Глава 3
Мое воскресное утро началось с хорошей физической разминки. Почти час я занималась с железом, качалась с гантелями на шведской стенке, потом подтягивалась на ней и приседала со штангой на плечах. После контрастного душа и сушки головы феном я с удовольствием уселась на кухне за стол, достав предварительно из холодильника сыр и масло, а из хлебницы – батон ржаного. Чайник на плите ворчливо закипел, и вместе с его свистком требовательно зазвонил домашний телефон. Пришлось отложить на время хлеб и нож, пойти в комнату и взять трубку.
– Слушаю.
– Привет, Тань, это я…
Голос Мельникова на том конце провода был уставшим и каким-то даже, я бы сказала, грустным. Не выспался, бедолага? Или его «подопечные» вконец его доконали?
– Рада тебя слышать, Андрюша. По делу звонишь или как?
– По делу.
– Все-то ты в трудах праведных, государь, аки пчела.
– Я уже не пчела, я уже шмель – мохнатый и злой! – и скоро начну жалить всех подряд! – рявкнул в трубку Мельников.
– Ого! Андрюша, это кто же тебя так довел?! – возмутилась я.
– Да тот вчерашний писака, родственничек нашего обожаемого начальства, – процедил Мельников сквозь зубы.
– Этот Дарий Донцов? Чем же он тебя довел, Андрюша? Когда я вчера от тебя уходила, ты имел еще вполне сносный вид.
– Спасибо. Только этот вид был уже одной видимостью. На самом деле я еле сдерживался, чтобы не послать этого бумагомараку куда подальше. Ты даже не представляешь, Тань, как он достал меня своими расспросами про нашу работу! И как вы выезжаете на места преступления, и как вы расследуете эти самые преступления, и как вы вычисляете преступников?.. Мне что, делать больше нечего, как лекции читать всяким детективщикам недоделанным?!
– А почему ты думаешь, что он «недоделанный»? – спросила я. – Ты же детективов не читаешь. Может, он очень даже хороший писатель, известный?
– Кто известный? Дарий Донцов известный? Тань, ты что такое говоришь? Вот ты, к примеру, о нем слышала?
– Я – нет. Но, может, он широко известен, так сказать, в узких кругах…
– В узких кругах ограниченных людей? Ну, там-то, может, и известен! Например, среди своих родственничков. Может, его книги только его мама с папой и читают. Ну, еще дядя, наше обожаемое начальство, и его дражайшая половина – тетя…
– Значит, он тебя конкретно вчера достал? – подытожила я.
– Ты даже не представляешь, как! И знаешь что, Тань, я вчера в сердцах это… Может, и зря сделал, но… так получилось…
– Ну, Мельников, не тяни. Что ты такое сделал? Упек его на пятнадцать суток?
– Да как его упечешь-то: племянник начальства?! Нет, я того… Дал ему номер твоего телефона! – выпалил наконец Андрюша.
– Что? – ужаснулась я. – Вот этому… хм… Мельников! Зачем?
– Тань, ну, извини, но он меня просто достал! Понимаешь?
– Это я как раз понимаю, а телефон-то мой тут при чем?! И вообще, Андрюша, что я тебе такого плохого сделала, что ты слил мой номер этому чудику?
– А я что плохого сделал своему начальству, что оно меня отдало на растерзание этому Дарию?..
– Ты, Андрюша, знаешь что, давай сам разбирайся со своим начальством и его творческими родственниками, а меня в свои дела не впутывай. Что мне теперь с этим писателем делать, если он начнет звонить мне?
– Что значит «если»? – удивился Мельников. – Обязательно начнет, вот увидишь!
– Да? Ну, спасибо тебе, Андрюша, удружил! Век буду помнить, – язвительно выдала я.
– Да ладно, Тань, ты особо не расстраивайся. Этот Дарий, в общем-то, безобиден. Только вот чересчур занудный, – попытался успокоить меня Мельников. – Но от занудства, насколько я знаю, у нас еще никто не умирал…
– Кроме людей, окружающих зануду, – добавила я и уже более миролюбивым тоном заключила: – Ладно, Мельников, так и быть, я сегодня добрая, и на этот раз я тебя прощу, если… устроишь мне встречу с вашим подозреваемым.
