ГЛАВА 10
По утрам пан Глинка занимался своим любимым делом — изучал и отрабатывал сабельные удары. Для этого у него имелась специальная книга, куда он заносил новые названия и зарисовывал приемы. Если учесть, что утро у пана начиналось около пяти часов, поднимался он затемно. Обычно с обнаженным торсом, а по холоду — в белой нательной рубахе, он выходил во двор своего дома, где на специальных кольях были развешаны чучела, мешки с песком, а из земли торчали рогатины, деревянные трубки толщиной в руку или ногу человека. Занятия длились по два-три часа, и так каждый день вот уже более двадцати лет.
Пан Глинка в насквозь мокрой от пота исподней рубахе нежно протер льняной тряпицей лезвие сабли и бережно вдел ее в ножны. Забрезжил поздний ноябрьский рассвет. Пора было запускать работу кондитерского цеха. Глинка прошел по переходу в левое крыло дома, как всегда, быстрым и бодрым кивком поприветствовал свою помощницу Марию.
— Надо торопиться, пани! — бросил Глинка, берясь за край противня.
— Согласна, пан Глинка. Хотя вашим пирожным нет конкуренции!
— М-м, все же дело есть дело. Меня ведь ждут мои клиенты, привыкшие начинать день с пирожных.
— О да! — пышнотелая белокурая Мария с намеком покивала. — Через пару часов, пан, вы сможете вовсю радовать своих клиенток.
— Должен вам заметить, Мария, что мои пирожные пользуются спросом не только у юных дам.
— И даже у пожилых, о да!
— Я имел в виду, что и кавалеры порой не прочь полакомиться.
— Отчего же сам пан Глинка не очень лакомится собственными творениями?
— Мария, — Глинка по-доброму погрозил пальцем, — не вводите во искушение!
— Да уж, куда уж! Если за двадцать лет так и не поняла, где в доме спальня моего хозяина, то остается надеяться только на пирожные! А вдруг когда-нибудь, словно райское яблоко, вкусит он запретный плод!
Мария хохотнула и ссыпала в горшок оставшуюся муку.
— Ох, Мария, Мария!
— Не сетуйте так, пан Глинка. Я прекрасно понимаю, что вам нужно держать форму. Только вот не понимаю, для кого? Ну, сами посудите: женщины у вас нет, девушка вам тоже ни одна никак не глянется. Или я опять ошибаюсь? А мо-о-жет, уже есть на примете?
Мария подмигнула.
— Вот мне бы, так все равно: толстый ли, худой ли! Уж если люблю, так любого! Главное, чтобы не нужно было щипцами доставать его достоинство.
— Мария, каждая шутка имеет свою красную черту. Не переходите ее, пожалуйста.
— Ох уж этот ясновельможный этикет!
А про себя добавила: «Самому наплевать на себя, так хоть бы о других подумал».
— Если бы мне было наплевать на себя, — Глинка повернулся к помощнице, — то я бы спускал заработанные деньги в питейных заведениях.
Мария ошарашенно посмотрела на хозяина и прикрыла рот пухлой ладонью, не понимая, как он смог прочитать ее мысли.
— Я иногда умею это делать! — продолжил Глинка, вскинув указательный палец.
— Чего, пан, вы умеете?
— Читать чужие мысли, Мария! Для этого много не нужно. Всего-то не есть жирного, сладкого и мучного в больших количествах, а еще вставать до восхода солнца и немного тренировать свое тело.
— А ложиться?
— Что ложиться?
— Можно вставать, пан Глинка, до рассвета, весь день впахивать, как заведенный, но вечером нужно обязательно с кем-то ложиться. Жить днем, чтобы наконец дождаться счастливой ночи.
— Ложиться нужно с закатом, дорогая Мария!
Глинка стал наносить взбитый крем на вытянутые корзиночки.
— С закатом так с закатом! — смирилась Мария и, глубоко вздохнув, что-то пробурчала себе под нос.
Спустя два часа пан Глинка натягивал видавший виды кафтан, подкладка которого скаталась кверху и торчала горбом; каблук одного башмака был специально немного подточен, чтобы возникала легкая хромота; войлочная шапка с пером довершала портрет бедного, но веселого пирожника.
Он шел, как обычно, держа перед собой лоток, прихрамывая на правую ногу, стуча деревянными башмаками по камням мостовой.
Горожане приветствовали сгорбленную одинокую фигуру. И дома словно оживали: по ступеням лестниц катился топот каблуков, кожаных и резиновых подошв, молоденькие пани летели наперегонки, дамы постарше выкрикивали свой заказ прямо из окон, мужчины чинно вставали в очередь.
— Пан Бонифаций!
Глинка аж вздрогнул, настолько окрик был резким и нетерпеливым. Обернулся. Перед ним стоял бледный Болен Новак.
