в тренажерном зале. Улыбка у него была просто голливудская, если бы не выступающие «клыки». Они придавали ему черты хищника. Он посмотрел Денису вслед и улыбнулся… улыбкой дьявола. Соперников у него не было. Никогда.
Ксения… Ксения была девушкой особенной – на нее не действовало его природное обаяние. Она лишь улыбалась в ответ, но шаг навстречу не делала. Как-то так случилось, что он, сам того не замечая, влюбился в нее.
Подошла Ксения.
– Коля, поможешь проверить снаряжение?
Он кивнул, всё еще недовольно морщась.
– Встречаемся через десять минут.
В раздевалке он дал выход накопившейся за последние дни злости – хлопнул дверцей шкафчика, процедив:
– Ну, упырь, погоди…
12
Славик припарковал машину в соседнем дворе. Перед этим сделал несколько кругов вокруг своего дома в надежде, что где-то втиснет авто, но как назло все места были заняты. Вот так, задержался чуть на работе, и привычное течение каких-то ежедневных мелочей вязнет и стопорится, сбивая с жизненного ритма. Он досадливо поморщился – не любил, когда машина стояла не на виду. Оглянулся по сторонам – тусклая лампочка выхватывала метровый круг над входом в подъезд, стайка подростков расположилась на лавочке в центре двора. Веселятся, хохочут, одним словом – молодежь. Славик вздохнул – ему было уже тридцать пять. Это много или мало? Много, пора бы и жениться, да вот как-то не складывается – то ли он женщин не любит, то ли они его. Свиданий в его жизни было много, были знакомства на одну ночь, после которых возникала масса затруднений и, неизбежно, чувство одиночества.
Он вышел из машины и направился домой. В арке было темно, и Славику стало вдруг как-то тревожно на душе, неуютно. Он вышел на освещенное пространство и оглядел двор. Было пустынно.
На противоположной стороне улицы прятался в тени Макс. Он уже устал наблюдать за домом, ему хотелось есть. Он не понимал, зачем это нужно, но Борис Сергеич распорядился – стой и смотри! Спорить с ним не хотелось. В споре всегда теряется истина. А Макс был философом.
Вдруг Макс заметил в тридцати метрах от подъезда, на своей же стороне, вспыхнувший огонек – кто-то прикуривал. Он всмотрелся. Проклятые фонари горели, но не светили. Как же! Городские власти могли с гордостью рапортовать, что обеспечили стопроцентное освещение улиц. Энергосберегающее освещение! Тьфу ты! Свет был таким тусклым, что уже в двух метрах серость смазывала все очертания, в пяти – кисель-туман. Макс удивился, что не увидел, кто и каким образом находился сбоку, ведь было довольно пустынно. Ну, не важно, мало ли кто! Влюбленная парочка. Он перевел взгляд на Славу.
Славик стоял перед домом и смотрел вверх, на свой этаж. Окна квартиры были темными. Они жили с отцом вдвоем. О матери отец никогда не рассказывал, она бросила их лет тридцать назад, сбежав с каким-то бухгалтером. С тех пор отец весь ушел в науку, не оставляя места на что-то еще. Работа – дом, дом – работа. Сайко-младший пошел по его стопам, молодой перспективный ученый. Только перспектива быть таким, как отец, не очень-то и привлекала. Хотелось вырваться за рамки МИГа, хотелось самому принимать решения.
Весь день он думал о ночной сделке. Может, не стоит продавать дьяволу душу? За деньги. Деньги ведь тоже имеют цену. И в его случае цена слишком высока. Может, и не стоит.
Правильно… неправильно…
Да кому какое дело! Миллион евро… Время тикает, надо действовать, хотя… Весь день он ждал, что к нему придут, вздрагивал при каждом звонке мобильника и сейчас даже был рад, что Гилберг не позвонил.
Он вспомнил последний разговор с отцом. Тот вернулся с работы поздно, не вошел – ворвался в квартиру. И сразу наполнил собою весь дом – широкие жесты, словно взмах крыльев, горящий взгляд. Орлиный профиль усиливал стремительность и живость движений. Таким Славик давно его не видел.
– Полет нормальный? – вдруг захотелось спросить, как спрашивал когда-то в детстве.
– Ты не поверишь! Я нашел способ перемещения во времени! – Отец сиял. – Славик! Это надо обмыть. Шампанское есть?
– Где-то в шкафу…
Он полез в шкаф, а Славик скептически улыбнулся:
– Очень интересно. М да, география – наука непредсказуемая.
– Да! Непредсказуемая. А знаешь, не боги горшки обжигают! – Голос из шкафа казался таинственным.
– Но и не географы, – он сразу занял позицию непринятия.
Отец достал бутылку, глянул на этикетку и, удовлетворенно хмыкнув, поставил ее на стол. Затем решительно кинулся в бой:
– Почему-то в период технологий двадцать первого века географию как науку незаслуженно отодвинули в тень – возникла иллюзия расползания в стороны, распада и утраты прежней географии. Она как бы осталась не у дел, ведь время первооткрывателей прошло! Нужно финансировать коллайдер? Пожалуйста! Механика твердого тела? ядерная физика? физика низких температур – «очень разная» сейчас физика, ее финансируют отменно. Им нужно развивать информационные сети? Какой-то десяток лет, и уже трехлетний ребенок сам создает виртуальные миры. Только и слышно, все мозги прожужжали – передовые технологии. А что – передовые технологии? Сегодня они служат опорой в любой области знаний, но только не для нас. Химик сегодня не просто химик, а химик-органик. Биологи пытаются экспериментировать с клеткой, выращивают костную ткань, клонируют, изучают организм на субатомном уровне. У меня есть друг, Савицкий, ты его не знаешь, которому переломанные кости приварили на специальном сварочном аппарате – зачем месяц лежать в гипсе? Астрономы заглянули в такие дали Вселенной, о которых сто лет назад и не подозревали. Давайте, изучайте поведение материи, спирально закручивающейся в черной дыре. А век парусов прошел, господа географы! Занимайтесь погодой. Я вот считаю, именно мы можем сделать, придумать, обрести нечто такое, что расстроит весь задуманный сценарий развития человечества, потому что у нас достаточно свободы в душе и жизни в сердце.
Он достал из серванта фужеры и поставил их рядом с шампанским.
– Открывай!
Славик принялся ковырять пробку.
– Хорошо сказал. Прямо, как на симпозиуме, пап, помнишь, ты выступал в прошлом году?
– География – наука мощнейшая, и ты напрасно иронизируешь. А вообще я считаю, любая из перечисленных областей наук может докопаться до сути перемещений во времени, тем более – география!
Славик рассмеялся:
– Звучит очень-очень-очень смело! Надеюсь, ты осознаешь всю серьезность проблемы! Мне ли тебе говорить, чем чреваты непродуманные заявления. Ну, давай, рассказывай. Как там у тебя всё происходит…
– Суть в том, что я сделал прокол во времени! Пока я сумел переместить лишь несколько предметов, вот эти шишки, – он пошарил в кармане. – Где же они, сейчас… – высыпал на ладонь несколько небольших шишечек. Они напоминали волосатые орешки. – Знаешь, сколько им лет? Невероятно много. Экспертиза показала…
Пробка вылетела с сухим хлопком.
– Надеюсь, ты шутишь, – выдохнул Славик. Он разлил шампанское, взял свой фужер и уселся в кресло. – Шишки? Ну-ну.
– Так. С чего начать? – Профессор сделал глоток. – А начнем с облаков! – Он пересек комнату и остановился у окна. – Много лет подряд я изучал облака. Их классификация и систематизация сложны, но настоящие трудности начались, когда я столкнулся с проблемой описания формы облака.
– Извини, я не слежу за твоей работой. В чем же проблема?
– Да в том-то и дело – формы оказались непростыми… – Он достал из портфеля тетрадь и протянул Славику. – Здесь расчеты, система перехода… посмотри.
Славик открыл тетрадь на первой странице. Начал читать…
Из тетради профессора Сайко:
«…Облака представляются нам окружностями, овалами, но на самом-то деле их геометрия намного сложнее. Фракталы. Структуры, обладающие свойством самоподобия. Это когда, казалось бы, единое целое, состоит из нескольких дробных частей, своих же, уменьшенных копий. Считается, в природе многие объекты обладают фрактальными свойствами. Кроны деревьев, морские побережья, пламя… Снежинка. Дробь дождя и шум прибоя. Пыль, пена… действительно, весь мир вокруг нас – фракталы. И не только вокруг нас. Мы сами имеем сложную систему кровеносных сосудов…»
– И мы фрактальны? – Славик оторвался от записей.
– Я о кровеносной системе, впрочем, почему бы и не мы в целом?
– Маленькие человечки внутри нас? А мы все внутри кого-то? Чушь.
– Нет, не чушь. Есть закон. Контуры, поверхности, объемы, все они шершавы и не так ровны, как принято думать. Всё так разнообразно и разнопланово! Существует лишь одно общее сходство – закон, по которому они созданы. Фрактальные среды, фрактальные формы, фрактальные свойства.
– Фрактальные люди. Аминь! Выпьем за это!
Сайко-младший грохнул фужер о стол, расплескав содержимое.
– Ты не даешь мне сказать…
– Хорошо, хорошо, я пошутил, но к чему здесь время?
– Я подумал, если всё, что нас окружает, весь наш мир имеет фрактальную размерность во всем, то почему бы и времени не быть таким же? Ведь время – часть нашего мира.
– Время фрактально? Может быть, может. И что дальше? – Славик скрестил руки на груди.
– Всё, что фрактально, не имеет масштаба. Давай поговорим о времени…
Славик слушал отца, одновременно читая заметки в тетради.