– Встречу? – Андрей на минуту задумался. – Хорошо, Тань, считай, что уговорила.
– Завтра. Во сколько подъезжать? – решила я закрепить отвоеванную позицию.
– М-м-м… Во сколько?.. Давай часикам к одиннадцати.
– Как скажешь, Андрюша. В одиннадцать я у тебя.
Я положила трубку и вернулась в кухню. Мой завтрак уже подходил к концу, когда вновь раздался телефонный звонок. Пришлось снова пойти в комнату.
– Слушаю.
– Здравствуйте, Татьяна, – раздался в трубке уже знакомый мне голос Дария.
– И вам не хворать, – не особенно любезно ответила я.
Звонивший, казалось, не заметил моей неприветливости.
– Вы меня узнали?
– Еще бы! Вы – знаменитый писатель-детективщик, Дарий Донцов. Я права?
– Ну, так уж и знаменитый! – В его голосе сквозило плохо скрываемое удовольствие. – Я, вообще-то, недавно пишу, пробую, так сказать, перо.
– И как? – поинтересовалась я.
– Что «как»? – не понял Дарий.
– Как вам перо?
– В каком смысле?
– Но вы же его пробуете! Вот я и спрашиваю: как вам перо?
На том конце провода повисла тишина, наверное, писатель придумывал, что бы мне ответить пооригинальней. Так ничего и не придумав, он решил перевести разговор на другую тему.
– Татьяна, как вы думаете, откуда у меня номер вашего телефона? – лукаво спросил Дарий.
– Я думаю, вам его слил мой друг Андрей Мельников, – ответила я.
– Да-а? – разочарованно протянул писатель. – Вообще-то, вы правы. Он сказал, что вы – частный детектив и можете помочь мне в выборе сюжета для моей новой книги.
– Что ж, он прав, – подтвердила я, вздохнув, – это мое самое любимое занятие – подсказывать писателям сюжеты для их новых книг.
– Правда? – обрадовался мой новый знакомый, не уловив сарказма в моем голосе. – Тогда, может, вы и мне подкинете какой-нибудь эдакий сюжетец?
«Я-то могу подкинуть, – подумала я, – только вот ты поймаешь ли? – Но вслух я, разумеется, этого не сказала. Пожалуй, все-таки не стоит «подкалывать» родственничка Андрюшиного начальства, а то неизвестно еще, как он на это отреагирует. Вдруг пожалуется дяде, тот даст нагоняй Мельникову, и встреча с нашим подозреваемым может мне и не обломиться, а это, в свою очередь, замедлит мое расследование». Поэтому я сказала:
– Хорошо. Дайте мне время подумать, и я подарю вам роскошный сюжет для вашей книги.
– Правда? – обрадовался писатель. – Тогда, Татьяна, запишите номера моих телефонов… И можете звонить в любое время дня и ночи!
«Ой, спасибо, что разрешили!» – чуть не сказала я. Делать мне больше нечего, как по ночам разным писателям звонить, сюжеты подкидывать. Но тем не менее я записала номера его телефонов – домашнего и мобильного – и, попрощавшись, положила трубку. Потом я взяла листок со списком подозреваемых в деле старушки Ягудиной и нашла номер ее сестры, Эллы Ивановны. Сегодня у нас воскресенье, дамочка, скорее всего, дома, так что можно встретиться с ней и мило побеседовать о детстве нашей погибшей и вообще разузнать на месте, как там и что. Как они жили, как дружили, хотя бы в далеком детстве, а может, и не дружили вовсе, не всегда родные сестры любят друг друга до беспамятства.
Я набрала ее домашний номер, и вскоре мне ответил приятный женский голос, прекрасно поставленный и с артистическими нотками.
– Квартира Белохвостиковых.
– Здравствуйте. Мне нужна Элла Ивановна, – сказала я.
– Слушаю вас.
Очень приятный голос, таким обычно говорят дикторы или экскурсоводы. Ну, еще дамы высшего общества. Подчеркнуто любезно, но с достоинством, выдержанно, мы, мол, себе цену знаем. А ведь ее внук сидит в «обезьяннике» с подозрением на убийство! Или ей на него, что называется, начхать?
– Я – частный детектив, меня зовут Татьяна Иванова. Я расследую дело убийства вашей сестры…
Она слушала меня, не прерывая. Я коротко объяснила, зачем мне необходимо встретиться с ней.
