Глава 4
Устроившись на холодном сиденье своего авто, я вынула сотовый и набрала Катькин номер.
— Катерина, это опять я.
— Привет, что-нибудь случилось?
— Ничего не случилось, все в порядке, — успокоила я ее. — Просто хотела узнать у тебя адрес Гришки Ступина.
— А, Гришка, — затараторила она, — от него жена ушла год назад, сейчас он один живет. Ты знала его жену? Так, ничего особенного, а гонору сколько! Я бы на ее месте помогла мужику, ну, выпивает, с кем не бывает, так работа у него такая, к кому ни придешь — наливают или бутылкой расплачиваются…
— Кать, — перебила я ее, — так ты знаешь его адрес или нет?
— Я же сказала, что знаю, сейчас посмотрю.
Катька продиктовала адрес Ступина, и, прежде чем она успела извергнуть очередной поток слов и междометий, я сухо поблагодарила ее и отключила сотовый. Я прикинула, сколько времени займет дорога. Не больше пятнадцати минут, включая остановки перед светофорами.
Уже начало смеркаться. Небо, как-то неожиданно прояснившись, полыхало пронзительной бирюзой над крышами домов, равномерно поднимаясь темно-синей сферой к зениту. Густая синева и широкая лента расплавленного малахита служили великолепным фоном для чеканно изогнутых стволов и ветвей деревьев.
Я с интересом наблюдала за тротуарами, по которым туда-сюда, как водяные пауки по зеркальной поверхности пруда, сновали прохожие. Они забегали и выбегали из магазинов, пялились на сверкающие витрины, возле которых невольно замедляли шаг. Некоторые, метнувшись к дороге, делали отчаянные попытки перейти ее в не предусмотренных правилами уличного движения местах.
Я с досадой смотрела на этих глупых камикадзе, сигналя тем из них, которые норовили броситься под колеса моей «девятки».
Ступин жил в частном секторе, располагавшемся за самой «крутой» девятиэтажкой, которая возвышалась над Волгой. Я соображала, как мне лучше подъехать к дому номер семь по Малокопейской улице. Мне пришлось развернуться на площади перед мостом и проехать в обратную сторону до живописной церквушки с голубыми куполами, точно сошедшей с витебских полотен Шагала.
Наконец припарковав машину у деревянного покосившегося забора, я вышла и встала у калитки. Света в доме не было, но я все-таки решила убедиться, что внутри никого нет. Звонка не оказалось, и я стала барабанить в калитку. Мне ответил разноголосый собачий лай из соседних дворов.
Женщина, шедшая с ведрами за водой, избавила меня от этой бесполезной долбежки, сообщив, что Гришка отирается у собутыльников в соседнем доме. Поблагодарив ее, я отправилась по указанному адресу.
Через пару минут я уже входила в подъезд. Веселье было в полном разгаре. Паря над клубами сигаретного дыма, на который при желании можно было опереться, голос Филиппа Бедросовича восславлял свою диву. Не уступая ему в энтузиазме, трио крепко поддавших мужиков в замасленных телогрейках вразнобой подпевало знаменитому российскому певцу. Гришки среди этой троицы не было.
— Привет, — стараясь перекричать мужиков, сказала я. — Ступина здесь нет?
Двое мужиков, сидевших на топчане, увидели меня и замолчали с открытыми ртами, третий, как заводной, с чувством продолжал гнусавить:
— Вива ля дива-а, вива Виктория, Афродита-а…
— Санек, кончай, — одернул его сидевший справа носастый мужик, лицо которого полыхало, как паровозная топка, — Гришку спрашивают.
— Тута он, Гришка-то, далеко не ушел, мы ему не дали, — заржал певец.
Носастый привстал, и я увидела на топчане за его спиной еще одного мужчину. Он лежал ничком и находился, по всей видимости, в отключке.
— Это Ступин? — переспросила я.
Все дружно кивнули и приняли серьезный вид.
— Он одноклассника поминал, — пояснил носастый, — утонул одноклассник-то.
Я приблизилась к топчану. Мужики встали и с интересом наблюдали за мной.
— Ну-ка, подвинься, — сказала я соседу носастого, который никак не мог оторвать свою задницу от топчана. — Сколько он выпил?
Мужики непонимающе переглянулись и пожали плечами.
