Книга: Гормон счастья
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

Корсаков перевел взгляд с меня на продолжающих что-то горячо обсуждать Лозовского и Дмитрия Филипповича. Олигарх говорил спокойно, а вот тарасовский губернатор то и дело выходил из себя, и его лицо искажали не очень любезные гримасы. А так как он чисто машинально старался говорить не очень громко, но одновременно вкладывал в свои слова всю снедающую его нервную энергию, то слова выскакивали из его рта крикливо, сдавленно, порой с каким-то полупридушенным свистящим шепотом.
Они явно обсуждали судьбу комбината «Диамант». Делили, так сказать, наследство Войнаровского.
Разговор начальства был куда насыщеннее и острее, чем та неторопливая, расслабленная беседа, что шла между мной и Корсаковым. Он, кажется, был не особо адекватен, проще говоря — со слегка замутненным восприятием окружающей среды. Я тоже через силу контролировала себя, противясь желанию полностью отдаться ощущению эйфорического счастья. Быть может, не стоило пить коктейль «Роман и Джульетта»? Но теперь, как говорится, жребий брошен.
Странные они получались, эти два паралельных разговора. Вспоминая впоследствии легкий треп между мной и Корсаковым, я подумала, что в тот момент в «коктейльной» комнате клуба «Ривароль» никогда бы не угадала того, что сулит нам будущее, хотя оно казалось вполне предсказуемым. Не угадала бы и того, что энергичный, деловой, достаточно важный для судьбы большой отрасли российской промышленности разговор между двумя губернаторами может оказаться в результате значительно менее значимым, чем наше с Корсаковым расслабленное сидение друг напротив друга.
Владимир придвинулся ко мне чуть ближе и негромко заговорил:
— У меня в жизни было только два настоящих друга, и обоих звали Романами. Странно, правда?
Странно? Да — странно. Я первый раз в жизни видела Корсакова и первый раз слышала его глуховатый, мерный голос, который в другой момент мог бы показаться удручающе однообразным и бедным интонациями. В другой момент, — но не сейчас. Меня словно втянуло в водоворот.
— Первый друг по имени Роман… наверняка умер. Второй… второй тоже умер, хотя сам того не сознает. Вот он сидит сейчас, говорит о миллионах и миллиардах долларов и прекрасно понимает, что ему вовсе не нужно заботиться о своей душе.
Странный телохранитель. Нормальный секьюрити заботится о теле своего босса, о сохранности его бренной оболочки, а этот — о душе.
— Я думаю, Юля, вы не очень удивитесь, если я буду рассказывать вам странные истории, — продолжал он, — просто наши боссы будут беседовать еще минимум час, и нам нужно как-то скоротать время. Так?
— Так, — машинально согласилась я. Мозг уже немного отошел от первоначального, просто-таки фонтанирующего действия коктейля, и в голове лихорадочно проворачивались спутанные мысли. Одна из них о том, что в последние два дня вокруг меня слишком много происходит немотивированных странностей. Так что рассказы Корсакова тоже можно проглотить. На правах очередной странности.
— Так вот, — говорил Владимир, потягивая через трубочку коктейль, отчего глаза его все более оживлялись и из тускло-серых грозили превратиться в ярко-синие, — дело было лет пятнадцать тому назад. Роман любил одну девушку. Нет надобности говорить, что ее звали Юля. Так же, как и вас. Девушка относилась к нему хорошо. Нет, что я говорю — они любили друг друга. Но все дело в том, что девушка была из богатой и влиятельной семьи, а Роман… да что там говорить, Рома Иванов тоже был из богатой и влиятельной семьи. Этакие российские Монтекки и Капулетти. Отцом Юли был… в некотором роде князь. Партийный бонза. У Романа отца не было, а был отчим — производственник. Тоже не слабый. И они друг с другом, мягко говоря, были в натянутых отношениях.
— Как у Шекспира прямо.
— Я и говорю — современная сказка. И вот однажды я и Роман шли по делам и встретили брата Юли. А товарищи у него были еще те — блатные все, половина — после тюрьмы. И он с помощью отца устраивал их на работу… в милицию, в прокуратуру…
— А дальше все по Шекспиру?