Из тетради профессора Сайко:
«…Многие считают, что время течет, словно вода в океане, уходит безвозвратно, навсегда. А что, если оно остается здесь, на Земле? Что, если время – это среда. Однородная фрактальная среда, состоящая из множества точек. Я пишу эти строки, ставлю точку. Спустя какой-то миг настоящее становится прошлым. Ускользающий миг настоящего времени, каков он? Он должен быть подобен такой же ускользающей величине. Я думаю, что наше настоящее сжимается в точку. Нульмерную точку, временной фрактал…»
– Подожди, – Славик поднял взгляд на отца. – Тогда их должно быть несчетное множество, таких точек. И где они должны находиться?
– Вокруг нас. Всё пространство заполнено ими. Каждая временная точка – это ушедшая в прошлое сжатая реальность. И она безмерна.
– Как это?
– Всё дело в масштабе. В том, что доступно нашему созерцанию и нашему ощущению. Ведь микробов мы тоже не видим, но у них там своя жизнь. Точно так же, возьми атомы – они недоступны нашим ощущениям. Точку можно измерить, только находясь в ней! – Глаза профессора горели от возбуждения, он почти кричал. – Почему никогда не удается с математической точностью вычислить длину окружности круглого предмета? Потому, что круглые формы таят бесконечность!
– Это так абстрактно, нужно иметь смелое воображение, – добродушно заявил Славик.
– Ну, знаешь, физики работают над своей теорией струн, хотя никто никогда не видел ни одной из них, да и вряд ли когда-нибудь увидит. И это не мешает им.
– Физики. Заметь, не географы. Ладно, ладно, если прошлое сжато в точки, как же с будущим?
– Да точно так же, только этим точкам еще предстоит раскрыться и сжаться. Будущее – настоящее – прошлое.
– Знаешь, отец, это сложно представить. Я уже не говорю о том, как попасть туда.
– Ага! Вот мы и подошли к вопросу перемещения во времени, – он замолчал, собираясь с мыслями. – Чтобы попасть в прошлое, наверное, нам самим надо стать величиной ускользающей, то есть сжаться вместе с уходящей действительностью. Стать частью одной такой точки.
– Почему же мы всегда остаемся в настоящем, не исчезаем с каждой точкой и к тому же стареем?
– Представь, что время – это здание. Мы же – не кирпичик здания, мы просто находимся в нем. У нас свой временной путь.
– Хорошо, пусть будет так. Ты говоришь, что есть способ переместиться во времени, но как?
Профессор достал печенье из ящика, откусил. Подошел к окну, задернул занавеску и провел по прозрачной ткани рукой. Затем уселся в кресло, закинув ноги на маленький столик, и так, с надкусанным печеньем в руке, начал:
– Я долго думал, как можно стать ускользающей величиной. Какого вида силы надо использовать. Ты говоришь, географ не может видеть дальше облаков. Я увидел…
Славик слушал его и листал тетрадь.
Из тетради профессора Сайко:
«…Серебристые облака тонки и прозрачны, как шелк, сквозь них хорошо просматриваются звезды. Я думаю – что может быть общего у точки и бесконечности? Взаимосвязь измерений – мысленные конструкции, низка масштабов. Странно, что пульс звезды похож на ритмы нашего сердца. Космос предлагает ответы. Бездонный Космос! Источник энергии, о которой мы почти ничего не знаем. Вот она, эта мощь, совсем рядом, за пределами земного пространства. Точка и бесконечность. Протяни руку и возьми, только ленивый не сделает это…»
– Космос и время? Не вижу связи, – Славик отложил тетрадь, потянулся за фужером. Сделал глоток, посмаковал. Ему было уютно сидеть вот так, вдвоем с отцом. Он уже и не помнил, когда они последний раз разговаривали по душам. Полгода, год назад?
– Помнишь, несколько лет назад в НИИСЕ запускали проект «Гриф 1»? Военным нужны были космозонды. Правительство профинансировало первые эксперименты и отказалось от дальнейших разработок. В результате проекта родилась технология «ОФТЭ».
– Я помню. Эксперименты с космической энергией, – кивнул Славик.
– Да. Некоторое время шестая лаборатория продолжала разработки в этом направлении, потом их прикрыли. Новый проект предупреждения землетрясений отвлек внимание на последующие несколько лет, а «ОФТЭ» отодвинули на задний план. Мне всегда была интересна эта тема, тем более что моя работа «Аккумуляция воздушных масс» затрагивала эту область. Я подумал, что серебристые облака вполне могли бы выполнить роль адсорбентов космической энергии. Возникающие при этом поля флуктуируют и…
– Может, что-то и происходит в тонкой пленке серебристых облаков, разделяющих землю и космос, но… машина времени!
– Ну же, сын, представь, что ты сумел принять эту энергию и направить в нужное русло, – Сайко сунул печенье в рот.
– Не представляю.
– Допусти.
– Положим, – со скрипом согласился Славик.
– На базе зонда я сконструировал фрактальный генератор, он преобразовывает космическую энергию в энергию выбивания.
– Фрактальный генератор? Энергия выбивания? – Славик повысил голос. – Я не знаю о чем ты, но я знаю, что энергия в таких масштабах может быть беспощадной и тогда дыхание космоса обжигает! Это котенок-тигр! Я помню, какие разрушения были при первых попытках передать солнечную энергию из космоса на Землю. А ты помнишь? Микроволновые лазерные лучи оказались не такими уж надежными. – Взгляд у Славика стал колючим, а движения – резкими. – Малейший сбой в системе управления, и они проходят мимо приемной станции. А что за этим стоит – разрушения, смерть.
– Я понял, о чем ты, но мой фрактальный генератор преобразовывает эту энергию, он меняет ее масштаб.
– Какой еще масштаб у энергии?
– Такой же, как и у всего нашего мира – число масштабов бесконечно. Наша Земля – точка во Вселенной. Микроб – точка для Земли. – Отец тоже повысил голос, вспыхнул. – Генератор использует квантовый эффект. В пленке серебристых облаков гравитоны возбуждаются, при этом изменяются и их свойства – возрастают кванты импульса и энергии. Дальше – обыкновенная игра в бейсбол. Условно, приемник-перчатка у тебя, на земле. Давай, поднимай руку! Я – зонд! Зонд посылает ударный импульс по силовой струне, от источника к приемнику, он направлен на перемещение во времени, тебе остается его принять. – Профессор достал из ящика теннисный мячик, размахнулся и с силой кинул. – Лови! – Мяч глухо ударил Славика в ладонь, откинув ее назад. Он с трудом удержал его. – Я о самом импульсе – удар космической энергии выбивает тебя из действительности в сжимающийся временной фрактал. При этом ты меняешь масштаб. И энергия тоже. Меняет! Свой! Чертов! Масштаб! Всё! Это и есть нужная нам энергия выбивания, позволяющая перейти на другой временной уровень.
– Пусть даже так, – Славик примирительно поднял мяч в руке, – но ты ведь останешься в сжатой точке, ты не попадешь в другое время. Ты останешься в том, с которым сжался. – Он положил мяч в карман.
– Точки легко контактируют друг с другом, нужно лишь задать направление движения. А это можно сделать мысленно, ведь наши мысли тоже движутся фрактально.
– И мысли?.. Тоже?.. Чушь! Несусветная чушь! Мысленно задать направление… О чем ты говоришь? Такие идеи общество, по-твоему, примет?
– Именно! Ведь множество есть многое, мыслимое как единое.
– Отец… – Славик был разочарован. – Я надеюсь, ты не собираешься сделать официальное заявление? Весь мир будет смеяться над тобой.
– Не будет!
– Я же смеюсь.
Профессор подошел к сыну, посмотрел ему в глаза долгим пристальным взглядом. Отвернулся. В один миг он как-то сгорбился, поник. Состарился – лоб прорезали глубокие морщины. Он почему-то вспомнил, как заблудился в лесу, давно, еще маленьким мальчиком. Вспомнил, как бежал в наступающих сумерках, и ему казалось, что вот, за тем деревцем, в череде напоминающих аллею стволов, вот-вот появится тропинка. Но ее там не было. Он бежал и бежал, теряя направление и намечая новое. Бежал и бежал. И если бы не блеск реки в просвете, потерялся бы, растворился в лесу.
– Ты не веришь… твое право. – Ему хотелось крикнуть: «Ты мой сын, и ты должен верить всему, что я говорю, потому что я твой отец! И своими идеями я не подведу тебя!» Но вместо этого он произнес: – Тогда хотя бы не мешай. Считай, этого разговора не было! – Профессор развернулся и ушел в свою комнату.
Славик остался один на один с недопитым шампанским. С раскрытой тетрадью в руке. Он и чувствовал себя одиноко. Сиротой. Но… лучше сказать правду отцу сейчас, чем позволить ему выставить себя на посмешище целому миру!
А может, он не прав?..
Славик слышал, как отец двигал ящики стола и не ложился до утра, меряя шагами тесный кабинет. А на следующий день улетел в Якутию.
Славик вздрогнул от шума вынырнувшей из арки стайки подростков. Звонкие голоса на минуту разорвали тишину, перекатились, стихли где-то на соседней улице. Он зашел в подъезд и поднялся на свой этаж. Уже вставив ключ в замочную скважину, понял, что в квартире кто-то есть – дверь не заперта. Отец?
Почему же не горит свет?
Сердце забилось быстрее, почуяв опасность, но было поздно – дверь распахнулась. Чьи-то цепкие пальцы схватили за лацкан пиджака и потянули в темный проем. Панической волной обжег страх, и Славик рванулся, извиваясь в отчаянном усилии. С размаху врезал кому-то и тут же согнулся от ответного удара. Вырвался и кинулся вниз по лестнице, перепрыгивая через целые пролеты. В тесном лабиринте подъезда топот преследователей казался громовым. Скорее на улицу! Скорее!
Он вырвался на освещенное пространство и юркнул в спасительную темноту арки. Вот и соседний двор. В голове пульсировала только одна мысль – сесть в машину и уехать. Где же машина, где? Дрожащими руками вытащил из кармана ключи, они выскользнули и упали на землю. Замер. Оглянулся – голоса преследователей, словно из пасти неведомого ночного чудища, вырывались из гулкого туннеля арки.
