ГЛАВА 10
Сестринские любовь, прозрение и проклятие
Алесь не сводил с Милавы внимательного взгляда. До недавнего часу она казалась ему всего лишь простой девицей, но теперича… она манила его, волновала. Такая чарующая и такая пугающая в этом своем недоступном обычному человеку знании. Вон, точно изнутри зеленым пламенем светится. А очи-то, очи чернее самой ночи! Да горят точно два уголька. Достоин ли он, простой молодец, сын старосты, такой красы? Сумеет ли, примирится ли, ежели боги дозволят, с ее ремеслом?
«А Милаву почто не спрашиваешь?» — прозвучал внутренний голос.
Но долгих объяснений и не требовалось. Видел Алесь, как теплеют ее очи, когда он подле. Слышал, как бьется быстрей ее сердце, когда он приближается. Да и просто чувствовал, что тянется она к нему.
— А как же селяне? Как они воспримут замену Кукобы Черной?
Но и тут Алесь, не кривя душой, мог признаться, что люба ему Милава, оттого и безразлично, как к ней отнесутся соседи. А ежели потребуется, то он готов с ней и в ином месте, далече от родного села, счастья искать — лишь бы дозволила.
— Все, — девица устало присела на лавку. — Кажись, вызнала я, от кого хворь по деревне пошла.
— Ты это что ж, ворожила? — насторожился сын старосты.
— Так, ворожила. Ой, а что это у тебя в очах?
— А что там? Что? — осторожно пощупал веки Алесь.
— Да никак страх, — улыбнулась Милава.
Он расслабился и улыбнулся в ответ. Вот дурень-то! Набрал в голову. И тут же посерьезнел:
— Ну, так кто хворобу нагнал? Как его величать?
— Как величать, мне неведомо. Но углядела, что недуг наслала обиженная девица… Погодь! — Милава вытянула шею — хороша, точно лебедка. — И как же я прежде до этого не домыслила? А у Ружи, что пропала, какие волосы?
— Светлые, — заволновался Алесь, — а что?
— Вот и стало все на свои места! Это Ружа, — облачилась в слова догадка.
— Ружа? — сын старосты оторопел. Видать, чего угодно ожидал, но никак не этого.
— Так.
Милава выдохнула и поведала сыну старосты, как стала в купальскую ночь невольной свидетельницей предательства.
— Никогда я тебе не прощу такого предательства! Будь ты проклят! И весь твой род! Так она сказала. А поутру в реке я повстречала новообращенную русалку. Вот тебе и недуг. В селе-то ведь, почитай, все родичи, кто в первом, а кто и в седьмом колене.
На лике Алеся отразилось неверие:
— А как же дядька Рафал? Он-то человек пришлый.
— Может, просто заразился?
— Проклятьем?
— Да нет. Хворобой, что породило проклятье.
— А почему ж тогда не все занедужили?
— Хвала богам, что не все! Но я мыслю, что это дело часу. Кто ведает, что эта ночь принесет.
Алесь помолчал, и после некоторых раздумий неверие погасло.
— И что же теперича нам делать? Как же хворь отвадить?
— Надобно взвару побольше сготовить да опоить им всех. И чтоб кажный выпил, даже на ком ни единого гнойничка не сыщется — тогда недугу не в ком станет прятаться и он уйдет навсегда. А проклятье я ворожбой сниму.
— Но как же заставить всех выпить этого взвара? Наверняка сыщутся те, кто понесет весть, мол, отравить их хотят иль одурманить.
— Тут поразмыслить надобно. Одно могу сказать точно…
Алесь внимательно глядел, страшась даже дыханием сбить Милаву.
— Меня они слушать не станут и ничего из моих рук пить тоже. Потому только ты способен их надоумить.
— Кто тут? — испуганно спросил Вит и резко сел.
— Ш-ш-ш, — захлопотала вокруг хворого Милава, — ты еще слаб. Ляг, будь добр.
Мельник малость расслабился, заслышав знакомый голос, и тут же встревожился снова:
— Я видел Кукобу!
— Как это, видел? — Светлые брови Алеся недоверчиво надломились.
— Не может того быть, привиделось тебе, — предположила Милава, однако в голосе ее скользнула неуверенность.
