Глава 5
Двери лифта захлопнулись почти перед моим носом. Я не стала ждать, пока он вернется, и отправилась пешком. Проходя мимо почтовых ящиков, я автоматически бросила взгляд на свой. К моему великому удивлению, три аккуратных дырочки в нем не сквозили черной пустотой. «Наверное, очередная агитка», — подумала я.
В «дождливый» сезон выборов их пачками кладут в почтовые ящики. Это всегда напоминало мне кадры военной кинохроники, когда самолет, прорвавшись сквозь вражеский артобстрел, сбрасывает на головы граждан тонны печатного груза, имеющего целью взбудоражить умы и души горячими призывами к борьбе и сопротивлению.
Я уже занесла ногу на следующую ступеньку, но что-то заставило меня вернуться. Я открыла ящик и достала обычный почтовый конверт, на котором не было ни штемпеля, ни фамилии, ни адреса. Он был тщательно заклеен. Повертев конверт в руках, я сунула его в карман и продолжила путь.
Сбросив куртку и надев тапочки, я прошла в комнату, где оставила Гришу. Он встретил меня тем же завидно-мирным похрапыванием, которым и проводил. Войдя в спальню, я нащупала выключатель. Конверт я еще в прихожей извлекла из «харлейки» и теперь, сидя на кровати, осторожно надрывала его по краю.
Наконец в моих руках оказался лист бумаги стандартного формата, на который были наклеены разнокалиберные буквы, вырезанные из газеты. Текст послания, составленный из этих букв, гласил:
«Если тебе дорога жизнь, брось заниматься этим делом». Я раз пять пробежала глазами это лаконичное угрожающее послание. «Прямо как в кино, — подумала я, — что-то новенькое!»
Целый день я моталась по своим одноклассникам, их приятелям и подружкам. Когда я, решив отправиться к Говорковой, спускалась по лестнице, ящик был пуст. У меня отличная память, да и наблюдательная способность — на высоте. Значит, конверт положили в ящик, когда я навещала Лидку.
Что ж, убийца не дремлет и пристально следит за мной, может быть, я даже сегодня с ним общалась. Скорее всего так и было. А с кем я сегодня встречалась?
Верещагин, Ерикова, Купцова, Абрамов, Говоркова… да, чуть не забыла, еще Яков Григорьевич — коммерческий директор Грушина. Из них три женщины. Человек, приславший эту записку, или чересчур наивен и самонадеян, или просто не знает, с кем имеет дело. В одном он мне помог: теперь я с большой долей вероятности могу исключить из числа подозреваемых Говоркову.
И все-таки это послание встревожило меня. Я достала из шкафа «домашний» комплект гадальных костей и толковник, прошла на кухню и села за стол. Я размышляла, насколько серьезно это предупреждение. И для того, чтобы прояснить ситуацию, решила воспользоваться костями.
«Смогу ли я без особого ущерба для себя выпутаться из этой ситуации?» — именно так я сформулировала вопрос, прежде чем кости покатились по пластиковой поверхности стола. Ответ был таким: 4+28+25. Открыв книгу, я быстро отыскала толкование: «В принципе нет ничего невозможного для человека с интеллектом».
С интеллектом у меня было все в порядке. Но тайный смысл толкования прямо подталкивал меня к дальнейшим действиям. Кости определенно намекали на то, что нельзя сидеть сложа руки.
* * *
Воскресное утро началось затемно. Из сладостного утреннего сна меня вывел грохот, раздавшийся в туалете. Первой моей мыслью было, что на меня совершено покушение и взорвана входная дверь. Но потом я вспомнила про Гришку. Накинув на себя халат, я выбежала в прихожую. Дверь в туалет и в ванну была распахнута. На полу в ванной валялся эмалированный таз. Григорий стоял в туалете над унитазом, низко опустив голову: опершись одной рукой о стену, другой — поддерживая свое хозяйство, пытался направить струю в нужном направлении.
Я не стала ему мешать и пошла на кухню варить кофе. Через несколько минут, умытый, причесанный, но не посвежевший, притопал Григорий.
— О-о-ой, — страдальчески произнес он, медленно опускаясь на табурет, — как я здесь оказался?
— Что, дружок, похмелье? — сочувственно спросила я фразой из телерекламы.
Григорий только молча кивнул. Его серо-голубые глаза были едва открыты, точно ему больно было смотреть на свет, руки тряслись мелкой дрожью, губы еле шевелились, дыхание было учащенным и неровным. Он пошарил по карманам и, ничего там не обнаружив, растерянно развел руками.
