Мойщик салона проката автомобилей «Эх, прокачу!» Сурен, позевывая и подтягивая сползающие джинсы, вошел в просторный гараж. Включил свет и двинулся вдоль выстроенных рядом автомобилей. Здесь, в металлической коробке гаража, было холодно, шаги Сурена отдавались громче и звонче – будто кто-то размеренно шлепал по бетонному полу парой мокрых рыбин.

«И чего в такую рань открываться? – вяло тосковал Сурен, из-за яркого электрического света моргая непроснувшимися еще глазами. – Все равно раньше обеда ни одного посетителя не предвидится…»

Внезапно ход мыслей его прервался – Сурен заметил в салоне одной из машин, «Хонды Цивик», которую он, кстати, собирался сейчас помыть, человеческий силуэт. Мужчина, вернее, молодой человек, сидел на водительском сиденье, положив руки на руль, сидел прямо, почему-то закрыв глаза, и в позе его читалось напряжение и сосредоточенность. Кто это? Как он сюда попал?..

Секундой позже Сурен осознал как. Да через гаражную дверь, как же еще! Она ведь открыта была, чего он спросонья не заметил. Отперта и распахнута, он ее точно не открывал; вот они, ключи, в кармане. Сторож, что ли, дядя Ашот, позабыл закрыть? И кто этот тип? Чего ему нужно? Вознамерился угнать машину? А почему светлым утром, а не темной ночью? И чего он там сидит-то, будто окаменел?..

Сонное оцепенение враз слетело с Сурена. Он попятился к выходу, лихорадочно соображая: нужно немедленно звонить в полицию, нужно поднимать дядю Ашота… Да жив ли он вообще, дядя Ашот? А если этот тип его… того?..

Он уже почти добрался до выхода, как вдруг увидел в дверном проеме дядю Ашота, который с самым беззаботным видом помахивал во дворе метлой. И в этот момент щелкнула, открывшись, дверца «Хонды», и незнакомец поманил к себе Сурена:

– Будьте любезны… На минутку! Как ваше имя?

Сурен ответил, едва ворочая языком.

– Вас-то мне и надо, – сказал незнакомец. – Подойдите ближе, пожалуйста.

На негнущихся ногах Сурен покорно подошел к «Хонде». Незнакомец, в облике которого, как он сейчас заметил, не было ничего страшного, смотрел прямо на него. И взгляд этот вдруг обездвижил Сурена. Он замер на одном месте, тело его будто превратилось в глыбу льда, а в голове стало происходить нечто странное, непонятное… Сурен прямо физически почувствовал, как оживился, затрепетал его мозг, будто незнакомец запустил туда незримые проворные пальцы. Перед глазами Сурена замелькали картинки недавнего прошлого – словно он смотрел видеозапись в ускоренной обратной перемотке. Вот вынырнуло из недр его памяти чье-то лицо, странно смазанное, зыбкое… и мельканье картинок прекратилось… Вот лицо стало крупнее и вместе с тем чуть-чуть резче, будто на него навели фокус; кажется, еще немного, и черты его проступят отчетливо, и…

Жуткая боль обожгла Сурена, точно в лицо ему плеснули расплавленного металла. Он не смог даже закричать. А быть может, и закричал, но померкшее сознание уже не зафиксировало этот крик.

Очнулся он лежащим на полу, незнакомец сидел над ним, зачем-то водя открытыми ладонями обеих рук у его лица, точно гладил не касаясь. Боль еще ворочалась в голове, но быстро утихала, и Сурену пришло на ум, что причиной этому утиханию являются пассы незнакомца.

– Действительно, блок… – сказал незнакомец. Он не к Сурену обращался, он отвечал каким-то своим мыслям.

Тем не менее Сурен догадался, что речь идет о той самой «неполадке» в его голове, причинившей ему эту ужасную боль.

– Это лечится? – жалобно выговорил он.

– Я могу, пожалуй, его снять, – произнес незнакомец. – Но не уверен, что это не скажется на вашем психическом здоровье.

В гараж заглянул сторож дядя Ашот. Узрев лежащего на полу племянника и незнакомца, колдующего над ним, дядя Ашот испустил боевой клич и с метлой наперевес ринулся на выручку. Правда, где-то на середине дороги он, видимо, успев оценить собственные бойцовские качества, резко затормозил, опустил метлу… а потом и вовсе ее бросил, выхватил телефон и рванул прочь из гаража – во двор, который тотчас наполнился его призывными криками о помощи.

Мысль о том, что минут через пять на территории «Эх, прокачу!» соберется коллектив салона в полном составе: и хозяин Аванес Сергеевич, и менеджеры Вардан, Гагик, и Зураб, – придала Сурену бодрости. А уж подумав о том, что еще через пять минут наверняка успеют подскочить и Татул со своей станции техобслуживания, и Мамикон Мамиконович из ресторана «У Мамикона Мамиконовича», он окончательно воспрял духом.

Оттолкнув от своего лица руки незнакомца, Сурен вскочил на ноги. Его тотчас повело в сторону, он упал бы, но молодой человек, тоже выпрямившийся, поддержал его.

Сурен открыл было рот, чтобы свирепым воплем заявить о своей готовности сопротивляться коварно проникшему на территорию салона незнакомцу до последней капли крови, однако тот как-то особо щелкнул пальцами прямо у Сурена перед глазами – и сознание мойщика «Эх, прокачу!» снова погасло.

На этот раз Сурен очнулся почему-то не в гараже, а во дворе, под ярким утренним солнцем. Он ощутил себя сидящим на лавочке у гаража. Дядя Ашот преспокойно подметал двор, мурлыча что-то под нос, а незнакомца нигде не было видно. Сурен поднялся, ощупал себя, проверил карманы (ага, все на месте), заглянул в гараж. Никого. Все вокруг спокойно и обычно, словно это недавнее происшествие ему просто-напросто приснилось.

– Чертовщина какая-то… – начиная дрожать, подумал Сурен.

Дядя Ашот остановился напротив него, оперся на метлу, посмотрел укоризненно:

– Чего расселся, слушай? Уснул? Работать надо, так всю жизнь проспишь…

«И правда приснилось»! – облегченно подумал мойщик.

Евгений Петрович Пересолин перешагнул порог кривочского офиса компании «Витязь», общо поздоровался:

– Будьте достойны!

– Долг и Честь! – нестройным хором ответили ему Игорь Двуха, Женя Сомик, Виталик Гашников, Борян Усачев и Олег Гай Трегрей.

– Садитесь, Евгений Петрович, – пригласил Олег, придвигая стул мэру Кривочек. – Ну вот, теперь все в сборе.

Прежде чем усесться, Пересолин выглянул в коридор и недовольно буркнул:

– Вы от меня и здесь не отстанете, опти-лапти? Дайте от вас отдохнуть хоть немного!.. Охранники ваши! – пояснил он всем присутствующим, плотно затворяя офисную дверь. – Утром выхожу из квартиры, а они на лестничной площадке торчат. Всех соседей перепугали. И с тех пор ни на шаг не отходят. Жена грешным делом подумала – из органов товарищи. Мол, жители Кривочек коллективное заявление написали в прокуратуру, о том, что я у них Тимохин пруд украл, вот меня и арестовывать пришли…

– Про Серегу вы, Евгений Петрович, разве не слышали? – сумрачно осведомился Виталик Гашников. Как Трегрей, Жмыхарев, и Усачев, он был воспитанником детского дома, где до недавнего времени директорствовал Пересолин.

– Слышал… – сразу построжел мэр Кривочек. – Какого парня сгубили, сволочи!.. Вот кого охранять-то надо было. А я-то кому и на что сдался?..

– В этом мы сейчас и постараемся разобраться, – сказал Олег. – Кто, на что и, главное, кому сдался… Итак, приступим. Что мы имеем? Начнем с очевидного…

– Очевидное… – подхватил Двуха. – Оно же – невероятное. На витязей началась охота. Причем ведет ее кто-то очень серьезный. Не пытается ни запугать, ни к чему-либо склонить, ни на переговоры выйти. А работает конкретно на уничтожение.

– Причем на уничтожение не абы кого, – вступил Сомик, – а исключительно старших витязей. Рядовых парней не трогают, Виталик с Боряном сегодня эту тему промониторили.

Гашников и Усачев согласно покивали.

