Глава 4

К двум часам я подъехала на квартиру, которую снимала Настя, быстро подписала с ней договор, взяла аванс и тут же отправилась к себе. Мне надо было в уединении поразмышлять о беседе с бабушкой подозреваемого.

Я сделала себе кофе (куда же я без него!), положила в вазочку шоколадное печенье и уселась с ногами в кресло. Итак, на повестке дня у нас – родная бабушка Романа, которого я, кстати сказать, еще в глаза не видела. Могла ли она пришить свою сестру? В принципе, да, почему нет? С без десяти девять утра ее никто не видел, она сама это сказала. То, что она смотрела какую-то там передачу на канале «Культура», никто подтвердить не может. Да, печально, но наш искусствовед, кажется, действительно подпадает под категорию подозреваемых, в этом Андрюша прав.

Прав? Я встала, порылась в шкафу и достала кипу старых газет. Какое тогда было число? Неделю назад… Ага, вот она, программа передач на день убийства. Так, так… Да, в тот день с утра действительно шла передача «Музеи Парижа», она началась в девять ноль-ноль, потом, в десять пятнадцать, демонстрировали художественный фильм «Дом у озера». Значит, Элла Ивановна не солгала. Но ведь она могла так же, как я сейчас, просто прочитать программу, запомнить эти две передачи, идущие с утра, потом взять что-нибудь… хотя бы ту же спицу из своего вязания и отправиться в гости к сестре. Погода сейчас еще довольно прохладная, все ходят в куртках и пальто, так что спрятать орудие убийства под одеждой не составляет никакого труда.

Я взяла печенье из вазочки. А если все так и было? Элла Ивановна пришла к сестре, та открыла ей… «Привет, Холя!» – «Привет, Элка! Проходи, завтракать будем». – «Будем, будем! Шашлык из тебя будем!..» Наша подозреваемая достает из рукава толстую вязальную спицу, находясь при этом в перчатках. «Сейчас я тебе устрою такой завтрак!» – и тычет сестре спицу в глаз. Поверженный враг падает, бьется в страшных конвульсиях… Элла Ивановна, стоя над ней, гневно вопрошает: «Ну, что, получила по заслугам, гадина?! Будешь знать, как клеветать на моего сына и обзывать моего мужа недоумком!» И уходит домой, гордо вскинув голову, даже не оглянувшись на жуткую картину…

Могло быть так? А почему нет? Вполне… Но это не значит, что именно так и было. Почему? Что-то тут не вяжется. Что именно? Я прихлебнула кофе. Что не вяжется-то, Татьяна Александровна? Ненависть имеет место быть, возможность тоже. А вот что не вяжется: способ убийства. Если Элла Ивановна решила пришить сестрицу именно таким образом, она должна была понимать, что подозрение обязательно падет на ее внука, она ведь женщина неглупая, как я поняла. Не стала бы она подставлять парня. И вообще, как-то это не по-женски: убивать острым предметом в глаз. Если бы экскурсовод задушила сестру поясом от халата или отравила, подсыпав ей крысиного яда в кофе, – я бы еще согласилась, что это могла сделать именно она, но спицу в глаз…

И почему именно в глаз, а не в сердце или, скажем, в живот? Чтобы наверняка? Но ведь она могла промахнуться и попасть в такое место на лице, как лоб или щека, и тогда, вполне вероятно, Ахолия Ивановна осталась бы жива. Схватила бы спицу рукой, оттолкнула бы сестру… Но нет, здесь действовали наверняка. Наверняка…

Я отпила еще немного кофе. Нет, думаю, это не Элла Ивановна убила сестру. Слишком уж она интеллигентна и чувствительна, чуть что, покрывается пятнами, и глаза у нее на мокром месте. Она – человек искусства, а дома у нее – картины, статуэтки, мебель под старину. И сама она, как графиня… Стоп. Что-то мне все это напоминает… Да, ведь у нашей погибшей дома тоже картины и другой антиквариат, если верить словам коллеге Андрея. Две сестры – и у обеих одинаковые увлечения? А это значит, мне обязательно надо наведаться в квартиру Ахолии Ивановны и увидеть ее обитель своими глазами. Господа сыщики могли что-то и проглядеть, то, что имеет отношение к убийству, или не придать чему-то значение. И с чего это она вдруг тоже увлеклась живописью и искусством, ведь ее профессия далека от этого?

Значит, так: пока экскурсовода сбрасывать со счетов совсем мы не будем, но отодвинем на второй план. Договоримся с Мельниковым на предмет посещения квартиры Ахолии Ивановны. А вот прямо сейчас и договоримся, зачем время терять? Я подошла к телефону.

Андрюша долго не ломался – надо так надо, можно и съездить. Он и сам еще раз с удовольствием осмотрит квартиру погибшей. Условившись встретиться завтра в девять утра возле подъезда дома убитой, мы попрощались. Я положила трубку и вернулась в свое кресло. Кажется, на сегодня у меня до вечера никаких дел нет. Тогда отправлюсь-ка я на кухню и приготовлю себе чего-нибудь съедобного, а то с этим расследованием недолго и ноги протянуть.

В половине пятого я набрала номер Эллы Ивановны.

– Квартира Белохвостиковых, – прочирикала она в трубку своим приятным, прекрасно поставленным голосом с артистическими нотками.

– Это Татьяна, я сегодня была у вас, – напомнила я. – Скажите, ваш супруг вернулся с дачи?

– Да, он уже дома, но…

Что значит «но»? Дамочка выдержала театральную паузу. Ох уж эти мне тонкие штучки. Я молчала, ожидая, что скажет Элла Ивановна.

– …Ему нездоровится. Татьяна, скажите, нельзя перенести ваш разговор на завтра?

Так, значит, ездить на дачу на старом дришпаке у супруга здоровье есть, а встретиться с частным сыщиком – нет? Это интересно.

– Элла Ивановна, я, между прочим, могу вообще не встречаться с вашим супругом, – как можно более беспечно ответила я. – Это, по-моему, больше всего надо вам, а не мне. Не мой внук сидит в КПЗ, и не моему внуку грозит пятнадцать лет тюрьмы.

В трубке зависла тишина. Кажется, моя угроза сработала, и хозяева теперь экстренно совещаются, что мне ответить. Наконец раздался голос Эллы Ивановны:

– Хорошо, подъезжайте.