Сын старосты незаметно показал ворожее, что не стоит слушать Вита — мол, тот башкой о половицу ударился, вот и померещилось.
— Молвлю вам. Видел! Как вас обоих теперича. А то и ближе! Собственными очами! И нече там кривляться, чай, не балаганщик, — Вит лег.
Подловленный Алесь пожал плечами.
— Но… Как же так? Мы ж все, как водится, сделали: и круги, и печать… — выдохнула Милава и невидяще огляделась. Алесь невольно отметил, что растерянность ей к лицу — такой хрупкой и ранимой он ее прежде не видел. Отчаянно захотелось быть подле нее всегда — сын старосты невольно приблизился.
— А где ты ее видел? — спросила Милава.
— Да тут и видел. Явилась ночью да затеяла со мной забавы — то в одно оконце постучит, то в иное, точно Алесь. Вот и решил я, что это он и есть. Добре, что хоть дверь чуть приоткрыл, лишь нечесаные седые патлы да очи без зрачков приметил, а то не бывать мне боле живым. Выпила бы кровь, и поминай как звали…
— Не надобна ей твоя кровь, Вит. За душой твоей являлась. Она ведь не захоронена, как подобает, вот и шастает. Доставит Паляндре с десяток душ, глядишь, та и расщедрится на подарок какой, — пояснила ворожея.
— Можно помыслить, что мне от таких разъяснений легче стало, — пробурчал мельник, передернув плечами.
— Я всегда подозревал, что не так ты смел, каким кажешься, — вставил Алесь и тут же потупился под укоряющим взглядом Милавы.
Вит только губы поджал. Отвечать на колкость не стал — то ли сил не хватало, то ли просто не пожелал.
— А как ты себя чувствуешь? — мягко спросила Милава, погладив мельника по руке.
Алесь, завидев это, шумно засопел. Ворожея усмехнулась, явно приметив его недовольство, но ладони не убрала, разве что гладить перестала.
— Все добре, благодарствую.
— Скажи, Вит, ты точно круг прочертил, ни одного кусочка не пропустил?
— Да где ж ему было за косой следить, ежели он занят был, — снова подначил Алесь.
— О чем ты? — не уразумела Милава.
Зато Вит, даже несмотря на побившие его лик гнойники, сделался в цвет спелой рябины.
— Он с Востой целовался, — хмыкнул Алесь.
— Не твое дело, — буркнул Вит, покраснев еще боле.
Милава только переводила недоуменный взгляд с мельника на сына старосты и обратно. Алесь расценил это, как желание узнать все, и потому продолжил:
— За хатой Кукобы.
Ворожея зачем-то потянулась к приготовленной мази и стала ее разглядывать.
— А ты иного занятия не сыскал, как за людьми подглядывать, — недовольно пробормотал Вит.
— Больно надобны мне ваши ласки, — отмахнулся Алесь. — Просто я за Милаву, э-э-э, да Восту волновался, потому и довелось на вашу пылкость любоваться.
— А ты уверен, что круг добре прочертил? — не глядя на мельника, спросила девица.
— Верь мне, Милава! Я все в точности, как ты велела, выполнил, — снова сел Вит.
— Ага, верь… Разве ты что-нибудь сумел разглядеть за лобызанием?
— Вот и надобно было самому проверить, — бросила Милава.
Алесь обиженно насупился.
— Кое-кому стоит научиться любезностям, — сказала ворожея.
— Было бы с кем любезничать, — пробурчал сын старосты, точно пытаясь испепелить Вита взглядом.
— А где Воста? — вдруг спохватился мельник. Милава и Алесь переглянулись. И то верно: Вит ведь ничего не ведает. — Чего притихли? Где она?
Милава взяла его руки в свои ладони:
— Нет ее больше. По заповедной дороге пошла.
— Как это?! Что с ней случилось? — вскочил Вит.
Ворожея опустила голову и севшим голосом добавила:
— Ее волколак задрал, когда она хворост для костра собирала.
Вит схватился за голову и заметался по избе. Ворожея грустно за ним наблюдала.
— И зачем только я вас одних покинул? Это я, я в ее смерти повинен!
— Нет! — округлила очи Милава. — Что ты! Ежели кто и повинен, так это я.
