Дальше: Дмитрий Ферштейн. Позиция гражданина Климова по смертной казни

Люди странных занятий

Ина Голдин. Дело об ураденной буве

Когда старкора Дантеса послали расследовать пропажу буквы «К» из вывески магазина на Советской, он сперва не подумал плохого. Такие пропажи в Корректорском отделе считались рутиной. Доехать до объекта. Записать показания, держа в уме, что дел наверняка наделал кто-то из работников. Обычно все заканчивалось штрафом — в зависимости от того, как серьезно умудрялись исказить написанное.

Дело было утром. На Советскую Дантес поехал один. Напарник, Гарик Шульц, снова отпросился в ФМС.

— Сколько можно? — спросил Дантес.

Шульц только пожал плечами.

* * *

В троллейбусе было пусто, холодно и сонно. Кондукторша подошла, переваливаясь; от грузного тела, втиснутого в тугой пуховик, веяло безнадежностью:

— А ну, молодой человек, оплотим за проезд…

Молодой человек, стараясь не слишком злорадствовать, потянулся за удостоверением:

— Комитет охраны речи. Сейчас посмотрим, кто кому что «оплотит»…

Иногда он любил свою работу.

Тетка, ругаясь под нос, сунула в карман пуховика штрафную квитанцию. «Интересно, — подумал Валентин, — сколько их там набралось».

* * *

Дантес глядел на вывеску. Да, сразу видно, что дело здесь не в случайно оторвавшейся букве; она явно была стерта.

— Кот, начальник, баррикада, — корректор на всякий случай проверил все позиции. Зоны нет, уже хорошо…

Он вздохнул и толкнул тяжелую дверь.

Магазин назывался теперь «Узница фантазий». Продавались в нем ткани, мулине для вышивки и другие безобидные женские штучки. Впрочем, когда старкор прибыл на место происшествия, товары уже казались не такими безобидными. Ткани понемногу темнели, чернели и превращались в латекс; стены багровели; мулине сплеталось в странные, смутно пугающие косицы.

Работа здесь стояла, небольшой женский штат собрался у кассы и что-то возбужденно обсуждал.

— Валентин Дантес, Охрана речи. Могу я поговорить с вашим директором?

* * *

— …Да не мы это, — чуть не плача, оправдывалась директриса, крашеная блондинка лет сорока. — Мы недавно новую вывеску повесили, правильно все было! Ой, подождите, мы ж фотографировались… — Она засуетилась, нашла фотографию, сделанную несколько дней назад во время вечеринки, погнала девушек за «кофе для товарища корректора — и печенье, Зина, печенье не забудь!». Директриса явно больше всего на свете страшилась чепе и, на взгляд Дантеса, к стирательству отношения не имела — так же, как ее молодые и бестолковые товарки.

— Да что это вообще за название? — устало покачал головой Дантес.

— Зато исконно русское! А то вон на Фронтовиков магазин обозвали «От кутюр». От каких кутюр, я вас спрашиваю? Ой, — спохватилась она, — только я вам ничего не говорила.

— Это все равно не в нашей компетенции, — успокоил Дантес. — Этим занимается Отдел по борьбе с заимствованиями. А теперь хорошо подумайте: вы не замечали в последнее время ничего странного?

* * *

В этот момент у Дантеса и возникло плохое предчувствие. Действительно, у служащих магазина не было никакого резона вытаскивать «К» из собственной вывески. Скорее всего, букву убрал кто-то другой. По опыту Дантеса, это могло означать только одно.

В городе работал стиратель.

Стиратель — это всегда плохая новость. Все члены Коллегии были первоклассными стирателями, сказывался опыт вымарывания написанного. Но попадались такие и среди обычных людей. Необученные, незарегистрированные — и оттого вдвойне опасные. Обычно дар их проявлялся в моменты сильного душевного напряжения, страха, гнева. Профессионалы работали чисто, стирая только то, что им заказано. Случайные же люди творили такое, что обоим Отделам не расхлебать. Часто достаточно было стереть одну букву в слове, меняющем судьбу…

Но зачем стихийнику связываться с вывеской магазинчика швейных товаров — этого Валентин уразуметь не мог.

* * *

Разговор с начальником кооператива, что владел «Кузницей» — то есть «Узницей», — дал немногим больше. Нет, он не знает, кто мог бы стереть букву; нет, у кооператива в последнее время не было неприятностей; он вообще не понимает, в чем дело. Начальник явно нервничал и показался Дантесу куда подозрительней директрисы магазина.

Магазин менялся, и не в лучшую сторону. Хорошо, что название не превратилось во что-то еще более специфическое. Валентин поднял с прилавка неведомо как там оказавшийся черный кожаный хлыст. Женский персонал, сгрудившись у кассы, глядел на старкора с опаской.

— Я заберу это, — произнес он, — как вещественное доказательство.

— «Кузница фантазий», — покачал головой шеф. — И кто им только дал лицензию на такое название?

— Мы и дали, — буркнул Валентин. — Будто не помните, что в начале девяностых творилось… Экспериментаторы, пушкин кот…

— Только стирателя нам не хватало. Оборот англицизмов в городе превышает все границы, олбанцы ходят, как у себя дома, «дело переводчиков» до сих пор не раскрыто…

Валентин молчал. Шефу явно в очередной раз досталось сверху за низкую исправляемость.

— Ну и какова твоя версия?

— Даже не знаю. Сперва я подумал, что кто-то пошутил…

— Попробуй поискать среди уволенных сотрудников, — подсказал шеф.

— Вряд ли. В последний раз у них увольняли пять лет назад. — Дантес вернулся в мыслях к нервничающему начальнику кооператива.

— Значит, обиженный клиент.

— Вы полагаете, это стихийник?

— Кто же станет заказывать такое, с позволения сказать, предприятие?

Оба синхронно вздохнули.

* * *

Нарочито бодрым шагом Валентин прошел по коридору до их с Шульцем кабинета. Он только успел включить кофе, как в дверь просунул голову Скворцов, младред из игорного отдела:

— Дантес, прошу, будь другом. Сходи за меня на похороны слова…

— По расписанию твоя очередь, — заметил Дантес.

— В том-то и дело, что по расписанию, — вздохнул Скворцов. — У меня там человек сидит — из резниковских, он что-то знает об игорных домах. Ребята его задержали за феню. И если мы от него за двое суток ничего не добьемся, придется отпускать. В общем, не до поминок мне сейчас.

— Ладно, — сказал Дантес, думая о своем. — Схожу.

