Глава 6
— В чем дело? — услышала я у себя за спиной знакомую фразу, но на этот раз она звучала уже совсем грозно и не предвещала Толяну ничего хорошего. И он это понял, судя по тому, как изменилось его лицо.
— В чем дело? — повторил Борис Алексеевич. — Я же, кажется, сказал, что эта девушка со мной!
Толян мучительно вспоминал, где он видел этого человека — предыдущий инцидент, видимо, напрочь выветрился из его головы, тем более что в прошлый раз интерес ко мне проявил, как я теперь понимала, Санек.
Наконец ему удалось что-то вспомнить, и это воспоминание заставило его поморщиться.
— Слушайте, я тут совершенно ни при чем… — попытался объяснить он нежданному гостю, но тот не желал слушать никаких оправданий.
— Пойдем поговорим, — тем же тоном потребовал он.
— Юля, да объясни ты ему! — с отчаянием посмотрел Анатолий на меня.
Его вполне можно было понять: Борис Алексеевич был на полторы головы выше его и в два раза тяжелее. Результат «разговора» был известен заранее.
— Борис Алексеевич, — попыталась я сказать свое веское слово, но он отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.
— Я же сказал, пойдем выйдем! Или я непонятно выражаюсь?
Толян обреченно поднялся со своего места.
— Сейчас я вам все объясню, — начал было он, но Борис Алексеевич настаивал на своем, и глаза его уже наливались кровью.
— Объяснишь в тамбуре, — голосом, не допускающим возражений, потребовал он.
У меня появилось нехорошее предчувствие: в конце концов, что мне было известно об этом человеке и его нраве? В его силе я не сомневалась, а его психика, судя по всему, сильно нуждалась в коррекции.
Толян вышел из купе первым, за ним — Борис Алексеевич, замыкала скорбную процессию я. Мне хотелось присутствовать при их разговоре во что бы то ни стало. В конце концов, я сама спровоцировала эту ситуацию и несла за нее всю полноту ответственности.
— Я уже пытался объяснить вам, что не имею к Юле никакого отношения, — стараясь быть максимально убедительным, сказал Анатолий.
Весь хмель вылетел у него из головы, и он выглядел совершенно трезвым.
— Я попросил вас по-человечески, — возразил ему Борис Алексеевич, — не подходить к этой девушке ни под каким предлогом.
— Да это же был не я! — почти выкрикнул Анатолий, не сводя глаз с кулаков своего собеседника.
— Вас там было двое, и вы пригласили Юлию Сергеевну к столу, — с настырностью носорога возразил тот.
— Да я этого даже не видел… ну как вы не понимаете?
— А почему же теперь Юлия Сергеевна оказалась у вас в купе, хотя я вас предупредил?
Борис Алексеевич явно поглупел со вчерашнего вечера, и я его просто не узнавала.
— Да я зашла по-соседски поболтать! — не выдержала я, вмешиваясь в разговор.
— Юлия Сергеевна, — обернулся ко мне блюститель моей нравственности, — я вас очень прошу не вмешиваться в мои дела. Это мои проблемы.
— Да с какой стати?! — возмутилась я.
— Об этом мы с вами поговорим в следующий раз, — не торопясь пообещал он и опять повернулся к Анатолию.
— Итак, почему Юлия Сергеевна оказалась у вас в купе?
— Потому что решила соблазнить этого человека, — вырвалось у меня. — Господи, прямо какой-то сумасшедший дом! Я хотела объясниться ему в любви и предложить жениться на мне! Я хотела… послушайте, — перебила я сама себя, заметив в глазах Бориса Алексеевича странную искорку, — вы что, смеетесь надо мной? Или издеваетесь?
— Вы можете оставить нас на три минуты? — сурово спросил он меня, и я поняла, что искорка эта мне померещилась.
— Чего вы привязались к этому человеку?
— Вы можете оставить нас на три минуты? — настойчиво повторил он. — Я вам гарантирую, что не собираюсь с ним драться.