— Ну да, — кивнул странный бодигард. — По Шекспиру. Слово за слово, и подрались. Роман ударил брата своей девушки так, что тот в реанимацию угодил. Вот такие дела. Скандал, разумеется, был жуткий — сыну партийного руководителя голову проломили, еще бы! Романа задержали, в следственный изолятор отправили, — Владимир посмотрел на пустой бокал и налил себе еще, — меня тоже потаскали по инстанциям. Отчим Романа, а он был человек влиятельный, постарался, конечно же, замять дело. Нельзя сказать, что ему это не удалось. По крайней мере, в тюрьму мой друг не попал. Роман и Юля продолжали встречаться. Но у Ромы уже тогда возникли проблемы с алкоголем. Дело в том, что у его отчима был богатейший выбор вин и крепких напитков, о существовании которых простые люди тогда даже не подозревали. Ну, вроде текилы, виски и кальвадоса. Вот тогда Роман и придумал этот коктейль, который назвал почти по-шекспировски. А потом «подсел» на него. Вы, может быть, поняли, что в коктейль входят наркотические вещества? Совсем малая доза, но тем не менее…
Я кивнула:
— Да, поняла.
— Если бы тогда существовала профессия бармена, он затмил бы всех. Он и меня научил искусству смешивания напитков. А вообще-то он был химик. Прекрасный химик. Правда, из университета, с химфака, его исключили — за непосещаемость. Юношеская глупость сыграла свою роль. А потом все кончилось и для Романа, и для Юли.
— Что-то произошло?
— А, — Корсаков махнул рукой, — все случилось не совсем по Шекспиру. Рома хотел сбежать за границу вместе с Юлей. Для этого он позаимствовал у своего отчима приличную сумму денег. Проще говоря, стащил. Да, он был склонен к вот таким отчаянным решениям и поступкам. Я же говорил: у него были проблемы с алкоголем и, наверное, с наркотиками. Так вот, отчим обнаружил пропажу денег и разозлился. Честно говоря, ему давно хотелось избавиться от пасынка, потому что он портил и без того напряженные отношения с отцом Юли. Вот и появилась возможность избавиться. Отчим позвонил прямо папаше девушки и сказал, что дочка его собирается сбежать из страны, если уже не сбежала, и что Роман украл у него крупную сумму денег.
— И что же? — спросила я.
— Как что? Оцепили вокзалы и аэропорты. Романа поймали, причем не кто нибудь, а дружки брата Юли, которых он в менты устраивал. И сам братец там тоже был, правда пьяный в дым. Ну так вот… прежде чем сдать беглецов, — Корсаков горько усмехнулся, — они продержали Рому и Юлю двое суток на какой-то «отмороженной» хате. Вы понимаете меня, Юлия.
— Да… понимаю.
— Так вот, не буду говорить, что они там вытворяли… скажу только, что Юля умерла. Но они сказали ее братцу и папаше, что она сбежала из квартиры. Братец, который два дня валялся пьяный в дупелину в соседней комнате, озверел и решил, что во всем виновен Роман. Ну и… так его отделал, что Роман попал в больницу. Причем в тюремную. С совершенно изуродованным лицом. И он получил десять лет за кражу в крупных размерах. Вот такие дела. А коктейль… я приготовил его и принес Роману в тюрьму. Он очень об этом просил, хотел насладиться им в последний раз, потому что вкус и запах коктейля напоминали ему то время, когда он был так счастлив. У напитка и правда горький и будоражащий вкус, как само то время.
Корсаков замолчал. Его рассказ, начатый так некстати, даже, как говорится, ни к селу ни к городу, был окончен. Странный рассказ, странный человек.
Кажется, трагическая судьба друга засела в нем, как заноза, как глухая тревога, от которой невозможно избавиться. Мне показалось, что во Владимире есть что-то такое… затаившееся, как игла с пружинкой внутри мягкой невзрачной подушечки. Как за аморфными массами туч прячется призрачно-белое лезвие молнии.