— Да вместе пили, — он кивнул головой в сторону, где возле верстака с тисками сгрудилось с дюжину пустых бутылок из-под «Анапы».
— Понятно. — Я быстренько прикинула дозу, принятую Гришкой, и обдумала необходимые меры, которые могли бы привести его в чувство.
В моем арсенале было несколько довольно эффективных способов приведения в чувство людей, находящихся в аналогичном состоянии. Несколько непродолжительных надавливаний на определенные точки в области обеих кистей и в районе затылка помогли Гришке немного очухаться.
Он медленно перевернулся на спину и чуть-чуть приоткрыл затуманенные глаза. Мужики с нескрываемым интересом наблюдали за моими манипуляциями, а их лица выражали насмешливое недоверие.
— Ты бы лучше завтра пришла, — заметил носастый, — проспится, похмелится и будет в норме.
— Знаю я ваши нормы, — скептически произнесла я, — мне нужно, чтобы он начал соображать как можно быстрее.
— Ну, может, завтра к обеду… — неопределенно прогнусавил Санек.
— Помогите-ка мне загрузить его в машину.
— А ты, собственно, кто ему будешь? — Носастый подозрительно посмотрел на меня. — Захочет ли он с тобой ехать?
— Захочет, — уверенно сказала я, — мы с ним учились вместе.
— А-а, — протянул носастый, удовлетворенный моим лаконичным объяснением. — Давай, мужики, подсобим.
Все трое, слегка пошатываясь, ухватили Гришку за руки, за ноги и вытащили на улицу. Тот непонимающе пялился на них, безвольно вращая головой, как на шарнире. Я открыла дверцу, и вся команда дружно опустила бестолково хлопающего глазами Гришку на заднее сиденье.
— Че случилось, мужики, пожар, что ль? — промямлил он, продолжая крутить головой.
Я поблагодарила всех участников операции, захлопнула дверцу и села за руль. По дороге домой мне пришлось слушать Гришкино пьяное бормотание. Может, и не стоило его забирать, приехала бы завтра… Нет, завтра — вещь ненадежная, особенно если принять во внимание, что грядущая Гришкина похмелка легко могла перерасти в очередную пьянку. Лучше уж все держать под контролем.
Заглянув по пути в супермаркет, я взяла пару бутылок портвейна и полдюжины пива. Выход из полуобморочного пьяного состояния должен быть плавным и мягким, поэтому водку я брать не стала, хотя в некоторых случаях без нее не обойтись.
Поставив машину на стоянку во дворе, я повторила манипуляции, проделанные в доме.
— Татьяна? — произнес он удивленно, на его лице появилось осмысленное выражение. — Где я?
— Все нормально, Григорий, — успокоила я его, — сейчас мы пойдем ко мне.
— В гости? — Лицо Гришки озарилось блаженной улыбкой.
— В гости, в гости, — я разговаривала с ним, как с маленьким ребенком, — давай, поднимайся. — Он послушно поднялся, поддерживаемый мной за плечо, и, прилагая неимоверные усилия, выбрался из машины. С минуту мы постояли в обнимку, освещаемые тусклым светом фонаря, потом я прислонила его к машине и достала пакет с «горючим».
Закинув левую Гришкину руку себе за шею и обхватив его за талию, я взяла пакет, и мы тронулись. Кое-как втащив Гришку в лифт и прижав его корпусом к стенке, я нажала на кнопку.
Примерно ту же самую операцию я повторила у входной двери. Наконец мы были дома. На моем лбу выступила испарина.
— Это что, похищение? — пытался острить мой одноклассник, еле ворочая языком.
— Считай как хочешь, — усмехнулась я, подводя его к дивану.
Стоило мне слегка ослабить хватку, как Григорий рухнул на него. Пришлось стаскивать с него ботинки и телогрейку. Но предварительно я сама сняла куртку.
Есть же жены, которые всю жизнь нянчатся вот с такими оболтусами! Не хочу ничего плохого сказать про Гришку, может, он жил под прессингом безысходности, страдая от социальной невостребованности. Ведь, насколько мне было известно, слесарем он работал не по зову души.
Окончив десятилетку, он поступил на архитектурный факультет, грезя идеями Гауди, Корбюзье, Райта, но, столкнувшись с консерватизмом и косностью взглядов своих преподавателей, бросил учебу после третьего курса. Вернее, не бросил, а был исключен, формально — за неуспеваемость, а фактически — за бунтарский дух и смелость взглядов.
