ГЛАВА 6
Заговор
Стайка ребятишек, старший из которых не встретил и одиннадцатой весны, по обычаю собралась в пролеске, подле Ласкавны, и о чем-то щебетала. Дети давно облюбовали полянку, что от темного леса кустами малины отделялась, нечистиков отгоняя, да и с дороги не сразу видна была. Тут они гуляли, делились тайнами и, если приходилось, от хлестких прутьев родителей хоронились.
— А вы ведьмарку видели? — спросил Бойко, самый старший.
— Кукобу, что ль?! — хмыкнул мальчик с копной нечесаных пепельных волос. — Я даже видел, как она зелье из жаб варила!
— Да какая Кукоба! Я говорю про ее внучку Милаву! — Бойко обвел ребят многозначительным взором, дожидаясь, пока стихнут шепотки, а рты да очи раскроются от страха и интереса, поманил к себе. — Слыхивал я от братца, что она цельный обоз сгубила. Всех людей и лошадей в караване на Купалье перегрызла!
— Не может быть! — пискнули дети. Каждый из них готов был уже броситься наутек да затаиться в складках мамкиной юбки иль за печкой схорониться, однако любопытство не дозволяло, прочно прилепив дитячьи лапти.
— Точно вам говорю! — Бойко постарался придать голосу таинственности, будто через его рот сами боги Навья вещали. — А еще сказывают, что она на Алеся порчу наслала — и нынче он, покрытый язвами и нарывами, у себя в хате помирает!
— Алесь? — схватилась за голову Олянка-семилетка и заплакала. Всем на деревне было ведомо, что девчушка сколько себя помнила на этом свете, столько замуж за сына старосты и собиралась.
— Не плачь! — сказал ей мальчуган с пепельными власами. — Я слыхал, что ежели ведьмарка помрет, то порча, которую она наслала, силу потеряет.
— И Алесь излечится? — Олянка посмотрела на него блестящими очами, полными надежды.
— Да!
— И мне такое ведомо, — важно подтвердил Бойко.
— Так давайте выследим ее и убьем! — предложил смуглый постреленок.
— Верно говоришь, малый! — Бойко потрепал его за плечо. — Только выслеживать не придется. Я ведаю, где она!
— Где? — заинтересовались ребята, затаив дыхание. Кое-кто подозрительно покосился на кусты малины. У Олянки даже слезы высохли.
Бойко поманил к себе ребят и, дождавшись, когда они притиснутся поближе, шепотом раскрыл секрет:
— Ее дядька Череда в яму, что подле мельницы, посадил!
— Так давайте камней наберем и к ней пойдем! Из глубины-то она нас не достанет! — предложил пепельновласый мальчуган, втайне надеясь, что Бойко и его смекалку перед всеми похвалит.
— Боязно… — заныла Омеличка, младшая сестренка Олянки, — а вдруг достанет да в жаб обратит?!
— Не хочешь — не ходи! — твердо сказала Олянка. — Тебе не понять, что чувствуешь, когда твой любимый помирает!
— А вот и понять! — недовольно скрестила руки Омеличка. Подумаешь, Олянка всего на год и еще половину старше, а воображает! Она, может, тоже кое-кого любит, просто еще не решила точно — Вита иль Цвета.
— Хватит спорить. Покуда все в деревне пошли Ружу искать, надобно к яме идти! — решил Бойко. Ребята закивали и принялись собирать камни.
— А ежели Череда прознает? — почесал пепельную копну мальчуган. — Он ведь с кажного из нас по пять шкур сдерет. Да еще от отцов достанется. У меня только вчерась последний синяк на заду желтеть стал.
— Не трусь. Не прознает! — пообещал Бойко. — У меня план имеется, как неприметно к яме подступиться!
— Ой! — взвизгнула Олянка и отскочила в сторону. — Глядите!
К кустам малинника быстро ползла длинная красновато-бурая змея с красивым темным зигзагом по хребту. Дети невольно отпрянули.
— Гадюка! — догадался Бойко, и его глаза превратились в узкие щелочки. — Ядовитая… Вот что! Давайте-ка ее изловим и в яму к ведьмарке бросим! Пущай змеюка ее укусит! И на нас никто не подумает, и Алесь излечится!
Олянка с готовностью сняла с головы платок и протянула мальчикам:
— Нате, ловите! Только бы Алесь снова здоровым стал, — мечтательно вздохнула она.