Его слова мало вязались с его видом и особенно с видом Анатолия, который уже явно жалел, что не послал меня в первую минуту нашего знакомства.
— Мне нужно всего лишь три минуты, — абсолютно спокойно произнес Борис Алексеевич, глядя мне прямо в глаза, и я поняла, что без меня тут действительно не произойдет ничего страшного.
— Посидите у себя в купе три минуты, а потом можете вернуться, — настойчиво рекомендовал, по-другому не скажешь, еще минуту назад совершенно невменяемый человек. Что-то тут было не так, но мне ничего не оставалось делать, как убраться к себе подобру-поздорову.
Я остановилась у своего купе, прислушиваясь к каждому шороху из тамбура, но оттуда не доносилось ни звука. У меня на шее еще болтался мой чудо-прибор, но применить его я бы все равно не успела, поэтому решила спрятать его в сумку и вернуться в тамбур.
Когда я спрятала его и вышла в коридор, мне показалось, что чья-то фигура проскользнула из четвертого в третье купе, но я заметила это боковым зрением, причем мельком, так что совершенно не была в этом уверена. С таким же успехом это могла быть просто тень от фонаря за окном.
Да и кто мог там быть? Может быть, Санек вернулся и теперь ищет пропавшего соседа?
Я прошла мимо третьего купе, в котором мирно дремал на полке сосед Бориса Алексеевича, и осторожно заглянула в четвертое. Там никого не было и ничто не изменилось за эти несколько минут.
«Наверное, показалось», — подумала я и направилась к тамбуру, чтобы посмотреть, что там происходит.
Я застала обоих мужчин мирно покуривающими и ничто не напоминало о той буре страстей, что кипели здесь еще три минуты назад.
— Ну, всего хорошего, — бросил Анатолию Борис Алексеевич и покинул тамбур.
Анатолий затушил окурок и тоже, не глядя на меня, прошел за ним в открытую дверь. Мне ничего не оставалось, как последовать за ними. И только теперь я почувствовала весь идиотизм своего положения. Казалось, что меня использовали и даже не удосужились объяснить, каким образом. Все во мне кипело, и я готова была растерзать и того и другого, поскольку ни один не посчитал нужным хотя бы объяснить мне, что между ними произошло.
— Можно вас на минуточку? — с затаенной яростью спросила я Бориса Алексеевича, который уже успел улечься на свою полку.
— Сейчас я выйду, — как ни в чем не бывало ответил он.
— Как изволите вас понимать? — набросилась я на него, лишь только он оказался рядом со мной.
— Можно вас попросить говорить на полтона ниже?
— Нет.
— В таком случае, может быть, лучше пройдем в тамбур, а то, я боюсь, мы переполошим всех пассажиров.
— Что вы говорите?! — задохнулась я от его наглости. — А десять минут назад вас почему-то это не заботило! Какое право вы имеете вмешиваться в мою жизнь, следить за мной, контролировать, с кем я разговариваю или встречаюсь?
— Мне просто показалось, что вас могут обидеть, — с улыбкой ответил он.
— Правда? Вот оно что! Как это благородно с вашей стороны! Так вот, я вам совершенно официально заявляю, что если вы позволите себе еще что-нибудь подобное, то…
— То что? — почти ласково и даже предупредительно перебил меня этот негодяй.
— То у вас будут крупные неприятности, — сказала я первое, что пришло мне в голову.
А что я еще могла пообещать? Что пристрелю его, как последнюю собаку? Что вызову милицию? Пожалуюсь проводнице? В том-то все и дело, что формально мне не к чему было придраться. И даже Анатолий, судя по всему, уже не имел к нему никаких претензий.
Он стоял напротив меня, смотрел мне прямо в глаза, и я хотела его убить! Да, да, именно убить, потому что ничего другого он не позволял с собой сделать.
