ГЛАВА 13

Курск встретил меня проливным дождем. В городе было неважно с общественным транспортом. В результате я промокла до нитки.

Билет на вечерний рейс в Тарасов уже лежал в моей сумочке, поэтому снова я была ограничена во времени. Некогда было снимать номер в гостинице, сушить одежду и приводить себя в порядок. И я сразу взялась за дело — озябшая, мокрая, как бездомная кошка, я добралась до улицы Ленина, где проживала Светлана Углова. План мой был таков — если по каким-то причинам мне не удалось бы встретиться со Светланой, я сразу же должна была отправиться в городской военкомат, чтобы получить сведения на Виктора Углова.

Дождь продолжал идти — правда, не такой уже сильный, — когда я вошла в подъезд дома номер шестнадцать, который был указан в моей шпаргалке. Я поднялась на пятый этаж, оставляя на бетонных ступенях мокрые следы. За шиворот мне с волос скатывались противные холодные струйки. Я была сердита на весь свет.

Но не только погода была тому причиной — накануне вечером у меня состоялся телефонный разговор с Бедновым. Я позвонила ему, потому что испытывала постоянное сосущее беспокойство — оно не давало спать и выматывало душу. Мне хотелось убедиться, что в Тарасове все в порядке и ничего страшного больше не произошло.

Увы, опасения оправдались. Голос Беднова, звучавший в трубке, показался мне незнакомым и мертвым.

— Добрый вечер, Юлия Николаевна! — произнес он словно бы нехотя. — Что-нибудь разведали?

— Да, я на полпути к разгадке, — подтвердила я. — Утром вылетаю в Курск. Надеюсь узнать там все. А как у вас?

— Плохо, — бесстрастно проговорил Беднов. — Очень плохо.

— Кто?! — почти выкрикнула я. — Кто на этот раз?

— Моя секретарша, — монотонно продолжал Беднов. — Молодая девчонка. На этот раз он действовал днем. В здании напротив на седьмом этаже ремонт, но в этот день работы не велись. Он воспользовался этим на сто процентов — никто его не видел. Приезжала милиция, следователь… Они посчитали это экзотикой, работой какого-то маньяка. Все мне сочувствуют…

— Не все! — кипя от злости, поправила я. — Не все вам сочувствуют, Андрей Борисович! Может быть, вам неприятно это слышать…

— Я все понимаю, — спокойным голосом перебил он меня. — Конечно, вы правы. Но не о том речь. Я просто имел в виду, что это убийство не связывают со мной напрямую… Хоть это хорошо…

— Я начинаю думать, что это совсем не так хорошо, как вам кажется, Андрей Борисович! — заявила я.

— Не кипятитесь, — устало сказал Беднов. — Ничего уже не исправить. Лучше найдите этого негодяя. Насколько я понял, наша милиция не уверена, что сумеет его найти…

— Не исключено, что завтра у меня будет его фотография, — подавив раздражение, сообщила я. — Если он будет звонить, постарайтесь выпросить у него отсрочку. Мне кажется, осталось совсем немного ждать…

— Надеюсь на вас, — без особой надежды сказал Беднов.

И вот после такого разговора я постучалась в дверь женщины, на которую надеялась. Все как будто указывало на то, что истина где-то рядом — оставалось только получить подтверждение. Если бы мое предположение оказалось ошибочным, то все пришлось бы начинать сначала.

Мне повезло — хозяйка была дома. Открыв дверь, она с недоумением оглядела с ног до головы мою жалкую фигуру и вопросительно посмотрела в глаза.

Несомненно, это была девушка с фотографии — постаревшая, еще более серьезная, но пухлые губы и даже короткая стрижка оставались все теми же.

— Здравствуйте! Светлана Владимировна? — спросила я, чтобы показать свою осведомленность. — У меня записка от вашей матушки…

Брови Светланы чуть-чуть приподнялись. Она, поколебавшись, отступила от двери и зажгла в прихожей свет.

— Заходите! — сказала она без особой радости. — Только я ничего не понимаю. Записка? От моей матери? А вы кто?