— Ты?! — разом спросили мельник и сын старосты, недоуменно уставившись на девицу.
— Это ведь я не воспротивилась, чтоб она со мной пошла. Я дозволила ей хворост собирать… — по щекам Милавы потекли горькие слезы.
— Перестань, — присел подле нее Алесь. — Ты ни в чем не повинна, так же как и Вит. Воста сама решила с тобой пойти. И кабы я вовремя не подоспел, то лежать бы тебе подле нее.
— Сделанного не воротишь, — выдохнул мельник и вернулся на лавку. — А где она?
— В твоем хлеву положили.
— Я хочу ее увидеть, — сказал Вит.
— Поутру, — вытерла слезы Милава. — Покуда ты еще слаб.
— С рассветом к батьке пойду, — перевел разговор Алесь, — да все ему поведаю. Уж он посоветует, как лучше люду обо всем растолковать. К тому же разом с ним мы скорее отыщем способ, как селян твоим настоем целебным опоить да хворь эту диковинную отвадить. Ну а ты, Милава, покуда у Вита схоронись.
Ворожея перечить не стала. На миг Алесю показалось, что она что-то замыслила, но он почти тут же отказался от подозрения — Милава уже вовсю хлопотала подле мельника.
* * *
Уже битый час Услада не находила себе места. И заснуть пыталась, чтобы ожидание занять, и косы трижды плела, а все без толку. Время тянулось и тянулось. Да ни Алесь, ни батька так и не вернулись. И больше всего она страшилась, что они уже не возвратятся. Эту пекучую думу она гнала от себя, как цепной пес бродячего кота.
Услада уже всем светлым богам молитвы да хвалу вознесла, но душа покоя так и не сыскала. Вот кабы на очи эта девка Милава попалась, так она бы разом всем пакостям да напастям конец положила! И чего батька с нею все цацкается? Никак приворотом тут попахивает. Все ж внучка Кукобы, ведьмарки черной.
Эх, ну где ж они подевались? К Лютоверу, что ль, податься?
Услада накинула гарсет на плечи да к двери подошла. Выглянула. Ночь глухая: сверчки молчат, соловьи трели таят. А темнота-то — хоть око выколи. Боязно одной идти. Притворила ладную охранительницу, скинула гарсет.
Снова не сидится. Сердце, что бешеное, колотится. Не, все ж надобно идти.
Услада взяла тесак, осторожно покрутила в руках. Здоровый! Лезвие ноготь режет. Хотя что оно супротив ведьмовства черного? Вернулась к сундучку. Достала оберег охранительный, что даже страшные чары отводит, да на шею вздела. Снова в гарсет облачилась. Отворила дверь и тут же отпрянула. На пороге стояла Кукоба: патлы растрепаны, в зловонные лохмотья кутается, бельмами вращает.
— Ты что же это? Никак оправилась? — заикаясь, спросила Услада, отступая да пытаясь дверь притворить.
— Лучше, милая, лучше. — Беззубый рот растянулся в злобной усмешке.
Вот уже порог миновала. Надо же, даже праха дедов не убоялась!
Костлявая рука потянулась к белой шее…
Только Услада не из робкого десятка народилась — почитай, кажный на селе ее крутого нрава отведал, — вот и теперича она особливо не растерялась, да как дала дверью по когтистой лапе. Только и старуха крепкая оказалась — ладная дубовая охранительница о кость ударилась да обратно отскочила, — злобная ухмылка шире стала. Но и после этого Услада не отступила: кинулась на незваную гостью с тесаком. Пальцы ведьмарки щелкнули — нож в сторону отлетел, о стену лязгнул да на половице упокоился. Прыгнула Услада к печи, оглянулась — нет Кукобы у порога. Но не поспела дочка старосты выдохнуть, как подле половица скрипнула. Обернулась, а это старуха к ней руки тянет. Отбежала девица к лавке, решето схватила. Мыслила им отбиться, но новый щелчок и его из рук выбил.
А ведьмарка все ближе. Рука снова к шее тянется…
Зажмурилась Услада, богам взмолилась.
А костлявая кисть уже горло обхватила. Паляндра круги нахаживает, скалится да облизывается. Заструились слезы из-под опущенных девичьих век. И вдруг ослабла хватка! Открыла очи Услада: ведьмарский лик исказился от ужаса.