Я не успела поблагодарить ее за разрешение посетить ее дом, потому что услышала гудки. А голос у экскурсовода, по-моему, был не особенно довольным, хотя она старательно скрывала это. Почему? Не нравится, что я прицепилась к ним – к ней и ее супругу? Но ведь она сама утром ответила на мои вопросы, почему же не хочет, чтобы я пообщалась с ее дражайшей половинкой? Может, подозревает, что это он пришил ее сестрицу?.. А вот это мы сейчас и выясним. Я начала собираться.

Валерий Павлович оказался человеком стройным и подтянутым не по возрасту. Он был одет в спортивные синие брюки и майку, из-под которой выпирали мускулы. Не Шварценеггер, конечно, но для его лет мужчина хоть куда, Андрюша был прав. Хозяин сам открыл мне дверь, поздоровался со мной, представился, помог снять куртку и предложил пройти в дом. Просто сама галантность! Я пошла в зал, где сегодня беседовала с его супругой.

На этот раз в комнате был накрыт стол. Белоснежная скатерть, вазочки с печеньем и вареньем, чашки из тонкого фарфора, заварничек, серебряные ложечки – все выглядело даже как-то торжественно. Меня пригласили сесть за стол и налили крепкого ароматного чаю.

– Извините, что утром не предложила вам, – сказала Элла Ивановна, смущаясь, – я, честно говоря, немного растерялась… Частный детектив… Я даже не предполагала, что есть такая профессия…

– Все в порядке, – заверила я ее и повернулась к хозяину дома, – Валерий Павлович, я – частный детектив, Татьяна Иванова…

Мужчина махнул рукой.

– Да я в курсе, барышня, – сказал он, наливая мне чай. – Вы спрашивайте, что вам надо.

– И кстати, угощайтесь: вот варенье, клубничное, Валерий Павлович сам делал, – заворковала хозяйка дома. – Вот – домашнее печенье…

– Элла Ивановна сама пекла, – в тон ей добавил супруг. – Угощайтесь, Татьяна. Вкуснотища! Жена у меня мастерица…

Женщина посмотрела на него благодарным взглядом.

– Спасибо, обязательно угощусь… Валерий Павлович, я думаю, вы в курсе: моя задача – оправдать вашего внука Романа, доказать его непричастность к убийству вашей свояченицы – Ахолии Ивановны…

– Свояченица! – усмехнулся мужчина, покачав головой. – Соседи так себя не ведут по отношению к своим соседям, как эта… Впрочем, чего уж теперь? Она свое получила.

Валерий Павлович не торопясь помешивал ложечкой свой чай в большом бокале с цветочками.

– Расскажите, пожалуйста, о ваших взаимоотношениях с Ахолией Ивановной, – попросила я.

– Взаимоотношения? Какие у нас могли быть взаимоотношения?! Да она с первого дня возненавидела меня! – выпалил в сердцах Валерий Павлович.

– Почему? – тут же уточнила я.

– А я, видите ли, мордой не вышел!.. Вы уж извините за прямоту, я – человек рабочий… И сестрице ее я не пара: дипломов-то не получил. Да-с! Супруга моя хоть и заочно, но институт искусств закончила, а я вот… После армии сразу работать пошел: нас у матери четверо было, я – самый старший. Пока в армии был, долг Родине отдавал, отец умер, погиб на производстве. Пенсия по потере кормильца маленькая, мать одна троих моих сестренок поднимала. Потому у меня и не стоял выбор: идти учиться или не идти. Какой, к черту, институт? Я до армии курсы водителей закончил, вот и пошел шоферить. Зарплату практически всю матери отдавал, себе оставлял так – пообедать да за жилье заплатить. Я в то время комнату в коммуналке снимал – одну на двоих с товарищем: в родительской «двушке», сами понимаете, тесновато было, сестренки подрастали…

Хозяин встал, подошел к шкафу с резьбой и стеклом, достал из него старый альбом в синем бархате, открыл его и протянул мне. Я увидела на старой пожелтевшей фотографии семейство – женщину лет сорока пяти с кудряшками на голове, рядом с ней сидели три девчонки в пестрых платьицах, с косичками, а над ними возвышался юноша – в строгом костюме, коротко остриженный, очень серьезный. Это был, как я поняла, Валерий Павлович с матерью и сестрами.

– Моя мама на фабрике работала, швеей, потом и старшая сестра, Галка, пошла к ней в цех после училища. Вот она на фотографии, справа от мамы. Нам тогда полегче стало, я имею в виду, в плане денег. Я даже стал с Эллой Ивановной встречаться…

– В музее познакомились? – догадалась я.

– Да. – Супруг с любовью посмотрел на свою подругу жизни. – Она там уже тогда экскурсоводом работала, а я директора нашего возил. Она меня, поверите, сразу поразила: красавица, коса ниже пояса, умная, начитанная. Одевается, как артистка, со вкусом…

– Ой, да перестань, Валерий Палыч, что ты в самом деле! Зачем Татьяне про это знать? – закрасневшись и смутившись, сказала Элла Ивановна, бросив на меня короткий взгляд.

– Нет, я считаю, она как раз и должна знать, – возразил супруг. – Татьяна, я Эллу Ивановну тогда спросил, чего бы мне такого про искусство почитать, чтобы, значит, тоже просветиться… Ликбез, одним словом.

– Валерий, ну что ты! Татьяне сколько лет? Она же не знает, что такое ликбез.

– Если не знаете, так я объясню. Это значит: ликвидация безграмотности, было такое слово после революции. Тогда в стране много неграмотных было, вот и открывались такие курсы, где людей учили грамоте – читать и считать. Так вот, она мне книжку одну дала про художника Репина. Так и пошло у нас – встречаться начали. Сначала все про книжки говорили, про художников, копиистов, ваятелей. Она мне картины в музее показывала, рассказывала, кто их написал и в чем там смысл, ну, что художник хотел сказать людям своей работой. Мне все это было интересно, я же ничего такого не знал. Потом как-то незаметно у нас чувства возникли…

– А с Ахолией Ивановной вы как познакомились?

– Элла меня однажды домой пригласила. Познакомила с матерью, сели чай пить втроем. Опять все про художников говорили, про искусство. Тут вдруг влетает в комнату девушка – волосы растрепаны, раскрасневшаяся, лицо сердитое. Увидела нас – ни здрасьте вам, ни привет, – давай на Эллу кричать, что та у нее какую-то книжку стянула. Вижу: Элла моя смутилась, покраснела, встала из-за стола, взяла девушку за локоть и вывела из комнаты. А мама ее объяснила мне, что это ее вторая дочь… Потом так всю жизнь и было: Ахолия вечно ворчала или ругалась, всем была недовольна… Одним словом, попила она у нас кровушки!