Скворцов просиял и собрался было уйти, но тут взгляд его упал на хлыст, который Дантес бросил рядом с компьютером.

— А это у тебя что?

— Шульц оставил, — не моргнув глазом, отвечал Валентин. — Он тут по вечерам устраивает жесткое немецкое…

— Стыдно, — сказал Шульц, появляясь в дверях. — Стыдно, Дантес.

Выглядел он взъерошенным и недовольным — как всегда с тех пор, как началась история с документами. С порога Шульц пошел прямо к кофеварке. Бросил на стол толстую книгу, которую держал под мышкой. Налил себе полную чашку кофе — по мнению Дантеса, еще не готового. Опрокинул залпом, как рюмку водки, и уставился за окно:

— Это еще что?

За окном шел дождь и рота красноармейцев.

— Семинар молодых авторов. Тут, недалеко…

— Выходит, старых нам уже не хватает?

— Когда это у тебя закончится? — спросил Скворцов, который был в курсе эпопеи с документами.

— Видимо, никогда. Теперь им нужно свидетельство о смерти моего деда. Дед пропал без вести где-то в Белоруссии. У кого мне получать свидетельство? У Советской Армии?

Валентин усмехнулся:

— Читаешь в очередях? — Книга оказалась «Процессом» Кафки.

Шульц кивнул:

— Меня это морально поддерживает…

— Очень кстати, — заметил Валентин, перелистывая книжку. — У нас тут как раз буква «К» пропала.

— Опять египетский бог! — меланхолично сказал Шульц.

— Что это ты выражаешься в родных стенах? — удивился Скворцов.

Шульц не выражался. Был уже у них случай, когда стихийный стиратель решил исправить у себя в истории болезни смертельный диагноз и стер букву «К». Воплощение египетского бога Ра отлавливали по городу всем Отделом.

Валентин рассказал ему об «Узнице». Скворцов неожиданно навострил уши:

— Постойте-ка… Это та «Кузница», что на Советской?

— А что?

Младред покачал головой:

— Отчего же мир так тесен…

У игорного отдела были неплохие информаторы. От них Скворцов и узнал, что не так давно глава одной из городских «семей» Павел Резник делал недвусмысленное предложение кооперативу, который владел лавкой на Советской. Резнику нужно было помещение. Официально — для нового книжного магазина. Неофициально, как понимали это корректоры, — для еще одного подпольного казино.

* * *

История Шульца была долгой и грустной. Он родился в семье потомственных немцев, занесенных в СССР не слишком добрым ветром. Выбрать гражданство до совершеннолетия не получилось, но, уже повзрослев, Шульц захотел стать русским. Обратился, как положено, в ФМС — и началась эпопея с документами. Несмотря на совершенно арийскую аккуратность Шульца, в собранной им кипе бумаг все время чего-то не хватало. В последний раз обнаружилось, что у кого-то из родственников не все было в порядке с пятой графой. И у Шульца попросили справку, что он не еврей. Злоключения старкора Шульца были достойны пера автора из Коллегии. Однако Коллегию в связи с этим делом долго проверяли и ни к чему не смогли прицепиться. Заключили: просто не повезло.

Шульц действительно выглядел типичным немцем: статный, белокурый, со льдистыми голубыми глазами, совершенный контраст с чернявым, кудрявым и горбоносым Дантесом. Они вообще были полными противоположностями друг другу — вплоть до того, что Дантес страдал близорукостью, а Шульц — дальнозоркостью. Вот и теперь, проверяя картотеку, он смотрел в компьютер издалека.

— Так, гляди. — Шульц сидел в классической позе американского детектива: ноги на столе, в руке — чашка с кофе. Носки его туфель указывали на плакат, невесть кем и когда повешенный на стену: «Жи-ши» пиши с «И». — Вайсман, Леонид, пятьдесят девятого года рождения, поэт, еще при советской власти привлекался за стихи без знаков препинания, но суть не в этом… Он подчищал согласные в стихотворениях конкурентов. За что и был с треском выставлен из Коллегии.

— Вайсман пять лет как в США, — покачал головой Дантес. — Следует проверить, не вернулся ли… хотя вряд ли, учитывая, что он у Коллегии в немилости.

— Ладно… Мельников, Сергей, семьдесят четвертого… В Коллегии не состоит, привлекался по сто четвертой статье, подтирал юридические тексты, работал по заказу…

— Исключено. Мельникова я знаю, он в «Запятых» по второму заходу Розенталя читает.

— Мбонбо, Патрис, гражданин ЮАР, собственно — литературный гастарбайтер.

— А он-то при чем? — подивился Дантес.

— А вот при чем. Мне рассказывали — он надписи стирал со стен и заборов. Ну, ты понимаешь, что за надписи…

— Понимаю, — печально сказал Валентин.

— Естественно, не руками. Шаманил по ночам. Выйдет, попляшет — утром стена девственно чистая. Его арестовали, допросили, так он все твердил: «Некрасиво, моя не нравится, моя непорядок убирать…» Ну и отпустили… за недостатком доказательств. Может быть, зря отпустили.

— Постой-ка, — воскликнул Дантес, — а тот, что сделал египетского бога? Он ведь должен был уже выйти из больницы…

— Вышел, — сказал напарник, — совсем вышел. Рецидив у него случился…

Они помолчали.

— Постой, — сощурился Шульц, отставляя чашку с кофе. — Смотри, что я нашел… Помнишь, редактура охотилась на кружок постмодернистов? Да, кажется, кто-то наверху запретил их трогать…

— Помню, — кивнул Дантес, усаживаясь на угол стола, — дальше?

— Так вот в том кружке, оказывается, состоял один автор, написавший экспериментальный роман. Роман, в котором нет ни одной буквы «К».

— Пушкин кот! Думаешь, это наш?

— Не делай скоропалительных выводов, — важно сказал Шульц. — Имени я, естественно, не узнал. Псевдоним — Ян Александрийский.

— Александрийский, — покачал головой Валентин, — твою орфографию… Он еще что-нибудь писал?

— В том-то и дело, что нет. Один роман — и исчез, как сгинул. Больше на него никаких сведений.

— Попробовать бы что-нибудь выведать у Коллегии…

— А Федеральную резервную систему США взломать не хочешь? — хохотнул Шульц.

* * *

Пока они обсуждали версии, поступил следующий вызов. На сей раз все обстояло куда хуже.