От ухмылки и следа не осталось.
— А-а-а! — догадалась Услада и вытащила из-под рубахи оберег, вырезанный из рябины, что силой в купальскую ночь налилась. Наставила на Кукобу Черную. — Вон из хаты!
Ведьмарка зашлась в лихотряске, заметалась по избе.
Тут исчезнет, там появится. Да все со спины напасть норовит. Только и Услада не сдается. Вокруг себя волчком вертится да Кукобу к порогу теснит. А глотку луженую рвет так, что, должно, все озерницы в Гиблом озере взбаламутились:
— Вон пошла! Прочь! И не мысли тут снова показываться!
Схватила дочь старосты помело и ну им старуху гнать.
А рука у нее крепкая, силы хватит такую оплеуху отвесить, что духу впору вон вылететь. Недаром же в селе промеж собой тихонько шепчутся, что жених Услады от оных ласк к Зазовке в дебри утек. Рассвирепела дочь старосты, точно кабан лесной, охотниками загнанный, да как раскрутит свое оружие — не хуже лопастей Битовой мельницы. То по худой спине, то по голове с белесыми колтунами помело попадет. Убралась Кукоба из хаты. Даже дверь за собой притворила, чтоб разбушевавшаяся девка следом не увязалась. Остановилась дочь старосты. Воздух из груди со свистом вылетает, а на румяном лике довольная усмешка расплывается — отходила ведьмарку черную, ведьмарку страшную на чем свет стоит! Уселась на лавку и снова размышлять начала — идти к Лютоверу иль в избе батьку да братца дожидаться?
* * *
Уже которую ночь Домна не могла уснуть. И вроде за день так намается, что должна бы в беспробудную серость провалиться да до самого рассвета в ней проплавать. Ан нет. Прежде она все о Гедке размышляла: как пристроить мальца, чтоб он полезным селянам оказался, чтоб не гнали его со своих дворов, палками не лупили. Чтоб и после смерти мамки не пропал. Теперича из головы не шли слова Милавы. Неужто ее сыну Мокашь предначертала стать ведьмаком? Не этого Домна желала. Ежели раньше селяне с мальцом знаться не желали, юродивым клича, так нынче и вовсе отрекутся.
— Мамка, — позвал Гедка.
— Спи, сынок.
— Мамка, там за дверью Кукоба стоит.
— Откуда ведаешь? — напряглась Домна, да только ответ-то ей не больно надобен был — она уже не сомневалась в правоте сына. Ведь учуял он как-то змеюку под платком в яме. — А что ей надобно?
— По наши души явилась, — и так молвил это Гедка, точно о грибах да ягодах толковал.
— По души? — устрашилась Домна. — Иди ко мне, сынок, скорее.
— Ты не пугайся, она сквозь дверь не пройдет, — малец забрался к мамке под шероховатую простыню и прижался худым долговязым телом. — Вот-вот барабанить станет. — И только поспел сказать, как в оконце кто-то постучал. У Домны гулко забилось сердце. Она притиснула сына еще сильнее. — Ты не мысли, я не страшусь. Я ведь мужчина. Я и тебя обороню, ежели потребуется.
Женщина улыбнулась, на душе потеплело… Стук повторился в иное оконце. По телу побежали мурашки.
— Эй, Домна! — послышался взволнованный голос Череды. — Отвори мне дверь, скорее!
Староста? Ужас сам собой с хребта скатился. Домна села и принялась водить по полу ногой в поисках лаптя. Да где ж он?
— Скорей! — громче крикнул Череда.
— Не надобно, это не дядька Череда, — Гедка уцепился за рукав материнской рубахи и потянул обратно.
— Ты же сам слышишь.
— Верь мне, мамка! — постреленок изо всех сил тянул мать к себе.
— Домна, скорей, помоги мне! — взвыл староста.
— Перестань, Гедка! Ты же сам слышишь, ему подмога надобна, — мать рванула рубаху, но избавиться от цепких ручонок оказалось не так-то просто. — Отпусти! Кому велю?!
— Мамка, это Кукоба гласом старосты молвит. Не отворяй, мамка!