Мальчишки, коим не впервой выпало со змеюками справляться, быстро заарканили «смерть ведьмарки» и замотали в платок, прочно стянув узел.
Бойко довольно потер руки:
— Будет ведать, как худое людям творить!
— А что это вы здесь делаете?
Дети вздрогнули, обернулись. Врасплох их застал Гедка. Мальчик с привычно блаженным видом глядел на ребят своими чистыми синими очами.
— Не твое дело! — топнула ножкой Омеличка.
— Иди прочь, юродивый! — посоветовал пепельновласый мальчуган, стискивая в кулаке каменюку.
— Я с вами пойду! — радостно объявил сын Домны.
— Вот еще! Дуракам с нами не место! — заявил Бойко.
Но Гедка только улыбался, в его очах не мелькнуло ни тени страха, ни обиды.
— Пошли отсюда, — предложил смуглый постреленок. Ребята молча отправились к яме. Гедка увязался следом.
— Погодьте, — остановился Бойко, — прогнать его надобно. Разболтает еще.
Дети закивали.
— А давайте я в него камень брошу! — придумал мальчуган с пепельными волосами.
— Нет! — остановил его Бойко — уж он-то добре памятовал, как влетело от мамки, батьки, старшего братца, а после и от дядьки Череды за то, что Гедку палкой отходил. Никто тогда и слушать не стал, что юродивый за Бойко шпионил. — У меня иная мыслишка имеется! Погодь, Гедка, сейчас мы тебя к себе примем!
Бойко подался к зарослям крапивы и принялся рвать стебли, вышине коих мог бы позавидовать здоровенный дворовый пес. Дети мигом уразумели, что удумал их предводитель, и последовали его примеру. Только Гедка остался на месте, глядя на ребят очами цвета чистейшего неба в погожий весенний день. Он один не догадывался, что уже в следующее мгновение станет улепетывать прочь от жалящих поцелуев крапивы.
* * *
— Эй, девица! Дозволишь спуститься?
— Спускайся, дядька Рафал! — обрадовалась ворожея — все не одной в яме томиться.
Скрипнула клеть, сползла лестница — старец мигом подле Милавы очутился. Вот так прыть!
— Вот благодарствовать пришел: Алесю лучше стало. В себя пришел, гнойники присохли, — сказал Рафал. Его черные очи больше не светились недоверием. Теперича в них поселилась теплота. Милава улыбнулась.
— Я рада. Только не за что меня благодарить. Поди, сам его выходил. Разве что траву-покрик из моей сумы взял. Ну, так она для того и сбиралась, чтоб злые хвори отваживать.
— А как ты себя чувствуешь? — старец озаботился здоровьем ворожеи. — Покажи лодыжку.
Девица не стала перечить.
— Сдается мне, уже завтра бегать сможешь. Да и синяк, как я погляжу, сходит.
— Благодарствую, почтенный Рафал, твоими усилиями все у меня ладится. Вот только не скажешь ли, какой нынче час? Да не случилось ли чего среди селян?
Вот ежели теперича знахарь о какой новой напасти поведает, значится, Кукоба взялась-таки за черную ворожбу.
— Нынче час такой, когда тени растут да длиннее становятся. Солнце уже на запад по небосклону перекатилось. До ночи рукой подать. — Лекарь помрачнел. — Ну а в селе без новой беды не обошлось.
Милава всем телом напряглась, ожидая толкования.
— Ружу до сих пор не нашли. Видать, и правда с девицей что-то худое сотворилось. А только что по дороге сюда я встретил мамку ее любого. Так она поведала, что и ее сыну худо сделалось: язвы, гнойники, беспамятство.
— Как у Алеся?
— Похоже на то.
Ворожея призадумалась. Эх, бабушка-бабушка… За что ж ты так над невинным людом потешаешься? И все ж, ежели хворь Кукоба и наслала, то обоз навряд ли ее рук дело. Хотя могла ж она науськать кого-нибудь? Невольно пред очами снова предстал образ кузнеца, что в агонии бьется, в волка претворяясь. Тут бы все ж разобраться не мешало.
— Дядька Рафал, ведаю, что не дозволил мне староста выходить. Только есть у меня дело одно нерешенное. От него, может, судьба всего села зависит. Дозволь бабку навестить.
— Кукобу? — заволновался старец.