– Валерий, я про это Татьяне уже рассказывала, – грустно вздохнула Элла Ивановна. – Думаю, ты ничего нового не добавишь.

– Валерий Павлович, а вы могли бы рассказать мне, как вы провели тот день, когда была убита ваша свояченица?

– Как провел? Обычно. Я ведь не работаю, на пенсии я. А в тот день решил на дачу прошвырнуться… Ой, извините, съездить. Загрузил в багажник две сумки пустых банок, сел за руль своего «москвичонка» да и поехал себе.

– Во сколько это было?

– В половине девятого.

– Нет, Валерий, ты уехал позже, – возразила его супруга, – около девяти, без четверти девять или без десяти.

– Элла, ну что ты! Я же на часы посмотрел, когда багажник закрыл: было ровно половина девятого. Я сел себе и поехал…

– А в какой стороне ваша дача? – поинтересовалась я.

– Возле Вольновки, это по Вольскому тракту.

– И на дачу вы приехали?..

– В половине десятого я там был, пока дошкандыбал на своем драндулете… Извините. Я и в полиции все это рассказал.

– А на даче вы долго были?

– Да чего там сейчас делать? Сбросил пустые банки в погреб, взял вот эти – с вареньем, пару банок с солеными огурцами… Потом снег вокруг дома почистил, перед этим же снегопад был хороший… И все, отправился себе домой.

– И кто может это подтвердить?

– Как «кто»? Сторож, я его видел.

– А он вас?

– Ну-у… Видеть-то видел, но я не уверен…

– В чем?

– Что он сможет подтвердить мое алиби, кажется, это так называется.

Я посмотрела на Валерия Павловича удивленно. Темнит дедуля.

– Можно уточнить?

– Видите ли, Татьяна, сторож наш любит, так сказать, принять на грудь… В тот день он тоже был навеселе, так что я не уверен, сможет ли он подтвердить мое присутствие на даче.

Хм, что же это значит? Алиби Валерия Павловича под вопросом?

– А по дороге на дачу вы случайно не проезжаете мимо дома вашей родственницы? – осведомилась я.

Супруги переглянулись. Я-то сразу смекитила, что дорога на дачу ведет мимо дома Ахолии Ивановны, так что где-то в районе девяти – начала десятого он должен был проезжать возле ее дома, во всяком случае, недалеко от него. Валерий Павлович молчал, опустив руку с ложечкой на стол. Варенье капало с нее прямо на белоснежную скатерть, но он, кажется, совсем не замечал этого.

– Так как насчет моего вопроса? – напомнила я. – По какой дороге вы ездите на дачу?

– Я не езжу дорогой, которая идет мимо дома Ахолии, – сказал Валерий Павлович тихо, – я езжу по улице Комбайнеров-Трактористов, потом по улице Муравьева-Амурского…

– Но ведь вы знаете, где жила ваша родственница, не так ли?

– Знаю, разумеется, и что из того? Мы с супругой не видели ее лет пятнадцать, а может, и больше. Да и зачем бы нам видеться с ней? Что хорошего она могла сказать или сделать? Разве что какую-нибудь гадость. У этой дамочки был жизненный лозунг: «Хорошими делами прославиться нельзя!», как у старушки Шапокляк в мультфильме про Чебурашку, знаете? Да, я не питал к ней родственных чувств, как, впрочем, и все остальные в нашей семье. Но покажите мне того, кто питал к ней хоть какие-то добрые чувства!

– Ваш внук Роман, – сказала я.

– Ромка? – Валерий Павлович рассмеялся. – А кто вам сказал, что он питал к ней такие чувства? Может, он общался с ней из жалости или ему нужны были деньги?

– А может, и то наследство, которое добрая бабушка Холя оставила ему? Об этом, кстати, я могу сама спросить вашего внука, когда завтра увижу его, – сказала я.

– Завтра вы увидите Ромочку? – ахнула Элла Ивановна. – Где?

– В следственном изоляторе, разумеется.

– Но кто вас туда пустит?

– У меня там знакомства, – ответила я уклончиво.

Супруги Белохвостиковы переглянулись.

– Простите, Татьяна, – сказала хозяйка вкрадчивым голосом, – а вы можете передать ему от нас кое-что?

– Смотря что.

– Что-нибудь из еды и одежду, ведь его забрали так внезапно! У него там нет даже сменного белья, а он сидит уже дней пять.

– Хорошо, я попробую, – сказала я. – Соберите сумку, но предупреждаю: ничего запрещенного, все вещи там проверяют.

– А запрещенное – это что?

– Оружие – холодное и огнестрельное, наркотики, спиртное…

– Боже! Откуда это у нас?!

– Ну, если ничего такого не будет, остальное можно.

– Да, да, я сейчас…

Элла Ивановна встала и быстро вышла из комнаты. Мы с Валерием Ивановичем остались одни. Он, кажется, совсем забыл про свой чай.

– Татьяна, – сказал мужчина негромко, – давайте напрямоту. Я знаю, чувствую, что вы подозреваете меня. Но уверяю вас, если хотите, клянусь всем святым: сестру моей супруги я не убивал! Я же не идиот, чтобы остаток жизни провести в тюряге. Да, я не любил Ахолию, но оставить мою Эллу Ивановну на старости лет одну…

– А ваш внук?

– Он тоже не убивал!

– Но кто-то же сделал это?

– Это не мы, я имею в виду, не наша семья. Может, она еще кому-то насолила? Вы даже не представляете, какой у нее был поганый характер!

– Охотно верю.

– Что значит «верю»? Вы проверьте, соседей ее поспрашивайте, сослуживцев…

– Ахолия Ивановна давно на пенсии, если вы не в курсе.

– Ахолия Ивановна могла так насолить, что и спустя десять лет у человека не прошла бы обида!

– По себе знаете? – я внимательно посмотрела в глаза мужчине.

– А хоть бы и так! Вы не представляете, на какие гадости был способен этот человек. Не женщина – баба Яга! Я, помню, сыну сказку в детстве читал. Там рассказывалось, как эта старуха набрасывалась на тех, кто забрел в ее избушку. Меня сын спрашивает: «Папа, это сказка про нашу тетю Холю?» Ну и как вам? Мальчишке года четыре тогда было…

– Валерий Павлович, не сомневайтесь, я обязательно расспрошу всех соседей Ахолии Ивановны и ее бывших сослуживцев, причем самым подробнейшим образом. Ответьте мне только на один вопрос: вы ведь сильно расстроились, когда узнали, что ваша свояченица помогла вашему внуку Роману жениться на девушке из неблагополучной семьи?

Хозяин внимательно посмотрел мне в глаза.