— Я слышал его. Вы понимаете? Ну, тот, о ком мы с вами говорили!
— Молодой человек, давайте не здесь! — предостерегающим шепотом ответил Глинка. — Вы разве не видите, что кругом полно ушей?
— Хорошо! — закивал Болен.
— Вот ваши любимые, пани! Как всегда, только-только… — продолжал торг пирожник.
Болен отошел в сторону и стал терпеливо ждать, когда очередь растворится сама собой; руки его слегка дрожали, а прядь волос прилипла к влажному лбу. В каждом жесте молодого человека читалось бешеное волнение.
— Вы что, с ума сошли?! — наконец сказал пирожник, вытирая руки о льняной передник. — А ну, давайте-ка в сторонку. Что там такое случилось?
— Я его слышал. Он разговаривал со мной вчера около полуночи. Но появился караул. Я отвлек офицера и даже прошелся со стражей пару сотен шагов. К сожалению, когда вернулся, никого уже не застал.
— Вы можете описать его? — у Глинки еле заметно дернулась щека.
— Нет, он говорил со мной, стоя у меня за спиной в темноте. Мне даже показалось, что я слышу голос из какого-то другого мира.
— Вы настоящий мистик, пан Новак.
— Да что вы! Но дело в другом. Я узнал сегодня утром, что готовилась облава.
— И что же?
— А ничего. Солдаты пришли, а дом пуст. Словно кто-то предупредил их!
— Хм. Интересно, как узнали, где он прячется? Потом, вы сказали «их». Значит, с ним был еще кто-то? И кто же смог предупредить?
Пан Бонифаций закинул пустой лоток за спину.
— А что вас смущает?
— Смущает то, что кто-то идет за ним по следу и в то же время предупреждает.
— Вы полагаете, это одно и то же лицо?
— Нет. Просто по поводу слежки все более или менее понятно. А вот откуда взялись доброжелатели, да еще оказавшиеся на связи с преступниками?
— Вы считаете их преступниками?
— Не перескакивайте, пан Новак. Должен же я как-то их обозначать в нашем разговоре.
— Хорошо, хорошо.
— Так вот. Продолжаю. Тайная информация в канцелярии, получается, вовсе не тайная. Ее быстро передают нашим мстителям. А кто часто бывает в администрации и, мягко говоря, не симпатизирует нынешней власти?
— На что вы намекаете, пан Бонифаций? Да я бываю, точнее, бывал, и даже в кабинете главы города. И что?
— Понимаете, вас могут привлечь к расследованию.
— Да Бог с вами!
— Надеюсь, Он со мной!
Молодой Новак не почувствовал, что пирожник пытается сбить его с толку, переводя разговор на другую тему.
— В пыточных подвалах человек становится не подвластным собственной воле.
— Да прекратите же!
— Это вы прекратите искать с ним встречи.
— Но вы же сами мне посоветовали!
— Советовал, пока речь шла о избитых и еле стоявших на ногах пьяных рейтарах. А теперь совсем другое дело.
Глинка отмахнулся от летящего прямо в лицо кленового листа.
— Тогда я совершенно не представляю, что делать! До Божьего суда остается все меньше времени. Мне нужен поединщик, или я погибну от рук Валука, и моя сестра пойдет по миру.
— Я уже слышал вашу историю. А вы знаете еще одну новость? Удивлены, что я тоже могу кое о чем поведать? Так удивляйтесь дальше. Сегодня ночью была арестована женщина, крестьянка. Жена одного человека, которому Войцеховский чеканом проломил грудь. Человек этот, кажется, его звали Степаном Курило, умер. Солдаты пришли узнать, на месте ли их сын, поскольку поговаривают, что рядом с высоким монахом все время крутится мальчишка, отрок почти. В общем, стали навещать те семьи, в которых, по мнению следствия, могут быть обиженные. И вот такая семья нашлась. Вскоре после того, как хозяин умер, оказывается, исчез куда-то его сын. А вот куда он исчез, следствие надеется услышать от его матери.
— И таким образом выйти на самого монаха?
— Все правильно, молодой человек. Но что может рассказать бедная женщина? Она-то ведь точно не знает, где прячутся преступники. А значит, ее будут использовать как приманку. Понимаете теперь?
— Вы так искренни со мной, пан Бонифаций!
Глинка отвернулся, чтобы незаметно проглотить горький комок.
— Бросьте, Новак. Мне просто давно не с кем поговорить. Я догадываюсь, что вас интересует. Сразу скажу: нет, не видел. Только слышал, что отец увез Алисию куда-то и прячет. Еще бы. Ему есть чего бояться. Ведь если с ней что-то случится, то план по обретению чужого имущества рухнет.
— А Брецлава?