– Дополняю, – проговорил Олег. – Вперво, этот неведомый враг обладает способностями, сравнимыми со способностями познающего Столп Величия Духа, ступившего на вторую ступень. А еще: стремится уничтожить нас таким способом, чтобы случившееся сошло за несчастный случай. О чем это говорит?

– О том, что светиться не хотят, естественно, – пожал плечами Двуха. – Несчастный случай ни один мент копать не начнет – если его на то специально не настрополят. Кстати, по поводу ментов… А где Нуржан? Он вроде вчера обещал быть?

– Звонил невдавне, – сообщил Олег. – Срочное дело у него, чуть позже подъедет…

– А Мансур? – вспомнив, встрепенулся Двуха. – Мансур-то как? С этой суетой прямо из головы вылетело…

– Мансуру мы дозвонились, – ответил Виталик Гашников. – Все с ним в порядке. Хотя голос у него невеселый, прямо скажем… Видно, те проблемы семейные, из-за которых он на родину махнул, и впрямь очень серьезные.

– Может, помощь нужна?

– Он в подробности не вдавался, – сказал Борян. – Семья, вы же понимаете… Уверял, что сам справится. О том, что здесь у нас происходит, мы ему, конечно, рассказали. Чтоб поосторожнее был…

– До нашего Мансура добраться – это сильно постараться надо, – добавил Виталик. – И стреляный, и резаный… Разве что из крупнокалиберного орудия его свалишь…

– Да тьфу на тебя! – замахал руками Двуха.

– Подытожим, соратники, – проговорил Олег. – Нам противостоит некая глубоко законспирированная группа, в составе которой наличествуют агенты с беспрецедентным уровнем подготовки. Это раз. И два: тем, кто направляет эту группу, очень не по нраву то, что мы делаем. Точнее, то, что мы делаем – сюминут. Ведь раньше-то мы с ними не сталкивались, они вот только на нас вышли…

– А что мы такого делаем… сюминут? – наморщился Сомик. И тут же сообразил: – Палестра!

– Пока это всего лишь предположение, – качнул головой Трегрей, – но, сдается мне, так оно и есть. По крайней мере, возникновение в этом мире макета палестры, как совершенно нового объекта, могло послужить своего рода катализатором… в принятии решения по расправе над нами.

– Мудрено как-то… – недоверчиво проговорил Двуха. – И кому же эта самая палестра, не построенная еще, кстати, только в виде макета существующая, помешала?

– Cui prodest, – сказал Олег.

– А? – переспросил Двуха.

– «Кому выгодно», – перевел Пересолин. – Латинское изречение. Когда не видно, какие силы предпринимают определенные действия, следует поставить вопрос: «Кому выгодно?»

– И кому же выгодно, чтобы не было в нашем мире палестры? – поинтересовался Виталик Гашников.

– Тем, кому выгодно, чтобы не было в этом мире нас, витязей… – медленно проговорил Сомик. – Так, Олег?

– Приблизко, – согласился Трегрей.

Двуха фыркнул:

– Да полно таких, кому выгодно, чтоб нас на свете не было! Каждому второму мы поперек горла!

– Но каждый второй не готов убивать, – сказал Олег. – А у нашего врага четкая цель и четкая мотивация – что определяется по бескомпромиссности действий… Кому более всего выгодно? Вот так поставим вопрос. И постараемся предположить наиболее простую версию ответа. Ибо не следует множить сущее без необходимости…

– Бритва Оккама, – кивнул Пересолин. – Или – принцип экономии.

– А можно человеческим языком выражаться? – попросил Двуха. – А то лично я запутываться начинаю!

Гашников и Усачев поддержали это требование. Сомик промолчал, но, судя по выражению его лица, он тоже не прочь был получить разъяснение.

– Другими словами, – заговорил Олег, – если существует несколько объяснений какого-либо явления и эти объяснения одинаково хороши и логически не противоречат друг другу, то следует считать верным самое простое из них. Это принцип бритвы Оккама. Маловероятные и неправдоподобные объяснения напросте срезаются словно бритвой – отсюда и название.

– Теперь понятно, – сказал Двуха. – Вроде так у следователей принято, Нуржан как-то рассказывал. Когда следак дело какое-нибудь разбирает, он берет не больше двух-трех наиболее вероятные версий… Стоп. Ну и что же у нас получается в итоге?

– На основе вышеприведенных логических принципов можно сделать следующий вывод, – ответил Олег. – Нам противостоят те, кто представляет некие скрытые силы, которым выгодно, чтобы мир сохранял имеющееся положение вещей.

Несколько минут все молчали.

– По-моему, это называется теорией мирового заговора, о чем мы сейчас говорим, – неуверенно сказал Пересолин.

– Да ну, несерьезно, – махнул рукой Двуха. – Ты, Олег, уж очень большое значение своей палестре придаешь…

– Бессомненно. И они – тоже, – со значением произнес Трегрей.

– Чего ж тогда эти они просто не взорвали макет?

– Просто взорвать макет – нецелесообразно. Принцип нахождения энергетической оптимы я уже понял. И для меня не проблема создать еще один макет в другом месте. И построить-таки палестру. Куда разумнее будет – убрать меня. И всех тех, кто способен организовать дело воспитания новой элиты.

– А стечение обстоятельств – такой вариант ты не рассматриваешь?

– Нет, – твердо ответил Олег. – Случайностей не бывает.

– Да несерьезно же! – повторил Двуха, искусственно засмеявшись. – Надо ближе смотреть, а не конспирологией заниматься! Кому мы там последнее время дорогу переходили?

– Рудольф из фонда «Возрождение», – начал перечислять Сомик. – Не то чтобы дорогу перешли, но… неприятность им сделали, это точно. К тому же… Если ты, Олег, прав в своих предположениях по поводу тех, кто нам противостоит, то «Возрождение» вполне может быть связано с этим… Охотником. Хотя бы косвенно. Уж во всяком случае, со счетов фонд сбрасывать нельзя. Кто там еще у нас?.. Губера ты нашего обидел, Олег…

– А то, что меня на бабки кинули, – тоже происки агентов мирового порядка? – вставил Двуха. – Кидок-то как-то не вписывается в общую систему…

– Не вписывается, – не стал спорить Трегрей. – Но вполне может быть связан с интересующими нас событиями. А может, и нет. Но и в этом направлении надобно начать расследование. А самое главное, я этим утром – сразу после посещения салона «Эх, прокачу!» – беседовал с нашими соратниками из Управления. Рассказал о том, что произошло. И озвучил свою версию произошедшего.

– И как? – осторожно спросил Двуха. – Посмеялись, да?

– Отнюдь, – сказал Олег. – Они заинтересовались моим рассказом. И поведали мне кое-что… любопытное…

– Ну-ка, ну-ка?

– Секунду! – насторожился Трегрей, повернувшись к двери.

Дверь распахнулась. В комнату, хромая, вошел Нуржан.

– Опти-лапти! – изумленно проговорил Пересолин, схватив себя за усы.

Гашников и Усачев одновременно ахнули. Двуха, переглянувшись с Сомиком, шепотом выругался. Сомик раскрыл рот.

Нуржан выглядел так, будто его несколько раз всухую провернули в барабане огромной стиральной машины. Куртка на нем отсутствовала. Свитер и брюки был испачканы грязью и изодраны в клочья, и в прорехах поблескивали свежей кровью внушительные ссадины. Кроме того, на лбу налилась шишка размером с кулак, по подбородку расплылся синяк, пока еще светло-голубой, но темнеющий прямо на глазах. Губы Нуржана были разбиты, а во рту – когда он заговорил – обнаружилась большая, по меньшей мере в два зуба, щербина.

– Будьте достойны… – заметно пришепетывая, поздоровался Нуржан. И поднял руки, предупреждая вскочивших витязей. – Да в порядке я, в порядке! Несколько царапин только; переломов и тяжелых сотрясений нет. Кажется… Уф-ф… Воды вот только попить бы…

– Что случилось? – спросил Олег.

Уложенный на специально для него освобожденный диванчик, Нуржан один за другим опорожнил три пластиковых стаканчика с водой из кулера и только после этого начал свое повествование. Оно оказалось коротким, это повествование…

Нуржан как раз подъезжал к повороту на Кривочки на своей видавшей виды «девятке». Собрался было сбрасывать скорость, когда прямо ему в лоб со встречной полосы вильнул многотонный грузовик, груженный бетонными блоками. Времени, чтобы увести свой автомобиль от удара, у Нуржана не оставалось совсем. В такой ситуации обычный человек был бы обречен на верную и мгновенную гибель. Но Нуржан-то не был обычным человеком. За долю последней секунды, отделявшей его от смерти, он успел, не открывая дверцы, вымахнуть в автомобильное окно, вышибив стекло своим телом.