Я вошла в прихожую и остановилась на половике, чтобы не наследить. Углова, кажется, собиралась уходить — на ней был кожаный пиджачок и тонкое вязаное платье из сиреневой шерсти. На тумбочке лежали сумочка и большой цветастый зонт.

— Меня зовут Юлия, — скромно сказала я, передавая Светлане записку. — Вчера я была у вашей мамы, и она попросила передать вам приглашение.

Углова холодными глазами пробежала записку и слегка поморщилась. Потом она посмотрела на меня и сказала:

— Спасибо. Извините, следовало бы пригласить вас в комнату, покормить, согреть… Но, к сожалению, я очень спешу. Извините.

Да, эту женщину не так-то просто будет разговорить. Но отступать было некуда.

— Это вы извините меня, Светлана Владимировна, — сказала я жестко. — Но вам придется отложить свои дела и ответить на мои вопросы. В комнату можете меня не приглашать, кормить меня не нужно — но поговорить нам придется. Хотя бы здесь, — и я достала из сумочки свое удостоверение.

Светлана недоверчиво взяла красную книжечку и внимательно с ней ознакомилась. Между бровей ее появилась озабоченная морщинка.

— Та-ак! — сказала она нараспев, и глаза ее вдруг потухли. — Вы правы, дела придется отложить… — Она вернула мне документ. — Да и какие это, в сущности, дела? Свидание у меня — с одним красивым и глупым мужиком… Проходите в гостиную…

С первого взгляда было ясно, что семью Угловых назвать состоятельной нельзя. Случайная подержанная мебель, потемневшие обои, облупившиеся полы. Только телевизор, стоявший прямо на полу, был дорогой и новый.

— Садитесь куда-нибудь, — сказала Светлана.

Сама она остановилась возле окна и, опершись руками о подоконник, выжидательно посмотрела на меня.

— Вы не догадываетесь, Светлана Владимировна, почему я к вам пришла? — спросила я.

Она пожала плечами.

— Наверное, я влипла в какую-то историю? — сказала она спокойно. — Только зачем же я буду гадать, если вы сами сейчас все скажете?

— Тоже верно, — согласилась я, поражаясь выдержке этой женщины. — Хотя о том, что вы влипли, говорить пока преждевременно… Светлана Владимировна, вы сами сказали, что у вас свидание… Поэтому мой первый вопрос — вы замужем?

— Я и сама порой задумываюсь об этом, — медленно сказала она. — Хотя формально — да, я замужем.

— И ваш муж — Виктор Углов? — Она кивнула в ответ. — Расскажите мне о нем. Где он сейчас, чем занимается, какие между вами отношения…

— Отношения самые неопределенные, — ответила она. — А занимается он… Полагаю, он занимается тем, что отправляет людей на тот свет.

Вот тут уж я опешила по-настоящему. С подобной откровенностью не так часто приходится встречаться. Тем более странно было слышать эти слова из уст молодой и в общем-то симпатичной женщины.

— Пожалуйста, поясните, что вы имеете в виду, — попросила я.

— Профессия у него такая, — сухо ответила Углова. — Он военный. Контрактник. Мотается по «горячим точкам». Военная специальность у него — разведчик-диверсант. Как он сам не без юмора выражается, работает с людьми… То есть стреляет их, режет и ломает им кости… Впрочем, это как нельзя лучше отвечает его характеру. Он — вечный победитель.

Лицо ее оставалось бесстрастным. Трудно было понять, что творится в ее душе. Я осторожно спросила:

— Кажется, вам это не очень по вкусу?

Светлана посмотрела на меня неприятным изучающим взглядом.

— Я не задумывалась об этом, — сказала она. — Все сложилось как сложилось. Можно было надеяться, что подобная работа будет хорошо оплачиваться, но никаких особенных денег я пока не видела. Впрочем, в нашей семье принято, чтобы каждый заботился сам о себе…

— А сейчас где ваш муж? — спросила я.

Углова ответила с небольшой запинкой:

— На Кавказе… А, собственно, что случилось? Почему он вас интересует? Он совершил какое-то преступление?