– Кто вас нанял? – вдруг спросила она холодно-любезно.
«Хороший вопрос. Ну, и как мне быть? Сказать правду, мол, бывшая жена вашего драгоценного внука, – возможно, она даже бросит трубку или пошлет меня куда подальше, ведь мне хорошо известно, как они все относятся к Насте. Но ей это тоже нужно: оправдать мальчика, ее близкого родственника, которому грозит до пятнадцати лет тюрьмы». Я решила ответить уклончиво, главным для меня было попасть в их дом, а там на месте что-нибудь придумаем.
– Меня нанял человек, которому, скажем так, небезразлична судьба вашего внука.
Интересно, устроит ее такое объяснение? Она помолчала буквально пару секунд – выдержала этакую театральную паузу, затем негромко сказала:
– Хорошо, подъезжайте. Запишите адрес…
Она продиктовала мне адрес, который, разумеется, был мне прекрасно известен, но я сделала вид, что записала его, поблагодарила собеседницу и начала собираться. До двух часов, на которые у меня была назначена встреча с моей клиенткой, было еще достаточно времени, зачем же терять его понапрасну?
* * *
Квартира Белохвостиковых расположилась в такой же четырехэтажной «сталинке», как и квартира Насти, только на третьем этаже. Современная железная дверь с глазком и ковриком на полу, веселая трель звонка, после которой за дверью послышался знакомый уже женский голос:
– Кто там?
– Я – Татьяна Иванова, я вам звонила…
Щелкнул замок, и в проеме двери показалась женская статная фигура. Мельников был прав: Элла Ивановна выглядела гораздо моложе своих семидесяти лет. Пятьдесят не пятьдесят, но шестьдесят или около того я точно ей дала бы. Темные крашеные волосы были аккуратно уложены в высокую прическу, карие глаза подведены карандашом, неяркая губная помада подчеркивала ее маленькие аккуратные губы. Острый, чуть вздернутый носик придавал лицу задор и молодость, нежный румянец гладких, практически без морщин, щек оттенял красноту рубиновых сережек в ушах. На хозяйке было бордовое шерстяное платье – длинное, ниже икр, с белой кружевной шалью, небрежно накинутой на плечи. Рубиновая брошь сверкала под ослепительной белизны воротничком.
– Элла Ивановна – это я, – доложила хозяйка, хотя я и так догадалась об этом.
– Очень приятно, – кивнула я в ответ.
Она отступила в глубь коридора, пропуская меня внутрь.
– Простите, вам нетрудно будет переобуться? У нас, знаете, паркет…
Квартира Белохвостиковых напоминала скорее музей – повсюду висели картины в рамах, пастели, карандашные зарисовки, на секретере, ломберных столиках, в стенке за стеклом стояли фарфоровые и бронзовые статуэтки. Кажется, у ее сестры тоже дома были картины и статуэтки, вспомнила я, во всяком случае, Кирилл, сослуживец Андрея, говорил ему об этом. Хозяйка заметила, что я оглядываюсь, и поспешила предварить мой вопрос:
– Я работаю в музее, я – экскурсовод. А это – это скорее хобби.
– Копии? – догадалась я.
– Вот именно: копии, а не подделки, как выражаются некоторые невежды. Хотя здесь в основном работы хороших копиистов. Вот это, например, копия с картины Васнецова «Сирин и алконост», работа Сусекина, это – Врубель, «Валькирия», копия неизвестного художника, но копия очень хорошая! А это – пейзажи Володи Мошникова, нашего тарасовского художника-живописца. Заметьте: это – подлинники, и я горжусь этим. Володя – умница, я от него в восторге! Несколько его картин и в нашем музее висят.
– Элла Ивановна, мне бы хотелось поговорить с вами о вашем внуке, – напомнила я ей причину моего визита.
– Да, конечно, – вздохнула хозяйка. – Присаживайтесь сюда.
Она указала рукой на глубокое старинное кресло возле изящного журнального столика. И кресло, и столик были выполнены в стиле девятнадцатого века. Женщина забрала с кресла свое вязание – длинные толстые спицы с ажурным изделием на них, и я опустилась на мягкое сиденье, поставив сумку на пол, на ковер.