Вызов пришел из «Книжного мира» — самого большого магазина книг в городе. Валентин на всякий случай прихватил табельный «ластик». Мало ли, у кого там могут быть перья… Перо, ручка, карандаш в руках писателя — страшное оружие. Глазом не успеешь моргнуть — а вся твоя жизнь уже переписана подчистую, уж Дантесу ли не знать. Да что карандаш! Диктатуры рушились под давлением проклятий, что авторы-партизаны писали на стенах собственной кровью…

* * *

«Книжный мир» на Антона Валека назывался теперь «Нижный мир».

— Хорошо хоть, не «Нежный», — сплюнул Дантес.

— И не «Нижний». Связываться с Хароном мне бы не хотелось.

К магазину уже подогнали грузовики для эвакуации.

— Что такое? — Дантес поймал первого попавшегося младкора. — Зону обнаружили?

— Пока нет, — отвечал тот, — но вы же знаете, инструкции…

Дантес, прикрыв рукой глаза от солнца, глядел на покалеченную вывеску.

— Вот теперь я точно ничего не понимаю, — проговорил Шульц. — Покушаться на магазин, за которым смотрит сама Коллегия? Плевать в собственный колодец?

— И ведь что интересно, — сказал Дантес, когда они перелезли через поставленное ограждение, — второй раз исчезает одна и та же бува. Интересно, ому она могла помешать?

Шульц посмотрел на него странно:

— Повтори?

— Я сазал, ому эта бува… — Дантес остановился. — Пушин от!

— Вот вам, господа, и зона, — мрачно сказал Шульц.

Зашли в магазин. Магазин превращался невесть во что. Продавщицы сновали по помещению, упаковывая книги в специальные «эвакуационные» ящики — впрочем, если стиратель достаточно силен, никакие ящики этим книгам уже не помогут. Дантес невольно залюбовался, как слаженно и сосредоточенно действуют девушки, без тени паники на лицах. Да — здесь на работу брали не абы кого.

— Быстрее, девочи, быстрее! — воззвала менеджер. — Мы теряем Афу!

А вот это было плохой новостью. Если зона «съела» книгу, непоправимые изменения произойдут во всех экземплярах издания, где бы они ни находились.

— Дайте посмотреть, — велел Дантес. Менеджер протянула ему томик — «Процесс» Кафки, и только тогда старкор заметил, что пальцы у нее чуть дрожат. В книге на первый взгляд все оставалось по-прежнему. Не слишком опытный в этих делах старкор ожидал, что текст «сольется». Однако, четыре раза попытавшись прочитать фразу, он понял: произведение начисто лишилось смысла.

— У нас это уже бывало, — рассказывала менеджер, — но если в обычном тесте что-то выпадает, его можно восстановить, а здесь, вы же сами понимаете, особый случай…

— Разумеется, — сказал Дантес, совершенно переставший что-либо понимать. — Вы уже сообщили… вашему начальству?

— Внимание, — ожил динамик, — лица, не задействованные в эвауации, должны немедленно поинуть зону! Повторяю…

— Пойдемте, — заторопил менеджера Дантес. Шульц пока носил оставшиеся книги к ящикам. Потолок над головой преображался, странно скрипел и явно норовил обвалиться.

— Вы не понимаете, — всхлипывала женщина. — Это трагедия интернационального масштаба. Если бува начнет исчезать в нигах, она исчезнет везде! Понимаете — везде! Господи, хоть бы они вытащили «Ё» или «Ъ»…

Грузовики увозили упакованные книги — вернее, то, что от них осталось. Огромный черный «Хэмингуэй-седан» остановился у самого ограждения; шофер открыл дверцу высокому человеку в темном пальто, который быстрыми шагами направился к магазину.

Павел Резник выглядел очень недовольным и — напуганным, как та директриса в «Узнице». Ну да, подумал Дантес, ему же отвечать перед Коллегией. Официально магазином владел Резник, но весь бизнес Коллегии шел через «Книжный».

— Я хотел бы знать, что происходит, — потребовал он.

— Мы тоже, — светски сказал Шульц.

Резник недоумевал не хуже давешнего начальника кооператива. Он и не представлял себе, кто мог бы хотеть ему зла.

— Сорей всего, господа орреторы, это манья. Ведь чуть ли не аждый день таие вещи происходят… Благодаря вашей доблестной работе.

Валентин с грустью подумал, что готов согласиться с Резником.

— Стати о нашей работе. — Шульц подступил к Резнику вплотную. — Что вы знаете о магазине «Узница фантазий»?

После получасового напора Резник не выдержал и сдался.

— Послушайте, господа орреторы, — сказал он раздраженным тоном, — я хотел держать это в тайне, из оммерческих соображений, но с вами, пожалуй, что-нибудь утаишь… Продажа «Узницы» — дело решенное. Мы подписали договор в понедельни. За два дня, заметьте, до этого… преступления. Если вы желаете, я фасом пришлю вам опию. Так что, сами видите, мне не было ниаого резона портить собственное имущество. А теперь позвольте, я поговорю с менеджером.

К магазину стягивалась пресса.

— Полетели уже, ты смотри, — недовольно сказал Шульц. — Не рановато?

По воздуху вальяжно плыли два омара.

— Пойдем отсюда, — сказал Дантес.

* * *

— Ах, да, — вспомнил Валентин, когда они забрались в машину. — Съездишь со мной на похороны слова?

— Что хороним? — без энтузиазма спросил напарник.

— «Фридрих-Хераус».

— Никогда о таком не слышал, — потянулся Шульц. — Что, захотелось побеседовать со старыми друзьями?

— Друзей у меня среди этих нет, — помрачнел Валентин.

— Ну… извини. Не так выразился.

— Раньше за «не так выразился» ставили к стенке, — буркнул Дантес. — Я просто хочу задать пару вопросов… в неформальной обстановке.

* * *

Зря Шульц намекал на тоску по старым приятелям. Обычно после рюмки-другой Валентин недоумевал, почему Коллегию авторов до сих пор не закрыли, не запретили, а всех ее членов не пересажали. Впрочем, такое недоумение на пьяную голову выражали оба Отдела, и к Дантесу не прислушивался никто, кроме Шульца, а тот молча подливал другу еще. Как им говорили, при всем риске существования Коллегии бо́льшим риском было бы лишить мир творчества — поэтому мешать авторам не следует, а нужно смотреть, чтоб те не допускали эксцессов.

Вот только понятия об эксцессе у Валентина и Коллегии значительно разнились.