Гришка не был ни лентяем, ни снобом, работая где придется, не брезгуя тяжелым физическим трудом, но нигде дольше шести месяцев не задерживался. Теперь он слесарничал и… пил горькую.
Когда я вернулась из ванной, Гриша сладко похрапывал, дергая во сне руками. Его давно не стриженные темно-русые волосы беспорядочными прядями упали на лицо, рот был приоткрыт, щеточка усов от ритмичного дыхания подпрыгивала вместе с верхней губой. «Завтра приведем тебя в порядок», — подумала я, отправляясь на кухню.
Перекусив чем бог послал, я нашла в телефонном справочнике номер Грушина и набрала его. Шел девятый час, и я надеялась, что его жена, а теперь вдова, будет дома, и не ошиблась.
— Добрый вечер, — сказала я, — могу я услышать Антонину Игоревну?
— Это я, — ответил мне глубокий женский голос со слабой хрипотцой.
Я представилась и, в двух словах объяснив ей ситуацию, попросила встретиться со мной завтра.
— Это так уж необходимо? — устало произнесла она.
— Это действительно важно, — убежденно сказала я, — так я могу подъехать?
— До обеда я завтра дома.
— Благодарю вас.
Я нажала на кнопку «отбой», сложила посуду в раковину и снова нацепила «харлейку». За Гришу я была спокойна, по моим прогнозам, он не поднимется раньше шести.
Небо было по-прежнему ясным, на нем серебрились редкие звезды, стоял легкий морозец, под ногами поскрипывал снег. Говоркова жила в пяти минутах ходьбы от меня.
Я шла плохо освещенными пустыми дворами, скользя на припорошенных снегом ледяных скатах. В подъезде было темно и тихо, как в заброшенной шахте, от мусоропровода воняло тухлятиной. Лифт не работал. Пришлось переться пешком на восьмой этаж.
— Кто там? — раздался из-за двери Лидкин голос.
— Почтальон Печкин, принес заметку про вашего мальчика, — не слишком удачно, учитывая ситуацию, схохмила я.
— Иванова? Ты, что ль? — Она открыла дверь и замерла на пороге.
Среднего роста, худощавая, но широкая в кости, Говоркова еще со школы отличалась напористостью и стремлением стоять на своем. Эта черноволосая, голубоглазая донская казачка с правильными, но довольно резкими, как и ее характер, чертами лица и гортанным малороссийским выговором почти не изменилась за последние три года. Раньше мы встречались довольно часто, в основном на улицах Тарасова.
— Пообщаемся? — Я лукаво приподняла брови.
— Заходи. — Она наконец улыбнулась и закрыла за мной дверь.
— Галина Александровна, добрый вечер, — уважительно поздоровалась я с Лидкиной мамой, преподававшей нам в школе математику, а теперь находившейся на заслуженном отдыхе.
— Танечка, здравствуй, — Галина Александровна радостно улыбнулась. — Давненько ты к нам не заглядывала.
— Таня очень занятой человек, мама, — сказала Лида, приглашая меня на кухню.
Я заметила, что в квартире появились новая мебель, современные обои, линолеум под паркет, на кухне вместо потертой «Бирюсы» высился «Стинол», не говоря уже о разного рода «тефалях» и «мулинексах».
— Я тут прихватила с собой… — доставая из пакета бутылку «Ахашени», сказала я. — Не возражаешь?
Лидка не возражала. Она вынула из настенного шкафа фужеры, из холодильника — сыр и ветчину.
— Ветчину можешь убрать, под грузинское вино достаточно одного сыра.
— Давно ты стала таким гурманом? — хохотнула Лидка, но ветчину не убрала.
— Ладно, как хочешь. — Я поудобнее устроилась за столом.
— А ты, никак, по делу пришла? — Лидка посмотрела на меня из-под широких черных бровей.
— Катька уже растрепалась?
— Еле отвязалась от нее, — она с усмешкой покачала головой. — Я тоже люблю поговорить, но Катька — это прям Везувий какой-то.
Я понимающе посмотрела на нее.
— Штопор-то у тебя найдется, надеюсь?