Наклонился и поднял ключи. Открыл непослушными пальцами дверцу. Скользнул на сиденье. Портфель положил рядом. Понял – денег не будет, сделка и не должна была состояться. Бандиты Гилберга вывернут его наизнанку. Вытряхнут из него всё, что он знает и не знает. Убьют, если будет надо.
Фары не включал, сквозной дорогой вывел машину на соседнюю улицу. Несколько кварталов гнал без оглядки, потом остановился.
Погони не было – сейчас удача была на его стороне.
И что теперь делать?
Что делать?!!
Идиот!
Какой же он идиот! Деньги его загипнотизировали. Деньги, деньги! Проклятые деньги! Надо спрятать бумаги отца. Сам заварил – сам и в ответе.
Откинулся на сиденье, закрыл глаза, задумался.
Потом достал мобильный и набрал номер Петрика:
– Владислав Григорьевич, когда вы отправляетесь в экспедицию? Уже в Москве? Во Внуково? Я к вам подъеду, нам нужно поговорить. Что? Да, да, это касается отца.
Он завел мотор и поехал в сторону аэропорта.
13
Каменный век
Следы тянулись вокруг селения. Зверь прошел вдоль ограды совсем недавно – так, по крайней мере, определил Леш. На траве ясно отпечаталось его двухметровое тело, очевидно, он лежал, высматривая добычу в просветы между кольями.
– Он там, где я. Тигр. Мой старый знакомый. Не простил мне своего поражения и теперь выжидает. – Леш внимательно осмотрелся вокруг, не сомневаясь в том, что схватка еще предстоит.
– Ты так спокойно об этом говоришь? – Сайко неуверенно оглянулся.
– Я не боюсь смерти!
Они подошли к проходу-дыре в заборе. Высоко над головой плыли тучи – жирные овцы. Солнце скрылось за самой крупной овцой, и лес уже не казался таким ярким и беззлобным. Широкая полоса между селением и лесом защищала от внезапного нападения хищника, но не гасила напряжения – земля поросла густой, но низкой травой, пересыпанной громадными цветами-патефонами всевозможных оттенков. Кое-где возвышались одинокие деревья и кусты.
На ветвях разлапистой ели сидели шесть крупных птиц. Что они там клевали, не было видно. Одна из них сорвалась с ветки и закружила над людьми, пронзительно крича. Профессор вздрогнул. Надо бы поостеречься.
Щербатый парень шагал сзади. У него было гибкое, как у ящерицы тело, и он то исчезал, то появлялся снова. Айгу-лимби-шии, так он назвался, и Наджей перевел дословно – «бегущий среди деревьев». Да, он и впрямь был таким, «бегущим среди деревьев».
Профессор улыбнулся парню, и тот кивнул в ответ. Сайко подумал, что был слабее в таком возрасте. Слабее физически, слабее духом. Глядя на шрамы, что въелись в кожу Айгу блестящими змейками, он представил, что пережил, открыл, совершил этот мужественный молодой человек доисторической эпохи. С кем вступал в схватку, чему научился. Его жизнь была недоступной и непонятной взгляду из будущего, она казалась яркой и неторопливой, возбуждающей и отталкивающей одновременно.
Леш оттянул гибкую перекладину частокола, пригнувшись, скользнул под нею, юркий, ловкий. Профессор тяжело протиснулся вслед. За забором ему стало спокойнее.
– Тысяча лет – длинный период, – продолжил Наджей прерванный разговор. – А пять тысяч лет – целая эпоха. Тем, кто выжил, пришлось нелегко – знания утеряны, утерян привычный порядок вещей. Где брать одежду, если исчезли фабрики, где брать металлы, если исчезли горнодобывающие комплексы? Под рукой только камни и полумертвая после коллапса природа. Горстка людей, раскиданная по планете, не могла всё восстановить. Те, кто родились позже, уже не имели необходимых знаний. Они еще знакомились с навыками письма, математики и других наук, но постепенно формулы забывались – некому было вспоминать, не на чем было писать, нечего было решать. Человек был занят только добыванием пищи – он просто хотел жить. Последующие поколения уже были далеки от науки. Нет, я не хочу сказать, что человек забыл всё! Взять хотя бы математику. Леш и его сородичи прекрасно обходятся без точных математических расчетов, но посмотри вокруг – математика помогает им совладать с миром, она проникла в самую суть их жизни. Пойдем, я покажу тебе влияние погибшей цивилизации, и ты убедишься, что знания ушли в глубь человека, спрятаны на генетическом уровне. И сейчас, в каменном веке, человек пользуется ими интуитивно, подсознательно.
Профессор и Наджей прошли в глубь поселения. Леш и Айгу неслышно ступали сзади. Глядя, как они оживленно жестикулируют, профессор подумал, что смог бы попробовать с ними поговорить на языке жестов.
– Смотри, как построены их жилища – здесь налицо признаки архитектуры. – Наджей остановился.
– Кости и камни, они составляют каркас, перемешаны между собой.
– Да нет же, смотри: жилище выстроено в форме удлиненного овала – элемент геометрии, так? Теперь, посмотри, как оно ориентировано – с запада на восток. Вот тебе география, так?
Он обошел строение, ведя рукой по стене.
– Основной материал – это кости крупных животных, но посмотри, как они уложены! У внешней обкладки есть характер! Нижние ряды выложены челюстями, вставленными одна в одну. В них, как в основание, вставлены трубчатые кости – это каркас. И по нему, переплетаясь, в определенном порядке наложены: лопатка – лопатка – тазовая. Снова повторяется: лопатка – лопатка – тазовая. Порядок – основа математики! Кости уложены справа налево, против часовой стрелки, так, что каждая последующая кость перекрывает предыдущую.
– Пожалуй, просматривается какой-то узор.
– Да не «какой-то», а здесь ясно выражены симметрия и ритмика.
– Согласен, – Сайко постучал по кладке. – Посмотри, как обработаны кости, они изогнуты в виде дуг, а это значит, что их размягчали в кислом растворе. Вот нам и химия.
– Здесь есть отверстия для крепления, целая система стягивания жилища – ремни с утяжелителями перекинуты поверх кровли. Физика.
Профессор кивнул:
– Хорошо, это доказывает, что человек произошел не от обезьяны и не слез с дерева. Получается, что люди – самые древние жители планеты.
– На каком-то этапе развития мы скидываем себя вниз, на самую нижнюю ступень, и опять продолжаем карабкаться вверх, к вершинам знания.
– Теперь понятно, почему в истории Земли есть периоды, когда происходило массовое вымирание. Человек вмешивался в ход времени и нарушал пространственно-временной баланс планеты. Но таких периодов было несколько, значит, и цивилизаций на Земле было несколько?
Наджей задумался. Сайко ждал.
– Не знаю. Конечно, были загадки, которые не давали покоя нашим ученым, линии Хакса, например.
– Расскажи.
Они уселись на землю, и Наджей стал говорить тихим голосом, словно рассказывал очень личное:
– В одной из пещер мы нашли камень, валун. Камень как камень, природного происхождения, датировали доисторической эпохой. На нем были линии, глубокие борозды. Ровные, гладкие. Если их нанес древний человек, тогда в чем их смысл? Может, причудливый рисунок нанесла сама природа.
Он взял прутик и нарисовал на земле несколько линий.
– Вот, что-то вроде этого. Были и еще неразгаданные тайны – знаки, странные сооружения. Наверное, у каждой цивилизации есть свои загадки.
– Ты думаешь, временные коллапсы были еще?
Они замолчали.
– Что нужно человеку? Время, пространство, Вселенная?
– Всё нужно… Иначе мы бы остались на уровне обезьян.
– Кому нужно всё, тот остается без ничего. Поэтому ты и застрял здесь. Это теперь твое время, Наджей.
– Мне не к чему привязаться. Чтобы переместиться в другое, любое другое время твоей цивилизации, мне нужна база. Понимаешь? Нужно к чему-то привязаться. А у меня нет точки привязки, я здесь чужой. Нет ничего, что было бы связано со мной.
Профессор запрокинул голову и долго смотрел в небо. Думал о чем-то своем. Потом вдруг тихо проговорил:
– С возвратом и у меня не всё так просто. Прибор частично сломан, мне не открыть точку возврата. Без этого я не смогу привязаться к своей действительности. С той стороны нет приемника.
– Ты шутишь? Нет приемника… Ты серьезно? Зачем же ты делал прокол?
14
Наше время…
Аэропорт Внуково кипел, аэропорт жил особой, самолетной жизнью – мелькали за окнами серебристые крылья, рисовали человеческие мечты мелом на доске неба.
Группа прилетела в Москву утренним рейсом из Киева. Петрику надо было задержаться в Москве на сутки, заскочить в Министерство. Он решил не менять намеченный график и отправить группу по расписанию, а сам будет догонять всех как можно быстрее. «Я делаю всё, что могу! – кричал он кому-то в мобильный. – Отправлю группу и сразу к вам. Что?.. Не могу, голова бэз розуму, що лихтарня бэз свичкы! Я должен сам проконтролировать».
До начала регистрации оставалось время, и Петрик отдавал последние распоряжения.
– …лично отвечаешь, ты всё поняла? – Он, как всегда, был невероятно терпим и так же требователен.
– Владислав Григорьевич, я всё поняла. Прибудем на место, разобьем лагерь, всё сделаем быстро и аккуратно. – Ксения заметно волновалась. – Я вас не подведу.
– И не расслабляйтесь, я буду на месте всего на сутки позже. Грэць бы их забрав, ци обставыны!
Оборудование отправили накануне, спецрейсом из Киева. Гора же рюкзаков, нафаршированная всем-всем, что может пригодиться в походе городскому человеку, лежала ярким пятном в тесном мирке зала ожидания. И кто-то пошутил, проходя мимо:
– Древний путешественник, попадавший в неведомые земли, не имел и сотой доли того, что находится сейчас в ваших рюкзаках!