— Пока не знаю, — ответила я. — Когда вы последний раз с ним виделись, разговаривали, получали письмо?

— Писем он не пишет — это не в его духе, — сказала Углова. — Звонить некуда — у нас нет телефона. А виделись… — Что-то изменилось в ее лице, но она быстро взяла себя в руки и сообщила: — Около полугода назад. Он приезжал в отпуск.

— Это было в то самое время, когда вы навещали Ростовцева в больнице? — спросила я.

Светлана сжалась, словно я ударила ее по лицу, и дрогнувшим голосом произнесла:

— Нет, за месяц до этого… А… откуда вы знаете про Ростовцева?

Я оставила вопрос без внимания и продолжала:

— Вы видели Ростовцева до больницы? Вы с ним встречались, не так ли? Вы и ваш муж?

Взгляд ее наполнился мукой — она уже не казалась спокойной и равнодушной, — с ней происходило что-то ужасное, от чего в лице ее появилось жалкое выражение, а глаза заблестели от слез.

— Почему вы об этом спрашиваете? — прошептала она.

Не знаю, было ли мне ее жаль в этот момент. Наверное, пожалеть ее надо было гораздо раньше, лет пятнадцать назад, но ей пришлось обойтись без этого тогда — а сейчас она не очень-то в жалости и нуждалась. Теперь она привыкла заботиться о себе сама.

— А фамилия Беднов вам о чем-нибудь говорит? — спросила я.

Светлана достала из кармана носовой платочек и аккуратно промокнула глаза. Она не торопилась, стараясь выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Это ей вполне удалось — смятения на ее лице как не бывало, оно опять стало замкнутым и неприступным. Все-таки она была удивительно сильной женщиной.

— Вы выстроили забавную цепочку, — сообщила она с мрачной иронией. — Ростовцев, мой муж, Беднов… Мы как будто играем в морской бой, и вы все время попадаете… У меня к вам просьба — скажите мне, в чем дело. Скажите прямо. Со мной не нужно играть. В принципе я не коварная злодейка, которая запутывает следы… Просто я не хочу раскрывать душу по пустякам. Меня от этого тошнит, понимаете? Я ненавижу этот мир, этот правопорядок, эти огромные джунгли вокруг, где только и смотрят, как бы тебя сожрать. Я живу сама по себе. Но, если из-за меня кто-то должен страдать — я предпочту раскрыться, поверьте мне.

Я поняла, что она говорит правду. И поняла, что она и дальше будет говорить. Она была эгоисткой, но не злодейкой.

— Хорошо, я расскажу вам, что мне известно, — сказала я, — а вы дополните или опровергнете мой рассказ… Около полугода назад из мест заключения после пятнадцатилетней отсидки вышел Ростовцев Сергей Палыч, приехал в Курск и здесь поселился. Он был одинок и очень болен. Зато он хранил какой-то секрет. И вот в Курске он встретил вас, свою бывшую невесту. Он знал, что дни его сочтены, и счел нужным передать этот секрет вам. Но он знал только половину секрета, а другую половину знал предприниматель Беднов, проживающий в Тарасове. Чтобы узнать все, нужно было разговорить Беднова. Сделать это невероятно сложно. Но тогда в это дело включился еще один человек, который привык решать сложные задачи.

По-видимому, этот человек — ваш муж. Он хорошо знает город Тарасов, он привык работать с людьми, и он сразу взял быка за рога. Но Беднов оказался крепким орешком. Ваш муж пообещал Беднова «дожать» и принялся за дело с усердием маньяка. В процессе «дожатия» он уже убил — собаку Беднова, его помощника, охранника и молоденькую девчонку-секретаршу. Убивает он безжалостно, быстро и варварски — выстрелом из арбалета. Самое неприятное, что останавливаться он не собирается, пока не заговорит Беднов. Но тот молчит и чахнет над своей тайной, как Кощей. Я и о вас-то узнала не благодаря ему, а вопреки…

— Хватит! — вдруг сказала Светлана. — Можете не продолжать. Разумеется, я расскажу вам все. Я знала, что он безумец, но теперь…

Она с остановившимся взглядом прошла через комнату, открыла какой-то шкафчик и принялась копаться в ящике. На пол полетели потрепанные книжки, старые письма, какая-то бижутерия. Оказалось, Светлана просто искала сигареты. Найдя распечатанную пачку «Мальборо», она хотела пойти на кухню за спичками, но раздумала и спросила, нет ли у меня зажи — галки.