– А вас, наверное, удивляет, что я так спокойно отношусь к тому, что мой внук сидит в кутузке?
Я предпочла промолчать, но Элла Ивановна расценила мое молчание по-своему.
– Поверьте, это так только кажется, – вздохнула она, садясь на диван напротив меня. – Я вовсе не спокойна, сердце просто заходится от одной мысли… Но Роман принес нам столько горя! Вы не представляете! Мы возлагали на него такие надежды! Он ведь мог быть чемпионом в своем фехтовании, а он… Женился черт знает на ком! Это такая семья! Ужас! Вы даже представить себе не можете… Отец жены Романа – уголовник, мать – алкоголичка, торгашка паленой водкой! Это же просто жуть! Где у него были глаза?! Разве мы так его воспитывали? Разве к такому готовили? И разве такая девушка должна была войти в нашу семью?! Вернее, в семью моего сына…
Элла Ивановна достала откуда-то платочек и приложила к глазам. Я заметила, что по лицу ее и шее пошли красные пятна. Я перевела глаза на статуэтку, стоящую на высокой тумбе за ее спиной. Бронзовый обнаженный юноша занес свой короткий меч над чудовищем с телом человека и головой быка. Еще мгновение – и Минотавр будет повержен. Я невольно залюбовалась работой неизвестного мне мастера. Хозяйка перехватила мой взгляд.
– Это Бари. «Бой Тесея с Минотавром», – сказала она грустно. – Я уверена, вы слышали эту легенду. Царь Крита приказал ежегодно приносить Минотавру в жертву семь афинских юношей и семь девушек. Жестокие были времена! Когда вместе с жертвами на остров прибыл Тесей, в него влюбилась дочь Миноса, Ариадна… Господи, о чем я?! Ромочку подозревают в убийстве…
Элла Ивановна снова поднесла платочек к глазам. Я увидела, как на них блеснули слезы.
– Он не мог, правда, Татьяна, не мог! Мы воспитывали в нем порядочность и благородство, а теперь говорят, что он воткнул рапиру в глаз Ахолии! Господи! Это просто дикость какая-то! Нет, нет, это не он…
– Элла Ивановна, а эта история со свадьбой Романа, – осторожно сказала я, – правда, что вы…
– Спрятали его одежду? Да! – Хозяйка гордо выпрямилась на своем диване, в ее голосе послышался вызов. – Мы решили всеми силами воспротивиться этой дурацкой свадьбе. Это же надо было додуматься до такого: жениться на этой… хм, этой…
– А ваша сестра, как я поняла, помогла молодым?
– Помогла, черт бы ее побрал! Да разве это была помощь?! Она же нашему Ромочке жизнь испортила, идиотка!
Я внимательно посмотрела на Эллу Ивановну. Нет, она еще держала себя в руках, но лицо ее еще больше пошло пятнами.
– Своих детей и внуков нет, так она моим нагадила!.. Извините, конечно, Татьяна, вы – посторонний человек, и я не должна вам говорить такое… Это наше, семейное… Но, поверьте, просто сил никаких нет. Иной раз думаешь: надо было давно отравить ее, и желательно еще в детстве, тогда, по крайней мере, не пострадали бы мои близкие…
Хозяйка отвернулась к окну и теперь сидела ко мне в профиль. Сейчас она была похожа на какую-то графиню или герцогиню. Помолчав с минуту и, очевидно, придя немного в себя, Элла Ивановна продолжила:
– Хотя что ее винить?! Я считаю, это наш отец во всем виноват.
– Ваш отец? – удивилась я. – Но чем?
– Вы слышали о… Да нет, наверное, вы слишком молоды для этого… Наш отец – профессор истории Ягудин. Когда-то он был знаменит, а уж в нашем Тарасове его все знали. У него вышло довольно много книг и монографий. Но он был, мягко говоря, с большими странностями. Видите ли, женясь на нашей маме, он мечтал о сыновьях. Вот просто спал и видел: иметь двух или трех сыновей. И чтобы они тоже были историками, как он. Но… Первой родилась девочка. Отец страшно расстроился, даже накричал на маму и назвал дочку Ахолией. В переводе с греческого это значит «злая, жестокая». Как вам такое, Татьяна?