– Хороший вопрос. И я вам на него отвечу. Да, вы правы, я очень сильно расстроился, впрочем, как все мы – моя супруга, сын, его жена. Даже их дочка – все! Да и как было не расстроиться?! Это же такая семейка – врагу не пожелаешь в такую попасть. Ведь именно тогда наш Ромка и начал пить, а раньше-то – ни-ни! Спортом занимался, соревнования у него там всякие были, тренировки, режим… Но никто из нас ее не убивал, запомните! Мы не такие! Мы – люди честные, мы всегда… своим трудом… никаких воров и убийц в нашем роду не было! М-мы… М-мы…

Я заметила, что хозяин как-то уж чересчур разволновался, начал даже заикаться, и я поспешила успокоить Валерия Павловича.

– Да, я вижу, что у вас – хорошая семья, вы не волнуйтесь так. Внука вашего я обязательно вытащу из беды, разумеется, при условии, что он действительно не убивал Ахолию Ивановну. Но если вдруг окажется…

– Он не убивал! – почти закричал хозяин.

Тут в комнату вбежала его супруга, кинула на меня гневный взгляд и бросилась к мужу:

– Валерий, немедленно перестань волноваться, тебе нельзя: у тебя может подскочить давление. Я тебе полчаса назад укол сделала…

– Все в порядке, я держу себя в руках.

Элла Ивановна повернулась ко мне:

– Татьяна, Валерия Павловича нельзя расстраивать… Если вам нетрудно будет передать Ромочке посылочку… Тут вот носки, теплая рубашка, печенье, баночка варенья…

– Хорошо, – сказала я, вставая, – все передам, не волнуйтесь, я же обещала.

Я взяла из рук хозяйки пакет и направилась к выходу.

По дороге домой я все думала о Валерии Павловиче. В общем-то, он, если честно, тоже мало похож на убийцу. Конечно, скорее всего мне придется прокатиться на его дачу и поговорить там со сторожем, любителем приложиться к бутылке. Возможно, сторож и не вспомнит, был ли старик в тот день в поселке, но… За Валерия Павловича был один большой плюс: он сам сказал, что он не идиот проводить свои последние годы в тюрьме, оставив супругу доживать на воле одну. Да, свояченица подгадила им, помогая их внуку с женитьбой, но, в конце концов, это же не смертельно. Она никого не убила, не сделала инвалидом! Хотя… тот факт, что Роман стал алкоголиком, тоже может быть довольно веской причиной для мести. Но не тыкать же ей за это железкой в глаз! Не Ахолия Ивановна самолично спаивала его, а родители Насти. Тогда уж скорее нужно было пришить их! То-то было бы радости их соседке Пелагее Петровне!

Утром около девяти я остановила машину возле дома, где жила Ахолия Ивановна. Андрея еще не было. Я вышла из машины. Был прохладный пасмурный денек, шел мелкий снежок, который, правда, быстро таял, потому что температура была все-таки плюсовая. Я подняла воротник куртки. Если Андрюша опоздает, а это он может, мне придется какое-то время торчать здесь одной. И, пожалуй, сяду все-таки в салон: неприятно, когда на непокрытую голову падает мокрый снег.

Я уже собралась действительно сесть в машину, чтобы дожидаться моего друга там, в тепле и под музыку, как вдруг заметила знакомую высокую фигуру. Человек шел вдоль дома Ахолии Ивановны. Это был некто Кузякин Григорий Аполлонович, продюсер и музыкант, фигура в нашем Тарасове довольно известная. Не скажу, кто, когда и на какой тусовке нас познакомил, но, помню, однажды я была представлена этому гению эстрадного искусства, и гений даже сделал попытку немного поухлестывать за мной. Однако господину продюсеру не повезло: я по природе не любительница завязывать романы с людьми на двадцать лет старше себя, и я вежливо дала понять Григорию Аполлоновичу, что продюсерство и частный сыск – вещи практически несовместимые. Кузякин осведомился на всякий случай, есть ли у него надежда хоть когда-нибудь быть, так сказать, допущенным к телу, к моему телу, но я избавила его от всяких иллюзий на мой счет. После этого мы, как принято говорить в таких случаях, остались друзьями и, встречаясь изредка в компании общих знакомых, общались исключительно в рамках этой категории. Григорий, как он сам просил называть его, продолжал оказывать мне некоторые знаки внимания, я принимала их несколько сдержанно, не давая дистанции между нами уменьшиться ни на миллиметр, и на этом наши отношения и заканчивались.

Я решила окликнуть Кузякина: если уж мне предстоит торчать здесь в ожидании Мельникова, так пусть хоть первый скрасит мое гордое одиночество.

– Григорий!

Продюсер повернул голову в мою сторону, на его лице с аккуратной профессорской бородкой и усами отразилось крайнее удивление. Он подошел ко мне и театрально раскланялся:

– Бон матен, мадемуазель.

Говорят, Кузякину уже стукнул «полтинник». Хотя он это тщательно скрывал, ни под каким предлогом не позволял касаться вопроса его возраста и всегда говорил о себе с загадочной улыбкой Моны Лизы, что он мужчина в полном расцвете сил, как человеческих, так и творческих. Он носил модные твидовые пиджаки и джинсы, экстравагантные джемпера и яркие шейные платки, а также ботинки на платформе или высоком каблуке. Многие считали его щеголем, и не без основания. У продюсера были длинные черные волосы, чуть тронутые на висках сединой, правда, кое-кто уверял, что эта седина – результат искусной работы стилиста. Впрочем, седина Кузякину шла, и вообще, многие находили его мужчиной довольно интересным, его темно-карие выразительные глаза контрастировали с бледностью его кожи, орлиный нос делал его похожим на горца, и если бы он задался целью завести себе жену, я думаю, это ему вполне удалось бы. Но господин продюсер ухаживал исключительно за молоденькими девушками, про которых сам говорил, что замуж им еще рано, а злые языки разносили по городу слухи, что он долго не задерживается ни на одной кандидатуре и ни одной из своих пассий еще не сделал официального предложения руки и сердца. Так это или нет, утверждать не берусь, поскольку вообще не интересуюсь подобными типами, но тот факт, что Кузякин в свои «далеко за сорок» все еще оставался интересным состоятельным холостяком, как говорится, имел место быть.

– Бон, бон, Григорий.

Кузякин чему-то усмехнулся и смерил меня оценивающим, довольно беспардонным взглядом.

– Коман сава, мадемуазель?

– Может, все-таки перейдем на русский? – предложила я.