— Так. Ты, дядька, человек ученый, потому должен правильно уразуметь то, что я тебе теперича открою. — Рафал не сводил с лика Милавы пытливого взора. — Помирает она. Худо ей совсем. Иссыхает заживо. И покуда упокоения не сыщет, мучиться станет да боль свою на других вымещать. Не хочу веровать, но авось Кукоба за хворью стоит. Дозволь навестить ее, покуда люд по лесу бродит. Череда и не узнает ничего.
Рафал опустил голову, молча размышляя над просьбой девицы. Сердце Милавы в надежде забилось быстрее.
— Вот что, девица. Верю я тебе. Только ведь и сам я человек пришлый. И хотя не одну весну провел в этом селе, не раз недуги от здешнего люда отводил, все ж как родича они меня до сих пор не привечают. Оттого, что вера моя для них странная, а кожа темная. Да село не совсем опустело. Доморадовна вон, для примеру, у себя в хате сидит.
Милава поникла. Видать, не добраться ей до бабки, покуда не поздно.
— Но все ж не могу я дозволить и дале худому множиться. Неровен час, хворь на детей перекинется. Тела их нежные, не то что у Алеся. Они могут и не выстоять против нее.
Ворожея оживилась:
— Так ты подсобишь?
— Приду, как тьма село окутает. Навряд ли кто-то решится к яме ночью прийти. Все ж ведьмарка ты для них, — улыбнулся Рафал и заговорщицки подмигнул.
Милава улыбнулась в ответ. Дышать стало свободно и легко.
— Благодарствую, дядька!
— Послушай, девица, — посерьезнел знахарь. Рука, поглаживавшая длинную бороду, замерла. — Тут сын кузнеца все никак в себя не придет. Такого страху, видать, натерпелся, что его рыжая копна до цвета моей бороды полиняла. А самое страшное, онемел он, точно жена Лютовера.
— Жена Лютовера? — не поняла Милава.
— А, ты ж не знаешь. Лютовер — охотник здешний, двоюродный брат кузнеца. Нелюдим, немногословен. Пару весен назад он себе жену взял красы да хозяйственности редкой. Вот только немая она.
Милава подозрительно сощурилась, но вслух спросила об ином:
— Так ты хотел узнать, как сыну кузнеца в себя возвратиться?
— Так, — кивнул старец.
— Дай-ка помыслить… Кажись, откопала я на Купалье ведьмарский корень.
— Ведьмарский корень?.. Окопник! — восхитился знахарь.
— Надобно его растереть да с отваром черных грибов смешать. Пущай молодой кузнец три глотка сделает — ему сразу полегчает.
— Черных грибов?.. — засомневался Рафал. — В краю, откуда я родом, из черных грибов страшный яд варят. От него у человека все внутренности наружу вылезают.
— Так, — согласилась Милава. — Потому надобно быть особливо осторожным и в раскладе не оплошать. А расклад такой: на один ведьмарский корень должен приходиться кусочек гриба с ноготок мизинца новорожденного. Тогда знатное лекарство выйдет.
* * *
Скоро день стал к закату клониться. Солнце-искусник уже кисти да краски красно-желтые подготовило. Милава тихонько ждала, покуда к ней старый лекарь придет. Весь час она готовилась ко встрече с бабкой Кукобой да размышляла, кто ж обоз разодрал. Но кроме Щекаря, претворяющегося в волка, никто на ум не приходил. Вот только где ж он такую силу раздобыл? По всему видать, сам-то кузнец от крови даром не владеет. Кто ж наделил? Надобно обо всем бабку распытать, уж кому как не ей обо всем, что в селе творится, ведомо?
— Эй, ведьмарка! — послышался сверху звонкий голосок. Милава подняла голову. То были местные ребятишки. Девица им улыбнулась, но они не ответили, только глядели настороженно да с осуждением.
— Что, поди, не очень-то в сырой яме сидится? — спросил старший из всех. Милава опустила взор: все ясно, пришли подначивать да мед с ее беды пить. — Чего очи отводишь? Мы тебе не дозволяли, правда?
Друзья закивали. Мальчик плюнул, едва не угодив в Милаву. Дети заулыбались, но боязливо.
— Да нет в ней ничего красивого, — ответила кому-то девочка, а затем крикнула ворожее: — Ты почто на Алеся порчу навела, змея подколодная?!