Дантес сам закончил филологический факультет, с которого, как известно, два пути: в КОР или в Коллегию, и редко кто выбирает первый. Он оставил в Коллегии своего закадычного друга, Матвея Бельского, который года через три после выпуска уже вовсю строчил бестселлеры. Когда раскрылось дело с переводчиками-нелегалами, Коллегия сильно невзлюбила Дантеса — и в один прекрасный день его просто переписали. Нормальная жизнь, жена, дети, место в редактуре — все стерли, будто тряпкой с доски. И почерк во всем этом деле оказался знакомый. Дантесу хорошо была известна манера Бельского — пять лет на одной скамье…

* * *

Когда-то похороны слова были делом горстки интеллигентов-активистов; обычно этим занимались составители словарей, и проливались ли на тех похоронах слезы — никто не знал. При советской власти слова тайно хоронили люди в штатском, и едва не половина лексического запаса была погребена заживо. В последнее время церемония становилась культурным событием, на которое являлись мэр, сильные города сего и местные звезды. И представители Коллегии авторов, разумеется.

На похороны обычно посылали и людей в штатском из КОРа — во избежание.

По традиции кто-то из приглашенных звезд сказал погребальную речь, привел последний контекст покойного слова — им оказался пример эвфемизма в учебнике Реформатского по языкознанию, — после чего картонку с написанной вокабулой торжественно сожгли в камине, и все отправились пытать счастья у фуршетного стола.

Взгляд Дантеса, побродив по толпе, остановился на маленьком человечке с немаленьким пивным брюшком, который пробивал себе дорогу к столу с закусками. «Как же нас испоганило время», — с тоской подумал Валентин и тоже шагнул к столу.

— Эй, Поэт, — он потянулся и ухватил мужичка за плечо.

Тот обернулся, торопливо проглотил только что сунутое в рот печенье и возопил:

— Валька! Сколько лет, сколько, в самом деле…

— …зим, — сухо закончил Дантес. — Знаю, Поэт, знаю. Давно не навещал… старых друзей.

Они выбрались из толпы, отошли к колонне, перевитой траурной лентой.

— А теперь, значит, решил навестить. — Поэт глядел на старкора снизу вверх цепкими, внимательными черными глазами. — В штатском. Ну, говори, за чем пришел.

— Давай выпьем сначала.

— А твой обергруппенфюрер не пьет?

— Обергруппенфюрер пусть будет при исполнении. А мы отдохнем.

Они выпили. Валентин сказал:

— Ты, помнится, входил когда-то в экспериментальную группу этих… постмодернистов?

— Все-то тебе известно, — вздохнул Поэт. — У вас там и дело на меня есть?

— Да вроде пока не завели… Ты вот что скажи — знаешь что-нибудь об экспериментальном романе без буквы «К»?

— Положим, слышал.

— Мне нужен автор. Псевдоним, насколько я знаю, — Александрийский. Ян Александрийский.

— Вот оно как, — сказал Поэт, неторопливо отпил шампанского, облизал губы. — Сдается мне, граждане корректоры, вы где-то буквы «К» недосчитались.

— Может, и недосчитались… Поэт, ну скажи — знаешь автора? Как друга ведь прошу.

— Как друга, да, — закивал Поэт. — Которого сто лет не видел, а теперь пришел и грозишься дело завести.

— Ты с Бельским часто видишься?

Поэт аккуратно поставил бокал.

— Я с ним, Валя, вижусь нечасто. И еще раз тебе говорю: я не знал, что он задумал. Остановил бы, если б знал. Этот писатель — он у нас в кружке ненадолго задержался. Не из города был, кстати, с юга откуда-то. Гастролер, как у вас выражаются.

— Так в уголовном розыске выражаются. А у нас жаргон не рекомендован к употреблению.

— Я мало что о нем помню, только то, что он был игрок. Ты бы… в соответствующих сферах поспрашивал.

К ним приблизилась яркая и уже не очень трезвая компания.

— А ты, Поэт, идешь с нами? — на Дантеса покосились с опаской. — Идешь… за венком для бабушки?

— Нет, дорогие, спасибо, не сегодня, — уклонился Поэт. Когда компания удалилась, он перевел на Дантеса свои маленькие глазки и быстро проговорил: — Радищева, двадцать пять, венок под заказ для бабушки из Мариуполя.

— Спасибо, Поэт. Слушай, нам бы и впрямь встретиться, поговорить, а?

Но друг уже исчез за колоннами.

* * *

— Какой-то ужас, — сказал Валентин Шульцу. — Сколько их развелось — постмодернистские кружки, литературные студии, семинары для молодых авторов…

— Ну, семинары и раньше были, — рассеянно ответил Шульц.

— Семинары были раньше… это точно.

Дантес попросил Шульца забросить его в Отдел. Ему хотелось еще раз забраться в базу. Дружба дружбой… а проверить старого друга на всякий случай не помешает. Но ничего заслуживающего попадания в картотеку за Поэтом не числилось. Уже перед тем, как выключить компьютер, Дантес вбил в базу «Семинар молодых авторов» и «Александрийский».

То, что высветилось вскоре на экране, заставило его вскинуть брови от удивления.

* * *

На следующее утро Дантеса разбудил телефон.

— С добрым утром тебя, старкор, — радостно сказал шеф. — Одевайся и выезжай. Ваш стиратель нанес новый удар.

Валентин прохрипел что-то вопросительное в трубку.

— В «Пассаже» кто-то убрал «к» из вывески «закрыто».

— Пушкин кот! — Валентин засучил ногами, пытаясь выбраться из-под одеяла и сесть. — Жертвы есть?

— Вроде обошлось. Дело было ночью, сторож пошел за пивом… Одевайся и отправляйся на площадь, мы уже на месте.

Главную площадь через улицу обозревал застывший с протянутой рукой бывший вождь. Под его неусыпным взором суетились младкоры и дорожные рабочие. Городской «Пассаж» ушел под землю полностью и прочно. То ли стиратель знал свое дело, то ли очень уж хотел кого-то закопать. Валентин перелез через ограждающую ленту.

— Ерь! — только и сумел он сказать.

«Пассаж» уже не в первый раз проходил по корректорской части. То на одном из прилавков там появлялись книги, не прошедшие проверку, то начинали работать странные магазинчики с названиями вроде «Цвет диванов» или «Мясная сказка». То от народных активистов поступали заявления, что в подвале оборудуют казино…

По этим заявлениям Скворцов посылал своих младредов, и те не находили ничего достойного внимания. Но вокруг торговых помещений «Пассажа» в последнее время шла борьба: тот самый Резник, которому принадлежал «Книжный мир», потихоньку вытеснял Цитатника.