– Может, и перейдем… – Продюсер скривил тонкие губы в подобии улыбки. – Кстати, хорошо выглядишь, Танюша. Я бы даже сказал: прекрасно! Шарман!.. Так как, говоришь, дела?

– Не жалуюсь.

– И это правильно! Зачем горевать и жаловаться на судьбу? Лучше наслаждаться жизнью в полной мере, не спа, ма шер?

– Слушай, Григорий, у меня, знаешь, по понедельникам с французским туго, так что…

– Понял, понял! – Кузякин попытался обольстить меня своей белозубой улыбкой голливудской звезды.

– А ты каким ветром здесь? – поинтересовалась я, чтобы как-то поддержать разговор. – Насколько мне известно, ты живешь в центре.

– А у меня приятель здесь недалеко, буквально в соседнем доме. Вот решил навестить его…

– Пешком?

– Зачем же пешком, Танюша? Людям моего круга не подобает, так сказать… Мой джип здесь рядом, за углом… Кстати, Танечка, ты знаешь, что завтра у Евсюкова концерт? В Доме творчества. Идешь?

Честно говоря, я понятия не имела, кто такой этот Евсюков и почему я должна идти на его концерт хотя бы и в Дом творчества. У Кузякина было много знакомых из числа артистов и других творческих людей, но знать их всех наперечет не входило в мою задачу.

– Нет, Григорий, на завтра у меня другие планы, – беспечно ответила я.

– А напрасно, напрасно! Толя – прекрасный артист, уж поверь мне! – пылко выдал Кузякин. – Послушать его – одно удовольствие! Душа поет вместе с ним…

– Да я и не сомневаюсь, – пожала я плечами, – это хорошо, когда душа поет, только у меня сейчас дело, которое мне предстоит раскрыть, так что мне пока не до твоего Евсюкова.

– Дело? – кисло переспросил Григорий. – Ах да! Я и забыл: ты у нас – ищейка. Кажется, это так называется?

– Частный сыщик, так будет правильнее, – поправила я.

– Частный сыщик! – усмехнулся Кузякин. – Ну, разумеется!.. И какое же у тебя дело? Если, конечно, это не секрет и не государственная тайна.

– Да какой уж секрет? Все окрестные дома знают: здесь недавно старушку убили, – кивнула я на дверь подъезда, в котором жила Ахолия Ивановна.

– Старушку? – Кузякин рассмеялся. – Вот уж глупость так глупость!

– Почему глупость? – растерялась я, не ожидая, что новость про убийство вызовет у продюсера смех.

– Да какой, скажи мне, смысл убивать старушек? Ведь нет в этом никакого смысла, согласись! Они и сами скоро отправятся в мир иной, и не надо вешать на себя статью и рисковать сесть в тюрьму. Если уж убивать, так молодых, которым еще жить да жить и которые еще попортят кровушки и дел натворят…

– А может, эта старушка кого-то сильно достала?

– Да брось ты, Танюша! Ну кого старушка могла достать и чем? Старики вообще – существа безобидные, ну, разве что ворчат иногда без дела.

– Не скажи. Знаешь, есть такие старушки…

И я в двух словах поведала Григорию историю Ахолии Ивановны, не называя, разумеется, имен и не вдаваясь особо в подробности. Он слушал, казалось, вполуха, ухмыляясь и поправляя свой яркий шейный платок.

– Значит, ваша старушка была здорова, как корова. Извини, конечно, за грубость. Ведь если бы она была такой же больной, как и старой, человек не стал бы вешать на себя расстрельную статью.

– Сейчас не расстреливают, – поправила я Григория.

– Да? А вот это напрасно. Некоторых не мешало бы… А что, подозреваемые в деле уже есть?

– Как же без подозреваемых?! Всегда есть тот, кому выгодно, – уклончиво ответила я, – и на кого думают господа полицейские.

– И кто же «счастливец»?

– Скажешь тоже, «счастливец»!

– Именно что счастливец, Танюша! Сама подумай: ведь если человек старушку пришил, стало быть, решил-таки свою проблему.

– Но этому «счастливцу» светит до… страшно сказать, сколько.

Григорий усмехнулся:

– Так это при условии, что его найдут. Так кого, говоришь, подозревают?

– Да так, одного родственничка.

– А-а… Небось бабуля-то ваша богатое наследство оставила, я прав?

Кузякин многозначительно подмигнул мне и засмеялся. Честно говоря, я не разделяла его веселья: в самом деле, чего же смешного в том, что человека убили, пусть даже такого, как Ахолия Ивановна?! Но у Гриши, как видно, сегодня было приподнятое настроение. Он снова поправил свой яркий шейный платок, видневшийся из-под воротника его кожаной куртки, и наклонился ко мне:

– Слушай, Танюш, а может, сходим сейчас куда-нибудь, а? – ляпнул он вдруг не к месту.

– Куда? – уточнила я.

– Ну, там… в кафе…

– Какое кафе, Григорий? Девять утра.

– А я знаю здесь неподалеку одну милую кафешку… Там такой ароматный капучино! И открываются они как раз в девять.

– Я тоже много чего знаю, но, извини, мне надо работать.

– Да? А я думал, ты тут просто стоишь.

– Я стою не просто, я жду одного человека.

Выражение лица Гриши стало каким-то кислым. Он некоторое время разглядывал меня, потом выдал с глубоким вздохом:

– Жалко, что не я тот счастливец, которого ты ждешь, право, жаль, лапочка! Я бы, Танюша, тебя не только в кафе, я бы тебя и в ЗАГС повел.

Я чуть не икнула от неожиданности. Что я слышу? В ЗАГС? Гриша готов отправиться в ЗАГС и именно со мной? Я посмотрела на Кузякина с некоторой опаской. Может, человек нездоров? Может, у него сегодня высокая температура, на улице-то еще довольно прохладно. Я молчала, придумывая, что бы такое оригинальное ответить на неожиданное заявление нашего знаменитого доморощенного продюсера? Ситуацию спас Мельников, появившись из-за угла дома.

– Извини, Григорий, мне пора, – с притворным сожалением вздохнула я и направилась к Андрею.

– А как насчет ЗАГСа? – осведомился мой собеседник.

– Мне некогда, поговорим в другой раз, – ответила я, обернувшись, и продолжила шагать навстречу моему другу.

– Вот так всегда, – вслед мне сказал Кузякин, тяжело вздохнув, – как красивая девчонка, так уводят прямо из-под носа, хоть вешайся.

Андрей, увидев меня, кивнул и недовольно буркнул:

– Привет. Я, кажется, немного припоздал…

– Мне тоже так кажется. Но я тебя прощаю, – добавила я.