Молча я достала бутылку портвейна с тремя семерками на этикетке и срезала пластиковую пробку. Григорий, облизывая сухие губы кончиком языка, с вожделением наблюдал за моими действиями. Налив полный стакан, я поставила его перед Ступиным.
Ни слова не говоря, он схватил стакан дрожащими руками, с жадностью припал к нему и, осушив до дна, замер в ожидании. Через некоторое время его бледное лицо начало покрываться легким румянцем, в глазах появился здоровый блеск.
— Есть будешь? — спросила я, когда увидела, что на его лице появилось осмысленное выражение.
— Нет, может, попозже, — он отрицательно покачал головой и потянулся к бутылке.
Я плеснула ему полстакана, которые он выпил с большим чувством, и отодвинула бутылку к стене.
— А все же, как ты меня нашла? — он поднял на меня вопросительный взгляд.
— Находить — это мое призвание, — пошутила я, заливая джезву со свежесмолотым кофе горячей водой.
— Надеюсь, от кофе ты не откажешься? — спросила я, когда густая пена шапкой поднялась над джезвой. — Очень хорошо прочищает мозги.
— Давай, если прочищает, — усмехнулся на глазах оживающий Григорий.
— У меня есть к тебе несколько вопросов, Гриша. — Я сделала первый глоток ароматного напитка и закурила.
— У тебя что, батарея прохудилась?
— С батареями у меня полный порядок, меня интересует ваш поход в сауну.
Гриша заметно помрачнел.
— Да уж, попарились, называется, — невесело покачал он головой.
— Я как раз сейчас занимаюсь этим делом, и ты мог бы мне очень помочь, если бы кое-что вспомнил.
— Что, например? — Гриша с любопытством поглядел на меня.
— Например, где ты был, когда закричал Сергей?
— Где, где. В парилке был.
— Ты был один?
— Сначала один, потом зашли Сергей с Грушей, немного погрелись и вышли, сразу же вошел Лидкин хахаль.
— Верещагин? — уточнила я.
— Ага, Верещагин. Мы с ним и сидели, пока не услышали Сережкин крик. Ну, я выбежал сразу — и за ним.
— Ты пошел к бассейну?
— Побежал. Сергей сразу нырнул и подтащил Грушу к бортику, а я выволок его наверх.
— А Верещагин остался в сауне?
— Ну да.
— Когда Беркутов с Грушиным вошли в парную, они о чем-то разговаривали?
— Там не очень-то поговоришь — температура сто двадцать градусов. Что-то они, похоже, обсуждали, я не прислушивался, но это было так, несколько фраз.
— Значит, вышли они спокойно?
— Вот именно, спокойно.
За окнами уже рассвело. Небо было зеркально-голубым, ясным и холодным. Я выключила свет и приоткрыла форточку. Колючий утренний воздух устремился внутрь, приятно холодя лицо. Гриша поежился, встал и, подсев ко мне, обнял меня за плечи.
— Ты все хорошеешь, Таньчик, — с дружеской фамильярностью произнес он.
— Что-то, брат, тебя опять начало развозить! — скептически отозвалась я на этот фривольный жест.
Я убрала Гришкину руку со своего плеча и немного отстранилась от него. Он с наигранной обидой посмотрел на меня, потом как-то виновато усмехнулся и потянулся к бутылке.
— Нет, дружок, погоди пока, мы еще не обо всем поговорили, — я преградила ему доступ к портвейну.
— Ладно, тогда давай спрашивай быстрее, — с нескрываемым нетерпением сказал он, проводя кончиком языка по губам.
— Я тебя вот о чем хочу еще спросить: ты вообще ничего не заметил странного?
— Странного? — рассеянно переспросил Гриша, думая, конечно, в первую очередь о портвейне.
— Я имею в виду какие-нибудь странности в поведении присутствующих. Может, кто-то с кем-то отношения выяснял, ругался или как-то подозрительно себя вел?
— Ну, заметил, как Купцова с Шубиным в гляделки играли, туды-сюды глазками стреляли, Груша еще в кафе нервничать стал. Хотя, мне кажется, он больше о своей репутации пекся. Ну, сама подумай: пригласил бабу, а она на глазах у всех с другим флиртует. Ты же знаешь, Груша, если что — эмоции в кулаке держать умеет, ой, то есть умел… — спохватился Гриша, голос которого под конец принял горькую окраску.
— Давай помянем, что ли, — предложил он, косясь на бутылку.
— Ладно, еще полстакана можешь выпить, — согласилась я.
— Ты самая добрая женщина в мире, — льстиво сказал Григорий, принимая из моих рук «снадобье».
— А ты случайно не слышал, о чем Груша разговаривал с Абрамовым?