Зажигалка была у меня в сумочке, и я отдала ее Угловой. Прикурив сигарету, она тяжело опустилась на стул возле стола, на котором стояла вазочка с засохшими ромашками, и заговорила — не останавливаясь, почти без пауз:

— Да, «дожать» — это его словечко. Пожалуй, этим словом исчерпывается его кредо. Неважно, имеет ли это смысл, ему важно добиться своего — любой ценой. Меня он добился легко, может быть, поэтому и в дальнейшем относился довольно снисходительно. Как бы то ни было, я ему благодарна. Он протянул мне руку, когда я была совсем одна, в чужом городе, без крыши над головой… Тогда эти руки были еще чистыми, учтите. Но он, конечно, томился здесь — ему было скучно в нашей сонной заводи. Он всегда стремился к риску и «жал» не только других, но, в первую очередь, самого себя. Если он катался на лыжах, то только с самой высокой, головоломной горы. Если нырял, то до самого дна. У него были друзья среди военных летчиков — он каким-то образом умудрился участвовать в полетах и прыгал с парашютом. Если ему случалось драться, он никогда не уходил, пока не укладывал всех своих противников — пусть их был десяток человек…

Новая эпоха была для него спасением — он всеми правдами и неправдами подписал контракт и отправился на войну. Наверное, сто раз его могли убить, но в конечном итоге убивал все-таки он и возвращался победителем. Никогда ничего толком не рассказывал — только посмеивался… Но я видела, что он меняется. Знаете, если раньше он был похож на зверя, которого заточили в зоопарке, дав десяток квадратных метров территории, то теперь это был зверь, почуявший свободу. Акула, нашедшая выход в океан. По-моему, ему было наплевать, что он спит на земле, ест что попало, месяцами не видит женщин. Это не было для него главным. Только одна еще была у него страсть: он хотел сделаться богатым — сказочно богатым! Не знаю, зачем это было ему нужно — может быть, он тогда купил бы какой-нибудь остров и вел бы там беспрерывные войны, а может, угомонился бы раз и навсегда. Не знаю. Но он даже мне постоянно обещал, что когда-нибудь я буду миллионершей… Но в ожидании этого мы жили очень скромно… Очень…

Ее сигарета догорела до фильтра, и Светлана, не задумываясь, закурила новую.

— Последний раз он приехал в отпуск месяцев семь назад, — продолжила она. — И застал меня в растрепанных чувствах. Он сразу почуял неладное — провести этого человека очень трудно… А дело было в том, что накануне я встретила в городе Ростовцева — совершенно случайно, понимаете? Я его не узнала. А вы бы узнали свою первую любовь — изысканного и блестящего джентльмена, красавца — в грязном полусума — сшедшем старике? Все эти пятнадцать лет я ничего не знала о нем. Честно говоря, я давно его похоронила.

Вторая сигарета сгорела быстрее первой, и Светлана сердито вытряхнула из пачки еще одну. Голос ее сделался грустным и мечтательным, словно она рассказывала романтическую сказку.

— Ростовцев тоже не знал, что я живу в Курске… Он выбрал этот город по наитию, случайно. Почему он не уехал, скажем, в Калугу? — Она покачала головой. — Нет, это, несомненно, был перст судьбы. Кто-то на небесах решил сделать нам подарок на прощание… или растоптать окончательно — на это можно смотреть по-разному…

Она немного помолчала, мотнула головой и решительно сказала:

— Не буду утомлять вас этой лирикой!.. Никому она не нужна. Если коротко, то дальше все было так — Ростовцев узнал меня и страшно разволновался. Он уговорил меня зайти к нему в гости — он жил в какой-то развалюхе, в грязи — и в разговоре раскрыл этот самый секрет. Я узнала страшную вещь — тогда, в восемьдесят третьем, он отказался от меня, от нормальной жизни, от всего на свете ради денег — ради огромного богатства.