М-да…кажется, меня проняло, и я пустилась в сентиментальные копания. Вот оно, одурманивающее действие «Романа и Джульетты».
Я перевела дыхание и спросила:
— И что же Роман? Где он сейчас? Только не говорите, что этот человек и Роман Альбертович Лозовский — одно и то же лицо.
— А я и не говорю, — отозвался Владимир. — Отсидев в тюрьме три года, Роман бежал. Больше я его не видел. Честно говоря, думаю, что он уже мертв. Точно так же, как и его Юля. В память о нем у меня остался напиток и… вот эта история. Ничего, что я рассказал ее вам… женщине, которую вижу в первый раз?
Я была уверена, что Корсаков лукавил: он не похож на человека, который просто так стал бы рассказывать все это женщине, которую видел впервые. Я отвела взгляд от его глаз, снова потухших и ставших тускло-серыми, и с усилием произнесла:
— А его обидчики? Отчим, отец Юли и ее брат со товарищи?
— А что с ними случится? Живы и здоровы, наверное. А может, и нет. Я не знаю, где они, — спокойно сказал Владимир, отворачиваясь. — Между тем наши боссы не спешат прерывать разговор. Ну что, выпьем еще?
— Да, немного, — согласилась я. — Но только не этого вашего коктейля.
* * *
История Владимира произвела на меня неожиданно сильное впечатление.
Вообще-то человек я не самый впечатлительный и далеко не сентиментальный. Прошла в жизни через многое, немало повидала. Мне тоже приходилось терять близких людей: мои собственные родители погибли в Нагорном Карабахе в восемьдесят седьмом году во время бомбардировки. Отцу тогда только-только присвоили звание полковника, и он получил назначение в одну из частей того района.
С тех пор, по сути дела, у меня не было ни одного по-настоящему близкого человека. За исключением Грома. Хотя и он — с обретением власти и нового, «заоблачного», положения — отдалился. И не только духовно, но и географически.
А тут — действительно странно. В рассеянном полумраке «коктейльной» передо мной соткался человек, чужой, незнакомый, говорящий мерным глуховатым голосом и даже не затрудняющий себя мимикой, человек с тусклыми серыми глазами, цветом напоминающими высыхающую на солнце рыбью чешую. И своим рассказом затронул какие-то струны в моей душе, о которых я и не подозревала. Забавно: в начале разговора с ним — нет, даже не разговора, а так, вынужденного общения по воле наших боссов, — я даже не могла определить, сколько ему, Владимиру Корсакову, лет, а сейчас, после того как выгорела свеча его простого и жуткого рассказа, невесть зачем переданного мне в довесок к бокалу чудесного напитка, я не могла сказать, что же, собственно, со мной произошло.
Глупо? Ну что же, Юлия Сергеевна. Будем разбираться.
И вот в этот момент до меня донесся голос Дмитрия Филипповича:
— Я думаю, господин Лозовский, мы сможем достигнуть какого-то решения. По крайней мере, завтра и послезавтра есть время для консультаций с правительством области и советом директоров комбината.
Судя по всему, как я и думала, ушлый Роман Альбертович «утрамбовал» губернатора на какие-то конкретные шаги. Впрочем, поточнее узнаю, прослушав запись.
Дмитрий Филиппович, осовелый от сытости и, видимо, удовлетворенный услышанным от Лозовского, не без труда вытянул из глубокого кресла свое тучное тело и, протянув Роману Альбертовичу пухлую руку, громко — куда громче, чем говорил до этого, — произнес:
— Благодарю вас, Роман Альбертович, за теплый прием. Иногда очень приятно почувствовать себя гостем в собственной, как говорится, вотчине.
Так, это следует понимать как окончание встречи на высоком уровне.
Теперь осталось только понять, зачем губернатор таскал меня с собой. Потому что мои функции свелись к поглощению яств и коктейлей, последний из которых был особенно остр и насыщен. Да и история про него и под него… ничего не скажешь.
Я перевела взгляд с моего босса на Владимира. Он сидел, чуть откинувшись назад, и еле заметно улыбался одними углами губ — характерной бесцветной улыбкой, по которой невозможно было угадать, что она, собственно, выражает.