Он был слишком сильным и хитрым, и мне никак не удавалось заставить его жить по моему сценарию. Борис Алексеевич, как та самая кошка, которая гуляла сама по себе, не желал подчиняться никаким правилам и жил по законам, одному ему известным. Он одержал надо мной моральную победу, потому что я рвала и метала, а он был снова совершенно спокоен и ровно доброжелателен.
— Вы не хотите, чтобы я вмешивался в вашу жизнь? — удивился он. — Так надо было раньше об этом сказать. Еще позавчера, когда я сделал то же самое, вам это понравилось, насколько я понимаю. Что изменилось с тех пор?
И по своей иезуитской логике он был прав. Но я не желала так легко признаваться в собственном поражении.
— А вы не заметили, что я пыталась остановить вас?
— Вы в этот момент были слишком взволнованны, — мягко ответил он. — Впрочем, так же, как и сейчас. Юлия Сергеевна, чего вы от меня хотите?
— Я хочу, чтобы больше никогда в жизни вы даже не подходили ко мне, не разговаривали со мной и забыли бы мои имя и отчество! И что бы ни происходило со мной и с кем бы я ни общалась — вас это больше не касается! Понятно?
— Понятно, — пожал он плечами. — Вот теперь мне все понятно. Разве я похож на насильника? Значит, если я вас правильно понял, то вы отказываетесь идти со мной в ресторан?
Это уже было чересчур. Я ничего не ответила ему, боясь что или ударю его, или расплачусь, как девчонка. Мне казалось, что я на такое уже не способна, но слезы были уже где-то рядышком, и достаточно еще одного его слова, чтобы они хлынули градом.
Я предпочла развернуться и удалиться в свое купе.
* * *
Какое счастье, что Стеллы не было в это время в купе, а то ей досталось бы на орехи! Но даже не в этом дело. Мне необходимо было побыть в одиночестве и еще раз самым тщательным образом проанализировать ситуацию.
И начала я намеренно не с Бориса Алексеевича, поскольку еще не освободилась от чисто эмоциональной оценки событий и она бы помешала сейчас трезвому анализу.
Поэтому я вернулась к разговору с Толяном, в котором, безусловно, содержалась нужная мне информация.
Прежде всего она заключалась в том, что у Санька были с собой какие-то важные «документы».
«Скорее всего это какие-то секретные документы», — сказал мне в Шабалове Гром, хотя и не был в этом уверен.
И если это те самые документы, то прежде всего мне необходимо было их достать. А для этого…
Только теперь я поняла, что у меня была реальная возможность, хотя и очень рискованная, найти эти документы и забрать их себе! Ведь я в течение нескольких мгновений находилась одна в том самом купе, где они были спрятаны!
Конечно, у меня совсем не было времени, и в любую секунду мог вернуться Толян, и в этом случае я должна была бы пойти на крайние меры. Боюсь, что тогда бы мне пришлось, вырубив Толяна, прыгать с поезда. Да и то только в том случае, если бы документы были у меня в руках.
А если бы у меня их не было? Тогда я могла этим несвоевременным обыском сорвать все задание.
Так что, пожалуй, и к лучшему, что я тогда не вспомнила об этих документах. Не менее важной информацией было то, что Санек оказался одиночкой. Это подтверждало мою версию о том, что вряд ли курьеров было несколько. И он никому не сообщил, даже в подпитии, что за документы он везет с собой. Значит, не мог доверить это случайному знакомому. Возможно, чуть не проболтался ему, но вовремя испугался содеянного и теперь не пьет ничего, кроме пива.
Как бы я хотела, чтобы эта версия оказалась верной! Санек — не Борис Алексеевич, при одном упоминании о котором у меня темнело в глазах.
Если бы я не познакомилась с этим чудовищем в первый же вечер — насколько проще бы все было сегодня!
Я спокойно дождалась бы возвращения Санька, познакомилась бы с ним, а там, как говорится, — дело техники. Теперь же, боюсь, Анатолий скорее выскочит из поезда, чем опять согласится поболтать со мной.