Домна почуяла, как испугался малец. Никогда прежде она не слыхала, чтобы он так страшился. Даже когда его каменьями забить хотели. Она остановилась в нерешительности.
— Домна! — староста закричал так, точно его на части рвали. А ежели все ж Гедка ошибся? Что, ежели сам еще в своем даре толком не разобрался? Что, коли это Кукоба на мальца ворожбу насылает? Так неужто Домна позволит, чтоб добрый человек пропал? Она кинулась к двери.
— Нет, мамка! — завопил малец и побежал следом. Домна стала как вкопанная. Рука легла на засов, но что-то внутри не дозволяло отворить.
— Ежели не веришь — выгляни в оконце, — повис Гедка на подоле матери. — Глас она подстроить умеет, но вот лик сменить не может.
— Домна!!! Забивают!!!
Домна подкралась к оконцу и осторожно выглянула. У двери стояла старуха в лохмотьях и орала гласом старосты. Ведьмарка мигом почуяла на себе чужой взгляд. Домна лишь моргнуть поспела, как страшный беззубый лик уже ухмылялся с той стороны оконца. Бельма точно в душу уставились. Домна попятилась. Гедка словно из-под половицы вырос. Стал прямо пред мамкой. На Кукобу глядит так, как кот на собаку, что чужой обед умыслила съесть. Ведьмарский рот скривился от злобы. Старуха подалась назад. Затряслась. Завизжала страшно. А после пропала, точно ее и не было.
— Что? Что ты сделал? — изумилась Домна, понапрасну выискивая за оконцем следы недавнего присутствия Кукобы.
— Приказал ей уйти, — пожал плечами малец.
Домна добрела до лавки и села. Она все еще с трудом разумела, что все случилось взаправду. Значится, быть Гедке ведьмаком. Но эта дума уже не терзала сердце. Ежели сын станет добрый люд от нечистиков оборонять, разве это худо? Тем паче Милава сказала, что он уже избрал путь света. Дышать вдруг стало так легко, точно Домна в светлом сосновом бору прогуливалась. Она залезла под льняную простыню и крепко обняла сына. В эту ночь она впервые заснула так крепко, как только могла мечтать.
* * *
Солнце уже было на пороге Навья — вот-вот черту перейдет и первым лучом разгонит мглу, погонит прочь туман над болотами.
— Тебе пора, Алесь. И гляди, будь осторожен, никому не открывайся прежде батьки, — наказала ворожея. Тот кивнул и подошел к двери. Напоследок обернулся и как-то тревожно глянул на Вита, а после и на Милаву. Даже было рот открыл, точно упредить хотел, но передумал и вышел на улицу.
Алесь огляделся, прислушался. Ведь покуда рассвет не занялся — нечистики все еще норовят человечьей душой овладеть. Но ни волколачьего рыка, ни шороха ведьмарских лохмотьев он так и не услыхал.
Широким размашистым шагом, крепко сжимая рукоять ножа, он направился к дому. Душа суетливо металась, никак не находя себе покоя. Не диво, после всего, что случилось за ночь. Надо ж, кузнец — волколак, Ружа — лиходейка, что село прокляла. Добре, хоть это выяснилось, теперича ведомо кого страшиться да чью хату миновать. И как там Цвет? Стало быть, он от родимого батьки на сосне хоронился. Вот ужас-то.
Алесь мотнул головой и решил перекинуться на куда более приятные думы — о Милаве. Он твердо решил, что, как только все напасти в деревне закончатся, расскажет ей о своих чувствах. Тут тянуть никак нельзя. Вон Вит хоть и лобызался с Востой, а все равно к внучке Кукобы тянется. Только и Алесь от своего так просто не отступится. Тем паче чует он, что и Милава к нему благоволит.
В деревне было необычно тихо. Ни петухов не слыхать, ни кошачьего хвоста не видать. Алесь и не памятовал, чтобы в селе когда-либо княжила такая тишина, и это на подступах нового дня. Скоро показалась родная изба. Сыну старосты вдруг почудилось, что он не видел ее уже очень давно, хотя покинул только вечером. К радости, он приметил в окошке свет — значится, с Усладой да батькой все добре. Подошел к двери, дернул за ручку.
— Кто там? — донесся настороженный глас Услады.