— То не я, — выдохнула Милава, понимая — все равно не поверят в ее неповинность.
— Конечно, не ты! — расхохотался старший. — А мы тебе подарочек принесли! Сестрицу твою! Будет об чем поболтать. Одной-то, поди, скучно? Лови!
Что-то голубое шлепнулось подле Милавы. Девица невольно отшатнулась. Это был голубой платок, в котором что-то шевелилось. Ворожея присмотрелась. Узелок слегка ослабился, и через образовавшуюся дырку поползла змея. Гадюка! Первой мыслью оказалось желание вскочить да к земляной стене кинуться. Но она добре ведала, что как раз оного делать нельзя. Вон и так гадюка напугана да на руки, что ее невольницей сделали, разозлилась. Милава замерла.
— Ну как тебе подарочек?
Змея полностью освободилась от тканых оков и стала сворачивать тело в кольцо.
— Будешь ведать, как худое творить! — помахала кулачком девочка.
Милава сидела, не шевелясь, про себя прося покровительства у Велеса. А затем обратилась к нежданной гостье:
— Здравствуй, пригожуня! Благодарствую, что заглянула ко мне.
Змея приподняла голову и зашипела.
— Ты не думай, я тебя не обижать не стану. Сама в невольницах оказалась да неба синего не вижу.
— Глядите, глядите, она со змеей говорит! — ахнули сверху. — Пойдемте отседова, не то еще и нас зачарует.
Шипение стало чуток тише.
— Обещаю, как только из ямы выйду, обязательно и тебя на волю отпущу.
Дети, разинув рты, взирали на то, как змея девицу слушает да нападать не спешит.
— Эй, сюда идет кто-то! Бежим! — предупредил один из пострелят — и сорванцы кинулись наутек.
А меж тем Милава продолжала беседу:
— Я тебе соломку постелю. Ты ложись да спи-отдыхай. А я тебя платочком укрою. А как придет час, так и отпущу.
Змея, точно зачарованная, послушно переползла на указанное место, свернулась клубочком и закрыла очи. Милава укрыла ее, как и обещала.
— Эй, девица, — негромко покликали сверху. Видно уже было не так добре, как прежде, — никак, уже Ярила в золотой колеснице жену катает да чудесными колесами небо красно-желтым вымащивает. — Дозволь спуститься.
— Коли с добром, спускайся.
Скрипнула клеть, опустилась лестница. Снова гостья пожаловала. Да не одна. Ворожея потеснилась к змее, чтоб ненароком ни ее, ни пожаловавших не напугать.
— Здравствуй, Милава, — слегка поклонилась женщина — большего яма не дозволяла. Ее суховатый лик да зеленые глаза показались ворожее смутно знакомыми.
— Здравствуй, — улыбнулась девица. — Вот только имя твое мне неведомо.
— Домной меня кличут. Гедка, сядь, не прыгай, — мальчик, весь в волдырях, присел подле ворожеи и улыбнулся так, словно она его давняя подруга.
— Мамка, а тут змея! — мальчик указал на Милаву.
— Перестань! Что ты говоришь такое? — даже ускользающий свет не сумел скрыть запылавшие щеки вдовицы. Милава про себя подивилась прозорливости постреленка. Уж она-то ведала, о чем тот говорил. — Прости его, девица. Он… Просто он…
— Не такой, как все, — закончила за Домну Милава. — Садись и ты: в ногах правды нет.
На какой-то миг женщина замешкалась, но потом все ж присела.
— Зачем пожаловала? Иль беда у тебя какая приключилась?
— Гедка, ну перестань, то не твой платок, не трожь.
Мальчик убрал руки, но очей с голубой тряпицы не отвел. Милава ничего не сказала.
— Пришла у тебя прощения просить, — сказала Домна и заплакала.
— Что ты! Не надобно слезы лить. Ни в чем ты предо мной не повинна, — заволновалась Милава. Но женщина зарыдала пуще прежнего. Точно много лет копила в себе блестящие капли, а нынче пришла пора всех их на волю выпустить.
— Повинна! Еще как повинна! Но… но, — заикалась плачущая вдовица, — не желала я тебе худого, уж поверь.
— Да что ж такого случилось-то? — никак не могла взять в толк ворожея. — Уж не напутала ли ты чего?
Вдовица замотала головой.