— Всех мужиков вокруг меня разогнал! Терминатор! — ругалась я на чем свет стоит, одновременно придумывая, как мне лучше выйти на Санька.
Но, может быть, Толян не рассказал ему еще об этом происшествии? Или вообще не собирается рассказывать? Выглядел он в этой ситуации не самым героическим образом, так что хвалиться особенно нечем…
А что, если нанести второй визит в то же купе? Теперь уже к Саньку? Если я не ошибаюсь, Анатолий уже отправился в вагон-ресторан, значит, Санек теперь один…
Что мне может угрожать в этом случае? Если вернется Толян? Да ничего страшного. Кроме того, Анатолий вряд ли вернется оттуда до закрытия ресторана.
Остается Борис Алексеевич… Черт! Неужели он способен повторить свой… Я не знала, как назвать его поступок, потому что не понимала его цели. И пока не пойму ее, нельзя приступать к делу. А это-то и было самым трудным!
Кстати, как должен вести себя настоящий курьер, чтобы иметь максимум шансов успешно выполнить задание? С одной стороны, лучше всего не покидать своего купе, как это делает Санек, или покидать его в крайних случаях.
Но, с другой стороны, лучше не отличаться от других, ходить в ресторан, развлекаться, тем более что у тебя нет никаких оснований предполагать, что в вагоне находится секретный агент.
Чего же ему, в таком случае, следует опасаться? Положил себе документы на дно чемодана и ни о чем не беспокойся!
Правда, чемодан могут украсть, как сказал мне сегодня Анатолий. Именно этого Санек больше всего и боится… Но ведь можно спрятать документы туда, где их ни один вор искать не догадается…
Я еще не успела додумать эту мысль до конца, как у меня пот выступил на лбу. Как я раньше об этом не подумала? Я обыскивала все личные вещи пассажиров, но ни разу не заглянула ни в одно укромное место в купе, хотя наверняка сама поступила бы именно так. Но это же означало, что я впустую потратила четыре дня?! Нет, лучше даже не думать о такой возможности! Не начинать же все сначала? В конце концов, у меня уже не было на это времени!
Бывают такие дни, когда все, что ни делаешь, идет насмарку, и у меня появилось чувство, что сегодня именно такой день. Именно поэтому я ощущала себя совершенно бездарной, глупой, самонадеянной девочкой, которой по недоразумению поручили очень важное дело, а она подошла к нему предельно легкомысленно.
Но таких мыслей нельзя было допускать ни в коем случае. Иначе я рисковала совсем расклеиться и попыталась разогнать их, проделав несколько дыхательных упражнений, которые всегда помогали мне прийти в норму. Если бы еще в поезде был душ! Но душа в поезде не было, поэтому я отправилась к проводнице за кофе.
* * *
После кофе я почувствовала себя не в пример лучше, поэтому решилась наконец вернуться к последним событиям сегодняшнего дня и без суеты и эмоций попытаться разобраться в своих отношениях с Борисом Алексеевичем.
И если еще десять минут назад я ненавидела его всей душой, то сейчас попыталась посмотреть на него с предельной объективностью, доступной мне на этот час.
Что он собой представляет и чего, собственно, добивается?
По сведениям из списка Грома, мне было известно, что представитель крупной фирмы, название которой мне ни о чем не говорило, едет во Владивосток по служебным делам и использует время в дороге для того, чтобы отдохнуть и расслабиться. Но это судя по его собственным словам. Как дело обстояло на самом деле, я, разумеется, не знала.
Он совершил несколько странных поступков, ключа к которым у меня не было, и скорее всего именно поэтому они и производили впечатление странных.
Если ты не знаешь истинных намерений человека, то любой его поступок может показаться тебе странным. Если взрослый дяденька ловит на поляне бабочек, то скорее всего его примут за сумасшедшего, если не будут знать, что он крупнейший энтомолог мира и его коллекция бабочек оценивается в сотни тысяч долларов. И то, что он — энтомолог, и является в данном случае ключом ко всей ситуации.