Оказывается, в своем НИИ они разрабатывали какую-то принципиально новую систему оружия, которой и до сих пор нет ни в одной армии мира. Идея принадлежала его шефу, под чьим руководством он работал. Их была группа — друзей-соратников: трое ученых и, как ни странно, завхоз. Кому из них пришла в голову мысль продать изобретение на Запад, Ростовцев и сам теперь не помнит, да это и несущественно, потому что этой мыслью загорелись все четверо. Все они были честолюбивы и мечтали разбогатеть. Видимо, они полагали, что на родине от них отделаются простым «спасибо». Изобретением они занимались параллельно с основной темой и добились результатов удивительно быстро. Правда, масштабных испытаний проводить они не могли, но теоретически идея была разработана полностью — так, во всяком случае, утверждает Ростовцев.

Однако полностью сохранить тайну им не удалось, об их работе узнали, пошли пересуды, разумеется, вмешался КГБ. Тогда они поступили, как им казалось, очень остроумно — они попросту устроили в институте грандиозный пожар, который уничтожил всю их лабораторию. Но чертежи и выкладки они заблаговременно вынесли. На следующий день их всех взяли.

Всех, кроме Беднова. Его взяли на два дня позже. В последний момент перед своим арестом Ростовцев успел передать пленки с чертежами Беднову и попросил их припрятать в надежном месте. Удалось ли это Беднову, он не знает, но, по-видимому, удалось. На суде все четверо проявили удивительную твердость и наотрез отрицали существование каких-то чертежей и разработок, а пожар называли случайностью.

Однако им вкатили на полную катушку. Все трое ученых пошли в лагеря. Шеф получил пятнадцать лет и вскоре умер в заключении — он был уже в возрасте. Другой тоже погиб — слишком суровым испытанием оказался для него лагерный режим. Ростовцев выжил, но… Единственный, кто легко отделался, — это Беднов. Как завхоз, он не рассматривался органами всерьез и получил только два года. Что стало с ним потом, Ростовцев не знал, но, поскольку сведений о новом оружии не поступало, он полагал, что чертежи до сих пор лежат в надежном месте и ждут, когда их продадут на Запад.

Ростовцев предложил мне найти Беднова и потребовать с него его долю. «Ты станешь богатой, — сказал он, — и вознаградишь себя за все жизненные разочарования…» Говорят, у всех этих людей были золотые головы… А по-моему, они все были сумасшедшими. Вознаградишь себя! Будто на эти деньги я могла бы купить себе молодость и прежнего Ростовцева… И еще он предложил мне жить с ним. Это было самое ужасное. Он смотрел на меня, как больное животное, которое не понимает, за что его мучат.

Поэтому домой я вернулась сама не своя. Виктор сразу понял, что произошло что-то экстраординарное, и постепенно вытянул из меня все. Оказалось, что он даже знает Беднова — правда, понаслышке — и тот живет в Тарасове! И тут начался кошмар. Виктор загорелся — перед ним забрезжили вожделенные миллионы.

На следующий день мы отправились к Ростовцеву вместе. Лагерь Сергея не сломил, но Виктор «дожал» его — выведал все подробности, суть изобретения, характер Беднова и сказал Ростовцеву, что отомстит за него. Курский Робин Гуд!

Потом он укатил на Кавказ и словно в воду канул. Ростовцев быстро стал сдавать и слег в больницу. Я чувствовала себя убийцей, но жить с ним? Он не захотел этого в счастливые дни — о чем же было говорить теперь?!

Все-таки Светлане не удавалось закончить рассказ без остановок. Чувствовалось, что ей приходится превозмогать себя изо всех сил. Время от времени на глаза ее наворачивались слезы, голос начинал срываться, и она опять замолкала. Я терпеливо ждала.