– А мы не древние, мы суперсовременные, суперуниверсальные и супермобильные, – хохотнул Ник.
Петрик еще раз пробежался по записям в блокноте.
«Всё, – подумал он, – если что и забыли…»
Запищал телефон.
– Да. Славик, ты где? Я в аэропорту… Хорошо. Поторопись.
Он сбросил вызов с тревожным ощущением – может, ощущением неизбежности надвигающихся событий? Он и сам не знал.
Сделав последние распоряжения, он направился к справочному табло с расписанием. Напротив их рейса бежала строка: «Начало регистрации на рейс… задерживается на два часа».
– Ну вот, похоже, нам еще долго здесь сидеть, – вздохнул устало.
Подошел Денис.
– Ого! Два часа куковать… Может, сыграем в шахматы, Владислав Григорьевич? – Он протянул Петрику электронный планшет.
Петрик огляделся – Ксения побежала выпить чашечку кофе. Через плечо у нее висел ящик с красками, на спине болталась большая папка. Все участники экспедиции уже собрались и теперь разбредались кто куда.
– Что ж, с удовольствием, – потер руки профессор, – между прочим, перед тобой КМС.
– Да? Тем интереснее.
Они уселись на скамейке у касс, Денис включил экран и сделал первый ход.
– е4… Я люблю играть – красота логики, борьба умов. Собственно, вся наша жизнь – одна партия.
– е5… А мы, по-твоему, фигуры?
– Да нет, мы одна из возможных комбинаций… конь f3.
– То есть алгоритм?.. конь f6.
– Да, наши поступки реализуют некую последовательность, можно сказать – алгоритм.
– Ага. Ты считаешь, что всё предопределено. Напрасно. У нас всегда есть выбор, мы свободны в своих поступках.
– Иллюзия внешней стороны… Может, русскую партию? Это продолжение еще Стейниц считал сильнейшим – вот так, на d4.
– Защиту Петрова? Я не против! Конем забираю пешку.
– Интересно… тогда слон d3.
– Защищаюсь d5.
У профессора зазвонил мобильный.
– Алло… да… как это сбой? Федотов, вы мне третий раз звоните и несете какую-то чушь. Неужели так тяжело сделать экспертизу? Ну, как мне на вас воздействовать? Если дело в аппаратуре, так наладьте ее или выкиньте к чертовой матери! Чем вы там занимаетесь? Знаний не хватает? Опыта не хватает? Так давайте разбираться, кому конкретно не хватает… всё на тяп-ляп… Ладно, что выдает аппарат?.. Ерунда какая… Давайте по новой запускайте. Федотов! Всё! – Он сунул мобильный в карман. – Хай йому грэць! Не могут определить возраст… Руки нужно оторвать, работнички…
– Конем забираю пешку.
– Слон на d6.
– Рокировка…
– Пожалуй, тоже.
Денис оценил позицию:
– Вы надеетесь на победу?.. с4.
– с6… конечно. А ты что делаешь, подрываешь центр? Не выйдет!
– Вы проиграете однозначно. И не потому, что кто-то из нас играет сильнее, а кто-то слабее. Всё дело в отношении к игре.
– Это интеллектуальное соперничество, побеждает сильнейший.
– Я отношусь к игре иначе. Это творчество. Делая ход, вы создаете реальность игры, ведь у шахмат свое пространство… я ферзём, тут мат в три хода… так вот, рассмотрим топологию шахмат. Каждая односвязная трехмерная поверхность взаимно-однозначна трехмерной сфере. Обратите внимание на то, что трехмерная поверхность может размещаться в пространстве, размерность которого как минимум четыре.
– Ты можешь говорить нормальным языком? Человеческим.
– Так я и говорю – вы и рассматривайте игру как закрытый абстрактный узел, погруженный в наше четырехмерное пространство.
– Ну, мы-то с тобой играем в одном пространстве, вот столик, вот шахматы… меняю ладью… погоди, – он сосредоточился на игре, – я могу разменять коня и сыграть b5, оттеснить защиту, вернуться на d4 и отступить… с идеей использовать коня на королевском фланге. Нет! Матом тут и не пахнет!.. А пространство шахмат… мы в равных условиях.
– Насчет условий – хоть мы и находимся в одной и той же точке пространства, в одном временном отрезке, мы начали игру в разных реальностях. Атакую!
– Отступаю. Это как же – в разных реальностях?
– Ваша реальность – это аэропорт, всё, что вокруг происходит; вон та девочка с бантиком, песик возле автомата. Моя – в пространстве шахмат. Тут важно понимание внешнего и внутреннего пространства. Шах!
– Погоди-ка… уступаю слона (а а, надо было разменяться!)… Если уж говорить о пространстве, допущениях… как ты считаешь, мы встретим с человека?
– Нет. С обычной логикой, там, где вы хотите его искать, – нет.
Петрик удивленно посмотрел на парня.
– А как же его искать? Теоретически.
– Не там, где он должен бы находиться по вашим предположениям. Слишком предсказуемо. Он же не простой человек, он икс-человек. Значит, и рассматривайте его как некий случай в стабильности. Да-да, как ни парадоксально, строгие законы могут продуцировать случайности! Я на вашем месте изменил бы логические линии поиска. Давайте поразмышляем, ну, скажем, с точки зрения математики.
Денис отвлекся от игры, откинулся в кресле. Достал из кармана ручку, откуда-то выдрал лист бумаги.
– Какова топология пространства икс-человека? Пофантазируйте! Представьте бесконечно тонкую, гибкую и растяжимую нить-реальность, концы которой уходят в бесконечность – назад в прошлое и вперед в будущее. – Он провел на чистом листе линию. – Завяжите на ней узел – геодезическое пространство икс-человека. Кстати, оно может быть любым по форме, раз уж мы говорим о случайности; оно может быть не только классическим двух– или трехмерным, а и пятимерным, десятимерным, да хоть иметь миллион измерений, – и он нарисовал петлю неправильной формы, затем прошелся по ее контуру мелкими штрихами. – Где же привязка х пространства к реальности? Всё, что нам требуется, – это универсальная система координат, рисуем х, у, z от точки на прямой. И общая единица измерений. Ну, тут дело в масштабе. Абстрактно. Но не стоит привязывать х пространство к конкретной точке! – Он зачеркнул точку отсчета. – Ведь вы можете переместить узел вдоль всей нити, вместе со всеми осями координат, и он останется узлом в любой из ее точек. Видите, он не так прост, ваш с человек. Он может быть, где угодно.
– Узел, топология пространства, привязка, как-то бумажно всё, сухая теория. Ну а пока я привязался к местам, где сделаны снимки – сугубо материальный подход. Но взгляд, конечно, интересный… h8.
– Думаете, не пробью позицию? Шах!
– Встречаю выпад. Если я жертвую ферзя… рискованно, – Петрик потер переносицу. – Если на d7, это только послужит мотивом для жертвоприношений… что выглядит весьма опасно… здесь можно в два хода мат… Попробую ладьей.
– Шах и мат!
– Подожди! Подожди.
– Да? – Денис потянулся, сцепив руки за головой.
– Ладно, в этот раз заговорил. Матч-реванш?
– Нет-нет, не сейчас. Пойду, кофе выпью.
Денис сунул планшет под руку и направился в сторону кафетерия. Профессор окликнул:
– И какой же у тебя разряд, можно поинтересоваться?
Парень обернулся:
– У меня нет разряда, я не играю в шахматы, я их изучаю, – и направился дальше, маленький, щупленький. И Петрику показалось, что он даже идет как-то странно, рывками, словно перемещается в своем абстрактном топологическом узле по их общему пространству зала ожидания. Он усмехнулся своим мыслям, пробормотал:
– Надо же – изучаю! Интересный парень. Ксения права – необычный взгляд на вещи… – Он смотрел парню вслед. – Не там ищем! Нет, это спорный вопрос! А про шахматы он интересно сказал – творчество, красота логики… Свежий ветер! Свежий. Может, стоит довести это ощущение до логического конца? Разработать какую-то совершенно безумную концепт-идею поиска?
15
Ксения сидела за столиком и хохотала. Великолепный Ник сыпал анекдотами – про ежиков, про Вовочку, в общем, пристойными. Чашечку с кофе девушка поставила на столик, а эклер держала в руке, собираясь откусить, – не получалось. Только подносила ко рту, как накатывал новый приступ смеха.
– По-до-жди-и, дай передохнуть, – с трудом выговорила наконец. Она наклонилась над столом и откусила-таки пирожное.
– Ладно, ешь.
Ящик с красками упал на пол, и Ник спросил:
– Рисовать будешь? А что – горы? Лес? Я видел на выставке в холле Института твою картину с бабочками. Красиво.
– Люблю рисовать. С детства. Жаль, времени не всегда хватает, но надеюсь выкроить немножко в поездке. А рисовать что буду? – Она откусила еще кусочек. – Не знаю, что увижу. И необычными цветами. Знаешь, хочу схватить истину. Если это будет гора – значит, напишу ее душу, вот как почувствую, красную, синюю, фиолетовую. А может, серую. Или нарисую облака. Вот скажи, почему все рисуют облака белыми, пушистыми? Они же набиты нашими мечтами! Я хочу вывернуть облако наизнанку и написать всё, что увижу. Представляешь, облако наизнанку? Небо наизнанку, горы наизнанку?
– Из косого надреза неба могут глядеть только звезды. Послушай, Ксеня, – Ник взял девушку за руку. Перебирал пальчики. – Кто я для тебя?
Девушка улыбнулась.
– Друг.
– Ты же знаешь, я влюблен в тебя с тех пор, как увидел. Я мог бы быть больше, чем другом.
К столику подошел Денис, и девушка, незаметно выдернув руку, стала сосредоточенно доедать эклер.
– Кофе пьете? А где вы эклеры нашли?