— Гедка! Ну, погляди на него! Что с ним делать, ума не приложу, — малец стягивал сено поближе к голубому платочку. — Вот потому-то я так и поступила. Моченьки не было боле терпеть, как над ним все село потешается. Кажный ребенок то каменюку метнет, то палкой отходит. А он все равно к ним тянется, точно мотыль на огонек. Иные взрослые и те мимо не пройдут: то оплеуху отвесят, то словом недобрым кинут. А он только глядит на всех с радостью да добром на гадости отвечает, — уже стихшие слезы снова потекли по щекам. Милава осторожно дотронулась до натруженной ладони женщины. — Прежде, покуда еще муж мой жив был, так на Гедку никто глядеть косо не решался. А нынче… Я ведь тоже не вечная. Помру, что с ним станется?
— Ну-у, рано тебе еще об том мыслить, — попыталась утешить вдовицу ворожея.
— Погодь, милая девица, — Домна промокнула слезы рукавом. — Сейчас ты узнаешь и не захочешь больше меня утешать. Это ведь я тебя по голове стукнула и папарать-цвет отобрала.
— Ты? — изумилась Милава.
— Я, — опустила очи Домна. — С вечера сына в хате заперла, а сама пошла папарать-цвет искать. Уж сила-то чародейная должна была подсобить его разуму просветлиться. Сама не сыскала, зато тебя с ним углядела. Прости меня, девица. Я думала, что ты — ведьмарка, оттого не жалела о содеянном. А выходит, и тебе зло учинила, и Гедке помочь не сдюжила. — Вдовица тяжко вздохнула.
— Зачем же принуждать светлеть то, где и так ни единого пятнышка, ни серости не имеется? — Милава улыбнулась и погладила мозолистую руку, женщина несмело подняла глаза. — Гедка твой в селе, а то и на сотни саженей вокруг, и так самый разумный. Вон и теперича он углядел то, об чем ты и не догадалась бы.
Домна непонимающе уставилась на ворожею.
— Ты только не страшись, тебе никто дурного не сделает, — Милава осторожно приподняла голубой платочек. Под ним, свернувшись кольцами, мирно спала гадюка. Домна отшатнулась и закрыла себе рот обеими ладонями, стараясь удержать крик.
— Я же говорил, что тут змея! — радостно оповестил Гедка. Вдовица немо переводила взгляд с сына на Милаву, с Милавы на гадюку.
— Дети сбросили, — беззлобно пояснила ворожея. Постепенно взгляд Домны стал проясняться и обретать разумность, пока она понимающе не закивала.
— То-то они так припустили, как меня приметили.
— Ага, — улыбнулась Милава. — Пришли сюда деревню из беды вызволять. Видать, решили, что, ежели ведьмарка пришлая помрет, так и село лихо оставит. Не надобно, милый, пущай отдыхает. Поди натерпелась страху. — Ворожея мягко отвела тоненькую руку Гедки, собиравшегося дотронуться до змеи. Домна поежилась, но вслух ничего не сказала.
— Ты сказала, что не сдюжила Гедке помочь. Стало быть, папарать-цвет не пригодился? — оживилась Милава. Может, все ж она сумеет поступить так, как с самого начала задумала?
— Так. Только… — замялась Домна. — Пропал цвет.
— Как пропал?
— Разумеешь… Мне навстречу волколак вышел. Огромный, что медведь. Рыжеватый. Как осклабил пасть, как ощерился, я чуть собственного духа не лишилась. А очи желтые так и буравят, так и буравят, точно решает он, с какого боку есть меня начать! Такого страху натерпелась, какого в жизни даже не представляла. Зайцем прочь понеслась, да все кругами-кругами, чтобы со следу сбить. До самой хаты так добежала. Но он, видать, и ухом не повел. Словно просто спугнуть меня хотел, не больше.
Милава слушала не прерывая. Сколько жила на свете, а добре ведала — не сбежать человеку от волколака, ежели тот голоден. Стало быть, тот волколак, коего Домна повстречала, не то что не голоден был — до отвала наелся. Неужто обозом?
— А папарать-цвет я выронила, покуда от зверя лютого убегала.
— Вон оно что… — пригорюнилась Милава. Дай боги, чтобы дивный цветок в худые руки не попал. Никогда дурной человек сам его не сыщет. А вот у другого отобрать иль сорванный подобрать да на гадости извести завсегда сумеет.