Элла Ивановна посмотрела на меня. Что я могла ей ответить? Я только сочувственно покачала головой, мол, да, ужас! Не имя, а Божье наказание.
– А менее чем через три года родилась я. Когда отец узнал, что у него снова девочка, он, представьте себе, напился, а маму встречать из роддома даже не пришел! Никто из его друзей-ученых и учеников и не догадывался, что он такой самодур. Мама страшно переживала, плакала, у нее даже молоко пропало от расстройства. А отец назвал меня… Вы думаете, мое имя Элла? Нет. Я – Аэлла, что на том же греческом – папином любимом языке – значит «буря». Ну и как вам такое? – Хозяйка смотрела на меня, ища в моих глазах сочувствия.
– Впечатляет, – кивнула я, не торопясь, правда, выражать это самое сочувствие.
– Дурацкое имя, не правда ли? Получая паспорт, я его сменила. Да все и так звали меня просто Эллой, всегда, с садика. А Ахолия предпочла остаться с папочкиным именем, ее, видите ли, все устраивало. Но я думаю, она сделала это из вредности: мол, назвали меня злюкой, так нате вам, получите!
– Элла Ивановна, скажите, пожалуйста, вы с сестрой дружно жили? – осмелилась спросить я. – Только прошу вас ответить, извините, честно.
Женщина посмотрела на меня с недоумением.
– Дружно? Что вы такое говорите, Татьяна?! Да с ней никто не мог ужиться, даже собственный отец. Даже мама, а уж у нее был просто ангельский характер. Ахолия ругалась со всеми. Хотя… здесь все-таки во многом виноват отец. Да. Он был очень груб с нами, с дочерьми и женой, временами его требования были просто несуразными. Например, когда сестре было девять лет, он заставил ее прочесть его книгу о гарпиях. Это такие существа в древнегреческой мифологии – полуптицы-полулюди, дочери морского божества Тавманта. Они исполняли наказания, посланные людям богами. Я помню, что книга была сложной, отец ссылался на свои находки и работы других авторов. Представьте, каково это было читать девятилетней девочке!
– И она прочитала? – спросила я.
– Да, от корки до корки, отец просто заставил ее сделать это в наказание за что-то… я точно не помню, за что именно.
– Жестко, – согласилась я.
– Самое интересное, что эти гарпии в средневековой литературе стали символами жадности, ненасытности и нечистоплотности. Считалось, что они нападают на скупцов. Образ гарпии в геральдике означает свирепость в ответ на провокацию или символ порока и страстей. И знаете, Татьяна, что я думаю, Ахолия, прочитав эту книгу, сама решила стать как гарпия. Да, да. Мы все испытывали на себе тиранию отца, но ведь мы с мамой не обозлились, не стали жестокими и черствыми. Мы несли свой крест с терпением и достоинством. А вот Ахолия… Она стала грубить мне и маме, потом и отцу тоже. Она стала злой и жесткой, переговаривалась в школе с учителями, а одноклассников дразнила и обзывала, ябедничала на них. Понемногу ее стали ненавидеть абсолютно все. Одноклассники называли ее не Ягудина, а Я-гадина, так и писали на доске и на ее парте. От этого она свирепела, выходила из себя и кидалась на обидчиков с кулаками. Никто не дружил с ней, и Ахолия озлоблялась все больше…
– Неужели она не понимала, что таким поведением только отталкивает от себя всех? – спросила я.
– Кто знает, может, и понимала, только остановиться уже не могла, и врагов с каждым днем у нее становилось все больше. Меня она тоже ненавидела, думаю, еще и потому, что мама часто ставила меня ей в пример: вот, мол, Элла у нас – добрая, отзывчивая девочка, не грубит маме, и подруг у нее много, а ты, Холя…
– Но это скорее только подливало масла в огонь, – предположила я.