– Математик явился, – пробурчал Ник.
– Садись, Дэн. Сейчас я схожу за пирожными, тебе брать? Да? Значит, три, – и Ксения направилась к стойке.
Николай развернулся к Денису.
– Сущность математики состоит в ее свободе. Иди, гуляй.
Денис наклонился, поднял ящик с красками.
– Я поборюсь. – Он достал из папки лист бумаги, положил его на крышку, порылся по карманам и нашел огрызок карандаша. Подошла Ксения.
– Ты рисуешь? Не знала, – она поставила на столик тарелочку с пирожными и уселась напротив.
Денис внимательно посмотрел на девушку. Приподнял на уровень глаз карандаш, примериваясь к масштабу, точным движением начал набрасывать контур лица.
– Я в карандаше. – Засмеялась. – Не люблю, когда меня рисуют. Боюсь.
– Не бойся… А меня ты бы как нарисовала? – спросил Денис, работая над рисунком.
– Тебя? Мастихином. Да, так было бы проще передать характер. Ну а Ника?
– Николо… Николо… – Денис взглянул оценивающе. – Наш великолепный Ник – человек полутонов. Маленькой мягкой кистью, пользуясь только жженой умброй.
– Это что-то страшное? – рассмеялся Ник.
– Да, это очень-очень страшно!
Компания развеселилась, но их громкий смех растворялся в водовороте суеты-толкотни аэропорта. Две немолодые женщины, толкая перед собой тележку, остановились рядом со столиком, наблюдали, как Денис рисует. Строгие, молчаливые. Затем потолкали тележку дальше, ухватившись за новую тему: «Демократия… теперь всё дозволено… помнишь, мы в семидесятом, в стройотряде…»
Где-то кричали дети, диспетчер искала затерявшегося пассажира, монотонно повторяя его горькую фамилию – Перцев, лаяла болонка в нелепой юбчонке с оборочками, но троица ничего этого не слышала, летя на крыльях своего личного топологического пространства.
– Готово! – Денис протянул Ксене рисунок.
Она осторожно взяла его, боясь заглянуть. А вдруг там «вся правда жизни?» Рисунок получился очень выразительным, по принципу «остановись, мгновенье».
Денис-художник не стал уделять много внимания деталям, подчеркнув лишь самое важное – женственность губ, экспрессию длинных непослушных волос, лукавинку во взгляде.
Ксения, чуть смущенно, долго разглядывала свой портрет и сомневалась, хорошо ли получилась. Потом решила, что хорошо.
– О, Дэн! У тебя талант. Спасибо за такой подарок. Можно было, конечно, и приукрасить, но истинный художник никогда этого не делает. Он только подчеркивает достоинства, – она с улыбкой протянула рисунок Денису. – Подпиши мне, пожалуйста, что-нибудь на память.
Он взял лист, немного подумал и размашисто написал несколько слов. Ник даже привстал, чтобы разобрать надпись, и Денис усмехнулся:
– Я написал «самой лучшей девушке на свете».
– Ладно… один – ноль, – пробормотал Николай.
Ксения положила рисунок в папку, думая про себя: «Два признания в день, это чересчур. Безумие». И хоть душа ее пела, в сердце билась растерянность – не так просто сделать правильный выбор.
Она встала из-за стола:
– Ну что, пойдем? Уже регистрация должна начаться.
А сама всё медлила, так хотелось продлить эти минуты. Но время неумолимо тянуло вперед, и они зашагали по залу, вливаясь в разноцветно-бегущий поток пассажиров.
16
Славик подъехал к аэропорту спустя час после звонка. Он сделал круг вокруг площади, высматривая свободное место, и, не найдя его, подрулил к стоянке, что находилась сбоку. Получив квитанцию, направился к главному входу. Портфель нес под мышкой, крепко прижимая, потом представил себя со стороны и взял его в руку. Зайдя в зал, набрал профессора Петрика:
– Владислав Григорьевич, я уже в аэропорту, только что зашел с главного входа, вы где? Помашите рукой!.. Вижу, вижу руку. Да-да, я вас увидел…
В оживленном открытом месте Славик расслабился – здесь легко можно было затеряться. Опасность схлынула, и ему стало казаться, что он всё сильно преувеличивает в своем воображении. Да, пришли к нему двое. Да, стукнули, так он же первый и полез в драку. Конечно, в квартиру проникли незаконно. Перерыли наверняка весь кабинет. Кстати, ведь это могли быть обыкновенные домушники. Может, Гилберг и не имеет к этому никакого отношения?
Славик протиснулся между двумя матронами с баулами потолще их самих, ухватил краем уха обрывок фразы: «…в Египте отели… всё включено… на пирамиды не поедем… перевернулся с туристами».
На мгновение между чьих-то плеч мелькнул человек, так похожий на отца. Славик даже остановился. Нет, ошибся. Мужчина был постарше, и… конечно, не отец.
Минуту спустя Петрик уже тиснул ему руку и знакомил с участниками экспедиции:
– Николай Варанов, мой самый любимый аспирант – владеет всем арсеналом методов и технических средств современной биологии.
– Можно называть меня Ник, – парень протянул руку, улыбнувшись такой характеристике. Он хорошо знал – у директора все аспиранты были любимыми.
– Ксения, мой помощник в Институте и здесь, в экспедиции. Ответит на любые вопросы.
– Вы верите в то, что найдете с человека? – Слава сделал вид, что берет интервью.
– Отвечаю. Время первооткрывателей давно прошло, и в нашем скучном мире
Не прочтешь и на столбцах газет,
Что безвестный, ныне славный, кто-то,
Как Колумб, увидел Новый Свет…
…однако подождите, мы – увидим!
– Верю, верю, – Славик пожал ей руку. – Стихи Брюсова?
– Неплохо, – Ксения одобряюще кивнула.
Еще бы, неплохо! Славик любил стихи Валерия Брюсова. Когда-то отец обмолвился, перебирая на полке книги, что вот этот потрепанный томик – любимая книга его матери. «Я подарил ее твоей маме на день рождения». Славик запомнил. Ему было тогда… Сколько же? Лет десять, не больше.
– Лариса Кваппер, доцент кафедры геолого-минералогических наук, член-корреспондент Академии наук. Не смотрите, что она маленькая, хрупкая. У нее есть стержень. Да, в спешке чуть не забыл, вы обязательно в нее влюбитесь.
Славик подумал, что влюбиться в любую из представленных девушек ему будет легко. Вряд ли понравится он. Сухарь.
– Это Денис Лобачев, студент пятого курса, географ. Пытается привнести в географию элементы математики! Удачно маскируется – на самом деле это не один человек, а сотня, они все столпились вокруг него и сделались невидимыми, чтобы не смущать народ.
– Что-что?
– Абстрактно. Мыслит не так, видит не так, ест не так, в общем, представитель той новой породы молодежи, что мыслит абстрактно. Ну, пообщаетесь, сам поймешь.
Денис засмеялся:
– Теперь даже руку пожать мне будет не просто – надо как-то так пожать, чтобы абстрактно было. В общем, считай, что уже пожал. Теоретически.
– Это Семенов Ваня, наш компьютерный гений, фанат-«экспериментатор». Ест, спит с лэптопом. И глядя на него, в это легко поверить.
Компания оживилась – так точно охарактеризовал парня директор. А парень был колоритный – не очень чистые волнистые волосы на лобастой голове, мешок-куртка, выглядывающий из кармана круассан. Шнурки в горошек. И лэптоп под мышкой.
– Не пугайся, иногда он выхватывает из-за торчащего уха карандаш и быстро царапает что-то в засаленном блокноте. Набросает несколько слов, обхватит голову руками и впадет в задумчивость. Это он так мыслит. Наверное, именно так рождаются идеи.
– Так, может, это и есть с человек? – пробасил Славик, и группа развеселилась еще больше.
– Не признается пока, но, в случае чего, именно его и представим широкой прессе. И, наконец, Цаплиенко Константин, отвечает за снаряжение и безопасность. Костя попал в группу в последний момент, можно сказать, выручил нас, заменил нашего охранника-экспедитора. Но Костя опытный проводник, прошел не один маршрут, и я уверен, нам крупно повезло с ним.
– Зови меня Кость.
Они обменялись рукопожатиями.
Кость был одет со знанием дела, словно бывалый путешественник – куртка со множеством карманов, из одного выглядывала цепочка (часы или компас?). Плотные брюки защитного цвета заправлены в армейские ботинки. На поясе висела фляга. Напрашивались сюда же нож, патронташ и ружье, и, может, он и взял бы их с собой, так пришлось бы идти пешком – с таким добром в самолет не пустят.
Кость тем временем думал: «Вот это да! Сайко-младший собственной персоной. Посмотрим, что ему надо. Борис Сергеич удивится. Кстати, могли бы и предупредить. В любом случае, двойное попадание. Что же у них там произошло?»
Он вспомнил, как несколько дней назад удалось пролезть в экспедицию, чтобы быть рядом с профессором Петриком. На всякий случай, понаблюдать. Глубоко в душе, скрывая от самого себя, он знал, что не только в этом причина. Настоящая причина крылась в другом – ему хотелось окунуться в мир романтики, хорошо знакомый со школьной, а позднее и со студенческой скамьи. Окунуться в мир костров, котелков, палаток и звезд, мир поцелуев (как же в походе без них?), в мир с мохнатыми полями болот и парящими по утрам реками. В мир опасностей и приключений, в котором на обычный мальчишеский вопрос «почему?» природа предлагает такой неожиданный ответ, что теряешься в собственных суждениях, знаниях, во времени и в пространстве.
Косте было немного жаль, что пришлось покривить душой и подсыпать такому славному парню, как Леха (а именно он, его сменщик, должен был идти в поход), какой-то ерунды в чай. Сам же вызвал скорую помощь, зная, что с болями в животе и рвотой того непременно отвезут в инфекционную больницу, запрячут в бокс «до выяснения» и не выпустят ни под каким предлогом, пока не придут анализы. Сам знает, проходил и это. Зато теперь он тут.