Грузовик начал тормозить только тогда, когда «девятка» под его колесами превратилась в груду искореженного металла.

– Я в кювет с трассы скатился, – завершая рассказ, проговорил Нуржан. – И только тогда вспомнил, что на дороге, кроме моей машины и того грузовика, еще один автомобиль был… в пределах прямой видимости. Стоял припаркованный у обочины. Что за автомобиль?.. Я даже марку не запомнил, не то что номера. Вроде бы черного цвета… И то не уверен. Не обратил внимание, как-то не до того было…

– А этот гад из грузовика? – вскричал Двуха. – С ним что?

– Да ничего… – Нуржан лежа пожал плечами и поморщился от боли. – Остановил свою махину, выбежал… Только руками разводит и охает. Говорит, сам не понимает, что произошло. Должно быть, заснул за рулем… Да и почему он гад-то? Он-то ни в чем не виноват.

– Как тот рабочий… Мишка, – глухо проговорил Сомик, – с верхотуры макета палестры…

– Ну-ка, позволь мне… – Трегрей присел на диванчик рядом с Нуржаном. Наложил ему руки на лоб, избегая касаться шишки, которая, кажется, стала еще больше.

Нуржан с готовностью закрыл глаза. Голубая жилка на виске Олега несколько раз ударила упругим пульсом. И Олег проговорил, медленно и раздельно, будто читая с расплывающегося изображения:

– Черный «Мицубиси Лансер», У786ЕХ, 64-й регион. Этот автомобиль был припаркован на обочине на месте аварии…

И убрал руки.

– Дайте телефон кто-нибудь, – попросил Нуржан. – Мой разбит. Поскорее!

– Да чего торопиться? – скрипнул зубами Сомик, пока Нуржан диктовал кому-то марку и регистрационный номер машины. – Толку-то…

Сомик оказался прав. Через минуту Нуржану перезвонили. Выслушав короткое сообщение своего собеседника, он опустил телефон:

– Автомобиль в угоне… Два с небольшим часа назад поступил сигнал от бывшего владельца. Будут искать… Кстати, я, по-моему, что-то пропустил, да? Вы как, соратники, сделали какие-нибудь выводы по поводу последних событий?

– Какие-нибудь сделали… – неохотно ответил Двуха. Он посмотрел на Олега и добавил еще: – Неужели все это правда, а? Про хранителей мирового порядка?

– Самое интересное, – сказал Трегрей, – что их так и называли – Хранители.

– Кто называл?

– Те, кто с ними уже сталкивался. При тех же обстоятельствах, что и мы.

Федор Шапиро, научный сотрудник одного закрытого советского НИИ, специалист по квантовой физике, слыл чудаком. В этом, конечно, ничего удивительного не было. Редкий ученый не имеет каких-либо причуд, это своего рода проявление его профессиональной идентичности. Как, например, пьянство у военных, привычка ругаться матом у грузчиков и хроническое отсутствие работы у настройщиков гуслей. Другое дело, что чудаковат Федор Шапиро был уж как-то слишком, не по таланту чудаковат. Являлся бы он, скажем, нобелевским лауреатом или автором какого-нибудь нашумевшего изобретения, причуды легко сходили бы ему с рук и даже, может быть, создавали лишний повод для большей популярности и всеобщей симпатии. Дескать, гений! Имеет право!

Но гением Федор Шапиро, по общему мнению коллег, не был. Корпел себе потихоньку в своем НИИ над плановыми исследованиями, преподавал студентам законы движения квантово-полевых систем, вечерами читал, или писал, или мастерил что-то в своей одинокой холостяцкой квартире, а по выходным ездил на электричке на дачу, где никаких грядок не копал, а опять же просиживал долгие часы с книгами и бумагами. К тому ж по причине нелюдимости характера на родной кафедре его недолюбливали, а потому на каждую очередную выходку институтский коллектив реагировал с неизменным раздражением.

А фортеля Федор Шапиро выкидывал знатные! То во время лекции запоет петухом, объясняя сей поступок необходимостью оживить у студентов внимание, то явится в институт с абажуром от настольной лампы на голове, не из-за рассеянности, а потому что – по его словам – ему так лучше думается, то притащит с собой в аудиторию злющую дворовую собаку и, взгромоздившись на стол, наблюдает за взметнувшейся суматохой, время от времени покрикивая: «Вот вам наглядный пример броуновского движения!»… А его привычка всегда носить в кармане кусок тухлой селедки, потому что, якобы, сильные запахи возбуждают в нем вдохновение?.. В последние годы Федор Михайлович и вовсе сдурел – абажур с головы совсем не снимал и, кроме того, носил под ним плавательную резиновую шапочку, обклеенную осколками зеркала. А всем интересующимся шепотом пояснял, что таким образом защищает свой деятельный мозг от посягательств загадочных преследователей, которые вот уже год ведут за ним непрерывную слежку…

В общем, когда престарелый Федор Шапиро погиб в своей квартире вследствие взрыва бытового газа (это случилось в восемьдесят шестом году прошлого столетия), в НИИ никто особо не опечалился. А многие даже облегченно вздохнули: освободились, наконец, от невыносимого старого идиота.

Впрочем, поторопились эти «многие»… Чудак Шапиро оказался способен гадить коллективу даже после собственной преждевременной кончины. Только успели Федора Михайловича похоронить за счет профсоюза, ночью кто-то проник в его рабочий кабинет, похитил оттуда все наличествовавшие там бумаги (кому они только понадобились?) и, видимо заметая следы, поджег кабинет. Едва-едва сумели пожарные одолеть огонь и спасти НИИ от полного уничтожения. А на следующий день кто-то разграбил и сжег дотла и ведомственную дачу Федора Михайловича, которая, кстати, должна была перейти в пользование одному перспективному кандидату наук. После этого случая личностью покойного Шапиро почему-то заинтересовалось Управление. Помещение деканата надолго оккупировали очень серьезные и настойчивые молодые люди – поодиночке они дергали туда сотрудников кафедры и дотошно выспрашивали: чем именно занимался Федор Михайлович и какие еще научные вопросы, помимо утвержденных ученым советом, его интересовали. Сотрудники послушно и с готовностью вспоминали редкие разговоры с Шапиро, какие-то его мельком увиденные записи; работники институтской библиотеки предоставили огроменный список литературы, коей пользовался старый чудак, и подшивки его научных статей… Истины ради следует заметить, что ничего толком серьезные молодые люди из Управления выяснить не смогли. Очень уж скрытен и нелюдим был Федор Михайлович Шапиро, да и бумаг после него почти не осталось – все, что не похитили неведомые злодеи, пожрал огонь.

Прошло шесть лет. Закрытый институт, где всю жизнь проработал уже забытый всеми Шапиро, закрыли окончательно. А здание, располагавшееся на окраине Москвы, выкупил у обессилевшего государства какой-то бизнесмен с целью перестроить его (здание, а не государство) под кондитерскую фабрику имени себя. И вот рабочие, вскрывавшие полы в комнате, которая когда-то была кабинетом Федора Михайловича, обнаружили под досками тайник, а в тайнике ящик из тугоплавкой стали, а в том ящике сверток из плотной фольги, а в том свертке связку тетрадей, на обложке каждой из которых красовалась подпись «Шапиро Ф. М.». Содержимое тетрадей по большей части простым смертным было недоступно. Непонятные формулы, расчеты и чертежи перемежались в них с параноидальными заметками о каких-то Хранителях. Покойный Шапиро истерически неровным почерком уверял, что «…они есть, есть, они существуют! Я знаю это, я чувствую, они идут за мной, они уже совсем рядом!..» и молитвенно заклинал нашедшего его тайник немедленно отнести его сотрудникам госбезопасности.

Связку тетрадей забрал местный участковый и, следуя завету автора, передал ее в Управление. Управлению в те лихие годы было совсем не до рукописи безумного ученого, тетради спустили в технический отдел и благополучно забыли. А вспомнили лишь полгода спустя.