«Странно, очень странно», — не уставала я повторять про себя, как будто внутри меня сорвалась какая-то пружина и теперь толкала по кругу механизм, ведающий проворачиванием в моем мозгу именно этих слов: «странно, очень странно».
— Я велел подогнать ваш «Ягуар» к клубу, — сказал Дмитрий Филиппович. — Он же оставался возле администрации.
Я молча кивнула…
* * *
Дорога летела за окном моего «Ягуара», как серая лента, стелющаяся плавными извивами, изредка вскидывающаяся словно в тщетном усилии налипнуть на лобовое стекло. Устала? Не дорога, конечно, — я? Может быть.
Боковое мое окно было открыто, и в висок била упругая струя прохладного предночного воздуха, но мне все равно было душно и нелепо. На душе неспокойно. Еще бы, день получился бурный, насыщенный, несмотря на то, что воскресенье.
Пока я избежала посещения увеселительного вечера у Кульковых. Но такие сборища у них, как я пару раз уясняла на собственном горьком опыте, имели обыкновение заканчиваться с первыми проблесками рассвета и последними проблесками водки на дне стаканов. Поэтому не исключено, что, заметив мое возвращение, за мной придут и меня сволокут в дом Димы и Юли, где заставят алкогольные напитки пьянствовать и безобразия нарушать. Такому обаятельному человеку, как господин Кульков — а будучи навеселе, он и вовсе неотразим, несмотря на далеко не фотомодельные внешние данные! — отказать сложно.
Спать не хотелось. Да и домой, откровенно говоря, тоже. Ночь предвиделась восхитительная, и я неожиданно для себя самой, проехав мимо дома, свернула по спускающейся к Волге дороге — мимо ограды особняка, в котором жил сосед-»авторитет», мимо залегших бесформенными тенями молодых деревьев в позапрошлом году высаженной лесополосы.
И выехала почти на берег.
От реки меня отделял только черный влажный овраг, дышащий сыростью и неясной тревогой. Откуда она, эта тревога? Как об этом поется в довольно известной песне: «дом стоит, свет горит, из окна видна даль — так откуда ж взялась печаль?»
Я притормозила машину и включила запись разговора Лозовского и Дмитрия Филипповича, уверенная, что ничего сенсационного не услышу. Иначе все было бы по-другому.
И оказалась права. Речь шла не только о комбинате Войнаровского, но и о пакете акций, который хотелось получить Лозовскому.
Среди всего прочего заслуживал интереса фрагмент, начинавшийся с реплики олигарха:
«— Дмитрий Филиппович, у меня есть информация, что господин Фиревич вовсе не так очевидно не заслуживает доверия со стороны директоров „Диаманта“.
— Что вы имеете в виду?
— Что господин Войнаровский инспирировал задержание Фиревича, так как видел в нем конкурента. И что если Фиревич будет освобожден под залог и за недоказанностью, то у него большие шансы занять кресло гендиректора.
— Ну да… обиженных в России любят.
— Дело не в любви или нелюбви. Дело в объективном раскладе позиций».
Затем следовало молчание. Видимо, собеседники отдали должное напиткам, приготовленным искусной рукой телохранителя Лозовского. Потом раздался негромкий голос губернатора:
«— Роман Альбертович, будем говорить начистоту, раз мы завели такой приватный разговор. Я вас прекрасно понимаю: вы хотите, чтобы я поспособствовал освобождению Фиревича под залог. Залог будет внесен, понятное дело, из ваших же денег. Вы хотите, чтобы Фиревич, ваш родственник, стал гендиректором взамен убитого Войнаровского, и вы этого можете добиться. Он поспособствует установлению над комбинатом вашего контроля. Продаст вам контрольный пакет акций, да и все тут. — А я и не скрывал своих целей. Более того, я приехал говорить о продаже пакета акций с Войнаровским и с вами, как с первым лицом региона. Разве это нанесет ущерб вашей губернии? Никоим образом.