– Я сейчас. – Он достал мобильный, отошел к окну и набрал Бориса Сергеича. – Алло, Сайко-младший едет с нами.
– Откуда ты знаешь?
– Он рядом со мной, в аэропорту.
– Красавец. Мы его упустили.
– Что? Вы шутите, что значит «упустили»? Вы следили за ним, а не я.
– Послушай, Кость. У него в квартире всё перерыто. Кто-то еще интересуется нашим вопросом, мы видели двух качков. Парень выскочил из квартиры, как ошпаренный, следом – двое. Похоже, его прижали. Мы не успели отреагировать, был один Макс, без руля. Будь начеку, за ним охотятся. Посмотри, нет ли у него с собой какой-нибудь папки или, скажем, портфеля?
– Портфель? Да, портфель с ним.
– Вот и славненько. Нужно украсть бумаги.
Кость посмотрел по сторонам.
– …что? Но мы так не договаривались, – он снизил голос, – я не буду красть бумаги. Воровать я не буду.
– Не кипятись, я неправильно выразился. Нужно подменить их, как бы это еще помягче…
– …подменить? И как я это сделаю? Да, хочу знать! Но не так, это не по плану.
Кость долго слушал, что ему говорил Борис Сергеич, потом ответил коротко: «Если получится, тогда оставлю в камере хранения. Я перезвоню».
Когда он вернулся, все уже разбрелись – рейс задерживался. Он увидел, что Славик и профессор уединились и о чем-то оживленно беседуют. Что ж, время есть, нужно придумать какой-нибудь план.
17
Профессор Петрик смотрел на Славика и удивлялся, как быстро идет время. Сын единственного друга вырос у него на глазах. Еще вчера он считал его мальчишкой, а теперь перед ним сидел не мальчик, но муж.
– По твоим словам, Матвей нашел способ переместиться во времени, и сам сделал пробный прокол, никому не сказав ни слова? И ты знал об этом.
– Да. – Славик заерзал на стуле. – Вначале я не был уверен и смолчал, а потом стало уже поздно что-то заявлять или предпринимать. Я не поверил отцу, когда он попытался мне рассказать об открытии. Мы повздорили. Я наговорил всякого, высмеял. В общем, вел себя, как… В итоге он просил не мешать. – Вид у парня был жалкий. – Я приехал сюда потому, что мне нужна ваша помощь.
Петрику вдруг стало жаль парня, и он обнял его за плечи.
– Слава, я знаю, что он сделал это. Извини, выходит, я тоже перед тобой виноват, – он ободряюще улыбнулся. – Он оставил шифрованное послание в своем еженедельнике, лично для меня. Прости, что не сказал сразу – вокруг тебя было столько людей в эти дни. Ты мог нечаянно проговориться. Так, значит, в этом портфеле находится «бомба замедленного действия»? – Петрик посмотрел на портфель, который Славик держал на коленях.
– Что-что? Бомба? – не сразу понял парень.
– Расчеты, чертежи, описание перехода?
Славик глубоко вдохнул перед тем, как сознаться в главном.
– И это еще не всё. Я пытался их продать, – он сглотнул с таким трудом, словно протолкнул в себя горячий каштан.
– …
– И теперь за мной гонятся бандиты.
– Потрясающе! – Профессор вскочил. – Невероятно! Решил заработать? Иногда ты бываешь настоящим идиотом! Славик, ты… Дай дурнэви макогона, то вин и викна побье! – задохнулся от возмущения. – Это ж надо додуматься. Это ж надо…
Теперь он всматривался в людей, проходящих мимо. Каждый мужчина в возрасте от восемнадцати до семидесяти казался ему потенциальным бандитом. Они все были странными – непроницаемыми, скрытными, болтающимися без причины. Чувство подозрительности вызвало внутренний нервный смешок – вероятно, такие же чувства испытывает к пассажирам и охрана аэропорта.
«Словно муравьи, толкущиеся в муравейнике, тысячи муравьев в водовороте аэропорта. Здесь легко затеряться, – думал Петрик, – но и бандиты могут оставаться невидимыми для нас».
Славик словно угадал его мысли.
– Я ушел через соседний двор, они потеряли меня. Всю дорогу до аэропорта я следил – хвоста не было. Но это не означает, что я в безопасности. – Он заговорил быстро, заикаясь и комкая слова: – Д дядя Влад, разрешите мне поехать с вами. Вместо отца. У вас ведь есть лишнее место? Мне надо скрыться… подальше. Если я останусь, Гилберг найдет меня очень быстро, с его-то возможностями. Ему нужны бумаги отца, и я не знаю, на что он еще способен… я не думал… что он не захочет платить.
– С какой стати он будет платить? Ох, далэко куцому до зайця! Такие люди, как он, не платят. А ты что думал? Что у него миллионы и он с тобой поделится? – Он снизил голос до шепота. – Гилберг не человек. Это тень. Жаль, что ты оказался так наивен. Дурний, як фасоля!
И Петрик вдруг понял, что вот они, надвинулись, нагрянули события, которых он ждал в глубине души. Они уже захлестнули его и понесли.
Нужно принимать правильное решение. Обозначить главное. Главное.
Так что же делать? Какое решение окажется впоследствии правильным?
Он сел и задумался.
Внезапно диспетчер объявил:
– Петрик Владислав Григорьевич, вас ожидает телефонный вызов на линии, в справочной кабине № 36, повторяю…
Петрик поднялся.
– Не волнуйся, мы что-нибудь придумаем. Сиди здесь, я сейчас вернусь. – Он посмотрел по сторонам. – Где эта «бисова» справочная кабина № 36?
Почему-то подумалось, что их должно быть как минимум еще тридцать пять.
Пару минут спустя к Славику подошел Кость. Он тер виски и держался за сердце. Тяжело опустился на кресло рядом, его голос дрожал:
– Что-то мне нехорошо.
– Что случилось? Сердце?
– Сейчас пройдет, такое со мной бывает, низкое давление. Сам, как бычок, а давление низкое. Нужно кофе выпить, и всё пройдет. Двойной, а лучше тройной эспрессо. Сейчас отпустит, и пойду за кофе. Я справлюсь.
– Может, врача найти? Здесь же есть медпункт.
Кость полез по карманам, нашел таблетки.
– Фу-у, как душно… у тебя запить нечем?
– Нет, сейчас я воды принесу, в кафетерии продают, – он подхватился, – я сейчас! И эспрессо, да?
Кость смотрел Славику в спину, а рука уже тянулась за портфелем, который стоял на соседнем сиденье. Лоб покрылся испариной – он не вор. Да, приходилось в жизни изворачиваться, где-то хитрить, обходить закон. Но… он не вор. Знать бы, много ли записей… Можно ксерокс найти или отснять всё на мобильный. Где-то обязательно должен быть ксерокс, это Внуково, а не провинциальная полоса в поле.
Он вытянул из портфеля какую-то папку, заглянул – вроде оно, формулы, чертежи. Вынул из папки бумаги и положил вместо них рекламный журнал, валявшийся на соседней стойке. Защелкнул портфель, бумаги сунул под пиджак и откинулся на жесткий пластик сиденья, весь покрывшись испариной.
– А что вы прячете?
Сердце подпрыгнуло до подбородка. Рядом стоял мальчик лет шести (боже, откуда он взялся?!). В руке мальчуган крепко сжимал ленточку, к ней было привязано ярко-желтое солнце-шарик.
Кость оглянулся – поблизости никого больше не было.
– Топай, давай.
Мальчик не уходил.
– А зачем ты прячешь, если это не твой портфель?
– Это мой портфель. Слушай, малыш, – начал вкрадчивым голосом Кость, – тебя как зовут? Правильно, с чужими дядями разговаривать нельзя. Беги к своим родителям, они, наверное, уже ищут тебя.
Мальчик стоял. Не уходил.
– Нет, это не твой портфель? Тот дядя ушел, а ты взял чужое. Чужое нельзя брать. Ты – вор!
– Слышишь, Шерлок Холмс, не ты, а вы, надо быть вежливым. Тебя этому что, не учили? Ай-яй-яй! Какой невоспитанный мальчик! Беги, давай. – Кость достал из кармана ручку, приподнялся и ткнул острым концом в шарик.
Тот лопнул громко, с присвистом, словно струна на скрипке. Мальчуган развернулся и с ревом убежал.
Через минуту подошел Славик, он привел медсестру из службы аэропорта, она как раз сидела в кафе. Протянул стакан воды.
– Сейчас, сейчас.
– Вам нехорошо? – Женщина взяла руку, начала измерять пульс. – Сердцебиение учащенное. Да вы весь мокрый! Пройдете в медпункт?
– Нет-нет, спасибо, мне уже легче, я посижу. Если будет хуже – подойду.
– Медпункт в соседнем зале.
– Да-да, спасибо. Лучше я выйду на свежий воздух. Такое со мной бывает, давление внезапно падает. Не дает мне жить, – вымученно улыбнулся.
Женщина показала, где находится медпункт, и отошла.
– А а а, э то-о он, а а а!
На горизонте появился мальчишка. Он тянул за собой отца.
– Это-о о он, он шарик ло-опну-ул… – Малыш размазывал слезы по щекам, перемешивая их с соплями.
– Молодой человек, как вам не стыдно! – Отец возмущенно продемонстрировал лохмотья бывшего чуда, они болтались на поникшей ленточке, зажатой в мощный кулак. Впрочем, он именно кулак и показывал. Его губы тряслись от негодования, щеки пылали в благородном гневе – такой за своего ребенка глаза выцарапает. – Зачем вы ребенка обижаете?
– Да не трогал я шарик, вы что, издеваетесь? – Кость сделал обиженный вид. Затем зачем-то добавил: – Он сам лопнул.
– Это он, он! – верещал мальчишка. – Он что-то пря-я та-ал.