— Алесь. Отворяй!
— Ежели ты Алесь, то сказывай, что мы утворили в детстве, когда батька в Рогачев уехал?
— Дом Доморадовны заезжим купцам продали, — припомнил сын старосты.
Стукнуло — дверь отворилась. На пороге стояла бледная Услада. Ее напуганный взгляд так и шнырял за Алесем, словно что-то выискивая, затем остановился на брате и заметно потеплел.
— Заходи скорее, — крепкая девичья рука силком втянула богатыря в хату.
— Ты чего?
— Что у тебя с головой? Ой, да и с бедром?! — испугалась Услада, глядя на местами бурые тряпицы.
— А, это пустяки, — отмахнулся Алесь, сильно пожалев, что не снял повязки у Вита.
Лицо Услады потемнело:
— Это она, да? Эта ведьмарка на тебя нечистика натравила! Ко мне, значится, Кукоба явилась…
— Кукоба? — ахнул Алесь. — Давно?
— Да не так чтобы очень.
— Стало быть, ведьмарка-таки по деревне шастает, — пробормотал молодец. Хоть бы она ничью душу загрести не поспела. Надобно срочно Милаве о том рассказать!
— Да уж, кажись, совсем выздоровела иль просто ночью силой налилась. Еле спаслась от ее когтистой лапы. Хвала богам, оберег охранил! — Услада показала Алесю своего рябинового оборонителя.
— Не выздоровела она, Услада. Она померла!
— Как? — в ужасе отшатнулась сестрица.
— А вот так! Ладно, это после. Батька где? Разбуди его, дело есть.
— Так нет батьки дома.
— Как нет? А где ж он?
— К Лютоверу за подмогой да советом подался. Рафал ведь захворал, ведаешь? Да и не только он.
— Вон оно как, — присел на лавку Алесь. — И когда он ушел?
— Давно, — вздохнула Услада, — я уже и сама вся извелась. Тебя нет, батька где-то запропастился. Я ж и Кукобу впустила из-за того, что сама к Лютоверу идти собралась. Она меня на крыльце подкарауливала. Никак Милава ее науськала. Надо ж, только от одной ведьмарки избавились, как ей замена нашлась. Спалить ее надобно, покуда не поздно. Сразу мир да лад в село возвратятся.
— Перестань! — вскочил Алесь. — За что ты Милаву спалить хочешь? Тебе она чего худого сделала?
Услада притворно схватилась за сердце да такую муку на лике отобразила, что ее хоть сейчас бы в балаган с руками да ногами приняли.
— Почто ты так к сестрице родненькой? Не я ли за тобой с детства глядела? Не я ли твои пеленки стирала да любимой снедью потчевала, не я ли…
— Хватит, Услада! Не час нынче, — прервал Алесь любимую песнь сестрицы.
— И чего это ты ее так обороняешь? Неужто и тебя эта ведьмарка ворожбой облепила? — стала злиться Услада.
Алесю ужасно захотелось обелить Милаву в очах сестры. Родная кровь, понять должна. Нечего ей в общей массе несправедливости толкаться:
— Почему ты ее весь час ведьмаркой кличешь?
— А кто ж она? Давно ли она тебя каменюкой по голове огрела?
— То не она была, а Воста. И я заслужил. Поди не за добрые дела схлопотал.
— А хворь на село кто напустил? Обоз кто пожрал? — Руки в боки — да перечить бесполезно.
— Обоз пожрал кузнец, а хворь напустила Ружа! — открылся сестре Алесь. Пущай он слово не сдержал. Это ничего. Зато Услада все уразумеет и больше не станет Милаву выживать. А может, и вовсе подсобит.
Выпученные очи Услады непонятно как удерживались в глазницах. Молодец готов был поклясться, что уже почти видел, как они скачут по полу. Но вдруг округлое лицо сменилось подозрительной безмятежностью — и сестрица заговорила елейным голоском:
— Алесь, ты, поди, притомился. Присядь-ка на лавку. Я тут тебе вечерю на стол поставлю. А вон уже светает. Погодь чуток, я сейчас драников испеку, твоих любимых.
— Не надобно. Я к Лютоверу пойду.
— К Лютоверу? — взгляд сестрицы так и заметался по хате. — Ладно. Авось и правда батьке подсобить надобно. Только прежде подправь вилы.