Для того чтобы хоть немного прояснить этот вопрос, я решила сформулировать четко и ясно, что же именно в нем мне кажется странным.
Прежде всего это странные взаимоотношения со мной. Они были нелогичны. По нечетным дням он был со мною очень мил, по четным — доставлял одни неприятности. По нечетным дням его совершенно не волновали мои «связи», по четным он не подпускал ко мне никого. Хотя… стоп!
Неожиданно мне стала совершенно понятна одна очень простая закономерность: он выходил из себя только в том случае, когда рядом со мной видел кого-то из четвертого купе, будь то Санек или Толян.
От этого открытия у меня на душе полегчало.
Действительно, он никак не реагировал на всех остальных мужчин и женщин, и только эти двое внушали ему сильную антипатию! С чем это было связано?
Я вспомнила, как он назвал их в первый день: «шнурки» и «шушера». И то и другое слово трудно было отнести к комплиментам. Откуда такая неприязнь именно к этим двум мужчинам? Не так уж сильно — во всяком случае, внешне — они отличались от остальных.
Что это было? Интуиция или точное знание? Если второе, то, значит, он точно знал, что общение с этими людьми не готовит мне ничего хорошего.
И если допустить ненадолго, что он по-прежнему относился ко мне с симпатией (а именно в этом контексте прозвучало слово «шушера»), то, значит, он действительно и в первый день, и сегодня пытался уберечь меня от какой-то неприятности.
Но что ему известно об этих людях или, может быть, об одном из них?
У меня перед глазами возникла картинка, как он стоял на перроне Челябинского вокзала, в то время как Санек с Толяном ходили за пивом. Теперь я была почти уверена в том, что он не случайно оказался в самом темном и незаметном месте перрона.
От кого он там прятался? Во всяком случае, не от меня и не от проводницы. Кроме Санька с Толяном, в тот вечер никто не выходил из вагона. Вывод напрашивался сам собой: он прятался от Санька с Толяном! Вернее, наблюдал за ними, не желая, чтобы они догадывались об этом.
А какой интерес может быть у представителя крупной фирмы к мелким предпринимателям? Я не очень сильна в коммерции и, может быть, поэтому не могла найти ответа на этот вопрос.
— А что я сама делала в тот вечер на перроне? — рассмеялась я. — Я ведь сама занималась тем же самым: то есть следила за всеми этими мужчинами.
Похоже, мы с Борисом Алексеевичем были коллегами! Но почему мне об этом ничего не сказал Гром? Или сам знал не больше моего, или… Неужели он подстраховался и послал вместе со мной еще одного секретного агента? Значит, он не доверяет мне или считает, что я не в состоянии справиться с таким заданием?
Улыбка исчезла с моего лица. Могло ли это быть на самом деле? Гром никого не посвящает в тонкости той или иной операции, это мне было прекрасно известно. И у него всегда есть запасной вариант, но на таком маленьком пространстве мы непременно стали бы мешать друг другу и тем самым осложнили бы друг другу жизнь! Что и происходит сейчас, если моя версия справедлива. Нет. Вряд ли. Может быть, курьера уже ждет целая команда агентов во Владивостоке, но в вагоне я одна выполняю задание Грома.
Но, может быть, Борис Алексеевич штатный сотрудник ФСБ или украинского КГБ, или как там он у них называется теперь?
А вот это уже больше походило на правду. С официальными структурами наш отдел почти не сотрудничал. Мы чаще всего выполняли задания, которые им оказывались не по зубам. Поэтому, мягко говоря, нас недолюбливали.
Это еще больше осложнило бы мне жизнь, поскольку я не имею права раскрывать свой истинный статус даже сотрудникам ФСБ. Если бы это произошло, я в тот же день перестала бы быть секретным агентом.
