В классе сыро и душно.

Не топленные во время праздников печи отдают дымом.

Варя Зыбина сидит на второй скамейке и может укрыться от взоров учителя, нагнув немножко вбок свою кудрявую голову, потому что девочка, сидящая перед ней, выше ее ростом.

Учитель тусклым голосом крякает что-то про Екатерину Вторую.

Иногда приостанавливается, точно прислушивается к тому, что у него делается под ложечкой.

Его, очевидно, тошнит. И он даже знает – отчего. От вчерашней осетрины. Он говорит про пышный двор императрицы, а чувствует при этом осетрину.

– Ммя… Н-дам. Итак, удачливая в своей внутренней политике осетрина… ммя… Екатерина Великая…

Варя Зыбина ниже наклоняет голову и продолжает прерванный разговор.

Лицо у Вари томное, глаза усталые, и щеки горят.

– …Он кадет. Осенью кончает. Знаешь, Женечка, я никогда, даже в самой ранней молодости, не любила кадетов, но тут – сама не знаю, что со мной. Это какое-то безумие!

Женечка, востроносая, прыщавая, с тонкими хитрыми губами, презрительно морщится.

– Вечно у тебя драмы! Осенью студент Лимасов, потом какой-то циркач, теперь кадет Мукин.

– Студент – ерунда, я даже с ним не разговаривала ни разу. Циркач, действительно, был интересен, но я так с тех пор и не была в цирке, а на письмо он не ответил. Верно, не понимает по-русски…

– Ммя! – крякает учитель. – Прошу быть внимательнее. Н-дам. Итак, предпринятые ею походы…

Варя минутку молчит, потом продолжает шепотом:

– Вчера вечером он мне признался в любви. Он был у Бриков. Но Маня Брик следила за ними все время.

– Это институтка-то?

– Да. На праздники ее взяли. Он у них летом бывал на даче. Влюблена в него, как кошка.

Женечка подумала и сказала, нахмурив брови:

– Наверное, была его содержанкой.

Варя даже захлебнулась от восторга и ревности.

– Наверное, наверное. Она на все способна, эта дура камлотовая. Только летом ведь он был в лагере, так что к ним приезжал всего два раза…

– Мало ли что.

– Положим, это верно. Ужасно она подлая. Вчера спрашивает меня, выучилась ли я модному танцу танго. А я говорю: «Не выучилась, да и не желаю. Его при Дворе все равно не танцуют». Вот ей и спичка в нос.

– Обозлилась?

– Хо-хо!

– А ты, наверное, знаешь, что он в тебя влюблен?

– Знаю. До вчерашнего дня сомневалась, но теперь уверена. Он мне сказал: «Я не верю в любовь, а признаю только голую страсть».

– Ай, какой развратный!

Варя посмотрела на Женечку с гордостью и торжеством.

– И пожал мне руку…

– Целовались? – деловито спросила Женечка.

– Безумно!

– В губы?

– В нос.

– ?

– Да так вышло. Я уронила за чаем кусок булки и нагнулась под стол, – ну, и он тоже. Ну, и там все и случилось. Безумно!

– Так кто же кого, не понимаю, – возбужденно ежилась Женечка. – Ведь если в губы, так, значит, вместе, а если в нос, так уж выходит, или один, или по очереди.

– Н… не знаю… кажется, что поцеловала я, – покраснела Варя. – Впрочем, и он хотел, да не успел, потому что дура Брик тоже под стол полезла. Из ревности, конечно. Я и выскочила.

– А он?

– Ну, потом и он. Женечка ядовито усмехнулась:

– А если и она ему нос…

– Ну, что за вздор. Так он и позволит. Он захвачен страстью ко мне.

Помолчали.

– А… приятно? – шепотом спросила Женечка.

– Безумно!

Учитель вдруг замолчал. Затомила осетрина под ложечкой. Вспомнился чей-то голос, слышанный так недавно, в пятом часу утра. Что он говорил, этот голос? Н-дам… «Петр Николаевич, еще рябиновки». Нет, это другой говорил. Это Свеклин говорил, а Елена Петровна говорила: «Пьер, вы похожи в профиль на Наполеона». Ну, и он же тонко ответил: «Да, похож на Наполеона, и для полного сходства не хватает мне только Святой Елены. А разве вы не святая женщина, Елена Петровна?» Хо-хо! Ловко… М-дам. Но осетрина… И к чему? Зачем пытка, когда наслаждение гораздо приятнее?

Он вдруг очнулся, понял, что молчит, и вспомнил, что нужно говорить, а о чем именно – вспомнить не мог.

– Н-дам… Итак, на чем мы остановились? Госпожа Зыбина, о чем я рассказывал?

Варя встает, и все лицо ее, пылающее и взволнованное, говорит про кадета Мукина, но рот молчит.

– Итак, г-жа Зыбина, – о чем?

Девочка на первой скамейке прикрывает рот ладонью и шепчет Варе:

– Про Екатерину, Екатерину, Екатерину.

– Про Екатерину, – обиженным тоном повторяет Варя. Придирайся, мол, а я все слышу.

– Про Екатерину? – крякает учитель. – Разве так можно говорить «про Екатерину»? Про какую такую Екатерину? Кто была Екатерина?

Варя молчит и всем лицом говорит про кадета Мукина.

– Ну-с! Кто была Екатерина? А? Господи! Ну, кто такой был Людовик Пятнадцатый? А? Я вас спрашиваю: кто был Людовик Пятнадцатый?

Варя смотрит испуганно. Кадет Мукин уже не одухотворяет ее лица.

– Ну-с?!

– Людовик Пятнадцатый был… Вздохнула.

– Был мужчина. Учитель молчал.

Хотел что-то сказать, даже рот раскрыл, но лень, скука и осетрина одолели его.

– М-мя, – крякнул он. – Н-дам.

И вдруг что-то яркое, остро-радостное разорвало тусклый воздух, ударило сверкающим жгутиком в сонные нервы.

– Слава Богу!

Это швейцар Никита ткнул корявым пальцем в кнопку звонка.

Урок кончился.