* * *

Цитатника — в миру Юрия Коваленко — в КОР знали хорошо. Когда-то подающий надежды автор, он еще в молодости вышел из Коллегии и попал под крыло к набиравшему обороты Резнику. Прозвище он получил за привычку изъясняться исключительно литературными цитатами. Авторской лицензии Коваленко лишился после выхода из Коллегии, но от тюрьмы его уберег адвокат, сославшийся на синдром Туретта в тяжелой форме. Несколько лет назад от Резника он ушел, основал собственное предприятие и, по слухам, собственную «семью». Имя — вернее, прозвище — Цитатника мелькало то тут, то там, то в связи с «делом переводчиков», то в списках Игорного отдела. Но по-настоящему привлечь его не получалось.

* * *

Дантес поотирался еще какое-то время вокруг «Пассажа» и, поняв, что здесь пока искать нечего, решил проверить подсказанный Поэтом адрес.

По пути Валентин снова заехал в «Узницу фантазий». Магазин оказался на ремонте, но Дантес сумел отыскать продавщицу.

— Были разговоры, как же, были, — вздохнула та. — Нам в понедельник так и сказали: здесь вам последнюю зарплату выписывают, а дальше — как получится… Что ж вы меня сразу не спросили?

Дантес не поверил бы бумаге с подписью Резника, но вот продавщице он верил: выходит, в момент кражи «Кузница» — или «Узница» — уже сменила хозяев.

* * *

В неказистой лавке на Радищева под номером двадцать пять действительно продавались похоронные венки. Дантес вошел в тесное помещение, недовольно потянул носом — пахло как-то покойницки. От стены отклеился незаметный старичок:

— Веночек желаете-с приобрести?

— Собственно… — Дантес наклонился над прилавком и раздельно произнес: — Я заказывал венок для покойной бабушки из Мариуполя.

— Ах, для бабушки, — закивал старичок. — Ну-с, пройдемте-с…

В подсобке магазина обнаружилась обшарпанная деревянная дверь, за ней — занавеска и еще одна дверь — железная.

А за нею Дантесу во всем блеске открылся игорный дом.

На столах, покрытых зеленым сукном, были разложены огромные перекрестья «Эрудита»; молчаливые крупье подсыпали в банк все новые и новые фишки с буквами. Рядом иностранные гости состязались в «Скраббл». Стоя у светящихся яркими огнями автоматов, посетители разгадывали замысловатые ребусы. У стола, где шла нешуточная игра в «балду», толпились зрители.

Валентин оглядел все это великолепие и искренне пожалел, что рядом нет Скворцова. Хотя сейчас младред был бы вовсе не к спеху.

— Во что желаете сыграть-с? — осведомился старичок.

— В «Эрудит».

Тот степенно покивал: хороший выбор. Валентин сощурился, оглядывая зал: ему нужен был завсегдатай. Ну, хотя бы…

Пожилой человек в пиджаке брежневских времен, похожий на тех, что во дворе по солнечной погоде играют в домино, поднял на него глаза.

Валентина тронули за плечо:

— Осторожно, у этого очень трудно выиграть. Он сюда приходит каждый день. Может, прошу позволения, сделать вас на трех клетках так, что костей не соберете.

Валентин отмахнулся. Прошел к столу.

— Я хотел бы с вами сыграть.

Бросили буквы. Валентин потряс их в ладони.

— Странно, — сказал он, — но у меня нет буквы «К». Не знаете почему?

Старик лишь качнул подбородком, указывая Валентину, что первый ход — его.

«Вопрос», — разложил Валентин и украдкой показал старику удостоверение. Тот вздернул брови, открыл было рот — но промолчал. Аккуратно подложил к «П» еще несколько букв:

«Предмет».

Валентин подумал. Добрал в банке букв и выложил:

«Исчезновение».

Игрок поднял брови.

«Вещь».

Валентин подумал еще и медленно собрал слово:

«Бу*ва».

Под удивленным взглядом крупье игрок взял звездочку и положил на ее место букву «К». Вопросительно поглядел на старкора. Тот кивнул. Старик тяжело вздохнул, оглянулся, нашел «И» в «исчезновении»:

«Чичко».

И взглядом указал вправо, где сидели два молодых человека. У них, кажется, все было всерьез. Один постоянно проигрывал и ярко, замысловато ругался.

— Спасибо, — сказал Дантес. Игрок легко пожал плечами и снова уставился в доску.

Валентин приблизился к столику, на который указал старик.

— Гражданин Чичко?

Тот, кто проигрывал, отвлекся от доски:

— А шо такое?

— Скажите, ведь вы автор нашумевшего романа без буквы «К»?

В этот момент затрещало, загремело. Где-то разбилось стекло.

— Охрана речи! Всем выйти из «Ворда»! Перья на землю!

Люди в черных масках заполонили помещение.

— Всем на пол! Это облава!

Дантеса повалили на паркет вместе с остальными.

— Наигрался? — спросил его молодой корректор.

— Спокойно, — выговорил он. — Свои… Удостоверение в левом кармане…

* * *

Удостоверение не слишком впечатлило молоденького сотрудника; Дантеса отвели в сторону и долго, дотошно выспрашивали, что ему понадобилось в таком злачном месте. Писателя за это время успели затолкать в корректорскую машину и увезти, несмотря на протесты старкора. В конце концов к ним подошел руководитель операции, отругал молодого и извинился перед Дантесом.

У выхода его ждал обеспокоенный Шульц:

— Тебя там не потрепали?

Дантес схватил напарника за грудки и припечатал к стене:

— Это ты?

— Валя, ты с ума сошел? — возмутился полупридавленный Шульц. — Скворцов своего задержанного «за феню» со вчерашнего дня колет, вот и расколол. И тут же послал облаву.

Дантес выпустил его воротник, отошел, сунул руки в карманы.

— «Колол», «расколол»… Ты где работаешь, Гарик, в Уголовном розыске?

— Я тебе звонил на мобильный, ты не слышал? — сказал Шульц, поправляя одежду. — Нервы-то никуда не годятся…

— Это у тебя характер нордический и стойкий, — пробурчал Дантес. — А у меня подозреваемого увезли.

Он достал мобильный и позвонил Скворцову:

— Ну удружил ты мне! А что еще ты хочешь услышать? Ладно… Там среди задержанных один, с позволения сказать, автор по фамилии Чичко. Прибереги его для меня, будь другом.