По щекам вдовицы потекли слезы. Гедка прижался к матери и крепко обнял.
— Прости меня, — прошептала она, — прости.
— Что уж. Не держу я на тебя зла, — мягко сказала Милава.
— В твоих очах столько доброты… — вдовица опустила голову, точно не в силах была глядеть. — Прости меня и за то, что думала, будто ты ведьмарка.
— Важно, что ты вовремя правду разглядела да от страха не ослепла. Как остальные… — вздохнула Милава.
— Ой, а я ж тебе тут поесть принесла, — спохватилась Домна и полезла в узелок, что подле себя положила. — Совсем запамятовала. Сейчас, погодь чуток.
— Благодарствую, только ела я уже. Меня Вит потчевал. Вон до сих пор медок не допит да хлебец не доеден.
— Правда? — вдовица малость расстроилась. — А может, я все ж оставлю тебе узелок? Авось еще пригодится. Утром поешь?
Не сумела ворожея вдовице отказать.
— Добре, оставляй. А то от него такой дивный аромат идет, что тяжко отказаться.
— Скажи, Милава, — замешкалась Домна, — вижу я, что тебе какой-никакой дар, а все ж достался.
Девица кивнула.
— А не сможешь ли ты моему сыну помочь?
— Домна, твой сын ничуть не плоше остальных людей. Я сейчас открою тебе кое-что, только ты не волнуйся. Постарайся принять это. Это нужно и твоему сыну, и тебе.
Домна подняла на девицу свои зеленые глаза, в коих затаился испуг.
— Ты не мысли, ничего дурного я не скажу.
— Не томи, — попросила вдовица. Гедка вытер слезы с лика мамки.
— Сын твой умеет видеть то, что обычному человечьему оку недоступно.
Вдовица подалась назад:
— Как это?
— Ну, у него тоже дар имеется, навроде моего. Только сильнее. Намного сильнее.
— Он что же… ведьмак? — потрясенно прошептала Домна.
— Не совсем. Ведьмак ведь это не призвание, а выбор. Как и ведун, и знахарь. Твоему сыну еще пока рано выбирать — слишком мал. Но уже сейчас я вижу, что ему ближе светлый путь. Он к людям добр, зла на обидчиков не держит.
Домна глядела на сына так, точно никак не могла поверить в слова ворожеи.
— Стало быть, он вовсе не юродивый, а совсем наоборот?
— Наоборот, — тихо согласилась Милава. — И не говори при нем так, будто его нет. Он все понимает, и понимает лучше многих.
Гедка молча улыбался и не сводил с мамки своих синих очей. Вдовица еще сама не разумела — утешила ее ворожея или добавила тревог.
* * *
Селяне все делали справно и как можно скорее. Почти каждый борол в себе желание лишний раз обернуться на болота. Весь час казалось, что за ними кто-то наблюдает. Однажды Череда разом с братьями-кожевенниками не выдержали и подступили к трясинам ближе, но три пары зорких глаз так никого и не высмотрели.
Наконец все осталось позади. Мужики всем скопом быстро управились. Натаскали дров, уложили погребальные костры. Добро по приказу старосты уместили на телегах. Его предстояло хранить до распоряжения из Рогачева.
— Эй, Вит, — покликал староста, глядя, как огонь вызволяет души усопших. Мельник неслышно подошел ближе. Череда отозвал его в сторонку и, убедившись, что никто их не слышит, сказал: — Я вот тут размышлял. Ты ведаешь, что Милава подсобила Рафалу в лечении Алеся?
— Ведаю.
— А что Рафал по ее совету Цвета в чувство привел? Да тот о волколаке, что весь обоз пожрал, рассказал, ведаешь?
— Вон оно что… — ахнул молодец. — Так, стало быть, у нас в селе нечистик завелся? А все на девицу повесили. Надобно отпустить ее!
— Тише, — огляделся староста. Мужики угрюмо стояли подле погребального костра. — Надобно. Да только не след об том на ночь глядя люду сказывать. Убоятся они темноты подступающей. Не пожелают впотьмах в неповинность внучки Кукобы уверовать.
— А что ж тогда? Не дело неповинному человеку в яме сидеть.
— И я так мыслю, — кивнул староста. — Потому-то и позвал тебя. Твоя хата на отшибе да к яме ближе всех стоит. Как стемнеет, забери Милаву к себе. Обогрей, накорми, спать уложи. А как рассветет, я селян всех соберу да и открою, что она ни в чем не повинна.