Специалист технического отдела, сам дипломированный физик, позвонил ночью из собственной квартиры своему непосредственному начальнику, и тот, обалдевший спросонья, вынужден был выслушивать его восторженные вопли:

– Я разобрался! Я наконец-то разобрался! Это феноменально сложно, но мысль Шапиро я уловил!.. И если все окажется именно так, как я предполагаю, эти тетради перевернут мир!..

Начальник ничего не понял, кроме того, что речь идет о каком-то альтернативном источнике совершенно бесплатной энергии, выругал взбалмошного подчиненного и пообещал его расстрелять и уволить, если тот еще раз вздумает беспокоить его в неурочный час.

Специалист, верно, внял угрозе начальника. И с тех пор не беспокоил его ни в неурочный час, ни в урочный. Он попросту больше не появился на службе. Его, само собой, хватились, стали искать и нашли в клинике, в корпусе, печально известном как раковый. Специалист лежал там с неоперабельной и стремительно прогрессирующей опухолью головного мозга и, кроме этой опухоли, ничего на свете его боле не интересовало. Начальник спросил о рукописи, а специалист только вяло махнул рукой:

– Дома она… забирайте, коли надо…

И в завершение разговора пожаловался:

– Это она, проклятая, во всем виновата. Как только задумаюсь о ней, сразу голова болеть начинает…

Рукопись забрали, повторно отдали на исследование. Но исследование это ничего не дало. Проводившие его лишь развели руками: мол, нечего тут исследовать. Белиберда, чепуха, бессмыслица. Набор знаков и цифр. Явный бред сумасшедшего…

– И где сейчас эта рукопись? – спросил Антон у Альберта Казачка, когда тот закончил свой рассказ.

– В данный момент у меня в сейфе. Только я склонен полагать, что эта рукопись не настоящая. Не оригинал. Не та, словом, которую создал Шапиро и которую изучал в начале девяностых пораженный внезапной опухолью специалист технического отдела. А – подмененная. Фальшивка.

Они сидели в ведомственной столовой главного здания Управления – за угловым столиком. Когда-то именно за этим столиком, удобно удаленном от всех других, проводил неофициальные беседы со своими подчиненными бывший глава Управления Магнум. Теперь это место унаследовал Альберт Казачок. Излишне говорить, что этот столик проверялся на предмет наличия подслушивающих и подглядывающих устройств гораздо чаще и тщательнее, чем что-либо еще в Управлении.

– Самое интересное, что я эту историю уже слышал, – сказал Антон. – И не один раз. Правда, серьезно не воспринимал. Да и как ее можно… извини, воспринимать серьезно? Думал: может, и было в действительности нечто отдаленно похожее, но раздули, домыслили и получился – офисный фольклор… В архивах-то никаких упоминаний о Шапиро нет, я как-то проверял…

– Видимо, так посчитали и те, кто наши архивы компьютеризировал, – что эта история несерьезная, – кивнул ему Казачок. – Не стали вносить дело Шапиро в электронную версию архива. Хорошо хоть, что бумажные исходники сохранились…

Антон потер пальцами виски:

– Ч-черт… Все равно не укладывается в голове. Хранители! Это ж надо… Так, значит, Трегрей с тобой связался вчерашним вечером…

– Выложил свою информацию, – продолжил за него Альберт. – Попросил помочь – хотя бы на уровне анализа произошедшего с ним и его соратниками. А я припомнил дело Шапиро… Ведь почти один в один, да? Удивительно было бы, если б не припомнил. Захватило это меня. Стал разбираться – и вот. К утру отыскал ту папочку с делом и ту связку тетрадей. Вернее, скорее всего, не ту связку тетрадей. Естественно, сразу же сообщил обо всем, что нарыл, Олегу.

– Так… – проговорил Антон. – И что мы намерены предпринять?

– Официально – ничего, – ответил Казачок. – Как ты себе это представляешь – официально?.. К тому же лучше не поднимать это дело именно официально…

Он не договорил, поджал губы. Антон несколько секунд размышлял… А потом глаза его округлились, он подался вперед – через столик к Альберту:

– Ты что?.. Ты подозреваешь, что там?.. – Указательный палец его ткнулся вверх.

– А почему бы и нет? Нам известно далеко не все, что происходит в этом мире. А что, если на самом высоком уровне?..

Он замолчал. И Антон не стал переспрашивать, уточнять. И Альберт, кивнув ему, тут же сменил тему разговора:

– Палестра… – медленно выговорил он, навалившись локтями на столик. – Палестра, Антон! Это, может быть, покруче того самого канувшего в Лету источника бесплатной энергии Шапиро будет. Слышал ведь уже, на следующей неделе группа «Призрак» из Афганистана возвращается?

– Само собой, – ответил Антон. – Кто ж не слышал?! Последнее время только и разговоров в Управлении, что о «Призраке»!

– Погоди, месяцок пройдет, вся страна говорить будет. Не о «Призраке», само собой, а о том, что наркотрафик из Афгана вдруг резко обмелел. А руководитель кто у них, знаешь, у «Призрака» – то?

– Ну, вообще-то я к таким сведениям доступа не имею, – усмехнулся Антон, – но тут догадаться нетрудно…

– Белый, – негромко произнес оперативный псевдоним руководителя «Призрака» Альберт. – Тот самый паренек, год назад стажером к нам направленный. Тот самый паренек из того самого детдома. Птенец гнезда Трегрея. Чуть за двадцать Белому, а уже к высокой награде представлен, получит, как вернется… А теперь представь, что палестра будет выпускать… скажем, в год… скажем, десяток таких вот парней. Не имеющих себе равных по части физической подготовки, а главное – правильно ориентированных? Полагающих для себя целью жизни служение стране? Борьбу с ее, страны, врагами? Представил?

– Я уже думал об этом, – серьезно проговорил Антон. – На первый взгляд все хорошо, лучше некуда. Но вот какая штука получается, Альберт… Сам понимаешь, у страны не только внешние враги имеются. А еще и внутренние. И эти внутренние частенько ого-го какие высокие посты занимают. Такие высокие, что можно сказать: они-то и есть… нет, не страна, но – государство. И с кем, в таком случае, наши птенцы в итоге бороться будут? Парадоксик, а?

– Управление – на то и Управление, – ответил Альберт, – чтобы такие парадоксы разрешать. Наша структура не единственная, куда выпускники палестры могут встроиться. Те самые высокие посты не навечно же за врагами закреплены?

– Теоретически – нет, – мотнул головой Антон. – А практически… Слышал ведь поговорку: «Дети наших начальников будут начальниками наших детей»? Да и потом… Если власть состоит из тех, кто работает на себя, а не ради блага других, то инакомыслящие в нее попросту не войдут. Не будут впущены, не пробьются, какими бы исключительными качествами ни обладали. Разве что…

– Вот именно, – улыбнулся Альберт. – Мы-то на что?..

Антон несколько секунд размышлял, щуря глаза за стеклами очков.

– Среди тех, кто нами правит, дураков нет, – сказал он наконец. – Быстро почуют, куда и откуда ветер дует. А мы – люди государевы. Мы приказы выполняем. Их приказы – правительства.

– Они – правительство, – сформулировал Казачок. – А мы – Управление. Они правят, а управлять нам предоставлено. Понимаешь?

Антон снова помедлил. И кивнул:

– Понимаю…

Он посмотрел в темные выпуклые и спокойные глаза своего начальника, и у него вдруг захолонуло в груди от внезапного осознания небывалой важности дела, которое начиналось вот прямо сейчас, за этим угловым столиком ведомственной столовой.

– В общем, ты раньше плотно работал с Трегреем, тебе и ехать в Саратов, – заговорил снова глава Управления Альберт Казачок. – Получаешь внеочередной отпуск и едешь отдыхать. Там, на Волге, прекрасные места для отдыха есть. Возражения?

– Не имею, – не раздумывая, ответил Антон.

– Артур с тобой поедет, уж очень просится.

– Артур? Это хорошо! – Антон искренне обрадовался – с Артуром Казачком, младшим братом главы Управления, он за последние годы крепко сдружился.

– А больше никому об этом деле знать не нужно, – сказал Альберт. – Ты да я, да Артурка, и хватит пока. Для всех – вы едете в отпуск, последние теплые деньки добирать. Для наших – соорудим какую-нибудь версию. В Саратове у нас определенные интересы имеются. По тамошнему отделению фонда «Возрождение» у нас есть кое-что, в этом направлении можно будет поработать. Ну, об этом потом… А я пока поработаю в другом направлении… в вертикальном, – он быстро указал взглядом вверх. – Итак… Будь достоин!