– Спасибо, – Андрей шагнул к двери подъезда.

На третьем этаже мы остановились. Я посмотрела на железную добротную дверь с бумажной ленточкой и печатью. Мельников сорвал ее и достал из кармана ключ. Дверь с шикарной ручкой под золото бесшумно поехала в глубь коридора.

Кровь была повсюду – на полу, на оливкового цвета обоях на стене, на тумбе с зеркалом. Черная, засохшая… И кое-где мозговое вещество. Запах стоял еще тот! Я поспешно достала из кармана платок.

– Вот прямо тут ее и закололи, – сказал Андрей и перешагнул через засохшую кровь на полу, на котором были обведены мелом очертания трупа.

– Я, представь себе, догадалась.

– Никаких отпечатков так и не нашли, нигде! Представляешь? Я имею в виду, отпечатки посторонних людей.

– А чьи нашли?

– Отпечатки Романа и, разумеется, потерпевшей.

– Похоже, кроме этих двоих, здесь никто не бывал. Как она вообще жила – ума не приложу! Ни родни, ни друзей…

– Кажется, даже знакомых у нее не было.

Я осматривала квартиру Ахолии Ивановны. Мельников ходил за мной следом, со скучающим видом бросая взгляды на мебель.

– А ты обратил внимание, что хозяйка не очень давно сделала евроремонт? – спросила я.

– Обратил, – кивнул Андрей, – еще в прошлый раз.

– Ну, и как?

– Мне нравится. Красиво!

– Я не о том, – я еще раз окинула взглядом бежевого цвета обои в комнате, которая служила хозяйке залом. – Заметь: ремонт довольно дорогостоящий. Вон – потолки из гипсокартона, точечные светильники по всему периметру, двери из натурального дерева, паркет…

Я пошла на кухню, Андрей поплелся за мной следом.

– А здесь у нас что?

– Здесь у нас Ахолия Ивановна изволили обедать-с. Да-с! – язвительно выдал мой друг.

– О-о… всюду – кафель, всюду – кафель… Кухонный гарнитур – новый, а какой большой! Кажется, это Италия… Холодильник – тысяч двадцать пять стоит, не меньше, и такой огромный! Интересно, зачем одной маленькой старушке такой большой навороченный холодильник?

– Может, она в нем спала, чтобы дольше не состариться?

Я открыла дверь навороченного агрегата.

– Ого! Икра… мидии… кальмары… осетрина… даже коньяк! Да, бабуля наша, похоже, была большим гурманом. А вот этот сыр знаешь сколько стоит, Андрюша?! Я такой покупаю, только когда удается хорошо заработать или получить щедрые чаевые.

– Я давно понял, что погибшая была подпольной миллионершей, – кивнул Андрей, – как гражданин Корейко.

– Я так понимаю, что все это было нажито непосильным трудом, – не удержалась я от усмешки. – А вот интересно, откуда на нее свалилось такое счастье?

Я положила обратно в холодильник банку красной икры.

– Этого я пока не выяснил, – пожал плечами Мельников, садясь на большой деревянный стул с подлокотниками, больше похожий на кресло.

Он положил руки на стол, на котором стояли чашки и заварничек из китайского фарфора. В хрустальной вазочке на тонкой ножке красовались необычные большие конфеты в золотой обертке.

– Да, красиво жить не запретишь, – вздохнул мой друг, беря одну из них. – И почему я не ее родственник? Глядишь, и мне перепало бы хоть что-нибудь от щедрот Ахолии Ивановны.

– Угу, мечтать не вредно… Слушай, Андрюша, – сказала я, подходя к столу, – считаю, что нам надо немедленно выяснить, откуда у бабули все это великолепие.

– Этого и выяснять не стоит, – усмехнулся Мельников, – все – из магазина!

Он подошел к кухонному шкафчику, открыл его, извлек на свет божий мусорное ведро, а из него – какую-то бумажку.

– Вот чек из супермаркета, – сказал он, протягивая мне находку, – на сумму – ни много ни мало – восемь тысяч…

– А деньги откуда? Чтобы покупать в магазине такие продукты, надо иметь министерскую пенсию.

– Согласен, – кивнул Андрей, повертев бумажку в руках и бросив ее обратно в мусорное ведро.

– И вот когда мы выясним, откуда у Ахолии Ивановны деньги, тогда мы и поймем, кто преступник, – заключила я.

– Думаешь? – с сомнением спросил мой друг.

Я уверенно кивнула.

– Ну, мать, ты даешь!.. Впрочем, я не против, давай выясним, – согласился Мельников. – И как будем выяснять?

– Я еще не всех родственников опросила.

– Ничего тебе это не даст, – покачал головой Андрей, – поверь мне. Я-то давно со всеми поговорил, – никто не знает, откуда у нее деньги. Она же ни с кем не делилась, отшельницей была наша бабуля.

– А сослуживцы? А соседи?.. Кстати, о соседях. Их тоже должны были опросить…

– Опросили, не переживай.

– И?

– Ничего интересного, уверяю тебя… О! Смотри, какая прелесть!

Андрей протянул мне конфетку, которую вынул из фантика. Она была из разноцветного шоколада в форме морской ракушки.

– Надо же! Не десерт – произведение искусства.

Мельников положил произведение искусства себе в рот.

– М-м-м… Божественно! На, попробуй – во рту тает… Язык проглотил, речи лишился…

– В другой раз.

Я вышла из кухни, по дороге в прихожую еще раз заглянула в зал, окинула взглядом антикварную мебель, картины на стенах, дорогие портьеры, ковры… Интересно, сколько все это стоит? Миллиона два? Нет, скорее всего гораздо больше. Три?.. Думаю, что даже и не три… И все это – непосильным трудом?..

На мой звонок в квартиру напротив отозвались довольно быстро: не успела я второй раз нажать кнопку, как за дверью раздался голос:

– Кто тама?

– Это из полиции, по делу гибели вашей соседки.

В приоткрывшуюся дверь просунулась седая голова в мелких смешных кудряшках.

– Меня зовут Татьяна Иванова, а вас, простите, как?

– Вера Потаповна, – пожилая женщина в зеленом фланелевом халате открыла дверь шире.

– Вы разрешите задать вам несколько вопросов?

– А мне уже задавали вопросы ваши коллеги.

– А на мои вам не трудно будет ответить? – Я старалась говорить с соседкой как можно более любезно. – Я – частный сыщик, расследую убийство вашей соседки.

– Ну, ладно уж… так и быть, – махнула она своей маленькой сухонькой ручкой. – Проходите.