— Да у меня самый лучший штопор в мире, — она протянула мне сверкающий никелированный прибор и гордо подбоченилась.
Разлив вино по фужерам, Лидка села напротив меня, подперев голову ладонью.
— Ну, говори, что тебя интересует?
— Самое главное, где ты была, когда услышала крик Сергея о помощи.
Она сделала несколько глотков вина, посмотрела на фужер и, подняв на меня глаза, сказала:
— Я была в душе.
— Одна?
Она глубоко вздохнула.
— Одна.
— Кто уже был на месте происшествия, когда ты туда пришла?
— После меня подошли только Лужина и Верещагин, — она сделала еще несколько глотков.
— Эта Лужина — подруга Беркутова?
— Вроде того, — Лидка была что-то чересчур лаконичной.
— Ты не знаешь, кто она такая, эта Лужина?
— Мы с ней вместе работаем в комитете, она курирует другой район.
— И давно она у вас работает?
— Да уж года два, наверное. А что?
— Мне нужно будет с ней встретиться, хочу понять, что она за человек. Ты не могла бы коротенько ее обрисовать?
— Я? — усмехнулась Лидка. — Я не очень хорошо ее знаю.
— Но ведь вы — подруги.
— С чего ты взяла? Просто работаем в одной конторе. Я даже не знаю, где она живет!
— Но хоть в двух словах ты можешь ее охарактеризовать, все-таки два года — срок немалый, — настаивала я.
Лидка на минуту задумалась, я в это время снова наполнила опорожненные фужеры.
— Спокойная, уравновешенная, старательная… не знаю, еще какая.
— Ну, ладно, а давно она с Беркутовым?
— Они познакомились около года назад на его дне рождения.
— А как она туда попала? — Я пристально посмотрела на Говоркову.
— Сергей попросил меня прихватить с собой подружку, он уже свободный был в то время, ну я и пригласила Надежду, она довольно симпатичная особа. Я все удивлялась, что она столько времени одна, а тут случай представился помочь человеку. Оказалось, в кон попала: Надька Беркутову приглянулась. Я подумала вначале, что Сергею все равно тогда было, с кем отношения иметь, он ведь так из-за развода переживал! Юрик, ой, то есть Верещагин мне рассказывал, что Сергей баб что ни день — разных водил. Ну так я сразу поняла, что это он просто забыться хотел. Что он в этой Купцовой нашел? Ну, смазливая, сексуальная, может, не знаю, а так-то — обычная стерва…
— Ты, Лида, сказала, что прихватила Лужину с собой на день рождения к Беркутову. Но ведь до этого ты говорила, что Лужина для тебя — не больше чем коллега. Насколько мне известно, коллег на дни рождения водят лишь в том случае, когда больше не с кем пойти. У тебя ведь так много подруг: Светка Янова, Верка Уланова, Людка Пороховняк. Все они не замужем, все симпатичные — одна лучше другой, да и Тоська Меркулова уже года два, как развелась… — я с умыслом перечислила всех наших общих подруг.
По мере того как я приближалась к заключительной реплике, лицо Говорковой принимало все более настороженное и недовольное выражение. Когда я упомянула Меркулову, ее взгляд стал почти укоризненным.
— Что ты этим хочешь сказать? — резко произнесла она, глядя на меня внезапно потемневшими глазами.
«Ну, прямо море перед штормом!» — иронически заметила я про себя.
— Что ты, похоже, довольно близка с Лужиной и неплохо ее знаешь, только вот почему-то не хочешь в этом признаться. — Я прошлась по ее кислой физиономии испытующим взглядом и опрокинула в рот последние капли вина.
— Мне нечего скрывать, здесь ты не угадала, — самодовольно усмехнулась она: видно, ей в голову пришла удачная мысль, которую я приготовилась услышать. — Беркутов позвонил мне на работу, а вечером уже надо было идти, и у меня не было времени разыскивать Тоську.
Теперь Говоркова ехидно улыбалась, и я не могла отказать себе в удовольствии стереть эту ехидную ухмылку, которой раньше никогда за ней не замечала.
«Люди меняются, Таня, — назидательно сказала я себе, — бойкие, смелые казачки превращаются в скользких устриц, а то и в ядовитых насекомых». Я почувствовала отчуждение и разочарование. Я всегда уважала Лидку за ее гордую прямоту и открытость. За ней водился грех повышенной возбудимости, вспыльчивости и ослиного упрямства. Но, во-первых, она говорила все в глаза, а во-вторых, была на удивление отходчивой и часто самокритичной.