— Два агента в одном поезде — это хуже чем две хозяйки на одной кухне, — пришла я к мрачному выводу. Однако все это сильно смахивало на правду, так как в этом случае поступки Бориса Алексеевича переставали казаться «странными».
Эта версия была довольно маловероятной, но тем не менее она имела не меньше прав на жизнь, чем любая другая, и я готова была ее рассмотреть.
В этом случае я вынуждена была признать, что имею в лице Бориса Алексеевича сильного конкурента. Но даже не это меня волновало прежде всего. Взять курьера с поличным руками Бориса Алексеевича — это, по сути, выполнить задание. Цель все равно будет достигнута. Но для того, чтобы достичь этой цели, мы не должны осложнять друг другу жизнь еще больше, а наш сегодняшний разлад сильно этому способствовал.
У меня перед ним было одно преимущество: я знала, кто он такой, а он — нет. Поэтому я должна была сделать первый шаг к примирению и попытаться незаметно для него разделить сферы нашей активности.
Я приободрилась и душой, и телом, инициатива снова принадлежала мне, и дело теперь было за малым.
* * *
Прежде чем войти в купе Бориса Алексеевича, я деликатно постучала в дверь три раза. Ответа не последовало. Судя по всему, в купе никого не было.
«Куда же они делись? — подумала я. — Может быть, действительно отправились в ресторан? Он же и меня с собой приглашал, хоть и в издевательской форме, как мне тогда показалось».
Передо мной снова стоял серьезный выбор: либо ресторан и Борис Алексеевич, либо четвертое купе и Санек.
Чтобы не допустить еще одной ошибки, я решила сначала зайти в ресторан, хотя бы для того, чтобы удостовериться, что все обстоит именно так.
В ресторане на сей раз был «аншлаг». Пустых столиков практически не было, и официантка с ужасом посмотрела на меня, лишь только я переступила порог ее царства.
Я сразу же заметила за одним из столиков Бориса Алексеевича. Он сидел, как всегда, лицом к двери, и наши взгляды на долю секунды встретились. Но он тут же перевел свой на собеседника, и, к моему изумлению, им оказался Толян.
Они мирно беседовали друг с другом и пили водку. Толян не выглядел больше испуганным, напротив, улыбка не сходила с его лица. Со стороны они напоминали теперь старых друзей, встретившихся после долгой разлуки.
Через столик от них я увидела Стеллу с Геннадием Родионовичем. Они, казалось, не замечали ничего вокруг, поглощенные друг другом. Судя по количеству бутылок на их столе, Геннадий Родионович не обманул надежд моей соседки. И если так дальше пойдет, то я могла надеяться, что Стелла не появится в моем купе, как минимум, до утра.
Еще раз окинув глазами весь зал, я так и не обнаружила в нем соседа Бориса Алексеевича. Я предполагала, что они вдвоем отправились в ресторан, и именно этим объясняла отсутствие их в собственном купе, и это меня озадачило.
Мне не хотелось мешать дружескому общению Бориса Алексеевича с Толяном, да я и не смогла бы этого сделать при всем желании, поскольку за столом с ними сидели еще два подполковника, к которым время от времени обращался общительный Толян.
Мне больше нечего было делать в ресторане, я купила в буфете бутылку коньяку и немного закуски, в результате чего заслужила ласковый взгляд официантки, и вернулась к себе в вагон.
Коньяк мог мне пригодиться для общения с Саньком. Я рассчитывала, что, при его любви к спиртному, ему нелегко дается его вынужденное воздержание, и он не сможет отказать себе в этом удовольствии, тем более в компании с молодой, не лишенной привлекательности женщиной.
Но первым делом я зашла к нашей проводнице.
— А вы не знаете, где этот мужчина из третьего купе, такой серьезный, со сломанным носом? — спросила я у нее.
— Так он еще в Новосибирске слез, — сообщила она мне, — у него там какие-то дела оказались.