– Не трогали мы вашего ребенка, – возмутился Славик и с тревогой взглянул по сторонам – уже стали собираться любопытные. – Следите за своим сыном – беспризорник, бегает по всему залу, верещит.
– Он специально-о, – хныкал мальчик.
Папаша засомневался в показаниях сына, пошел на попятную.
– Пойдем, Сережа, пойдем. Это плохие дяди. – Повернулся к ребенку. – Я тебе сколько раз говорил – не разговаривай с незнакомыми людьми! Пойдем, я тебе новый шарик куплю. Мы выберем тебе самый красивый. Красный хочешь? Или синий?
Мальчик оживился. Он потянул отца к выходу.
– Кра-асный? Синий. Давай красный!
Они удалились, на ходу решая, какой же цвет лучше выбрать.
Кость поднялся:
– Фу-ух. Похоже, давление восстановилось. Я на улицу, глотну воздуха.
Он пошел к выходу, а Славик сел на его место, всё еще озираясь, взял портфель и поставил его на колени. Вскоре вернулся профессор.
– Кто мог вызывать? Есть мобильный. Знаешь, нашел я эту справочную кабинку – действительно, тридцать шестая. Стоит одна-одинешенька, возле кафе. Ума не приложу, кто звонил – не дождались, отключились. Может, из Института? Они ведь знают, что я в аэропорту. Да и мобильники не у всех. Ну, если кому надо – еще позвонят. Давай, Слава, пойдем, попробуем оформить билет на тебя.
Внезапно у него зазвонил телефон:
– Да… Федотов? Что у тебя?
– Владислав Григорьевич, всё посмотрели, проверили – аппаратура в норме, ошибиться мы не могли, так что проводить в четвертый раз экспертизу не вижу смысла. Принимайте наши данные, какие есть. Если сомневаетесь, отправляйте образцы к Кириченко, хотя я за своих орлов головой ручаюсь.
– Так, значит, головой? Олег Иванович, тот срок, что установили твои архаровцы, – срок немалый. Вы же видели шишки, ну какой там до биса «каменный век»? Побойтесь бога! Опять Кириченко будет издеваться. Помните прошлый случай?
– Владислав Григорьевич, ну что вы каждый раз…
– Нет, спасибо! Пока не отправляйте.
Славик слушал внимательно и ждал, пока Петрик окончит разговор. Потом вдруг сказал, рассматривая ногти:
– Они не ошиблись в датировке.
– Так… Что ты еще не сказал?
– Я видел их. Это, должно быть, те шишки, что появились во время первого пробного прокола. Отец говорил, что отправлял их на экспертизу. Ответ был таким же безумным. Теперь я вспомнил. Это точно.
– Прекрасно! Значит, появилось доказательство. Неужели это правда, Матвей таки сделал прокол во времени? – Он повернулся к Славику. – Но… тысячи лет!
Диспетчер что-то объявила о рейсе Москва – Якутск.
– Славик, слушай!
– Внимание! Внимание! Начало регистрации на рейс 144 авиакомпании «Якутия» откладывается…
18
– Внуково обладает свойствами черной дыры! Аэропорт всасывает и поглощает всё без разбора – людей, машины, самолеты, время! И что нам делать?
– Вы можете сдать свои билеты и полететь другим рейсом! – Девушка в накрахмаленной форменной блузке ослепительно улыбалась, словно сообщала наиприятнейшую новость. – Мы можем предложить вашей группе рейс 345, на Кольцово – Екатеринбург. Там вы сделаете пересадку. Наша авиакомпания приносит свои извинения, по техническим причинам…
Петрик отошел от справочного окошка. Участники экспедиции уныло сидели на рюкзаках. Молчали.
– Владислав Григорьевич, – разрядила обстановку Ксения. – Здесь варят отличный турецкий кофе. Нам всем обязательно надо его попробовать!
Все принялись обсуждать достоинства и недостатки турецкого кофе. Петрик с удовольствием подхватил тему:
– А вы знаете, что для приготовления одной чашки кофе нужно сорок зерен? Вот мы говорим «кофейные зерна», хотя они в действительности – ягоды…
Он рассказал о том, что Людвиг ван Бетховен был большим любителем кофе и для каждой чашки отсчитывал ровно шестьдесят зерен. Он говорил и говорил о чем-то отстраненном и мимолетном. Его вдруг охватило волнующее чувство – от тебя и твоих решений уже ничего не зависит, можно расслабиться и просто плыть по течению. Чувство неопределенности происходящего.
Он решил вопрос с билетом для Славика и теперь сидел в плетеном кресле кафе аэропорта, наблюдая, как садятся и взлетают самолеты. У кофе вкус горечи. Вкус странствий и путешествий. Вкус поиска.
«Странно, – думал Петрик, – сколько раз за последние дни я оказывался в тупике? Обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства… причудливые и уродливые. Ответ на вопрос «зачем эта остановка в пути?» должен крыться за ними. У жизни нет случайных движений и лишних деталей. Так зачем?»
Он стремился в эту экспедицию, скользя мимо других вопросов. Может, стоит оторвать взгляд от поиска с человека? Не идти напролом, а плыть по течению? Может, «другие» вопросы навязчивы именно потому, что так важны?
Тяжелее всего быть обманутым самим собой. Чем занимается современная география, лично он? Ищет с человека? Именно тогда, когда нужно искать своего друга? Ведь Матвей сейчас и есть тот икс-человек, о котором говорил Денис.
Так должен он что-то предпринять или нет? Да или нет? Извечный вопрос выбора. Остановка в пути на то и дана, чтобы принять решение. И случай не должен распоряжаться его жизнью. Он сам привык делать выбор. Да или нет?
И все-таки…
Это случай распорядился.
Нет! Это его решение. Его выбор. Ведь можно и не менять цель экспедиции. Его друг, профессор Сайко – первопроходец в пространстве-времени, путешественник, отправившийся в неведомые дали. И, возможно, затерявшийся в них. И, возможно, ожидающий от него каких-то шагов. Каких-то шагов… Конечно! Как же он сразу не понял! А хай мэни трясця! Матвей дал ему время, месяц – это его страховка на всякий случай, если что-то пойдет не так. Он знал, что Петрик будет на Ленских Столбах… и теперь… Петрик должен мыслить, как он. Максимально интегрировать свои знания, чтобы понять его действия. Найти нестандартные решения!
Он не слышал, когда подошел Денис, и вздрогнул от его голоса.
– Я читал, что в Якутии «снежные люди» – чучуны. И Ленские Столбы – неплохое место как для вероятностных событий. Преобразующий поворот как связь расстояний…
– Денис, – перебил он парня, – что ты думаешь о нестандартных пространствах?
Денис с удивлением посмотрел на профессора, ответил твердо:
– Они существуют. Как естественное продолжение обычных пространственных структур.
– Да-да, конечно. Именно это я и хотел услышать… – Он мысленно уже был далеко.
«Действительно, – размышлял Петрик, – не нужно привязываться к одному вопросу «где искать?», ему всегда сопутствует другой – «как искать?» Вечный вопрос. И он, как и тысячи до него, пройдет свой путь поиска. Там нэ жнуть, дэ нэ сиють! Не волнуйся, Матвей, если тебе нужна помощь, я найду способ вытащить тебя!»
Как только Петрик принял это решение, он понял – тайфун близко, надвигается, захлестнет, и можно еще укрыться. Только нет, он всегда был в тени настоящей жизни! А сейчас он вырывается на простор, чтобы притронуться к неведомому и, если нужно, – побороться с ним!
Через несколько часов ожидания объявили начало регистрации. Не успели отзвучать слова диспетчера, как все понеслись к выходу.
– Мы, как мотыльки, дайте нам свет, была бы цель! – гоготал «компьютерный гений». – Я – мотыль! И ты – ха-ха! – мотыль!
Косте было не до смеха – всё это время он безуспешно пытался найти ксерокс. Потом сфотографировал всё на мобильный, но вернуть бумаги на место не получилось. Он подумал, что, может, во время полета представится возможность.
Уже в самолете, выруливающем на взлетную полосу, он наскоро набрал смс-сообщение:
«вылетел рейсом 144 в Якутск, далее – Ленские Столбы»,
отправил его и отключил телефон. Почему-то почувствовал себя свободным. Вне зоны доступа.
Когда самолет набрал высоту, Кость глянул из иллюминатора вниз, на четкие, словно под линеечку прочерченные линии полей, на извилистые нити упавших с гор и закатившихся за горизонт речных клубков. Ему вдруг вспомнились стихи Брехта:
…Я видел большой осенний лист,
Ветер долго гнал его по улице,
И я думал: «Трудно
Вычислить путь, предстоящий листу!»
«Странно, что именно эти строки, – подумал он. – Словно лист…»
Почему-то именно в самолетах чувствуешь, что ты словно затерялся в пространстве. Может, потому, что есть время подумать о том, что осталось позади и что ждет впереди?
19
Каменный век
…Профессор проснулся от странного щемящего чувства глубины ускользающего мига. Кто-то пел. Незнакомые слова, вплетенные в простую мелодию из двух-трех звуков, обретали образы. Песня – капли дождя, бьющие о пыльную землю. Песня – журчание малюсенькой речушки, затерянной в паутине трав. Песня – прозрачность и свобода неба, песня – стихия леса. Она трогала потаенные струны души, отражаясь в ней единой темой, мыслью – начало начал.
– Кто это? – спросил Сайко у Наджея, приподнимаясь с охапки травы, на которой спал.
– Нахами поет.
Профессор вышел из жилища. Огромный гриф парил в вышине, под облаками.
Зеленый кустарник скрывал от него женщину, и он пошел на голос.
На открытом пятачке спиной к Матвею сидела, видимо, Нахами. Напротив нее стоял Айгу. Парень держал в левой руке заостренный камень. Он обтесывал им большие ветки, принесенные еще с вечера. Девушка обрывала листья и перетирала их.