— Хорошо, оставим это, — примирительно сказала я, переводя взгляд с недоверчивого Лидкиного лица на ее пальцы, теребящие кухонное полотенце, — давай теперь поговорим о тебе.
— Тоже мне, нашла тему для разговора.
— Чем же она тебе не нравится?
— Да нет у меня ничего интересного.
— Ну, как же нет, а мебель, ремонт, холодильник?
— Какой ты замечательный человек, Татьяна, все замечаешь, — ехидная улыбочка, как старая кожа со змеи, начала потихоньку сползать с ее лица. — На эту мелочевку мне Верещагин подкинул.
— Ну, может быть, это и можно с некоторой натяжкой назвать мелочевкой. — Я с интересом наблюдала за ней. — А что ты скажешь насчет квартиры? Тоже Верещагин подкинул?
— Это не твое дело, — прошипела она, — понятно? Кто тебе вообще дал право совать нос в чужие дела?
— Успокойся, голубушка, я же не собираюсь трубить об этом на каждом углу. Но если я об этом узнала, то может узнать и еще кто-нибудь. Между прочим, заняться этим делом меня попросил Верещагин с подачи Беркутова, которому наверняка несладко сейчас приходится, но это так, к слову. Если Беркутова осудят, а я уверена, что он не виноват, то и твоему Юре не светит депутатское место, соображаешь? Так что в твоих же интересах, ничего не утаивая, рассказать мне обо всем.
Уже который раз за столом воцарилось напряженное молчание. Лидка все крутила в руках кухонное полотенце, опустив глаза вниз.
— Как ты собиралась расплачиваться с Грушиным, и вообще, как это получилось, что он дал тебе такую сумму? — спросила я.
— Грушин тогда провернул какую-то сделку, — начала она, не поднимая на меня глаз, — денег у него было полно. У меня с ним были неплохие отношения, ты же помнишь, мы еще в школе дружили. С матерью в двухкомнатной не очень-то разгуляешься, да и мальчишке моему шестой год уже. А тут как раз подвернулся хороший вариант, я и попросила у него, а он дал. Только ты не думай, Юра сказал, что скоро у него деньги будут, тогда и расплатимся с Грушиным.
— Когда нужно было отдавать долг?
— В конце марта.
— Артем получил что-нибудь взамен?
— Я написала ему расписку.
— Когда об этом узнал Верещагин?
— Он знал об этом, даже ходил к Грушину что-то обсуждать, только после их разговора Грушин дал деньги.
— И о чем же они разговаривали?
— Я не знаю.
— Я же сказала, это в твоих интересах, — настаивала я.
— Но я, честное слово, не знаю, — Лидка прижала руки с полотенцем к груди, — да ты ведь можешь спросить об этом Верещагина.
— Тоже верно. Как я понимаю, в то время о выборах не было и речи, правильно?
— Ну да, только я не пойму, при чем здесь выборы?
— Как-нибудь в другой раз я тебе это объясню, если захочешь. Лучше ответь мне, что было после того, как Верещагин вышел из комнаты отдыха?
— Да там постоянно кто-то куда-то то выходил, то входил, — растерянно протянула Лидка.
— Сосредоточься, это было незадолго до того, как Беркутов позвал на помощь. Вы в то время все там находились.
Я почти услышала, как у нее под черепной коробкой шуршат мозги.
— Потом, кажется, Купцова вышла…
— Ты видела, как она вернулась?
— Нет… не помню, я вскоре отправилась в душ…
— И долго ты там была?
— Минут десять, двадцать… я время не засекала, просто подумала, что надо принять контрастный душ, чтобы взбодриться.
— Когда ты вышла из комнаты отдыха, Лужина осталась там?
— Да не помню я, Тань.
— Ты не пригласила ее с собой в душ?
— Она, кажется, собиралась в сауну.
— Значит, она осталась одна после того, как ты вышла?
— Не помню, мы ж датые все были…
— Ты не заметила, кто в сауне был в часах?
— Верещагин, он их почти никогда не снимает… Кажется, Беркутов, больше не помню.
— Ну ладно, я пошла, если что вспомнишь — позвони.