— Но ведь он собирался чуть ли не до Владивостока? — спросила я на всякий случай, хотя ничего такого мне не было известно. Я, что называется, «взяла ее на пушку».
— До Хабаровска, — поправила меня она. — Но передумал. Такое часто случается. А он что-нибудь взял у вас?
— Да нет, у него был интересный журнал, я хотела попросить почитать, да бог с ним, — равнодушно сказала я, зевнула для убедительности и вернулась к себе в купе.
Конечно, это могло быть случайностью, но этот пассажир был соседом Бориса Алексеевича, и я прекрасно помню, каким серьезным тот стал при его появлении в поезде. Это совершенно совпало по времени с периодом первого «охлаждения» в наших отношениях, а это уже мало напоминало простое совпадение.
Я вспоминала их серьезные сосредоточенные лица во время «перекуров» и все больше и больше убеждалась в неслучайности их встречи.
— А что, если и он? — задала я себе вопрос. И вопрос этот не показался мне глупым.
Пассажир с перебитым носом покинул поезд сразу же после моего «скандала» с Борисом Алексеевичем, то есть через несколько минут после эпизода в тамбуре.
— Уж не его ли тень мелькнула тогда между третьим и четвертым купе? — опять спросила я себя вслух и одернула, потому что всегда считала это неуместной для секретного агента привычкой.
И тут новая, неожиданная версия сама собой выстроилась в моей голове:
— Если допустить, что они были сотрудниками, пока не важно, какой службы, то весь эпизод в тамбуре можно представить себе, как этап заранее запланированной операции. Или же блестящей импровизацией.
Им необходимо было выманить на несколько секунд из купе находящегося там человека — им оказался Толян — для того, чтобы иметь возможность порыться в вещах Санька. И Борис Алексеевич, воспользовавшись ситуацией, разыгрывает нелепую странную сцену ревности только для того, чтобы выманить Толяна в тамбур. А тем временем его товарищ проникает в четвертое купе и изымает оттуда секретные документы.
И вот тогда мне стали понятными слова Бориса Алексеевича о том, что очень нужно, чтобы я три минуты посидела в своем купе — три минуты к уже прошедшим к тому времени пяти минутам отсутствия в купе Толяна.
Понятным становилось столь быстрое примирение с ним и даже их последовавшая за этим встреча в ресторане, во время которой Борис Алексеевич наверняка изобразил этот эпизод как забавное недоразумение…
Лишь одно в этом случае оставалось для меня непонятным: зачем было нужно красть эти документы, если точно было известно с самого начала, что они находились у Санька? Не проще ли было ссадить его с поезда и не разыгрывать этого пошлого фарса?
Следующая мысль заставила меня присесть на краешек полки.
— А что, если они оба являются агентами спецслужб другой иностранной державы? Америки ли, Германии — не имело значения.
Вот тогда им имело смысл перехватить эти документы именно таким способом у японских спецслужб. А то, что документы, интересующие японцев, будут интересными для любой другой страны, не нуждалось в доказательствах.
И если все действительно обстояло так, то я могла считать эти документы потерянными для себя окончательно.
А Борис Алексеевич может считать свою работу выполненной, причем я ему в этом даже помогла! Теперь он расслабляется в ресторане, а я готова рвать на себе волосы от досады!
Сейчас мне казалось очевидным, что я могла догадаться об этом в первый же день. И у меня даже появилось ощущение, что Борису Алексеевичу с первого дня было известно, кто я такая, поэтому он не без удовольствия позволял мне «прощупывать» ни в чем не повинных российских граждан и пресекал любую возможность контакта с Саньком: с первой минуты он знал, что Санек и есть тот самый курьер.
А ведь именно к нему я собиралась подойти в первый день в ресторане! И сложись ситуация несколько иначе, в тот же день я могла бы выйти из поезда с добычей.
— Как ловко, однако, он обвел меня вокруг пальца!