– Долг и Честь, – улыбнулся Антон.

– На этой неделе они прилетают, – договорил Трегрей. – Антон с Артуром.

Новость эта – о прибытии оперативников из Управления – воодушевила витязей. Гашников и Усачев, переглянувшись, радостно подмигнули друг другу, Нуржан даже переместился из лежачего положения в сидячее.

– Отличненько! – оценил он.

А Двуха почесал в затылке:

– И Управление туда же. Агенты мирового порядка, Хранители… Я все надеюсь, что тут что-то другое. Что угодно, но не эти сказочные Хранители же! Я недавно книжку прочитал научно-популярную. Про Вернадского и его теорию ноосферы. Что такое ноосфера, я надеюсь, никому объяснять не надо? – небрежно осведомился Игорь.

– Да уж будь добр, объясни… – отозвался Сомик.

– Ноосферой, – сказал Олег, – согласно Вернадскому, называется высшая степень развития биосферы. Становление ноосферы связано с развитием человеческого общества, которое оказывает глубокое воздействие на природные процессы.

– А если по-простому, – подхватил Двуха, – ноосфера – это такая интеллектуальная оболочка Земли. Все, о чем человечество думает, чем живет, чего желает, чего боится – весь вот этот нематериальный архив не улетучивается в космос, а скапливается вокруг земного шара в виде… как раз оболочки. Разумной оболочки! Которая определенным образом влияет на нашу жизнь. Правильно сказал?

Олег согласно кивнул.

– Так вот, – продолжил Двуха. – Сегодня ночью я про эту ноосферу вспомнил, и мне вдруг в голову пришла одна идея. А вдруг нет никаких Хранителей? То есть они, может быть, где-нибудь и есть, но на нас, витязей, никакого внимания не обращают? А то, что на нас обрушилось, это – некая совокупная сила, сфокусированная из чаяний и страхов абсолютного большинства населения планеты. Абсолютное большинство жаждет жить спокойно и сыто, потрясений боится, а всякие баламутящие высокие идеи ему и даром не сдались. Высокие-то идеи способны адекватно воспринимать только единицы. А большинство – оно радо возможности потреблять и потреблять, оно категорически против них: и единиц, и их идей. И не только на бытовом уровне против, а на… планетарном! Может, это ноосфера нас и долбит, а?

– А что? – пожав плечами, проговорил Сомик. – Здравое рассуждение. Только я лично предпочел бы отдельно взятым Хранителям противостоять, а не целой разумной оболочке Земли.

– А тебя никто не спрашивает, кому ты там готов противостоять, – хмыкнул Двуха. – Олег, ты как считаешь?

Трегрей ответил не думая:

– Я знаю, что это не так.

– Потому что там… откуда ты, это не так? – тут же поинтересовался Нуржан.

– Вестимо. Но это не главное. Человечество в любом из миров создано именно для высокого. Это его, человечества, первоначальное и основное предназначение. Ну не может человек жить как животное, только отнимая и потребляя…

– А почему же все-таки живет? – тихо спросил Гашников.

– Потому что культ потребления и загребания ему искусственно навязан. И навязан сравнительно недавно.

– Кем?

– Тем, кому это выгодно, бессомненно. Тем, кого устраивает человечество в виде полноуправляемой массы, не способной ничего изменить, не способной ничего создать, не способной ничего достичь. Может, помните фантастику середины и конца прошлого века? Какие надежды тогдашние писатели возлагали на двадцать первый век! Развитие технологий, позволяющее навсегда избавиться от войн за природные ресурсы. Освоение космоса, путешествия по неведомым галактикам, прогрессорская деятельность среди внеземных цивилизаций, отставших от нас в развитии…

– Летающие автомобили! – поддержал Сомик, сверкнув глазами. – Телепорты с одного континента на другой! Экскурсии в прошлое и будущее! Роботы, которые выполняют всю грязную и тяжелую работу, оставляя людям лишь интеллектуальный труд… Читали, как же!

– Идет второе десятилетие двадцать первого века, и чего добилось человечество? К чему пришло, что получило? Невероятно развитую индустрию глобального развлечения. Почти каждый житель Земли обязательно обладает гаджетом, позволяющим подключаться к Всемирной сети, куда нескончаемым потоком льется развлекательная информация. Интернет, безусловно, гениальное изобретение, но… как и для чего он используется? За ничтожную плату любой желающий получает возможность посмотреть какой угодно фильм, сериал, телешоу, прочитать какую угодно книгу, послушать какую угодно музыку, поиграть в какую угодно игру – получает любое развлечение. Хочешь живого общения, чтобы выплеснуть негодование и злость… либо, наоборот, любовь и нежность? И это – пожалуйста. Есть десятки тысяч форумов и чатов на интересующую тебя тему. Десятки тысяч сайтов виртуальных знакомств. Напросте нет никакой необходимости отрываться от монитора и куда-либо стремиться. Зачем? Когда любое желание может быть исполнено в виртуальном пространстве без малейших усилий. Нижайшие потребности человека – хлеб и зрелища. Живущий исключительно ради удовлетворения этих потребностей не способен развиваться, постигать нечто, что больше и выше его бездеятельного существования. А последнее поколение – именно и живет ради удовлетворения этих нижайших потребностей. Потому что ему каждый день говорится, что так – хорошо и модно, так – нормально, так – надо. Естественное стремление к высокому объявляется зашоренностью, ретроградством, да просто глупостью. И ему противопоставляется, как вы думаете, что? Свобода! Но не свобода жить, а свобода потреблять и развлекаться. Будь свободным – отринь все навязанное кем-то, например родителями, учителями или историей твоего народа, и реши сам, именно сам, и только сам… как тебе развлекаться, что есть, что носить! Будь собой! Подчеркни свою индивидуальность… Вот так – покрасив волосы в синий цвет, навешав в уши, ноздри и пупок десяток колец, подсев на кокаин. Ведь именно так поступают те, кто добился самого крутого успеха в этой жизни. Те, кто ездит на крутых тачках, живет в домах с бассейнами и плавает по морям на собственных яхтах. Ты не можешь себе позволить яхту? Не беда! Позволь себе ирокез, брендовые джинсы с дырками на коленях. И все, ты такой же крутой, как они, и далеко оторвался от «безликой серой массы»… А все, что больше этого, – доброта, стойкость, сострадание, новые миры, новые возможности – всего лишь пафосная чушь, которой забивают себе голову неудачники, неспособные стать истинно свободными. Им же надо как-то оправдывать свое существование? Ну хотя бы в собственных глазах? Вот они и оправдывают. Но ведь ты-то знаешь, что истинно в этой жизни… О каком развитии, о каких вызовах или, там, межзвездных странствиях может идти речь?.. Плюньте – это разводка для лохов! Будьте свободными… – Олег вздохнул. – Ну а те, кого не устраивает эрзац жизни, те, кому хочется острых ощущений в реальности, бросают себя в дикое бессмысленное озорство: катаются, уцепившись за электрички, карабкаются на высотные конструкции…

– Мы тоже так по малолетству развлекались, – сказал Двуха. – Даже и еще похлеще кое-чего исполняли. Только мы-то – разок-другой, себя проверить, перед девчонками покрасоваться. А для многих эти дурачества вроде как целая культура… Ну не глупость, а? Все равно что сказать: я профессионально занимаюсь тем, что звоню в дверь соседа и убегаю, пока он не открыл!