— Верно говоришь, — обрадовался Вит.
— Да гляди, чтоб ничего худого с ней не сотворилось. Предо мной отвечать будешь!
— Череда! — окликнул кто-то из мужиков. Староста и Вит обернулись. Подле костра как подкошенный рухнул наземь молодец — Череда подбежал и ахнул: бледный лик того весь покрылся язвами и нарывами, точь-в-точь как у Алеся.
* * *
Даровав земле все свое тепло, солнце покатилось в родную хату, набираться новых сил. Близилось господство княжны Ночи. Ее верные служки — тени, почувствовав свободу, вытянулись и разрослись. Совсем скоро они сомкнутся и погрузят землю в таинственный мрак. Пьянчуге это было как раз на руку. Короткими перебежками, хоронясь от чужих очей, аж от самого стойбища, где цельный обоз нашел свою смерть, он спешил к единственному разумному человеку на деревне.
Наконец показалась покосившаяся хата. Из хлева больше не доносилось петушиного крика — пьянчуга невольно потер зад, о который Хохлатый не раз клюв точил, и на всякий случай снова огляделся. Подворье объяла тишина. Только негромкий стук костяшек пальцев по рассохшейся двери на миг приневолил сбавить ее тиски.
— Кто там? — раздался настороженный голос из-за прохудившейся деревянной охранительницы.
— Я это, открывай.
— Хижа…
Скрипнуло, щелкнуло. Растрескавшееся крыльцо осветила узкая полоска света. Показался недовольный морщинистый лик:
— Ежели за брагой явился, так нет у меня!
— Я, это, по делу, впусти, — пьянчуга изобразил глубокое оскорбление, словно никогда прежде и капли бражной в рот не брал.
— Ладно, входи. — Дверь раскрылась чуток шире, ровно настолько, чтобы дозволить мужику протиснуться в сени. — Чего явился на ночь глядя? Иль снова что худое сотворилось?
— Покуда нет, — Хижа перешел на шепот. — Но ежели так и дальше пойдет, обязательно сотворится!
— Да не ломайся! Чай, не девка, — закатила глаза Доморадовна. — Коли пришел, так сказывай. А нет, так ступай себе подобру-поздорову. Нет у меня часу баклуши бить. Да что ты все озираешься? Я, поди, не ведьмарка — нечистиков в хате привечать.
— Притвори дверь покрепче, — попросил пьянчуга.
Доморадовна фыркнула, но просьбу исполнила.
— Ну? — нетерпеливо потребовала она ответа.
— Голова слишком трезвая — думы разлетаются.
— Не трезвая, а дурная! Я вообще дивлюсь, как это у тебя там еще хоть какие-то мысли водятся.
— Ну дай хоть глоток испить — в горле пересохло, так к тебе спешил, — заканючил пьянчуга, так и бегая глазками по закромам, пока не наткнулся на бочку, схоронившуюся в углу под сероватым рушником.
— Ладно, — недовольно пробубнила Доморадовна и, взяв кружку, отворила бочку — в нос ударил кисловатый запах, — черпанула браги и протянула нежданному гостю. Тот залпом осушил сосуд и, утерев рукавом рот, сказал:
— Добрая у тебя бражка. Только вот не напился. Попотчуй еще.
— Хватит! — бабка выхватила кружку и преградила собой бочку. — Сказывай! А там поглядим, стоит ли твоя весть еще одной кружки.
Мужик надулся, точно дитя малое:
— Весть моя стоит цельной бочки. А то и двух!
Хозяйка не то хмыкнула, не то крякнула.
— А вот ведаешь ли ты, почтенная Доморадовна, что Череда велел Виту пришлую ведьмарку у себя приютить? А завтра, как рассветет, обещался ее и вовсе на волюшку отпустить!
— Как так? — округлила очи бабуся.
— А вот так! — довольный произведенным впечатлением сказал пьянчуга. — Но, это, об том только староста, Вит, я да теперича еще и ты ведаем.
— Как же можно? Она цельный обоз извела, хворь невиданную наслала, а он ее отпускает?!
— Слыхивал я, что Милава эта к обозу непричастная. Цвет навроде в себя пришел и рассказал, как дело было. На обоз волк напал!