Вот только когда они вернулись в участок и навестили Скворцова, выяснилось, что писателя туда не привозили. В списках задержанных его тоже не оказалось.

* * *

Дантес рвал и метал. Он своими глазами видел, как Чичко уводили, и не понимал, как человек мог пропасть из-под носа у корректоров.

— Чего проще, — меланхолично сказал Шульц. — Несколько слов на листке бумаги — и твой писатель отправляется куда хочет.

— Надо объявить его в розыск. А пока — проверь по картотеке… Ах ты, пушкин кот!

Шульц воззрился на него удивленно.

— Поэт! Я боюсь, что его подставил. Это ведь он навел меня на игорный дом…

Валентин вытащил из кармана мобильный и стал звонить Поэту, но на том конце провода молчали.

— Беспокойно мне как-то, — покачал он головой.

* * *

— Нашего Александрийского зовут Чичко, Яков Алексеевич, — возбужденно рассказывал Шульц, — семьдесят шестого года рождения, уроженец Белгорода. Сидел у нас в «Запятых» за подделку биографий — по заказам, разумеется. Потом уехал на родину, отсидел там — и пропал. По слухам — вернулся к нам. Но самое интересное не в этом. У того кружка постмодернистов одно время был спонсор. Компания «Белое перо». А владелец этой компании — угадай кто? Коваленко Юрий Георгиевич.

— Цитатник? Ты только погляди… Все складывается в единую картину.

— Сдается мне, в городе война кланов. Парень захотел закопать бывшего партнера… и закопал глубже некуда.

— Давай-ка без стилистики, — сказал Валентин.

— Какая уж тут стилистика!

— А не поговорить ли нам, Гарик, с господином Цитатником?

Поговорить оказалось легко. Коваленко как раз сидел у Скворцова, который пытался допрашивать его по поводу игорного дома. Впрочем, допрашивать получалось с трудом. Огромный, тяжелый, в костюме от Лоренцаччо, которому только исключительное качество мешало лопнуть по швам, Цитатник со скучающим видом полировал ногти и время от времени огрызался крылатыми фразами.

— А болтать-то мне когда? Мне болтать-то некогда.

— Давно не виделись, Юрий Георгиевич, — сказал Дантес, усаживаясь напротив Цитатника. — Вы слышали, что случилось с «Пассажем»? Жуткая история…

— Ах, какая смешная потеря! — отмахнулся Коваленко. — Много в жизни смешных потерь.

— И, разумеется, вы к этому не имеете ни малейшего отношения.

Коваленко возвел глаза горе:

— Доколе, о Катилина…

— Да, если подумать, «Пассаж» не должен вас беспокоить. Но вот «Книжный мир»…

— В Коллегии авторов будут очень, очень недовольны, — поддакнул Шульц.

— Что это за географические новости? — в голосе Цитатника прозвучало искреннее недоумение. — Что он Гекубе, что она ему?

— С Гекубой, — сказал Дантес, — разбирайтесь сами. Но учтите, что из-за атаки на «Книжный мир» пострадало и, быть может, утрачено произведение мировой литературы.

— Что говорит! — с каким-то восхищением сказал Коваленко. — И говорит, как пишет!

— Гарик, — процедил Дантес, — у меня сильное желание…

— Хладнокровнее, Валя, — остановил Шульц, — у нас ведь пока ничего нет на гражданина Коваленко. И поэтому мы не будем принимать мер. Чего нельзя сказать о Коллегии авторов. Ее такие мелочи, как презумпция невиновности, как-то… не беспокоят.

— Да уж. Боюсь, что выйдет — как там у классиков гангстерской литературы? «Лука Брази спит с рыбами…»

Коваленко несколько побледнел.

— Мы понимаем, Юрий Георгиевич, что вы не лучшего мнения об органах Охраны речи…

— Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй, — подтвердил тот.

— И тем не менее кажется, что сейчас сотрудничество со следствием в ваших интересах. Нам пока от вас много и не надо. Только скажите — знаете ли вы некого Якова Чичко.

Возможно, Коваленко и сказал бы что-нибудь, но в это время появился его адвокат. Заявил, что забирает своего подзащитного, ибо никто не потрудился предъявить тому хоть какие-то значимые обвинения.

— Карету мне, карету, — потребовал Цитатник.

— Шофер внизу, Юрий Георгиевич.

Коваленко с видимым трудом поднялся со стула. У самой двери обернулся. Посмотрел на корректоров тяжелым взглядом и сказал:

— Если ваша жизнь дорога вам, держитесь подальше от торфяных болот.

— Скажи мне, Шульц, — произнес Валентин уже в коридоре. — Хотел спросить… откуда Поэт тебя знает?

— Знает? — Напарник вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой.

— Он назвал тебя обергруппенфюрером. И он в курсе, что мы работаем вместе.

— Хороший вопрос, Валя. — Шульц затянулся от души. — В самом деле, разве это не подозрительно? А может, ты еще спросишь, что я делал на Радищева во время облавы, когда исчез Чичко? Ведь кому проще было забрать его у младкоров? Ты спрашивай, Дантес. Не стесняйся.

— Гарик…

— Ты считаешь, я не вижу, как ты на меня косишься в последнее время? Видно, думаешь, будто я продался Коваленко и теперь подчищаю свидетелей. Все правда, только не забудь, что я еще и немецкий шпион…

— Гарик!..

— Мало мне того, что в ФМС меня едва не в лицо зовут фашистом! А ведь я родился здесь и, веришь или нет, никого не убивал подо Ржевом! Так теперь еще и мой друг…

— Твою орфографию! — расстроился Дантес. Кажется, эта история с паспортом не прошла Шульцу даром.

* * *

— Знаешь что, Валя, может оказаться, что разыскивать уже некого, — сказал Шульц, когда они втроем сидели в кабинете Скворцова. Последний имел сконфуженный вид. — Понимаешь? Если этот Чичко работал на кого-то… того же Коваленко… самое простое — навести на него КОР, а потом сделать так, чтобы думали, будто он в бегах.

— Пожалуй, — кивнул Дантес. — Я все за Поэта беспокоюсь… Ладно, давайте разберемся, что мы имеем?

— Зря ты стараешься, Валентин, — немного виновато сказал младред. — Все равно это дело теперь в редактуру отдадут.

— Утром отдадут. А сейчас еще… еще вечер. Смотрим: начинается все с «Узницы». Пятнадцатого там убирают «К». Зоны нет, жертв нет, и вообще похоже на мелкую проделку. Так?