— Вы знаете, что Ростовцев вчера скончался? — спросила она негромко. — Он до сих пор, наверное, лежит в морге в ожидании казенных похорон… Не знаю, может быть, сейчас в таких случаях не полагается даже гроб? Но я больше к нему не пойду. В сердце я давно схоронила его, а сейчас… сейчас у меня даже нет денег… Впрочем, я опять отвлеклась!

Знаете, месяц назад меня вызвали в военкомат и с торжественной грустью объявили, что муж мой, Углов Виктор Александрович, пропал без вести в районе боевых действий. Мне посочувствовали и посоветовали не терять надежду. Надежду на что? — хотелось мне спросить.

Для всех было бы лучше, если бы он не вернулся. Но он появился уже через два дня, перед рассветом — спустился с крыши на балкон. И тем же путем ушел назавтра, строго-настрого приказав мне молчать. Сказал, что поехал за миллионами…

У него был с собой арбалет и всякие другие хитрые штуки, чтобы бесшумно проникать, выглядывать и уничтожать. Все это он проверял и укладывал перед дорогой — поэтому я знаю. Арбалетом он пользуется, как фокусник, — складывает и раскладывает его в считанные секунды. Я сразу поняла, какая это жуткая вещь… С тех пор, как Виктор исчез, мы не поддерживали с ним никакой связи. Вот, пожалуй, и все…

Светлана сидела с поникшей головой, глядя в угол застывшим взглядом.

— Что теперь будет с Виктором? — вдруг спросила она.

— Пока об этом рано говорить, — ответила я. — Сначала нужно его найти. Вы не знаете, где он мог остановиться в Тарасове?

— Он не настолько прост, чтобы остановиться у кого-то, — сказала Светлана. — Сейчас лето. Он может жить в лесу, в развалинах, на крышах — где угодно. Он железный. А кроме того, он не станет просить по — мощи — ни у кого, понимаете? То, что ему нужно, он просто берет. Или не берет, если может обойтись малым…

— У вас есть его фотография?

Светлана кивнула и встала. Подойдя все к тому же шкафчику, она опять порылась в ящиках и протянула мне фотографию с загнутым по неаккуратности уголком.

На снимке были изображены двое — широкоплечий черноволосый мужчина с резкими чертами лица, улыбаясь, обнимал за плечи Светлану. Фотография была сделана, судя по всему, несколько лет назад — Светлана выглядела на ней гораздо моложе, чем сейчас, но по-прежнему оставалась серьезной, и на пухлых губах не было и следа улыбки. Что касается Виктора Углова, то он, пожалуй, выглядел на самом деле слегка зверовато, и я теперь ничуть не сомневалась, что именно он покупал телефон с лотка у гостиницы.

— Можно, я заберу ее с собой? — попросила я.

— Забирайте, — без сожаления сказала Светлана. — Ненавижу фотографии.

В это можно было поверить — кажется, она вообще была безжалостна к своему прошлому.

— Не могу себе представить, что теперь будет, — сказала она задумчиво. — Понимаю, что с Виктором все кончено, и даже испытываю от этого облегчение… хотя, наверное, стыдно такое говорить, да? И все-таки у меня странное чувство, будто из моей жизни ушел последний смысл… ведь, кроме этого человека, у меня никого не осталось…

— А как же ваша мама? — осторожно спросила я.

Светлана провела ладонями по щекам и сделала кислое лицо.

— Я, наверное, кажусь вам чудовищем, верно? — спросила она. — Мне самой так кажется — иногда. А иногда я думаю, что просто мне не повезло… Так легче. Дело в том, что моя мать от меня так далека… Было бы проще добраться до Луны, наверное… Она всегда жила по странному для меня катехизису — честь дома, девичья честь… Какие там еще бывают чести?

— Честь мундира, — подсказала я.

— Вот-вот… Если бы у меня был ребенок, я, наверное, любила бы его каким угодно, даже обесчещенным…

— Вы так уверены, что ваша мать вас не любит? — спросила я.

Светлана посмотрела на меня строгим и грустным взглядом.

— Когда любят — не уходят, — сказала она. — И не позволяют уйти. Это единственное, что я знаю твердо.