– Ну то последнее поколение, – произнес Усачев. – Дети… Наше-то поколение не такое…

– Не намного лучше, – усмехнулся Сомик, который, кажется, ухватил мысль Олега. – Прилипнуть к государственной либо корпоративной кормушке – вот предел мечтаний. Главные приоритеты общества: как можно меньше работать и как можно больше поиметь. В идеале: совсем ничего не делать и иметь все, что захочешь. Труд окончательно перестал быть средством достижения цели. Да и можно ли назвать трудом перекладывание бумажек и окучивание клиентов? Основной путь добиться успехов для них – подороже продать себя. По иному руслу мысль представителей нашего поколения не потечет. Как же ей по иному руслу потечь, если каждый знает: созидательный труд – удел отбросов, по какой-то причине не вписавшихся в общеизвестный и общеутверждаемый стереотип успешности. Успешен тот, кто состоятелен. И совершенно неважно, каким путем эта состоятельность приобреталась. А тот, кто смеет утверждать обратное, получает стандартный дезавуирующий ответ: «Если ты такой умный, почему тогда ты такой бедный?» Как будто интеллект находится в прямой зависимости от финансового благополучия; если б так было, то в списках богатейших людей состояли бы не банкиры и предприниматели, а – ученые… Математики, философы… те же физики…

– Этот мир достиг определенного уровня развития, – закончил за него Трегрей. – Когда часть общества, которая называет себя высшей элитой (не являясь ей, впрочем, в истинном смысле этого слова), получила возможность наикомфортнейшего существования. Дальнейшее развитие всего человечества этой элите напросте невыгодно, потому что может стать опасным для их спокойного благополучия. Не для того ли, чтобы статус-кво сохранялся как можно дольше, и внедрен культ потребления, развитие тормозящий? Там, где миром правят высокие идеи, все совсем не так…

– Ну, это лирика, – вздохнул Нуржан, трогая шишку на лбу. – Теоретика. А в практическом плане – как действовать будем? В каком направлении?

– В трех направлениях, – сказал Олег. – Первое: фонд «Возрождение». Управление берет его на себя. Насколько я понял Альберта Казачка, там есть за что зацепиться, этот фонд давно у него в разработке. Второе: мошенники, ограбившие «Витязь».

– Я займусь! – вызвался Нуржан. – Как раз по моей части.

– Артур с Антоном окажут тебе в этом посильную помощь, – пообещал Олег.

– Я ж и говорю – отличненько! – хмыкнул Нуржан.

– Третье направление. Непосредственно исполнитель воли… условных Хранителей.

– Охотник, – подсказал Двуха им же самим изобретенную формулировку.

– Да, Охотник…

– Это возьмут на себя Игорь и Женя. Нет возражений?

– Никак нет! – козырнул Сомик.

– Само собой, – сказал Двуха.

– А я подмогну, – пообещал Нуржан. – Этот Охотник явно не саратовец. Значит, нужно пробивать съемные квартиры, которые недавно сдали, – тут участковых подключить неплохо было б. Ну, само собой, гостиницы, хотя, конечно, вряд ли Охотник в гостиницу заселится…

– Вечно в кожаных перчатках – чтоб не делать отпечатков… – пропел Сомик, – жил в гостинице «Советской» несоветский человек… Саратов – город немаленький, – добавил он. – Хотя и не Москва, само собой… Может, и нащупаем Охотника. А если нащупаем – ох уж тогда пощупаем!

– Ты не веселился бы особо, – осадил его Двуха. – Охотник явно крутой мужик. Если обладает способностями, которые сравнимы со способностями витязя на второй ступени постижения Столпа. А то и третьей… И как это его так эти Хранители сумели натаскать? Неужто как-то принципы постижения Столпа у нас сперли?..

– Столп – всего лишь одна из систем, обучающая высвобождать скрытые ресурсы человеческого организма, – сказал Олег. – Каковых систем может быть множество. Другое дело, что у нас такие системы общедоступны, а здесь – тщательно охраняемы… заинтересованными лицами и открываются лишь избранным…

– Избранным на дело обеспечения безопасности заинтересованных лиц, – согласно буркнул Сомик.

– На ЧОПе – охранная деятельность, как и полагается, – подытожил Трегрей, повернувшись к Гашникову и Усачеву.

– Сделаем, – сказал Гашников.

– А на мне – палестра, – закончил Олег. – Ну и, бессомненно, помогать буду каждому, кто ко мне обратится.

– А я? – осведомился Пересолин. – Меня на какой фронт изберете?

– Вас, Евгений Петрович, давно уже избрали, – напомнил Двуха. – Зимой, разве не помните? «Работаем вместе, чтобы сделать город лучше!»

– У меня, кстати, Олег, проблемка нарисовалась, – замялся Пересолин. – Насчет Тимохина пруда. Женя, тезка мой, уже рассказал тебе?

– Рассказал, – ответил Трегрей.

– И что можешь посоветовать?

– Что тут можно посоветовать, – пожал плечами Олег. – Поступайте как надобно. Власть должна руководствоваться нуждами общества даже и в том случае, если само общество этого не приемлет и нужду в этом не видит.

Высокий мужчина с костистым лицом бесцеремонно отодвинул от банкомата бестолково копавшуюся в сумочке девчонку, занял ее место. Девчонка, от возмущения едва не выронив ту сумочку, вознамерилась было поднять крик, но, углядев на руках мужчины доходящую до ногтей сплошную синеву татуировок, предпочла поспешно ретироваться.

Мужчина вставил карточку, посмотрел баланс. Сумма, выведенная на дисплей, оказалась внушительной, но на костистом сухом лице мужчины удовольствия не отразилось.

– Чики-чики… – непонятно выговорил он.

Он снял всю сумму, что заняло у него немало времени, в течение которого ему дважды кто-то звонил на мобильный телефон. Мужчина на эти звонки никак не реагировал.

Закончив с банкоматом, он рассовал деньги по карманам, вернулся к старенькой грязной «девятке», завелся, тронулся с места, предварительно вынув и положив телефон на сиденье рядом с собой.

Телефон снова зазвонил. Мужчина покосился на него, но брать не стал. Вместо этого сунул в рот сигарету и закурил.

Затем, не снижая скорости, держа руль худыми коленями, взял телефон, извлек из него SIM-карту. Не глядя, швырнул ее в окно. Вставил другую карту.

Телефон немедленно зазвонил снова. Мужчина выругался вполголоса и отправил телефон туда же, куда до этого симку и банковскую карточку.

Минут через двадцать «девятка» покинула пределы города Саратова. На ближайшей развязке мужчина свернул на трассу, ведущую в восточном направлении.

Имя и фамилию, данные ему родителями, он предпочитал давнему прозвищу – Волк. Что имя и фамилия? По ним ничего нельзя сказать о человеке. А только произнесешь: Волк… И сразу понятно, кто перед тобой. Свободный и жестокий зверь-одиночка, с которым лучше не связываться. А желаете проверить, верно ли отражает прозвище суть его носителя? Милости прошу, проверяйте. Только уж потом не обессудьте, если что не так…

Волка взяли в девяносто третьем, ранним летом. А осудили уже зимой, в морозное предновогодье. Освободился же он – в прошлому году. Волку еще повезло. Судили его только по двум эпизодам, и если бы ментам удалось раскопать и доказать хотя бы половину того, что он совершил, – на свободу он бы не вышел уже никогда.

Половину? Или хватило бы трети?..

Волк и сам не помнил, сколько конкретно человек он убил. Время тогда кипело такое… беззаконное, лихое, кровавое. Стране было плевать на людей, а людям было плевать друг на друга. А штатному киллеру крупной группировки недосуг было считать оставленные им трупы. Может, пятнадцать, может, семнадцать, где-то так… Не меньше пятнадцати, но и вряд ли больше двадцати. Неважно, впрочем, сколько. Человеков вокруг кружится чертова уйма, и ежедневно они мрут как мухи, хотя почему-то каждый считает собственную жизнь чем-то неимоверно ценным, причем не только для себя, но и для всех остальных. Даже смешно, ей-богу. Жизнь большинства людей не стоит и окурка, а вот за смерть можно получить неплохие деньги. Пацаны-срочники на юге страны убивают людей пачками – и это не считается грехом. В девяностые новая власть, реформировав экономику таким образом, чтобы государственное достояние разделить между несколькими отдельными вполне конкретными людьми, спровоцировала гибель от голода и болезней миллионов – и это тоже всенародно признается нормальным. А Волк чем хуже? Там, на юге, убивают человеков-бандитов, по всей стране гибнут человеки лишние, ненужные, не вписавшиеся в крутой поворот эпохи, мешающие становлению нового общества. А на тех, кого убивает Волк, крови иной раз побольше, чем на нем самом. И все равно: воюющих солдат и молодых госреформаторов принято считать героями, а его, Волка, преступником? Эту логику Волк не мог понять… Он своими глазами видел: чего-то стоят только те, кому дозволено убивать. Кто не боится и умеет убивать. А все остальные так… никому не важные мухи. Прихлопни одну, две, три… Сколько угодно. Их все равно не станет меньше.