Снова молчание, покашливание Лозовского, а потом его голос:
— Я сейчас впервые в жизни скажу то, чего обычно не произносят вслух: если вы полагаете, что я имею какое-то, даже самое отдаленное, через десяток посредников, отношение к смерти Александра Емельяновича, то это не так. Вот оно, самое интересное!
— Не мой масштаб. Я не какой-нибудь мелкий рэкетир. Я не заключаю сделок со смертью. Более того, мне это невыгодно. Каждый криминальный акт на таком уровне подрывает кредит доверия наших зарубежных партнеров. Того же «Де Бирса». Я понимаю, что у вас есть искушение думать иначе. И напрасно. Повторяю, я сказал то, о чем обычно не говорят, ибо это дурной тон, но вы человек умный, вы поймете…»
Та-а-ак! Я выключила запись. Лозовский открыл свои карты. Он вступил на запретную территорию, прямым текстом заявив о своей полной непричастности к смерти Войнаровского. Да, заказывать человека в канун визита к нему было бы, мягко говоря, странно.
И потому я все больше склонялась к тому, что сказанное Лозовским — чистая правда. Только это нужно доказать. Или доказать противоположное.
А как красиво сказано: «Я не заключаю сделок со смертью».
На месте не сиделось. Несмотря на то что запись была выключена, мне все еще чудились какие-то неясные шумы, плыло тусклое бормотание в ушах, а потом слух начал подхватывать нервные выкрики ночных птиц. И тогда я, бросив машину, пошла к реке, которая влекла свои воды метрах в пятистах от нее.
Хмель давно выветрился, но на губах неугасимо тлел какой-то горьковатый и одновременно солоноватый привкус. Да… от «Романа и Джульетты». Я больше ничего и не пила, если не считать двух глотков белого столового вина.
Я прошла по предночному пролеску, спускаясь в овраг и, кажется, ловя в каждом отголоске нервное предвестие беды. Глупо это, совсем неразумно и беспричинно, особенно для агента моего уровня, но мне казалось, что из-за каждого ствола, из-за каждого изгиба прихотливого склона под ногами, горбатясь и беззвучно ухая, вырастали тени. Они смотрели на меня тусклыми, как чешуя снулой рыбы, глазами и затаивались, словно для последнего, рокового прыжка. Я остановилась и машинально потянулась к сумочке на плече, где лежал пистолет. Нет, незачем. На кого вскидывать оружие? На ручей, который «бросился» мне под ноги, как переливающийся чистой блестящей шерсткой щенок? Или же на соловья, который, захлебываясь, излил свои тревожные гортанные трели и провалился в сгущающееся безмолвие? Или на саму ночь, затаившуюся в верхушках деревьев и в черных беспроглядных волнах реки где-то там, впереди меня?
Овраг перехватывал руки и ноги сыростью и прохладой, палые ветки похрустывали и перешептывались под ногами, а в груди было душно и тихо.
Обрыв вырос под ногами так незаметно, что я едва не сорвалась в воду, плескавшуюся в нескольких метрах под ним. Надо же, я жила неподалеку от этого живописного оврага уже около года, но не знала, что тут есть обрыв…
Я глубоко вздохнула и присела на корточки, опустив глаза вниз, к воде, туда, где выплывшая из-за деревьев молодая луна разрубала надвое налитое угрюмым черным спокойствием зеркало реки.
Ну что ж. Кажется, мне все более или менее понятно. Диагноз жесток. Хотя нет, не так. Мне понятно вовсе не то, кто убил Войнаровского, не то, был ли это сын губернатора. Это как раз интересовало меня меньше всего.
Другое.
И тут… Я вдруг уловила чье-то легкое дыхание за спиной и едва успела обернуться, чтобы увидеть отсоединившуюся от ствола дерева тень. Руки, не дожидаясь сигнала от мозга, вырвали из сумочки пистолет, сняли его с предохранителя, направляя дуло на того, кто потревожил меня. И все это в доли секунды.
Тень придвинулась ближе, и я уже собралась вспугнуть ее предупредительным окриком, как спокойный, чуть хрипловатый голос проговорил:
— Простите, я, кажется, потревожил вас, Юля.
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6