В квартире Веры Потаповны было чисто, но очень бедно. Старенькая мебелишка – кое-что даже покосившееся, выцветший ковер на стене – остатки былой роскоши, линялые дешевые занавески – все это было в таком контрасте с обстановкой Ахолии Ивановны! Хозяйка предложила мне сесть в ветхое кресло, сама опустилась в такое же и уставилась на меня с ожиданием во взгляде.

– Вера Потаповна, вы не могли бы рассказать мне о вашей соседке? – спросила я.

– Вот уж о ком не хотелось бы вовсе вспоминать, земля ей пухом! – выдала женщина в сердцах.

– А что так? – сделала я удивленное лицо.

– Как это что?! – возмутилась моя собеседница. – Да вы знаете, что это был за человек?!

Я пожала плечами с самым невинным видом, мол, понятия не имею. Вера Потаповна посмотрела на меня с сочувствием.

– И радуйтесь, что не знали ее! Злыдня! Гадина! Весь дом ее ненавидел, ох как ненавидел…

– Так уж и весь? – «засомневалась» я.

– Весь, вот вам крест! – женщина мелко перекрестилась. – Когда она сюда переехала, я-то, дура, поначалу даже радовалась: наконец-то у меня появилась соседка, ровесница мне. Я ведь после смерти мужа, считай, одна осталась: дети поразъехались кто куда, мать стала им не нужна… А тут – женщина и тоже одинокая! Может, думаю, мы даже подружимся, будем на чай друг к другу в гости ходить. Все веселее… Испекла я как-то пирог, заварила индийский чай, да, специально купила для такого случая. Сама-то я обычно дешевый пью… И пошла, значит, приглашать ее к себе в гости, думала, вот сейчас познакомимся, посидим по-соседски, поболтаем, душеньку отведем… Даже принарядилась ради такого случая… Она мне дверь открыла, посмотрела на меня, как на идиотку, и спрашивает: «Вам чего?» Я ей: так, мол, и так, приглашаю вас к себе на чай с пирогом. А она мне: «Я чаи с незнакомыми не распиваю!» Я прямо опешила, но все равно говорю: так давайте, мол, познакомимся, меня Вера Потаповна зовут, можно просто Вера, а вас? Она усмехнулась, назвалась, но сказала, что ей сейчас некогда, дела у нее, видите ли. Мол, в другой раз чаи будем гонять. И дверь передо мной захлопнула, даже в квартиру не пригласила. Но это бы еще ничего, я все понять могу, может, у человека действительно неотложные дела? Пирог-то я с другой соседкой съела, пирог не пропал, а чай с Ахолией Ивановной мы все-таки попили… Месяц спустя. Да, заманила я ее к себе, посидели мы, поболтали… Несловоохотливая она оказалась, ну, да ничего, думаю, познакомимся поближе, разговорится… А через несколько дней у одной нашей соседки, у той, с которой я пирог съела, случилась радость. Дочка ее выиграла конкурс «Мисс Тарасов», представляете?! Мы все так за нее радовались! Полиночка – девочка хорошая, умница, отличница, мы ее знаем, на наших глазах росла. Так вот, я встретила Ахолию Ивановну в подъезде и говорю: так, мол, и так, Полиночка из сорок восьмой – теперь у нас знаменитость! «Мисс Тарасов»! Хотела поделиться радостью за нашу девочку. А эта злыдня и выдает мне с такой ядовитой усмешкой: «Ха! Мисс! С большой пис». Я не удержалась, как, говорю, вам не стыдно?! Мы девочку знаем, она – порядочная, не проститутка какая-нибудь, она честно конкурс выиграла. А Ивановна опять усмехается: знаем, говорит, как эти конкурсы выигрывают! Через какое такое место первые места получают… Я так на нее разозлилась! Больше полугода после этого с ней не разговаривала, не могла. Верите?

Я с готовностью кивнула, да и как было не верить? Я бы с такой соседкой не то что полгода, до конца дней не стала бы ни разговаривать, ни даже здороваться.

– Значит, с соседями погибшая не ладила, – подытожила я.

– Не ладила, – подтвердила Вера Потаповна, – а все из-за языка своего дурного. Держала бы его за зубами… Вот зачем, например, она сказала Димочке из пятидесятой квартиры, что жена у него гулящая? Никакая она не гулящая, хорошая жена и мать тоже, мы все это знаем… Димочка так расстроился, так кричал на Ахолию Ивановну! А Петру Егоровичу из сорок первой она все время на мозги капала, говоря, что у того кот – паршивец, гадит на ее коврик у двери. Между прочим, грозила отравить… Я имею в виду кота… А Зинаиде Николаевне из тридцать девятой она тоже прохода не давала, говорила, что у нее муж – алкаш и мочится в подъезде. Зинаида Николаевна доказывала, что это не ее муж мочится, а Ахолия Ивановна твердила свое и все писала жалобы участковому…

Я слушала Веру Потаповну не особенно внимательно. Зная уже достаточно о характере покойной, я не удивлялась тому, что она вытворяла. Не имея возможности доставать своих близких, старушка Ягудина с удовольствием отыгрывалась на бедных соседях, отравляя им жизнь мелкими пакостями. Наконец мне надоели эти истории про подъездные баталии, и я прервала поток красноречия Веры Потаповны:

– Простите… А кто к ней ходил, вы, наверное, видели?

– Да почти никто и не ходил, кто же захочет общаться с таким человеком?! Так, родственник один заглядывал, и то, знаете, очень-очень редко…

– Да, да, насчет родственника я как раз в курсе, это внук Ахолии Ивановны, Роман.

– Внук? – удивилась женщина. – Ну, уж это вряд ли, скорее сын.

– Почему сын? – опешила я: разве Роман выглядит как сын семидесятитрехлетней женщины?

– Потому что они чем-то похожи, – пожала плечами Вера Потаповна.

– А возраст?

– И по возрасту он ей в сыновья подходит…

– Да нет, по возрасту он ей именно во внуки годится, – заспорила я.

Женщина посмотрела на меня недоуменно.

– Да что вы говорите?! Как пятидесятилетний человек может быть внуком семидесятитрехлетней женщины? – спросила она несколько даже раздраженно. – Нет, это был ее сын, говорю же вам! Ну, может, и не сын, конечно, я у него не спрашивала, может, племянник там или еще какой родственник, но внешностью они точно похожи…

Я прямо растерялась. Вот тебе еще новости! Что за ерунда, какой такой сын, откуда? Я смотрела на женщину, соображая, как бы мне уточнить этот вопрос, но едва я открыла рот, как в дверь позвонили, и хозяйка, подхватившись, пошла открывать. Вернулась она через минуту вместе с Андреем.