Убийства не доставляли ему наслаждения, поэтому он и счет жертвам не вел. Нет, кое-какое удовольствие от убийства, да, – испытывал. Ведь всякий нормальный профессионал испытывает удовольствие от безупречно выполненной работы. А Волк был профессионалом. И прекрасно знал: убить – только полдела, на это любой дурак способен. А вот убить и грамотно уничтожить следы – это может не всякий. Тут-то и нужен профессионализм. И вовек бы не попался Волк ментам, если б его не сдали. Свои же сдали. Сами вляпались по собственной глупости – и ну вприпрыжку писать чистосердечные признания, чтобы срока им поменьше вышли…

Еще в СИЗО решил Волк для себя на будущее: вот выйдет он, надо будет тщательнее выбирать заказчиков. Получается, это тоже важно, кто заказчик, получается, и к этой части дела тоже следует подходить профессионально. А в том, что и после отсидки он вернется к своему призванию, он не сомневался. Лучшее, что он умеет, – убивать людей. И на этом свете всегда найдутся те, кому надобны его услуги.

Так и вышло.

Только вот с последними своими работодателями он просчитался. Хотя не должен был, никак не должен… Позвонил ему очень уважаемый человек, позвонил лично, хотя вполне позволительно ему было доверить переговоры с Волком своему представителю. Позвонил и сообщил, что есть исключительно серьезный заказчик, который ищет профессионала высшего класса, и что он, уважаемый человек, намеревается именно его, Волка, порекомендовать этому исключительно серьезному заказчику. И если Волк согласен рассмотреть условия, то пусть запомнит время и место встречи…

Он, конечно, согласился. Но, явившись в условленное место, застал там лишь того самого уважаемого человека – в наглухо тонированной машине, окруженной охраной. Сам заказчик на встречу не пришел, и этот факт Волку даже понравился. Значит, действительно серьезный человек, коли посредниками у него выступают такие уважаемые люди…

Заказчик связь с Волком организовал грамотно. Лично Волк его так и не увидел. Аванс ему перевели на банковскую карту. А подробные инструкции он получил по электронной почте.

И вот как раз эти инструкции насторожили его. Причем настолько, что он чуть было не отказался от работы и не вернул аванс. Только боязнь уронить репутацию остановила его. Репутация в любом деле много значит.

Во-первых, инструкции были предельно подробные, не оставляющие Волку свободы действий, не оставляющие даже минимального выбора решений. Это уже нехорошо. А во-вторых, сам стиль составленного заказчиком за него плана… Что, в самом деле, это за невиданная придурь – выследить жертву, когда она будет совершать ежевечернюю пробежку, подманить криком о помощи, швырнуть в нужный момент оголенный провод под ноги? Зыбкий план, шаткий, столько в нем опасно подвешенных пунктов, которые могут сорваться от любой случайности: а если жертва побежит по другому маршруту, если не отреагирует на крик о помощи?.. Слишком много «если». Так дела не делаются. Никак не годится становиться в зависимость от случая. Это попросту непрофессионально. В период подготовки Волк нервничал, у него из головы не выходило новомодное словечко «креатив». К дьяволу такой креатив. Креатив в его работе – удел дилетантов. Действовать надо наверняка, чтобы не оставить жертве ни малейшего шанса. А вот когда мудришь и перестраховываешься, выдумывая ходы позаковыристее, тогда недолго и проколоться, дело провалить и себя погубить. Сколько начинающих на таком погорело! План должен быть предельно прост. Пуля в затылок или заточка в сердце – вот то, что нужно. Тело вывезти в лес и закопать. Или сжечь. Или утопить в реке. Или, на самый крайний случай, попортить кислотой лицо и руки. И никто никогда ничего не найдет. Кто искать-то будет? Менты? Нечего их воспринимать киношными суперменами. Они такие же люди, как и все, только тупее и ленивее.

Вопреки его опасениям, с первой жертвой все прошло на удивление гладко.

И со второй тоже. Там, в общем-то, ничего сложного и не было: проникнуть в военный госпиталь, переодевшись медбратом, сделать укольчик из шприца, предварительно взятого в условленном месте, одному из пациентов…

Но Волк все равно никак не успокаивался, все равно нервничал. И недаром. Третий план, поступивший от заказчика, ему не понравился еще больше первого. Надо ж было придумать такое: втемную дать наводочку шайке дворовых обалдуев, чтоб распотрошили богатенького дяденьку. И в разгар потасовки, когда закрутится суматоха, преподнести и им, и жертве сюрприз: пристрелить жертву, а вместе с ней – парочку нападавших подранить. И все это на виду у десятка свидетелей! С одной стороны, все четко получается, все чики-чики, менты ни за что не распознают в этом убийстве заказное. Обычное ограбление, в ходе которого некий, конечно, оставшийся неизвестным доброхот, некий робин гуд, решил вмешаться и заступиться за ограбляемого, пугануть оборзевшую шпану, да вот беда – стреляет робин гуд хреново, стрелой в стрелу за сотню ярдов не попадает. Терпилу случайно завалил. Да, остроумно. Креативно. А с другой стороны – опять же чересчур накручено-перекручено, излишне усложнено, сорваться может… И ведь сорвалось! Этот терпила вдруг как начал раскидывать гопников – Волк, не ожидавший такого, даже растерялся. И упустил момент, когда надо было стрелять. Да и если бы вдруг открыл огонь… совсем не факт, что пуля легла бы точно в цель. Уж очень шустрая жертва попалась…

Спустя полчаса после всей этой заварухи ему позвонили на мобильный (хотя своих номеров, он, само собой, заказчикам не давал). Незнакомый голос суховато-официально сообщил Волку, что им очень недовольны и второго провала не потерпят. Что-то такое необычное было в том голосе, что-то непонятно цепкое… будто с этим контактом протянулся к нему незримый коготок, вонзился куда-то глубоко в его голову – Волк даже не стал отвечать, не осмелился делать контакт еще ближе. Выждал паузу, по истечении которой с ним спокойно попрощались, и отключился.

Той же ночью он решил: надо спрыгивать с этого поезда. Черт с ней, с репутаций, своя шкура дороже. Хватит с него этого выматывающего нервы балагана, хватит пугающих странностей. А если в следующий раз заказчик еще чего похлеще придумает? Ему же расхлебывать этот… креатив! Неровен час, опять сорвется, и тогда… Серьезные люди проколов не прощают, это всем известно. И еще одно очень сильно беспокоило Волка. Заказчик – персона крутая. И те, кого он заказал, как выяснилось, тоже не промах. Никогда Волку не приходилось видеть, чтобы один человек так легко и непринужденно раскидал четверых. Даже телефонный разговор не прервал! Получается, что схлестываются две реально могучие силы, а он промежду них мотыляется бессильной разменной пешкой. Нет уж. Коли такой расклад вскрылся, ему здесь ловить нечего… Не для того он столько времени по лагерям мариновался, чтобы на второй же год свободы одеться в деревянный макинтош…

Деньги ему за первое дело должны были перевести уже на следующий день, так договаривались. Берет деньги (тут нечего бояться, он их заработал) и быстренько сваливает из города. В Ростов. Есть там у него лежка, о которой никто не знает. Переждет несколько месяцев, ухо высунет из берлоги, просканирует окружающее пространство: если все спокойно, можно будет потихоньку выходить в мир. А если нехорошие слухи запеленгует, что ж – отдохнет еще. Терпения ему не занимать. Двадцать лет терпел, так еще полгодика потерпеть – не проблема. Рано или поздно все устаканится. И снова все будет – чики-чики…

Часа через два езды по трассе Волк поймал себя на том, что непроизвольно вглядывается в салоны проносящихся мимо и обгоняющих его автомобилей. Надо ж… прилично уже отъехал от города, а напряжение все не отпускает. Этот коготок, вонзившийся в него в момент телефонного разговора с заказчиком, никуда не делся. Все так и сидит в его мозгу неприятной занозой и, кажется, даже физически ощущается.

«Спокойно! – приказал себе Волк. – Это всего-навсего нервы. Не может же он на самом деле подсадить мне в башку какую-нибудь хрень…»

Он свернул в первый попавшийся поселок. Припарковался у магазина и, захватив с собой сумку с вещами, направился к примеченной ранее автобусной остановке. Ключи от «девятки» он запустил в чей-то огород.

Ну все. Теперь пусть они его поищут, пусть попытаются перехватить. Волк вам не цепная собачка, а вольный зверь! Захочет – и уйдет, следы хвостом заметет, не поймаете.