— Волк? — недоверчиво переспросила бабка. — Где это видано, чтобы волк один-одинешенек цельный обоз перегрыз? Там ведь охранители бывалые. Кони крепкие. Телеги ладные. А сколько у них оружия было — и не счесть!
Мужик пожал худыми плечами.
— Вот что я мыслю, — хозяйка пальцем поманила к себе вечернего гостя и перешла на шепот, — не волк это.
— А кто? — мужик замер от предвкушения.
— Волколак! И ежели в него не сама Милава оборачивается, так уж наверняка некто по ее науськиванию.
— Ай да голова у тебя, Доморадовна! — восхитился Хижа. — Не зря я к тебе пришел.
Бабка захлопала редкими ресничками, точно девица на свидании — по душе ей мужицкие слова пришлись. Она черпнула из бочки и отдала угощение гостю. Тот припал губами к деревянному краешку, точно в кружке нектар был.
— Знатная у тебя брага, Доморадовна. Умеешь ты, это, мужицкое сердце смягчить.
Доморадовна хихикнула, но тут же посерьезнела и поспешила прикрыть бочку крышкой. Пьянчуга обреченно вздохнул, но на душе его уже повеселело.
— Я вот что думаю. Надобно нам избавиться от этой пришлой ведьмарки. Хватит терпеть ее козни! Не ровен час, нас с тобой в первую очередь изведет за то, что открыто супротив нее высказывались.
— Верно молвишь. Кукобу с малолетства терпели. Авось и жизнь моя так сложилась из-за нее. Навела порчу, чтоб удача меня покинула, — пришла нежданная догадка в захмелевшую голову.
Доморадовна поморщилась, оглядела гостя с головы до ног, а вслух сказала:
— Точно! Только пришел час радоваться, что старую ведьмарку Паляндра привечает, как внучка ее явилась. Говорю — нельзя боле откладывать, надо прямо сегодня избавиться от Милавы. Сдается мне, что и Череда так ведет себя, потому как дурману на него навели.
— А как избавиться-то?
— А вот как! Давай-ка беги по дворам, неси весть, что Милава нашего старосту заворожила! Мол, не ведает он, что творит, оттого решился ее на волю выпустить. Пущай селяне факелы жгут да к яме идут, покуда не поздно.
Пьянчуга замотал головой:
— Дык это, Череда, как прознает, сам меня на костре спалит!
— А я тебе полбочки браги дарую, — подмигнула бабка и еще чарку налила да гостю подсунула.
— Правда? — замялся Хижа, глядя в желанную муть.
— Правда.
— Чем тебе девка насолила так? Мужика твоего Кукоба, не она свела, — мужик залпом выхлебал угощение. — О-о. Хороша!
— Много ты разумеешь, — зашипела бабка. — К тому ж яблочко от яблоньки — сам ведаешь. Да и вон сколько она уже натворила, то ли еще нас ждет? Иль, чаешь, на тебя не позарится? Помяни мое слово — не пройдет и седмицы, как все наше село порешит! Так что, согласен?
Пьянчуга нахмурил лоб, почесал в затылке.
— Не. Не выйдет!
— Почему?
— Мужиков нынче в избах нету. А бабы так напуганы, что и носу наружу не покажут.
Доморадовна нахмурилась. Прав мужик. Не пойдут бабы.
— Тогда самим управиться придется! — твердо сказала она.
— Как самим? — насторожился Хижа.
— Как-как. А вот так. Сами управимся! — Доморадовна снова черпанула, но на этот раз хлебнула сама — для храбрости да согрева.
— Дык это, — сглотнул пьянчуга, с завистью наблюдая за бабкой, — как Вит ее мертвой найдет, на нас все сразу и подумают. Ответ держать придется.
— Не подумают! — кровожадно сузила очи бабка и закрыла бочку.
— Да мы ж с тобой боле всех супротив нее выступали! Еще как подумают!
— Не подумают, — повторила Доморадовна, — потому как не найдут. Мы ее в лес выманим. Да там и… А тело прикопаем. А как в деревне жизнь наладится, так все сами поймут: пропала ведьмарка — и в селе все добре стало! Еще, того гляди, и благодарить станут!
Хижа довольно потер руки. Кто ведает, авось там и на него селяне по-иному смотреть начнут.
— Ты это, только не запамятуй, что полбочки браги мне обещалась даровать.
Бабка нехотя кивнула.