Хозяйка кивнула:
– Да, сестра меня просто не выносила. И вредила мне, чем только могла: воровала у меня вещи, так, всякую мелочь – заколки, ленты в косы, потом и кое-что из одежды. Я не жаловалась маме, нет, мне ее было очень жалко: ей и так доставалось от папы, чтобы еще и наши с сестрой разборки разбирать. А вот Холка иногда ходила к матери и говорила про меня разные гадости: то я с мальчиком встречаюсь – а я тогда училась в восьмом классе, и такое у нас было не принято, время было не то, сами понимаете. То я гуляю с дворовым хулиганом, от которого весь двор стонет, и он учит меня курить… Откуда она брала эти истории? Зачем трепала маме нервы? Неужели не понимала, что она ужасно расстраивается?! Сначала мама ей верила и страшно переживала из-за меня, потом, когда убедилась, что Холка все врет, и врет постоянно, расстраивалась из-за того, что мы – родные сестры, а живем друг с другом хуже лютых врагов.
Элла Ивановна тяжело вздохнула и покачала головой.
– Жалко, очень жалко, что моя единственная сестра – такая гадина. После смерти родителей у меня ведь никого не осталось, я имею в виду никого из родных. Правда, я к тому времени была уже замужем, и сын у меня был, мы жили в квартире мужа, а Холя так и оставалась одна.
– У нее не было молодого человека? – спросила я. – Никогда?
Элла Ивановна отрицательно покачала головой:
– Конечно, она не была уродиной и могла бы встречаться с кем-нибудь. Но ее характер! Характер… Однажды она сама рассказала мне, что познакомилась в трамвае с молодым человеком, а потом зачем-то назвала его дебилом, тот, естественно, обиделся и не стал приходить к ней. Ну не дура, скажите мне?! Я пыталась объяснить сестре, что нельзя так вести себя, что ее поведение отталкивает от нее людей, и она никогда не выйдет замуж. Но Ахолия, разумеется, не послушала меня. Сказала что-то вроде того, что яйца курицу не учат, что у меня нет гордости, потому что я сама живу с недоумком и неучем, хлопнула дверью и ушла от меня. Вот такая это была сестренка!
– Значит, с вашим мужем она не ладила? – подытожила я.
– Она ни с кем не ладила, ни со мной, ни с моим мужем, ни с нашим сыном… Потому мы очень удивились, что она вдруг стала поддерживать отношения с нашим внуком Романом, и все гадали, с чего бы это вдруг.
– Может, – предположила я, – Ахолия Ивановна поняла, что жизнь фактически прожита, что ей осталось не так много, а из родни у нее – никого… Скоро умирать, и кружку воды, что называется, подать некому…
– Сомневаюсь, чтобы она была способность хоть что-то понять, – покачала головой Элла Ивановна. – Всю жизнь всех ненавидела, а тут вдруг прозрела? Нет, думаю, причина у нее была, и причина очень весомая, хотя и очень подлая.
Я высоко подняла брови, и хозяйка продолжила:
– Думаю, она перед смертью решила еще раз крепко насолить нам всем. Она знала, как мы любим нашего Ромку, сколько вкладываем в него души и времени, да и средств тоже, вот и решила сбить парня с пути, женить на распутной девице. Она знала, как нам всем будет больно! И ведь так и получилось: из спорта мальчика выгнали, чуть в тюрьму не попал с этими наркотиками, пить начал, теперь вот в СИЗО сидит, срок ему грозит! Вы не представляете, Татьяна, как мы все переживаем! Мой муж чуть в больницу не угодил с сердечным приступом! А сын… Мой бедный сын и его жена… Они так нервничают!
Элла Ивановна всхлипнула, промокнула глаза платочком, снова всхлипнула.
– Я держусь только потому, что муж на мне. Я имею в виду, я лечу его, даю лекарства по часам, делаю уколы. Если я слягу, кто будет ухаживать за Валерием Палычем? Его же сразу заберут в больницу, а он ее терпеть не может!
– Вы не расстраивайтесь, – сказала я как можно более убедительно. – Думаю, что я могу помочь освободить вашего Романа.
– Правда? – с надеждой в голосе спросила Элла Ивановна, отнимая платочек от лица. – Татьяна, неужели вы действительно способны помочь нам?
– Думаю, да, тем более если вы поможете мне.
– Я? Чем? Нет, я, конечно, готова сделать все, что от меня зависит, но что я должна сделать?
– Ответить на мои вопросы – всего-то-навсего. И главное – правдиво. Элла Ивановна, скажите, где вы были в момент убийства вашей сестры? – спросила я в лоб, не желая больше ходить вокруг да около.
– Я? – растерялась она. – Я, вообще-то, уже говорила в полиции… Ну, хорошо, скажу и вам. Я была здесь, дома.