— О чем конкретно, не слышал, понял только, что Груша что-то с него требовал. Ты подозреваешь Абрамова?
— Пока что я не могу ни с кого снять подозрения, кроме тебя, Верещагина и отчасти Говорковой. Кстати, о чем вы разговаривали в сауне с Верещагиным?
— О чем? — заморгал глазами Ступин. — Да так, о жизни.
— Вспомни, пожалуйста, поконкретнее.
— Ну, я спросил его, трудно ли руководить людьми. Потом мы поговорили о рыбалке, он любит зимой рыбачить, а мне не нравится сопли морозить. Поговорили об этой новой часовне на площади, которую приткнули непонятно зачем, он начал мне лепить о вере, религии. Сам-то небось на новой волне верующим прикинулся. Ну, в общем-то и все.
— Григорий, когда ты вышел из парной, ты никого не видел поблизости, кроме Беркутова?
Гришка ненадолго задумался.
— Вроде бы нет.
Он полез в карман, достал пачку «Астры» и собирался закурить.
— Кури мои, — я пододвинула ему «Кэмел».
Он кивком поблагодарил меня и сунул сигарету в угол рта.
Мы еще с полчасика поговорили с Григорием о том о сем и позавтракали. Потом я заказала ему такси и, вручив вторую бутылку портвейна, отправила домой.
* * *
Оставшись одна, я подвела итог расследованию, которое вела уже сутки. Кроме Шубина и Лужиной, опрошены все участники вечеринки в сауне. Что мне это дало? Очень немного. Алиби нет ни у кого. Я не могу исключить из числа подозреваемых даже Ступина с Верещагиным. Ведь если они договорились, то могли покрывать друг друга. Конечно, вероятность этого ничтожно мала, но пока ничего нельзя сбрасывать со счетов.
Подумать только, сколько всего можно узнать о жизни человека, если немного покопаться в его душе.
Мои одноклассники, с которыми я практически не поддерживала никаких связей, неожиданно как бы материализовались для меня, превратившись из размытого временем и расстоянием облака в проблему, требующую немедленного решения.
Следующим на очереди был наш школьный донжуан — Шубин Генка, который, судя по тому, как он вел себя в кафе и сауне, не изменил своим привычкам соблазнителя, хотя и был уже года три как женат. Он учился в параллельном классе, но сложилось так, что он почти всегда тусовался в нашей компашке. Все мы были сорвиголовами, и в этом смысле Генка нам подходил.
Надо сказать, что для того, чтобы обаять или склонить на путь греха очередную жертву пылкой, романтической страсти, ему достаточно было бросить на незнакомку несколько особо проникновенных и многозначительных взглядов, отпустить пару фривольных замечаний, сделать какой-нибудь набивший оскомину комплимент, давно пополнивший список любовных банальностей, не утруждая себя тонко разработанной стратегией и тактикой. Это было чем-то вроде врожденного таланта, часто вызывавшего нескрываемую зависть и ненависть у других, менее удачливых в деле завоевания женских сердец представителей сильного пола.
И что самое удивительное, он не был писаным красавцем и не обладал шварценеггеровской мускулатурой, но излучал какую-то магическую энергию, которая заставляла сладко сжиматься и трепетать чувствительные девичьи сердца. Конечно, его многочисленные ухаживания не всегда заканчивались постелью, но, как мне казалось, он к этому не очень-то и стремился, его интересовал сам процесс, хотя он и не отличался особой изобретательностью.
Генка работал торговым агентом, ни дня не посвятив своему настоящему призванию — переводчика с французского на русский и с русского на французский. Шубин, насколько я могла судить по нашей последней встрече прошлым летом на пляже, очень даже неплохо лопотал на этом дивном наречии. Он и пошел-то на романо-германский, во-первых, потому что был любимчиком училки по-французскому, а во-вторых, как мне казалось, рассчитывал, что это могло сыграть не последнюю роль при установлении доверительных отношений с прекрасным полом.
Может, и Купцова с пониманием отнеслась к его переводческому таланту?
* * *
Шубин жил в стандартной, снабженной центральным отоплением и мусоропроводом девятиэтажке, которая без особого напряга шесть лет назад вписалась в каменный ландшафт Земляничной улицы.
Почему эта отвечающая твердым требованиям реалистической перспективы постсоциалистического и недокапиталистического градостроительства улица носит такое сентиментально-ягодное название, по сей день оставалось для меня тайной.
Как бы там ни было, около десяти утра моя «девятка», притормозив на въезде во двор, остановилась у вышеозначенного панельного дома.