Айгу увидел профессора и широко улыбнулся. Песня тут же оборвалась. Девушка метнула на Матвея выразительный взгляд, обнажив в улыбке крупные жемчужины зубов. Они подчеркивали смуглость лица. Что-то быстро сказала Айгу низким грудным голосом:
– Хеови-циб у ргу.
Ей было лет семнадцать, они могли быть сестрой и братом. Профессор не мог оторвать от нее взгляд – так интересна была ее внешность. Она не красавица, вовсе нет, но мягкие черты лица подчеркивали женственность. Копна длинных волос цвета меда была художественно рассыпана по плечам, а не стянута в тугой узел, как у ее соплеменниц. Сверху, как королевская корона, лежал тяжелый венок из цветов. Сильное, гибкое тело. В больших темных глазах – тайна и безмолвное восхищение незнакомцем, пришедшим издалека. Сердце профессора сжалось от волнения, к щекам прилила кровь. Он подошел ближе, приложил к груди руку и сказал:
– Матвей.
Потом знаками спросил:
– А тебя как зовут?
Девушка засмеялась. Айгу прижал точно так же к груди руку и повторил:
– Мат-вей.
– Да нет же, – засмеялся Сайко, – я – Матвей, а ты кто?
– Матэ-вей, – повторила девушка.
Сайко вдруг вспомнил, как играл в детстве с соседским мальчишкой, Вадькой – он был глухонемым. Странно, но в детстве барьеров в общении не существует. Пусть даже твой друг – глухонемой, они быстро нашли общий язык. Профессор помнил, как Вадька показывал ему пальцевый алфавит, но он оказался слишком трудным для него, девятилетнего мальчишки (или же он был таким бестолковым?). Тогда Вадька принялся обучать его языку знаков, и Матвей понял, что знаковый и пальцевый алфавит – разные вещи. Пальцами передают звуки речи, букву за буквой, а знаки представляют собой целые понятия. Родители Вадьки даже принесли Матвею международный словарь для глухих, он назывался Джестуно – небольшая книжка в красной обложке, на ней еще был изображен кристалл. Ему тогда казалось, что Джестуно – это имя какого-то колдуна или мага. Почему именно кристалл, мальчик понял чуть позднее – абстракции. Абстрактные структуры речи. Словарь включал в себя тысячу пятьсот наиболее легко понимаемых знаков. Конечно, Матвей всех не выучил, но около сотни запомнил. Так, например, понятие «дом» изображалось двумя руками в виде контура здания с крышей.
Сайко решил, что можно попробовать применить для общения знаковый язык, ведь исторически язык непрерывен. Он помнил, что еще в девятнадцатом веке коренные жители Америки пользовались жестами, так как зачастую разговаривали на разных языках. Почему же не попробовать и ему «поиграть» в эту игру? Может, получится?
И он принялся жестами объясняться с новыми друзьями. Постепенно они перехватили инициативу – у них была выразительная мимика и не менее выразительная жестикуляция. Профессор почувствовал себя мальчишкой, он смеялся вместе с ними, если не мог понять чего-то, повторял дважды, трижды. Но главное было очевидно – абстрактные понятия не имеют языковых барьеров.
Полчаса спустя он уже знал, что Нахами – сестра Айгу, ее имя означает «поющая птица». Она перетирает листья – делает лекарство от царапин, порезов и ран.
Профессору было интересно общаться с ними. Он касался ненароком руки девушки, и та смущалась или делала вид, что не замечает.
Древние люди – умные, смекалистые, живые, просто они смотрят на всё по-другому, иным взглядом.
– Айгу, что это у тебя? – На шее у парня на травяном шнурке болтался клык размером с палец.
Парень откинул со лба непослушную прядь. Росточком он едва доставал профессору до плеча, но, казалось, смотрел на него свысока – подбородок приподнят, четкие скуловые дуги, смелый, нет, дерзкий взгляд. Наверное, именно так он смотрит в глаза хищнику. Детской наивности – нисколько. Невозмутимость – да, независимость – да. Сколько хочешь.
Айгу поднял руку чуть выше головы и показал – хищник был такого роста. Профессор улыбнулся, вспоминая, как обычно преувеличивают охотники размеры своей добычи. Но парень смотрел серьезно.
Он вытянул вперед руку – вдоль запястья вверх змеился шрам, уродливый червь. Айгу снял с шеи клык и провел им вдоль шрама. Поморщился, словно переживая боль заново. Подошел к сестре, показал, будто прикладывает к ране зеленую массу. Зачерпнул ладонью и положил кашицу в лист, похожий на лопух, сунул за пазуху. Потом завернул еще и протянул профессору – на, бери. Сайко поблагодарил и сунул сверток в карман ветровки. «Расползется по карману», – мелькнула мысль.
Возле соседней хижины стали собираться мужчины, и Айгу показал, что должен идти к ним.
У мужчин, как и у женщин, крупные черты лица, широкие бедра, узловатые колени, сильные жилистые руки. Они с детства – добытчики, защитники. Основная физическая работа на них, с утра до вечера, с вечера до утра.
– Фу… гу, – неожиданно выдохнул один из них, поднимая руки вверх. На миг он застыл, растопырив в напряжении пальцы, человек-птица.
– Гу… го, – откликнулся другой, раскинув руки в стороны, и повернул лицо к солнцу.
Сколько их было, человек десять? Каждый из них застыл в какой-то невероятной позе. Сначала очень медленно, затем чуть быстрее, еще быстрее, они пошли по кругу. Потом побежали, побежали, ускоряясь, во всю прыть, понеслись по кругу сломя голову: гу-гу-гу-гу-гу-у у у!
* * *
Это был не танец, это было движение форм, своей текучестью раздвигающих простор. Движение раскрытой души, летящей навстречу новому дню.
– Танец перед охотой, – подошел Наджей, – они объединяются духом и телом.
Матвей уже отвык от таких проявлений чувств. Его душа огрубела, застыла кружевным кораллом в двадцать первом веке. Сейчас же он видел новорожденное трепещущее дитя.
– Он соткан из мгновений! Как бы я хотел станцевать его! – Глаза профессора горели. – Это дикая пляска!
Наджей дождался, пока непрерывное течение расплескалось застывшими брызгами новых танцевальных движений, и вдруг потянул Сайко в круг, толкнул вперед, и сам стал рядом:
– Замри! – Они замерли, в напряжении раскинув руки.
– Фу… гу, – всё повторялось сначала.
– Гу… го, – выдохнул профессор, подставляя лицо солнцу, – го! … хо! – освободился в крике.
Безумный танец, с восторгом, со смыслом – его душа летела в бесконечность.
Всё быстрее и быстрее. И он что-то кричал. И срывал голос. И создавал свою картину безумства жизни…
20
Каменный век
Солнце запустило косые лучи в лес, коснулось муравьиных башен, натыканных вдоль частокола, притронулось к каждому мурашу. Жирные, надраенные лесом до блеска, они лениво скользили в траве и застывали в тени забора черными точками.
Чжих, чжих. Камень о камень.
Чжих. Чжих. Каменный лом свален возле наковальни. Хаотично разбросанные булыжники создают иллюзию продуманной композиции. Словно в японском саду, главный камень вкопан в землю ровно настолько, чтобы не лежать на поверхности, он служит центром импровизированной мастерской.
Чжих, чжих. Камнем-отбойником по заготовке. Мастер сосредоточен. Играют мускулы глубиной движений, стекает пот. Мозолистые руки настойчивы. Леш обладает властью над камнем, в этом его сила.
Чжих, чжих. Чистый звук, непохожий ни на какой другой. У камня свое звучание.
Чжих, чжих. Постепенно двухсторонняя оббивка придает ядрищу нужную форму, оттачивает глубинную философию камня. Около тридцати ударов сколов, и заготовка приобретает острый край.
Чжих, чжих. Орудие готово – длиной около двадцати сантиметров, весом в два килограмма. Камень обрел значимость.
Леш удовлетворенно крякнул и показал Наджею свое изделие.
– Ручное рубило, – Наджей взял орудие, взвесил его в руке. – Его можно использовать для чего угодно: можно выкапывать клубни, можно перерубать сухожилия у животных, можно обрубать ветки или скрести кожу.
– Всё течет, всё изменяется, только человек остается прежним – всё тем же стандартом мира. Творцом.
– В каменном веке свои технологии, каменные. В двадцать первом веке – свои.
Леш перебирал каменный лом, подыскивая нужный размер, цокал языком. Затем приступил к работе – чжих… чжих.
Звонкий смех ворвался в монотонность ритмичных ударов. Хохотала девочка лет семи. Вздернутый носик, фонтанчик-хвостик на голове. Указательным пальчиком она тыкала Айгу в макушку и крутилась вокруг парня.
Айгу был очень серьезным. Ползая на коленях вокруг наковальни, он выбирал сколотые чешуйки, пластинки разнообразных форм и размеров, и чуть в стороне от импровизированной мастерской выкладывал из них композицию. Что-то похожее на ручей. Каменный ручеек петлял в густой траве и упирался в частокол. Парень мотал головой, пытаясь уклониться от насмешек девчонки. Она перепрыгивала через него и хохотала. Сверху ручья он кинул листик, чуть дальше – перышко. Натыкал несколько палочек вдоль берега и растопыренными пальцами пригладил вокруг траву. И ручей задышал простором, словно невидимое легкое течение подхватило и понесло частичку образа.
Айгу прислушался – и услышал журчание ручейка, он прищурился – и увидел его движение. И засмеялся чему-то, самим же придуманному.
Девочка распахнула от удивления черные глазки, любопытной белочкой повертелась вокруг и плюхнулась на коленки рядом. Веснушки на маленьком носике. Порылась, достала откуда-то из недр туники горстку песка и рассыпала его тоненькими пальчиками вдоль ручья. Потом они откинулись на траве, раскинув руки, и долго глядели в небо – словно плыли по реке, прислушиваясь к какому-то только им известному голосу…