— Вилы?
— Ага, — улыбнулась Услада. — Надобно сено в стог сложить, а они совсем разболтались.
— После, — Алесь встал и направился к двери.
— Погодь, там делов-то всего ничего. Скотину кормить надобно. Не руками ж мне его тягать. Что, ежели ты нескоро вернешься?
— Скоро вернусь, — пообещал Алесь.
— Ну, я прошу тебя, — заныла Услада. Вот же неугомонная!
— Ладно, где они?
— Как где? Там, в сарайчике, — махнула рукой сестрица.
Алесь выдохнул и пошел в сарай. Отпер дверь и шагнул внутрь. Темно.
— Эй, Услада, лучину принеси — не разглядеть ничего.
— Уже!
Что-то скрипнуло — стало совсем темно. Алесь обернулся и толкнул дверь, но створа даже не скрипнула. Что-что, а двери у старосты везде стояли ладные. Еще бы, им ведь добро охранять!
— Эй, Услада, что за шутки? Отопри!
— Нет, Алесь. Совсем ты умом тронулся. Эта девка тебя зельем до одури опоила. Так не видать ей моего брата! Я тебе помогу!
— Да ты, никак, сама спятила! Отопри, говорю! Не то дверь вышибу!
Но ответа не последовало. Вот баба дурная! Алесь, насколько позволил сарай, разбежался и бросился плечом на цельный дубовый пласт. Но тот даже не скрипнул. Еще один бросок. И снова. Плечо засаднило. Пришлось другим боком на дверь налегать. Но ни охранительница, ни петли, ни крепкий замок, что выплавил на спор кузнец, так и не поддались.
Вот болван! Вот дурень! Ну зачем он Милаву не послушал? Усладе хотел очи раскрыть. Раскрыл. Что теперича делать? Как отсюда выбираться? Родная кровь, ага, как же. Вот же дурная баба! Недаром батька Усладе час от часу по носу щелкает, чтоб место свое не запамятовала. Добре, что он хоть не открыл, что Милава у Вита укрылась.
— Услада! — заорал молодец что есть мочи, — отопри, кому говорю!
Но сестрица то ли не желала отзываться, то ли попросту ушла. Алесь снова попробовал вынести дверь, но и эта попытка оказалась напрасной. Перевел дух.
Очи малость попривыкли к темноте и сумели различить кой-какие инструменты. О! Для топора самая работенка. Как же добре, что Алесь его в сени не перенес. Сын старосты пальцем проверил остроту. Эх, жаль дверь, но ничего не поделаешь. А как иначе супротив бабской глупости выстоять? Хотя, чего душой кривить, и своей тож. Размахнулся молодец и как вдарил по дубовому пласту. Рубило глубоко в толщу вошло, видать до самой середки достало. Выдернул и снова повторил. На десятый раз у сарая заверещала сестрица:
— Что ты делаешь?! Такую дверь днем с огнем не сыщешь! Теперича же только на дрова и сгодится.
— Отворяй, Услада, все равно ведь вылезу!
Закряхтела, заругалась девка, но все ж уступила. Алесь вместо красного словца помахал пред носом неуемной сестрицы увесистым кулаком. Услада обиженно пробурчала:
— Теперича на себя пеняй. Я как лучше хотела: пыталась тебя из лап ведьмарки вызволить, но ты сам, точно баран, на погибель идешь. Да еще радуешься да обороняешь мерзотину.
— Хватит! Ежели еще чего про нее дурного кому молвишь, пожалеешь!
— Вот она, благодарность! — фыркнула Услада и высказала вдогонку удаляющемуся братцу: — Я завсегда ведала, что ты на девок падок. Но чтоб так душой прикипел да сестру родную ни во что не ставил — то впервые.
Меж тем Алесь уже оказался на подступах к хижине Лютовера. Вдруг что-то легло на ногу. Молодец опустил голову и замер. Сапог переползла гадюка. Надо ж, как гадина осмелела! Алесь хотел уже ее скинуть, но змеюка как ни в чем не бывало дале подалась. Что за диво? Человека не страшится. Сын старосты подошел к крыльцу, но вдруг услыхал что-то странное. Он даже не сразу уразумел, что именно его насторожило и заставило, пригнувшись, до ближайших кустов шиповника добраться да там затаиться.
