Кондуктора долго-культяпинской железной дороги окончательно зазнались.

Об этом печальном факте свидетельствовали все жалобные книги всех вагонов третьего класса, многочисленные протоколы и бесчисленные письма пассажиров.

Выходило, что, обращаясь вежливо с публикой первого и второго классов, кондуктора властвовали в третьем классе столь дерзновенно и жестоко, что вынести их обращение не было никакой возможности.

«А кондуктор всю дорогу от Цветкова до Культяпина оскорблял и меня, и весь мой багаж невыносимо», – жаловалась старуха-помешица.

«Билеты прощелкивает с столь вызывающим видом, коего нельзя допустить и в цензурных словах описать невозможно», – доносил другой пассажир.

«Кондуктор ваш лается, как лиловый пес», – просто и ясно излагал третий.

Все эти жалобы встревожили наконец управляющего дорогой.

– Нужно принять меры. Нужно обуздать их как-нибудь. Самое лучшее – проехать самому инкогнито в третьем классе и поймать их с поличным, – заявил он на заседании.

– Нет, ваше превосходительство, это не годится, – возразил управляющему умный человек. – Все кондуктора так изучили вашу наружность, что моментально узнают вас, как вы ни переодевайтесь, хоть в женское платье.

– Так как же быть?

– Да очень просто: послать кого-нибудь из служащих, выбрать позахудалее.

– Вот у меня в канцелярии есть одна такая крыса – Овсяткин. Такой, какой-то от природы общипанный, что посади его в первый класс, так и то видно, что он должен ехать в третьем. Уж такая у него от Бога третьеклассная наружность.

– Ну, что ж, можно его командировать. Купить ему билет и пусть проедет инкогнито по всей линии.

– Пришила новые пуговицы к пальто? – спрашивал Овсяткин у своей перепуганной жены.

– Приш-шишила, Кузьма Петрович. Как вы сказали, так в един дух и пришила.

– То-то «пришишила»! Ты должна понимать! На меня возлагается ответственнейшее поручение высочайшей важности. Я, служащий долго-культяпинской железной дороги, имеющий даровой билет второго класса, еду ин-ког-нито, как самый простой смертный, в третьем классе. Сам начальник сказал мне: «Вы поедете ин-ког-нито». Следовательно, как я должен себя держать? С достоинством. Вот как человек, имеющий даровой билет, едет по собственной железной дороге, как Гарун Аль-Рашид, в третьем классе. Понимаешь? Если не можешь понять, то хоть чувствуй.

Он надушился одеколоном «Венецианская лилия» и отправился на вокзал.

– Эт-то что-о? – спросил он кондуктора, указывая на лесенку вагона.

– Ступенька, – удивился кондуктор.

– Ступенька-а? – переспросил Овсяткин, зловеще прищуривая один глаз. – А почему же на ступеньке арбузная корка? Может быть, для того, чтобы пассажиры ломали себе ноги, а дорога потом плати? Вы этого добиваетесь? А? Добиваетесь разорения долго-культяпинской железной дороги? А?

Кондуктор совсем уж было собрался выругаться, но посмотрел на величественную осанку Овсяткина и осекся.

Овсяткин полез в вагон.

– Это еще что за фря? – спросил кондуктор у товарища.

– Может, и просто с винтом, а может, в ем личность какая-нибудь. Надо пойти взглянуть.

Овсяткин сидел на скамейке в позе распекающего генерала. Ноги вывертом, руками уперся в колени, губу выпятил.

– Та-ак-с! Хорошо-с! Очень хорошо-с! Даже чрезвычайно хорошо-с! – ядовито и надменно говорил он сам себе. – Вы думаете, я не замечаю? Я очень даже хорошо все замечаю.

Кондуктор подтолкнул товарища локтем в бок.

– Слышишь?

– Слышу.

– С чего бы это он так?

– Я ж тебе говорю, что в ем личность, не нажить бы беды. Держи ухо востро.

– Позвольте ваш билет, господин!

Овсяткин прищурился и посмотрел на кондуктора испытующе.

– Мой билет? Вам нужен мой билет? Извольте-с. Вот-с. Представляю вам билет третьего класса, специально для меня купленный. Не беспокойтесь, все в порядке. Ха-ха!

От этого смеха, короткого и сухого, как щелканье взводимого курка, оба кондуктора вздрогнули и слегка попятились.

– Вам, может быть, от окошечка дует, – вдруг весь забеспокоился один.

И не успел он закончить фразы, как другой уже потянулся закрывать.

– Не-ет-с! Окошко тут ни при чем! – зловеще торжествовал Овсяткин. – Ни при чем! «И не в шитье была тут сила». Да-с!

Кондуктора вышли на площадку.

– Слышал?

– Да, уж что тут. Дело дрянь. Я сразу заметил, что за цапля едет.

– Пронеси, ты, Господи!

– А я еще, как на грех рядом с ним мужика посадил. Личность необразованная, – сидит, воблу жует. Бе-еда!

А Овсяткин ехал в позе распекающего генерала и думал:

– Жил-жил и дожил. Служил-служил и дослужился. Сек-рет-нейшее предписание высочайшей важности! Н-да-с! Ин-ког-нито! Я им покажу! Я их подтяну! Будут знать! Попомнят! Кондуктор!

– Чего прикажете, ваше высокобла…

– Отчего там четверо сидят, а тут пустая скамейка? А? Я тебя спрашиваю, – отчего? А?

– Виноват-с, это они сами так пожелали-с. Народ, значит, семейный, так целым гнездом и едут-с!

– Гне-здо-ом? Вот я вам покажу гнездо. Будете знать!

– Ну и штучка! – шептались кондуктора, стоя на площадке. – И кто бы это такой был?

– Може, управляющий?

– Нет, какой там. У управляющего лицо величественное, в роде редьки. А этот – мочалка – не мочалка, шут его знает.

Овсяткин щурил глаза, перекидывал ногу на ногу, саркастически обнажал с левой стороны рта длинный коричневый зуб, ежеминутно подзывал кондуктора, сначала предлагая ему грозные вопросы, потом просто мычал:

– Кондуктор! Эт-то у вас что мм… Ну, можете идти.

Кондуктора с ног сбились. Лица у них стали растерянные, лбы вспотели.

– Ваше высокопревосходительство! Разрешите перейти, то есть, вашей личности в первый класс! – взмолились они. – Там как раз для вашей милости отдельное купе приготовлено.

Овсяткин усмехнулся не без приятности и разрешил.

– Ревизия моего инког-нито дала благоприятный результат, – думал он, укладываясь спать на бархатном диване отдельного купе первого класса. – Кондуктора нашей дороги – народ смышленный и безусловно благовоспитанный. Это безусловно. Воспитание они получили.

А кондуктора крестились на площадке и облегченно вздыхали.

– Кажется, пронесло!

– Я же тебе говорил, что в ем личность.

– А мужичонка, что рядом с ним сидел, бунтует. Я, – говорит, – тоже хочу в купу.

– Дать ему хорошего раза в зубы, так расхочет.

Второй кондуктор лениво почесал за ухом, подумал, и чувство долга взяло верх.

– Лень чего-то. Ну, да уж все равно – пойду дам.