— Так, — согласился Шульц.

— Дальше, — продолжал Дантес, — нападение на «Книжный мир». Наличие зоны говорит о чем?

— О стихийнике, — подал голос Скворцов.

— Или об очень сильном стирателе, — сказал Шульц.

— «Книжный мир» принадлежит Резнику, и Резник же купил «Узницу»… Следите?

— Уже несколько дней следим, Валя, — потянулся Шульц. — Симплифицируй дискурс.

— И с Резником Коваленко воевал за помещения в «Пассаже». Допустим, Коваленко нанял Александрийского, чтобы поквитаться с конкурентом. Но выходит, что Чичко имел сообщника — сам себя он из задержанных «выписать» не мог.

— Но ведь сообщник, — медленно проговорил Шульц, — должен был знать, что планируется облава…

В этот момент сотовый у Скворцова заиграл Моцартом.

— Слушаю, — сказал следователь и вдруг расплылся в широкой улыбке. — Ну, Дантес, теперь ты меня оставишь в покое. Взяли твоего Чичко.

— Как — взяли?

— Ты будешь смеяться, — сиял Скворцов. — Звонили из аэропорта. Он пытался улететь первым классом, как обычно летает Коллегия, но у него кончилась авторская лицензия. В общем, его поймали, когда он пытался подправить число пассажиров на рейс… И теперь везут к нам.

* * *

— Мне таки совсем неинтересно говорить без адвоката, гражданин начальник, — с ходу заявил Чичко.

— Адвокат задерживается, — ответил Валентин, закрывая на ключ дверь кабинета. — А мы пока… так побеседуем.

— Может, не надо, Валя? — с опаской спросил Шульц. — А то будет как в прошлый раз, потом не отпишемся.

В широко раскрытых глазах писателя читалось желание и одновременно нежелание знать, что было в прошлый раз.

— Вот что, начальник, — сказал Чичко. — Чистосердечно скажу как на духу: вывеску в «Пассаже» я не трогал. И в «Книжном» тоже.

— А друзья твои, верно, думают не так, — усмехнулся Шульц.

— Ну, положим, — признался Чичко, — «Кузница» — моя работа. Ну так это же немножечко маленькая шалость! Это ж не стоит выеденного гроша, я вас умоляю! А тут серьезные люди пытаются меня упаковать за «Пассаж»!

— Это Коваленко тебе его заказал?

— Начальник, да ты посмотри на меня! Вот где я, а где «заказал»? И за «Пассаж» за ваш я не знаю ничего…

— Ты еще скажи, что и Коваленко не знаешь, — посоветовал Шульц.

— Таки шо, если знаю?

— Перестань изображать одессита, — велел Дантес. — Одесса от нас далеко.

— Магадан ближе, — подтвердил его напарник.

— Получишь за умышленное искажение произношения. Статья сто двадцать первая РК РФ, слышал? Так говоришь, и вывеска в «Книжном мире» — не твоих рук дело?

— Не моих, не моих! Тебе любой скажет, я честный человек. Чужое-то на меня зачем вешать, разве оно мне нужно?

— Видишь ли, — сказал Дантес, глядя в глаза незадачливому автору, — почерк везде один, буква одна. Ты сказал, что поработал над «Узницей», — почему же я должен верить, что два других случая — это не ты?

Чичко-Александрийский захлопал глазами.

— Раве что ты работал с кем-то… и этот кто-то решил тебя подставить?

— Ну шо ты стоишь у меня над душой, начальник, как памятник коню маршала Жукова? — тоскливо вопросил Чичко. — Зачем же я друзей буду выдавать?

Чичко запирался, хотя особого резона молчать не имел. Ему выгоднее было бы сдать сообщников — и раз он молчит, значит, боится их больше, чем корректоров. Зря, вряд ли Коллегия авторов погладит по головке того, кто покусился на «Пассаж».

— Не хочешь выдавать — хорошо. Шульц, давай посчитаем, сколько у него получится. За «Кузницу». За «Книжный мир». За «Пассаж»…

— Да я ж вам родным языком говорю! — взвыл писатель.

— И за попытку к бегству, — добавил Шульц.

— И за попытку. Слышишь, гастролер из Одессы? Раньше бы тебе высшую меру дали, а теперь…

— Нет, вы гляньте, люди добрые! — безнадежно вскричал Чичко. — Подивитеся!

— И сто двадцать первую статью я ему все-таки приплюсую, — не выдержал Дантес. Он склонился над подозреваемым: — Ты лучше по-хорошему признайся, кто с тобой работал. Или я тебя на двадцать лет отправлю Розенталя читать!

— Валя, Валя, тише, не нервничай.

— Ладно, — сказал Чичко, вдруг потеряв всякий акцент. — Ладно, я расскажу. Но учтите: «Книжный» и «Пассаж» я не трогал. Что я, сам себе враг? И не вешайте на меня что попало…

* * *

Когда они с нарядом нагрянули на квартиру Поэта, там оказалось пусто и вымерше. Будто никто в ней и не жил. Дантес догадался послать ребят за списками жильцов — и в списках фамилия Поэта не значилась. Валентин был уверен, что, вернувшись в Отдел, не найдет его и в своей базе.

— Стерли, — озадаченно сказал Шульц и почесал лоб ластиком.

— Хорошо бы, если б только из списков… А не насовсем?

Скорее всего, впрочем, Поэт стерся сам — это надежный способ исчезнуть.

— А ты уверен, что показаниям Чичко можно верить?

— Я верю своему здравому смыслу, — сказал Дантес. — Скорее всего, так и было. Это Поэт подсказал идею Цитатнику. А потом они задумали игру. Видно, Поэт поздно сообразил, что заигрался. Он мне дал адрес на Радищева. Хотел навести меня на Чичко… и хотел, чтоб Коллегия это видела. А еще он ходил на курсы молодых авторов вместе с Коваленко.

Шульц покачал головой:

— Зачем ему это?

— Из-за денег. Вирши у него в последнее время не шли, зато в казино он, похоже, был завсегдатаем.

Кто бы ни подчищал следы за Поэтом, сделал он это профессионально: к вечеру его уже не помнил ни старичок, торговавший «венками для бабушки», ни соратники по кружку символистов.

— Надо подать в розыск в Интеркор, хотя вряд ли это что-то даст…

— Теперь только если надавить на Цитатника, — вздохнул Шульц. — Но даже с Чичко у нас на него мало что есть.