Но это самоубеждение не помогало.

Пока не пришел автобус, Волк курил одну сигарету за другой. Шепотом чертыхался и спохватился только тогда, когда на него стали оглядываться.

«Да что это со мной? Сроду не был таким нервным. Теряю хватку? Старею?»

Он сел в подъехавший автобус, даже не поинтересовавшись его маршрутом. Какая разница? Сейчас главное – спутать вероятных преследователей, а уж потом, когда он сам почувствует: все, оторвался, – тогда на юг, прямиком на юг!..

В автобусе, стареньком, побрякивающе трясущемся, не стало спокойнее. Почему-то Волку постоянно казалось, что пассажиры хотят с ним заговорить. Только он мельком глянет на кого-нибудь, тот сразу с готовностью оборачивается к нему, заинтересованно ловит взгляд, открывает уже рот… Всякий раз Волк поспешно отворачивался к окну, чувствуя, как что-то начинает дрожать в животе.

Автобус привез его в какой-то городок, пыльный и тесный, как набитый стариковским тряпьем шкаф. Темнеть еще не начало, но солнечный свет потяжелел, в нем появились красноватые оттенки приближающихся сумерек, и откуда-то из-за бесконечных дощатых заборов совсем по-вечернему квохтали невидимые куры.

Неподалеку от автобусной остановки Волк увидел одноэтажное здание с вывеской «Кафе». Эта вывеска его неожиданно приободрила. Так и надо, чем проще, тем лучше. «Кафе» – значит, кафе. И никакого ненужного креатива.

Он вошел в маленький, на пять столиков, зал, уселся в углу. Кроме него, посетителей в кафе «Кафе» не наблюдалось. Было здесь полутемно, и стояла тишина, нарушаемая только рокотаньем допотопного холодильника за стойкой, да еще едва слышным мушиным жужжанием. Мух в зале было на удивление много – то и дело поле зрения Волка пересекали стремительным перелетом туда-сюда крохотные черные тельца. А вот липких лент-ловушек он нигде не заметил. «Странно, вообще-то, – подумал он. – Хотя что тут странного? Обыкновенная захолустная забегаловка, на такую мелочь, как мухи, никто внимания не обращает: ни персонал, ни посетители. Хорошо еще, собаки под столами не шныряют…»

К нему, повиливая бедрами, подошла официантка, молодая еще, но уже, верно, видавшая виды: обесцвеченные короткие волосы нарочито растрепаны, в припухших глазах мутнеют остатки не рассосавшегося с утра похмелья, на кисти левой руки у большого пальца имеется неаккуратная татуировка: «Аня», а в углу ярко накрашенного рта темнеет прогал отсутствующего зуба.

– М-м-м? – осведомилась официантка, опершись татуированной рукой о край стола, кокетливо избоченившись так, что из-за края нечистого фартука выглянуло туго обтянутое юбкой крутое бедро.

– По полной программе, – сказал Волк, беззастенчиво разглядывая девушку. – Первое, второе…

– А компот?

– И компот, – согласился Волк. – Граммов двести. Ну и закусочки какой-нибудь…

– Больше ничего не надо? – поцелуйно вытянув губы и поигрывая бедром, проворковала официантка Аня.

– Коли предлагают, чего ж отказываться? – осклабился Волк.

Официантка, игриво покачиваясь, уплыла на кухню. А Волк, придвинув к себе половину пивной жестянки, игравшей в этом заведении роль пепельницы, закурил. Ему заметно полегчало здесь, в прохладном безлюдье, в полумраке. Да еще и официанточка… Можно, кстати, задержаться в этом городке на ночь, гужануться с белобрысой Аней, она явно против подобного времяпрепровождения возражала последний раз классе в седьмом и то – какому-нибудь седоусому трудовику Петровичу. А уж утром продолжить путь. Приятно здесь, что ни говори… Только вот мухи жужжат все назойливее. Больше их стало, что ли?

Он докурил сигарету, подождал немного, закурил еще одну, последнюю. Пачку смял, скатал в кулаке до состояния бумажного шарика, пихнул в пепельницу. А официантка все не шла.

И мухи…

Теперь он уже не сомневался, что их и на самом деле стало больше. Под низким, плохо освещенным потолком клубились целые стаи. Мухи одна за другой слетали к столу, за которым сидел Волк, пробегали ломаным непредсказуемым зигзагом по истертой липкой клеенке и снова срывались в наполненное жужжанием пространство зала. Липли к лицу Волка, он раздраженно смахивал их ладонью, почему-то не встречая сопротивления.

Напряжение вновь стало нарастать в нем.

В кафе так и не объявился ни один посетитель. Тоже непонятно. Маленький городок, развлечений здесь, кроме как нажраться и подраться, никаких не должно быть. А вот поди ж ты…

Наконец-то мягко хлопнула дверь кухни и показалась официантка с подносом. Она подошла ближе, и Волк обомлел: над ее растрепанными пергидрольными лохмами гудела целая туча мух.

Что-то болезненно задергалось в его голове. Словно ожил, затрепыхался, принявшись терзать мозг, тот самый коготок.

Официантка, приблизившись, поставила поднос перед Волком. А он не решился опустить глаза в принесенные тарелки. Мушиная туча окутала верхнюю часть головы девушки, отдельные мелкие твари резво бегали по ее лицу, а сама официантка Аня почему-то не обращала на это никакого внимания. Видимо, потому что она и сама изменилась. Глаза ее стали темными, какими-то мертвыми…

Она подмигнула Волку мертвым глазом и что-то произнесла.

Он не разобрал, что именно, – он слышал только непрекращающееся жужжание, жужжание заволокло все остальные звуки.

За поясным ремнем жег кожу, словно раскалившись, пистолет. Да что пистолет!.. Пистолет тут не поможет, в этом Волк не сомневался ни капли. Бежать отсюда! Бежать скорее! Вскочить, одновременно опрокинув столик с подносом на жуткую официантку, рвануть к двери, пока она не опомнилась!.. Вот сейчас… Вот прямо сейчас…

– Сиди, – сказала официантка Аня.

Голос ее был чужим и отдаленным, будто говорил не живой человек, а звучал вырезанный из ледяного камня динамик. Причем звучал – как тут же догадался Волк – не где-нибудь, а в его собственной голове.

– Сиди, – повторила она. – Тебя что-то беспокоит?

– М-мухи… – с трудом выговорил Волк. – М-много…

– Мухи? – Голос в его голове теперь выражал удивление, но теплее от этого не стал. – Тебя никогда не беспокоили мухи. Много? Прихлопни одну, две, три… Сколько угодно, их все равно не станет меньше. Это не важно. Сиди. Сиди и слушай.

На это Волк ничего не ответил. Ничего не смог ответить.

– Ешь свой ужин, – звучал в его голове ледяной голос официантки Ани. – И сразу возвращайся. Утром ты выйдешь на связь. Тебе предстоит еще одно дело. Не бойся, не сложное. Куда легче трех предыдущих. Ты обязательно справишься. Ты должен справиться. Чего-то стоят только те, кто умеет убивать. А все остальные – никому не важные мухи.

– Да! – выкрикнул Волк, дернувшись так, что стул под ним тонко взвизгнул металлическими ножками по кафельному полу. – Я сделаю!

И сразу все изменилось. Вокруг стало светлее, всепоглощающее жужжание пропало. Пропали и мухи, все до единой. Официантка Аня смотрела на него с боязливым удивлением.

– Чего прыгаешь-то? – спросила она уже другим голосом, нормальным, человеческим. – Дурной, что ли? Второе, говорю, сразу нести?

– Неси… – послушно закивал Волк, хотя есть ему совершенно расхотелось.

Через час он уже торопливо шагал в темноте – по обочине загородной трассы, вытягивая руку над асфальтом всякий раз, когда его, окатывая светом фар, обгоняла машина. Он прошел без остановки не менее восьми километров, когда рядом с ним наконец-то затормозил грузовичок, доверху груженный капустными кочанами (Волк едва сдержал себя, чтобы не спрыгнуть с насыпи и не рвануть к лесопосадкам – в потемках ему показалось, что кузов наполнен отрубленными человеческими головами).

Высунувшийся из кабины водитель подозрительно оглядел его и, явно жалея о том, что остановился, поинтересовался:

– Куда тебе, болезный?

– В Саратов, – хрипнул, светя в темноте бледным лицом, Волк.