— Как смела ты чужого мужика на ночлег оставить?! — негодующе пророкотал Лютовер. — Я тебе ясно велел — без меня никого в хату не пускать! И самой со двора ни ногой!
— На него волколак напал, — послышался дивный женский голос.
— Да хоть сотня нечистиков разом!
— Он все равно уже домой ушел, — спокойно ответила женщина.
Неужто Яромила?! Так она говорить умеет?! Ох, не зря батька на Лютовера косо глядел. Чуял он: есть что скрывать охотнику.
— Тебе муж велел, стало быть, должна выполнять наказ!
— Все равно придет час — и я покину тебя, — точно пропела Яромила.
— Этого не случится! — Лютовер гаркнул так, что даже Алесь в кустах отпрянул. Никогда прежде он не слыхал, чтоб охотник так негодовал. И почему Яромила ни с кем беседы никогда не вела, почему немой прикидывалась? — Я снова в лес пойду, — добавил Лютовер куда спокойнее и тише.
— Все мало тебе дичи? Злата уже девать некуда, — молвила Яромила. Глас ее точно из звона тысячи колокольчиков сплетен был. Ежели б сказала за ней идти — Алесь бы не воспротивился. Сын старосты мотнул головой, сбрасывая наваждение. Чего это он?
— Не твое дело! — буркнул Лютовер. — Я уйду, а ты чтоб больше не смела никого у себя привечать — ни живого, ни раненого, ни мертвого. И чтоб снова рот на замок!
— А волколак-то по твою душу приходил, — предостерегла женщина. — Что, ежели отыщет тебя в лесу? Никто и костей не соберет…
— Я сказал: нема точно рыба, — Лютовер толковал негромко, но столько в его словах затаилось угрозы, что Алесю стало не по себе. — И шкуры к кожевенникам отнеси. Кроме близнецов, никуда чтоб соваться не смела! И гляди мне!
И как Яромила это терпит? Поди, не дремучие нынче времена. Давно б уже к старосте сходила — тот сумел бы управу на мужа-лиходея сыскать. Но тут Алесь призадумался. Никогда он не примечал, чтоб жена Лютовера синяки прятала иль слезы утирала. Значится, не бьет. Неужто у него такая любовь странная? Почто жене с другими изъяснять не дозволяет? И вот диво: страха-то в ее гласе не слышалось ни капли, а молчит завсегда, как велено.
Алесь так глубоко ушел в размышления, что совсем из яви выпал. Очухался, только когда у самого носа огромные сапоги траву вздыбливали. Молодец притих. Сильно запахло мертвой дичиной да зверьем. Хоть бы Лютовер не приметил. Охотник ведь ладный, стало быть, и слух, и взор — дайте боги каждому. Мужик-исполин вскинул на спину оружие, поправил нож на поясе и пошел к лесу. Но вдруг, когда уже голенища из доброй кожи почти миновали шиповник, брат кузнеца остановился. От напряжения Алесь запамятовал о том, что дышать надобно. Охотник вдохнул поглубже — точно принюхивался. Молодец понадеялся, что его не видно. Но раскидистые кусты чудились теперича такими редкими, такими голыми — сын старосты точно в самой середке поля, у всех на виду сидел.
Хвала богам, Лютовер потоптался-потоптался да и пошел в лес снова мешки дичью набивать. Алесь расслабился, пригляделся, но Яромилы нигде видно не было. Самый час восвояси убраться! И как это он с батькой разминулся? Молодец скоренько и тихонько пересек двор, добрался до пролеска, отделявшего хату охотника от села, и, оказавшись на Ласкавне, ощутил себя наконец в безопасности.
Что-то подсказывало: не надобно ни Лютоверу, ни Яромиле ведать, что он узнал их тайну. Пускай сами промеж собой разбираются. А Алесь станет держать уши востро — и ежели чего, сумеет красу от мужа-дикаря оборонить.
Так размышлял Алесь, направляясь в деревню и не замечая, как его провожают два зорких ока, не уступающие по синеве самым редким сапфирам, что только в самых глубоких жилах в рудниках северных гор добывают.