— А что ей сделается! Каждый вечер развлекается с молодыми гусарами.
— Давайте вернемся к арестованной. Вы полагаете, это хорошая приманка?
— Вашим мыслям не сидится на месте. Скачете с одного на другое.
— Я просто всем своим существом чувствую, что моя судьба как-то связана с высоким русским монахом. А как зовут ту женщину, мать мальчишки?
— Ее зовут Матрена. Скорее всего, следствие спланирует какую-нибудь публичную экзекуцию, от которой кровь заледенеет в жилах.
— А вы еще хотите, чтобы я был на стороне администрации?
— Но вы — поляк, пан Новак!
— Если у польских отцов города не хватает мозгов, чтобы изловить преступников, и они прибегают к нечеловеческим методам, то почему я должен быть на их стороне?
— Всему виной хорошее классическое образование. Такие, как вы, являются скрытой разрушительной силой любого режима.
— При чем здесь воспитание?
— При том, что оно прививает основы гуманизма и справедливости. А это не всегда идет на пользу государству. Ну, мне пора домой, дорогой Болен. Желаю вам приятного дня. Посмотрите, какое чудное утро сегодня!
Глинка задрал голову и уставился в хрустальную синь осеннего неба.
— И то верно, пан Бонифаций. Пойду, отнесу сестре ее любимые пирожные.
— Я бы советовал вам поменьше появляться на улице.
— Да что со мной будет. Ведь я нужен живым, иначе суд не состоится. Бежать мне тоже некуда. На воротах усиленная стража. И вся жизнь моя как на ладони. Остается только терпеливо ждать своей участи. Я даже не могу прийти к Анжеле, чтобы не запятнать ее семью. Представляете, сколько будет разговоров, если я…
— Не договаривайте. Я все представляю! — пирожник, прихрамывая, зашагал прочь.
В растерянности Болен смотрел на удалявшуюся спину. Он вдруг почувствовал глубокую тягу к этому человеку, настолько глубокую, что неожиданно для самого себя крикнул:
— Пан Бонифаций, если вам станет что-нибудь известно о матери того мальчишки, дайте мне знать, прошу вас!
Пирожник медленно обернулся и, приложив палец к губам, укоризненно покачал головой.
— Вы что-то спросили, пан Новак?
Болен вздрогнул. Справа от него выросла фигура караульного офицера.
— Я… я… Может быть, и так! — Болен, казалось, смотрел сквозь говорившего. — Сдается мне, пан офицер, вы сегодня еще не ложились.
— Да, так и есть. Напряжение растет час от часу. Вас интересует, если я не ошибаюсь, мать одного из преступников?
— От вас просто некуда деться!
— Служба такая! Действительно, накануне вечером приставы наведались в одну деревню и взяли под стражу женщину, муж которой пострадал от чекана пана Войцеховского; бедолаге не повезло — он умер спустя несколько дней. Следствие из этого сделало вывод, что их сын мог оказаться в банде черного монаха. Решили допросить.
— Допросить! Да знаю я ваши допросы! Пытки. Пытки. До тех пор, пока человек не признается в том, чего не совершал, и расскажет о том, о чем не имеет представления.
— Полегче, пан Новак! Советовал бы вам держаться подальше от Бонифация Глинки.
— А это еще почему? — Болен, разговаривая с офицером, старался не потерять из виду пирожника. — Он-то каким образом попал под подозрения?
— Мы проверяем всех. Никто не знает, где бывает Глинка после того, как распродает свои пирожные.
— И всего-то!
— Раньше он возвращался домой и не высовывал оттуда носа. Теперь он бывает еще где-то…
— А вы не думаете, что и у пирожника могла, например, появиться женщина?
— Мы проверили. Нет у него никаких женщин, кроме его помощницы.
— С чего вы решили тогда, что он еще где-то бывает?
— Понимаете ли, раньше некоторые уважаемые люди нашего города обращались к нему в самое разное время. И он сам всегда выносил заказы. А теперь, вот уже несколько дней, клиентов обслуживает помощница, или вообще никто не выходит. Как это понимать? Нет, мы ни в чем никого раньше времени не подозреваем. Но, согласитесь, странно.
— Идите вы к черту, пан офицер! — Болен рванул с места.
— Ну-ну… — буркнул офицер, прищурив глаз и закрутив на указательный палец кончик отвисшего уса.
До Болена вдруг дошло, что пан Бонифаций — совсем не простой пирожник, за которого он себя выдает. Озаренный этой мыслью, молодой человек побежал в сторону площади, где мелькала в толпе спина Глинки. Но, оказавшись посреди людского моря, он потерял свою цель. Громко чертыхнувшись и топнув каблуком, Новак бесцельно побрел по Успенской улице, которая вела под уклон к собору.