Темнело. В КОР заканчивался очередной рабочий день. Дантес с Шульцем вернулись в Отдел, где составили отчет и нашли в архиве учебник Розенталя для Чичко.

— Очередные разборки, — потянулся Шульц. — Даже скучно как-то.

— «Разборки»! Смотри, оштрафую за жаргон…

На сем Шульц ушел домой — завтра снова надо было в ФМС. Дантес остался еще ненадолго в кабинете. Опустил шторы, выключил кофеварку. Что-то не давало ему покоя.

Он взял со стола оставленный Шульцем «Процесс», полистал. Там все так же не было содержания.

«Что он Гекубе, что она ему?» — Его не оставляла фраза, сказанная Цитатником.

Что он Гекубе?

* * *

— А, ты нашел мою книгу, — раздался за спиной спокойный голос. — Я, веришь ли, забыл…

Шульц потянулся за томиком, но Дантес отвел руку:

— Все равно ее теперь невозможно читать. Хотя… некоторым книгам это только на пользу, не правда ли?

— Очень может быть, — ответил Шульц равнодушно.

— Знаешь, любопытно, — начал Валентин. — Я поискал в базе Александрийского — и нашел списки семинаров молодых авторов. Оказывается, что Поэт их тоже посещал.

— Что и требовалось доказать.

— А еще я нашел имя корректора, которого Отдел посылал присматривать за этой братией. Догадываешься, чье имя?

Шульц вытянул ручку из стакана, служащего канцелярским прибором, и стал постукивать ею по зубам.

— Положи это, Шульц, — сказал Дантес. В кабинете сделалось тихо. Шульц перестал постукивать.

— Положи перо. Я не шучу.

Медленно-медленно Шульц отвел руку и разжал пальцы.

— Сядь, — сказал ему Дантес. Шульц послушно сел и поглядел на напарника с каким-то веселым интересом:

— Что, думаешь, списался Шульц, стал грошовым графоманом?

— Я слишком хорошо тебя знаю. За деньги ты бы не продался. — Дантес наугад раскрыл книгу, сунул другу под нос. — Все, что ты делал, — ты делал исключительно из-за этого. Но чем тебе сдался несчастный текст, Шульц? Чем тебе сдался «Книжный мир»? Ведь Чичко его не трогал, зону там устроил ты.

— Валь, а тебе не приходило в голову, что мы занимаемся ерундой? Копаемся в буковках… Ну оштрафовал ты сегодня парикмахершу, а она завтра снова будет ходить в мага́зин и стричь ножница́ми. Ну убрал там кто-то точку из заглавия — так ведь дело не в точке. Дело в содержании. Чтобы те, кто пишет, несли за это ответственность.

— Ну… что же ты в редакторы не подался? Тебя бы взяли.

— В редакторы? — недобро хмыкнул Шульц. — Без российского гражданства? А потом… Первый отдел не этим занимается. Я же тебе не про дело «Майн кампф»… Я про те книжки, которые, с точки зрения редакторов, безвредны. Которые могут быть совершенным абсурдом, однако их авторы не задумываются, что меняют картину мира… что должны отвечать. Иные задумываются, но ведь все равно пишут! Тот же Йейтс! «Шан ван Вогт» — и сразу после этого Дублинское восстание! Так ведь никто и не догадался проверить! Хотя Йейтс сам написал практически чистосердечное признание! Разве, не будь такой книги, — он обвиняюще ткнул пальцем в «Процесс», — бюрократия дошла бы до такой степени абсурда?

— Гарик. — Валентину становилось не по себе. — Но ведь литература — это всего лишь отражение действительности.

— Да? Кто такое сказал? А не наоборот? Все убийства, войны, кровь-любовь… мы повторяем это все, оттого что оно написано! Оттого что «нужные книги в детстве читали» — давай, оштрафуй меня за цитирование! А если б не читали — так, может, и жили бы спокойнее.

— Они ведь наверняка предлагали тебе помочь с паспортом, — тихо сказал Дантес.

— Да при чем здесь паспорт, — устало проговорил его напарник. — Мы не с тем боремся, Валь, и не в тех масштабах!

— Вот теперь, Гарик, — произнес Дантес, глядя в горящие лихорадочным пламенем голубые глаза, — ты меня пугаешь.

Шульц пожал плечами.

— Как они на тебя вышли?

— Это я на них вышел, — усмехнулся тот. — Встретил Поэта в ФМС, как раз в тот момент, когда я был готов все на свете переписать. Он предложил помощь — как ты верно догадался. И, естественно, попросил кое-что в ответ. Тогда я и узнал, что он работает на Коваленко. У меня получилось войти к нему в доверие. Это я напомнил ему о Чичко… И идея с «Узницей» тоже была моя. Цитатнику не понравилось, что Резник перехватил у него место, но тогда они хотели лишь пошутить. «Пассаж» придумали они — как месть за игорный дом.

— И на подследственного у Скворцова ты надавил?

— Я, я… Я знал, что Поэт испугается и в худшем случае исчезнет один, а в лучшем — вместе с Чичко… Впрочем, — спохватился вдруг Шульц, — все хорошо, что хорошо кончается. Ты все равно ничего не докажешь.

— Докажу, — пообещал Дантес.

— О нет, — взмолился Шульц, увидев, как Валентин достает из-за пазухи микрофон. — Только не этот трюк!.. Он даже не клише — просто махровый штамп.

— Про штампы ты с коллегами разговаривать будешь. — Дантес выключил микрофон. — На нарах.

* * *

И все-таки…

Дантес смотрел на то, как Шульца обыскивают — чтоб не осталось ни малейшего клочка бумаги, ни кусочка грифеля. Ему трудно было свыкнуться с мыслью, что друг теперь — стиратель. Как известно, кто может стереть, тот может и написать.

И все-таки…

Разве сам он никогда не думал так же, как Гарик? Не считал, что мир станет лучше вовсе без авторов с их Коллегией и страстью писать чужие судьбы?

Валентин подошел к бывшему напарнику, попрощаться.

— Дешевый ты графоман. — Он ухватил его запястье и сильно сжал. Затем повернулся и пошел прочь. Он надеялся, что Шульцу достанет ума не потерять сунутый в рукав огрызок карандаша.

Что ж, если сумеет…

…то, пожалуй, у Дантеса скоро будет свой человек среди авторов.

Назад: Юрий Погуляй. Губители сфер

Дальше: Дмитрий Ферштейн. Позиция гражданина Климова по смертной казни