Из подъезда несло кислятиной, характерной для свежевыпотрошенного или напрочь забытого мусорного отсека. Зажимая нос пальцами, я пешком поднялась на четвертый этаж и, уточнив для себя номер шубинской квартиры, позвонила. Обитая потертой коричневой кожей дверь тут же распахнулась, и на пороге я увидела Генкину «вторую половину».
Приятная молодая женщина с открытым лицом и забранными на затылке в пучок густыми русыми волосами смотрела на меня с некоторым недоумением.
— Маш, привет, — я улыбнулась, — что, не узнаешь?
— Привет, — как-то растерянно произнесла она, — ты к Генке?
— Ты очень догадлива для своих семидесяти пяти! — пошутила я.
— Проходи, только Генка в ванной. — Она посторонилась, и я вошла в небольшую прихожую, стены которой были покрыты изрядно пообтрепавшимися обоями «под кирпичик». — Ген, к тебе пришли! — неожиданно громко крикнула она, едва не прижимаясь лицом к двери в ванную.
— Сейчас иду, — раздался жизнерадостный и чистый Генкин голос.
— Тань, ты присаживайся, — с крестьянской простотой сказала Маша, — это он только говорит: сейчас!
Она укоризненно покачала головой и устроилась на диване, покрытом темно-коричневым ковриком.
— Вот так же и с ремонтом! Скоро да скоро, а воз и ныне там, — в ее голосе звучала досада, хотя мне она показалась слегка наигранной: несмотря на очевидное безразличие к бытовым вопросам, Генка пользовался Машиным благорасположением. В этом она ничем не отличалась от других женщин, по достоинству ценящих природный шарм ее мужа.
Родители Маши, как мне рассказывала Ерикова, были против ее брака с этим, как они его называли, «бабником и лодырем». Ерикова никак не могла взять в толк, почему Машины предки придерживаются о женихе дочери такого мнения. Насчет «бабника» она была согласна, а вот насчет «лодыря» она готова была поспорить.
Может, дома Генка ничего и не делал, но на непростом поприще торгового агента трудился на славу, да и зарабатывал прилично. Маша родом была из Максимовки, одной из многочисленных деревенек, разбросанных по обширной Тарасовской области. Ее довольно зажиточные родители придерживались строгих правил относительно семейных дел и быта.
Естественно, Генка выглядел в их глазах неким прожигателем жизни, не способным организовать семейный очаг и окружить должной заботой их единственную дочь. Они были такими непроходимыми ретроградами, что отказывали Генке даже в таких его несомненных достоинствах, как выносливость и трудолюбие.
— Сейчас будем завтракать, — сказала Мария, поделившись со мной хозяйственными проблемами, — посмотри пока телевизор.
Она щелкнула пультом и отправилась на кухню. Генка вышел из ванной с полотенцем на бедрах и шлепанцах на босу ногу.
— Привет, — улыбнулся он широкой белозубой улыбкой, — классно выглядишь, девушка.
Чуть выше среднего роста, спортивного телосложения, со здоровым цветом лица и коротко остриженными волнистыми волосами, Генка производил впечатление уравновешенного и жизнерадостного человека.
У него были темные с поволокой глаза, широкий «боксерский» нос, немного тяжеловатый подбородок и полные, красиво очерченные губы.
— Quel bon vent t’am и ne? — с безупречным французским прононсом спросил Генка.
— Cesse de te donner un genre, — не сплоховала я и усмехнулась.
Он потянул носом в сторону кухни, откуда доносились аппетитные запахи.
— Alors cе serait bien se caler les joues.
— Спасибо, я уже позавтракала, — попыталась я отказаться, но он и слушать ничего не захотел.
— У нас пища простая, деревенская, Машкины предки исправно подкидывают, так что никакие возражения не принимаются.
И он потащил меня на кухню, где на деревянном полированном столе были выставлены закуски: сало, холодец, винегрет, разломанная на части копченая курица, сметана с воткнутой в нее ложкой. Усадив меня на табурет, он пошел одеваться. Когда он вошел на кухню в синем махровом халате, Мария водрузила в центр стола большую сковороду с жареной картошкой. Отказываться было бесполезно.
После завтрака Мария осталась мыть посуду, а мы с Генкой вернулись в гостиную.
— Вообще-то я догадываюсь, зачем ты пришла, — с серьезным видом сказал Генка, когда мы сели на диван, — по поводу Груши?
— Ты не ошибся, — подтвердила я и, довольная тем, что смогу обойтись без предисловий, спросила: — Ты слышал, как Беркутов позвал на помощь?
— Слышал, но сперва не понял, в чем дело, и поэтому не сразу пришел.