– Одна?
– Да, Валерий Палыч уехал в тот день на дачу.
– Вы не поехали с супругом? Почему?
Элла Ивановна немного помялась.
– Видите ли, мой муж – страстный любитель дачного отдыха, а я – нет. Не люблю, знаете ли, экстрим. Ну, какая дача в начале апреля? Еще холодно, приходится топить печь, а топим мы, заметьте, дровами, и пока дом не прогреется, сидишь там в куртке, в сапогах, как кочан капусты. Одним словом, я люблю приезжать на дачу первого мая или как минимум в конце апреля: уже достаточно тепло, соседи тоже приезжают в это время, можно пригласить их на чай. Мы делаем шашлык, топим баню, ходим гулять по окрестностям… Земля уже подсыхает, травка начинает зеленеть, да и в доме не так холодно. А начало апреля… Брр! Нет, в холодное время я не езжу, муж все один… У нас там в погребе запасы, он обычно оставляет пустые банки, а соленья и варенье привозит домой… А что?
– Нет, ничего, – поторопилась я успокоить женщину, – это я так спросила, для общей картины. Чтобы знать, кто где был в тот момент…
– В какой момент?
– Когда убивали вашу сестру. Значит, вас здесь никто не видел, как я понимаю. И вашего мужа на даче скорее всего тоже.
– Его? Не знаю, может, кто и видел. Он сам говорил, что никого не встретил… А, нет, подождите! Как же! Его видел сторож, он у нас там постоянно – и зимой, и летом. Да, да, Петрович должен был видеть Валерия Палыча, он же мимо его сторожки проезжал. А что?
– Давайте вернемся к вашему алиби, Элла Ивановна. Скажите, пожалуйста, что конкретно вы делали в это время?
– Я уже говорила этим господам из полиции, что утром, проводив мужа на дачу…
– Во сколько это было? – тут же уточнила я.
– Примерно без четверти девять Валерий уехал… Ну, может, чуть позже, без десяти девять. Да, именно так. А я сначала убралась на кухне – мы там завтракали, – потом позвонила приятельнице, но ее не оказалось дома, и я села посмотреть телевизор…
– И какую передачу вы смотрели? – снова уточнила я.
– Передачу?.. Подождите, Татьяна, – вдруг спохватилась хозяйка, округлив глаза, – а на каком, простите, основании вы учиняете здесь допрос? Вы меня что, подозреваете?! В полиции допрашивали, допрашивали, теперь вот вы…
Лицо Эллы Ивановны снова пошло пятнами, она задышала чаще. Я поспешила успокоить дамочку.
– Простите, что мне приходится задавать вам подобные вопросы, – как можно более вежливо сказала я, – но, если вы помните, я взялась за очень непростое дело – вытащить из кутузки вашего внука, обвиняемого в серьезном преступлении. Так что прошу вас не удивляться моим вопросам и уж тем более не обижаться на них. Вернее, вы можете обижаться, если хотите, это ваше право. Но на мои вопросы все-таки ответьте.
Элла Ивановна высоко вскинула свои красивые тонкие брови.
– И, по-вашему, это поможет Роману? Если вы будете знать, какую передачу я смотрела в девять часов?
В ее голосе слышался явный сарказм. Конечно, человеку, далекому от юриспруденции, это, наверное, действительно кажется странным: скажи мне, что ты смотрела по «ящику», и я скажу тебе, кто убил твою сестру… Но объяснять дамочке тонкости моей профессии я не собиралась, дело это долгое и неблагодарное. Я пытаюсь помочь ее любимому внучку, этого достаточно.
– Элла Ивановна, поверьте, в моем деле важно абсолютно все. Иногда маленькая, совсем крохотная на первый взгляд мелочь выводит меня на настоящего преступника, а невиновного оправдывают.
– Да? Надо же! Кто бы мог подумать?! – женщина покачала головой. – Впрочем, я действительно далека от всего этого… Я – искусствовед, скоро уже пятьдесят лет, как работаю в музее, между прочим, награду имею. А все эти убийства, преступники, полиция-милиция, криминалистика и все такое… Нет, Бог миловал: от всего этого я далека…
– Ну, теперь не так уж и далеки: ваш родной внук обвиняется в страшном преступлении, – напомнила я.