– Извини, Тань, не дождался тебя… Ты чего так долго?

– Ты проходи, Андрюша, проходи, тут такие дела!.. Так, Вера Потаповна, уточните, пожалуйста, насчет того человека, который, по вашему мнению, был сыном вашей соседки, – попросила я хозяйку и подмигнула Мельникову.

– Вот что, ребята, давайте пойдем на кухню, попьем чайку, и я вам все подробненько расскажу… А то гости у меня бывают так редко…

Вскоре мы втроем сидели в кухне Веры Потаповны и пили чай. Она разливала его из старенького заварника с отбитым носиком и почерневшего от времени зеленого эмалированного чайника и охотно рассказывала:

– В первый раз я его увидела примерно через полгода, как Ахолия Ивановна переехала в наш дом. Он пришел рано утром, часов этак в семь… Кстати, угощайтесь: вот сушки… Ага. Пришел, значит, в семь, недовольный такой был, да что там недовольный, – злой! Я-то как раз мусор собиралась вынести, посмотрела в глазок – нет ли кого в подъезде, а то ведь я дверь-то открытой оставляю. У меня тогда замок заедал, так вот я лишний раз его и не трогала. В подъезде никого не было, и я накинула на ноги старые шлепки и собралась было уже дверь открыть, как вдруг слышу на площадке шаги. Тихие такие, осторожные… Я в глазок-то глянула – он к ее квартире подошел, огляделся, помедлил и словно нехотя позвонил. Она вскорости открыла, словно ждала, а он – шасть в квартиру…

– Вы его разглядели? – не удержалась я.

– Токмо со спины, и то через глазок. Но это в тот раз, я его потом еще несколько раз видела.

– И какой же он из себя? – спросил Андрей, прихлебывая чай.

– Говорю же, лицом на нее похож, я и подумала – сын… Лет пятьдесят ему, ну, это сейчас, тогда-то ему меньше было… А может, и не пятьдесят ему, может, больше, сейчас ведь не разберешь, одеваются-то все черт знает как…

– И долго он у Ахолии Ивановны сидел?

– Да он и не сидел у нее вовсе! Никогда. Придет, бывало, прямо на пару минут – и тут же уходит. Я еще подумала: она богато живет, может, он за деньгами к ней приходит?

– А что, он плохо был одет?

– Плохо, ой плохо! – покачала головой женщина, подливая Андрею еще чая. – То плащ на нем не пойми какой, замызганный, то пальто, словно с помойки. Нет, точно, за деньгами он к ней приходил, бедный же, сразу видно. Шляпа на голове… такая шляпа… с большими полями, но старая-старая. Словом, мне ровесница. Он ее на самые глаза надвигал. И вообще, знаете, чудной какой-то этот родственник: он все лицо в воротник прятал. Ага. На глаза шляпа надвинута, а рот – за воротником, так что один нос и был виден.

– А ему точно пятьдесят? – не удержался Андрей. – Может, вы не разглядели? Может, ему лет двадцать пять?

– Молодой человек, – с укором сказала Вера Потаповна и покачала головой, – я еще, слава богу, в своем уме, мне не девяносто лет! Я что, по-вашему, не отличу пятидесятилетнего мужчину от двадцатипятилетнего?! Точно вам говорю: немолодой был мужчина, вот только одет плохо. А лицом на Ахолию похож, вот я и подумала: наверное, это ее сын.

Вдруг женщина спохватилась:

– Ах, этот!.. Господи, я про молодого-то совсем забыла! Да, молодой тоже ходил, хоть и редко, и, кажется, его действительно звали Романом… Только этот лица не прятал, нет. Но, говорю же, ходил еще и другой, постарше, вот этот-то и маскировался! Я один раз с ним прямо нос к носу столкнулась, вот здесь, на нашей площадке. Он из ее квартиры выскользнул, а тут я! Он растерялся, как будто даже испугался или разозлился, я толком-то и не поняла. Только лицо у него вот так исказилось (женщина изобразила на лице комичную гримасу), он его тут же в воротник плаща спрятал и – бегом по лестнице вниз… Я еще тогда подумала: что же это, такая зажиточная женщина, даже, можно сказать, богатая, по теперешним понятиям, а сын – бомж! Да с такими деньгами она могла бы ему одежку получше справить. Что ж он приходит к ней побираться-то?

Мы с Андреем переглянулись. Наша погибшая становилась все загадочнее. Теперь у нее объявился еще один родственник, притом, возможно, более близкий, чем внучатый племянник, раз соседка приняла его за ее сына. Но ведь сестра сказала, что она никогда не была замужем и детей у нее не было. Я потягивала дешевый безвкусный чай с сушками, чтобы доставить хозяйке удовольствие, и ломала голову, кто же этот таинственный бомж, внешне так похожий на Ахолию Иванову?

Андрей молчал, хмурился. Видно было, что он тоже озабочен тем же вопросом. Хозяйка между тем увлеченно продолжала, прихлебывая из своей чашки:

– И всегда-то он раненько утречком приходил, вот чтобы днем или вечером – никогда! И всегда голову отворачивал или в воротник прятал, если мы встречались. По всему видать, стыдно ему было, что он такой бедный. Эх, горемыка! С такой-то матерью бомжевать! Господи! Да что же у нее за сердце было?! Я ей как-то сказала, не выдержала: как, мол, вы, Ахолия Ивановна, можете так с сыном поступать? Она на меня, как на идиотку, уставилась, зенки свои бесстыжие вот так вылупила. Вы, кричит, в своем уме?! Как поступать-то, о чем вы? Совсем умом тронулись?.. Да, вот такой это был человек, не хотела даже говорить на эту тему. Прости, Господи, что о покойнице плохо говорю… А после того как она на меня накричала, я с ней вообще разговаривать перестала. В конце концов, это ее личное дело. Может, этот сын ее – пьяница, а может, и кто похуже, кто их там знает? Хорошо хоть, она ему не отказывала, хоть редко, да, видать, помогала, раз он к ней ходил…

– Вера Потаповна, – сказал Андрей с укором в голосе, – а почему в прошлый раз, когда наш сотрудник беседовал с вами на эту тему, вы ничего ему не рассказали про этого сына-бомжа?

– Так он меня про него и не спрашивал! – удивленно-возмущенно пожала плечами женщина. – Спросил бы прямо: был ли у Ахолии Ивановны сын-бомж? Я бы ему прямо ответила: был!

Мы с Андреем только переглянулись.