— В душе был еще кто-нибудь, кроме тебя?
— Нет, — быстро ответил Генка, — я был один.
— В соседних кабинках тоже никого не было?
— Вроде нет, — пожал он плечами, — я бы услышал.
— А вот Говоркова сказала, что она в это время тоже была в душе.
Его глаза беспокойно забегали.
— Нет, навряд ли. Там особенно не спрячешься.
— Вспомни хорошенько, откуда ты пришел в душ?
— Тут и вспоминать нечего, прямиком из комнаты отдыха.
— А Верещагин сказал, что минут за десять до крика Беркутова он, возвращаясь из туалета, слышал в душе женский смех.
— Наверное, ему показалось.
— Может быть, — недоверчиво посмотрела я на Шубина, заметив, что на его лице появилось напряженное выражение. — Значит, с того момента, как ты пришел в душ, туда больше никто не заходил, так?
— Ну, так…
— А может, туда все-таки кто-то заходил, например, Купцова?
— Что ты имеешь в виду? — он растерянно смотрел на меня, а потом, не выдержав моего испытующего взгляда, опустил глаза.
— Послушай, Гена, мне ведь все равно: было у вас там чего или не было — я не из полиции нравов, но у меня есть предположение, что ты был в душе не один.
— Ты что?! — Шубин вытаращил глаза.
— Ничего. Видишь ли, Геннадий, если ты утаиваешь от меня, что был не один, возможно, у тебя еще есть что скрывать.
Глаза Генки полезли на лоб, он тяжело и быстро задышал и бросил испуганный взгляд в сторону кухни.
— Тс-с! — он приложил указательный палец к губам. — Ладно, только ты не шуми! Если хочешь знать, ничего у нас не было, вернее, мы ничего не успели, — с надутыми губами и обидой в голосе тихо сказал Шубин.
— С кем у вас ничего не было? — невозмутимо спросила я.
— С кем-кем… с Купцовой… — он виновато опустил глаза.
«Ну прямо нашкодивший мальчишка!» — подумала я, различив в Генкином голосе нотки смущения и досады.
— Так это она просила тебя не рассказывать о вашей встрече в душе? — беззлобно усмехнулась я.
— Сама понимаешь, — энергично прошептал он, — такое дело. Груша бы этого не одобрил!
Здесь уже он не удержался от понимающей, хитрой улыбки. Я с интересом посмотрела на этого неутомимого Казанову, галантное покрывательство которого разбилось о риф моей настойчивости.
— Ну, Гена, это, конечно, твое дело, — примирительно сказала я, — а теперь соизволь рассказать мне все ab ovo, то есть с самого начала, я надеюсь, ты не забыл добрую старую латынь. С того момента, как ты отправился в душ.
— Да, собственно, особенно и нечего рассказывать. Мы с Ольгой переглянулись, я ей кивнул, мол, выйди, она с лету все поняла. Я с минутку подождал и отправился следом, нашел ее в душе. Только мы… ну, понимаешь, — Шубин напряженно гримасничал, — Беркутов заорал. Я говорю, погоди, без нас разберутся, но она вырвалась…
— Значит, ты точно помнишь, что, кроме вас с Купцовой, — еще раз уточнила я, — в душе никого не было?
— Конечно, не было, — без тени сомнения ответил Шубин, — я перед тем, как к Ольге войти, все кабинки проверил.
— Вот это уже похоже на правду, — похвалила я Генку и бросила на него удовлетворенный взгляд, — ты очень внимателен и предупредителен с дамами.
Шубин удивленно посмотрел на меня.
— Да не пугайся ты, — я хмыкнула про себя, — меня интересует, не обратил ли ты внимания на других женщин.
— Как тебе сказать, вообще-то поглядывал, а что?
— У кого-нибудь из них были на руках какие-нибудь украшения, браслеты, например, или часы?
— Ты знаешь, я как-то больше на мордашки и на попки смотрел, а не на руки, хотя изящные запястья тоже могут возбуждать. В общем, про украшения ничего определенного сказать не могу. Хотя у Купцовой, помню точно, на руках ничего не было.
— Ты в этом уверен?
— Ха, ну ты даешь, — Генка хлопнул ладонями по своим ляжкам, — я хоть и принял прилично в тот вечер, но не до такой же степени!
— Ладно, донжуан ты наш, спасибо за информацию, — поблагодарила я Генку. — Только на будущее учти, в следующий раз тебе за твои амурные делишки могут надавать по тыкве. Ты что же думаешь, никто не заметил, что ты крутишь с Купцовой?
— Как-то не до размышлений было, — он скорчил смешную рожу.