– Да, – грустно констатировала она, – следователь говорит, что ему грозит до пятнадцати лет. Боже мой! Это же так ужасно! Татьяна, неужели это правда?
– Что за убийства дают до пятнадцати? Правда, – кивнула я.
– Ужас! Ужас!.. – заломила руки Элла Ивановна и тут же добавила: – Но имейте в виду: он не виноват! Я это говорила и буду говорить: Ромочка ни при чем! Как полицейским вообще такое в голову пришло?! Он хороший воспитанный мальчик, спортсмен, он даже учился в институте, он не мог…
– Элла Ивановна, поверьте моему опыту: принадлежность человека к доблестной армии спортсменов не является гарантией его законопослушности. Ваш внук, как выяснилось, единственный наследник вашей сестры, а наследство на него свалилось, согласитесь, не такое уж маленькое для молодого человека: двухкомнатная квартира с евроремонтом, картины, другие предметы антиквариата, довольно приличная денежная сумма… Кстати, Элла Ивановна, вы, случайно, не в курсе, откуда у вашей сестры такое, не побоюсь этого слова, богатство?
– Вы будете удивлены, но я понятия не имею.
– А ваши родители…
– Нет, нет, наши родители здесь ни при чем, они умерли давно, и между нами они разделили все поровну. Да нам и досталась-то всего-навсего их трехкомнатная квартира, старая машина и небольшая практически ветхая дачка. Отец хотя и был профессором, но денег и богатства особого не скопил. Квартиру мы с сестрой, разумеется, тут же продали, я на свою долю купила сыну и его семье квартиру, Ахолия тоже купила себе квартиру, ту, в которой ее и убили. Дача досталась мне, машина – сестре, хотя она и устроила скандал по этому поводу, требовала, чтобы я уступила ей и дачу, и машину. Ее она тоже продала, но особенно много она не стоила, так, мелочь, на кое-что из мебели ей хватило… Но больше никакого наследства у нас не было, ни у нее, ни у меня. Все остальные наши родственники бедные либо давно оставили этот мир.
– А у вашей сестры не было случайно обеспеченного мужчины, который мог ее, так сказать, спонсировать…
– У кого? У сестры? Мужчины? Боже! Что вы такое говорите?!
– Ну, может, вы не в курсе? Так бывает… между вами ведь не было доверительных отношений.
– Нет, нет, не было у нее мужчины, это точно, она же переругалась со всем городом, господи! Умудрилась даже нагрубить нашему депутату, обозвала его вором и проходимцем, представляете! Тот, кажется, собирался даже в суд на нее подавать…
– Ого! – невольно вырвалось у меня.
– Да, вот такой была Ахолия Ивановна, – грустно вздохнула хозяйка, опустив глаза.
– Говорят, вашего мужа она оскорбляла просто нецензурными словами.
– А из-за чего бы, вы думали, мы перестали пускать ее в дом? И мужа, и сына… Она же постоянно клеветала на мальчика, говорила, что он у нас – разгильдяй, каких мало, двоечник, прогульщик, что его надо поставить на учет в детскую комнату милиции… Еще говорила, что в двенадцать лет он уже интересуется девочками… Это наш-то сын! Да он школу окончил всего с двумя четверками, да он у нас в студии рисования много лет занимался. Он и на строительно-архитектурный сразу поступил, притом сам, мы никому взяток не давали. А еще она говорила, что, после того как он побывает у нее в гостях, пропадают ее вещи. Как только ее язык повернулся оговорить ребенка, собственного племянника! Я тогда категорически запретила сыну ходить к ней: нечего общаться с такими тетями. Лучше уж совсем не иметь родственников, чем вот так…
В голосе Эллы Ивановны слышалось столько обиды, что я невольно подумала: а что, могла ведь и она… Здесь, в этой квартире, в момент убийства ее никто не видел, смотрела она свой телик или, может, вместо этого отправилась тайком к своей сестрице, прихватив что-нибудь остренькое, например точилку для ножей. У меня дома есть такая штуковина – металлическая, длинная и круглая в диаметре, с деревянной ручкой. Вполне пригодная вещь, чтобы проткнуть кому-нибудь мозг…
– Так, значит, с девяти часов утра вас никто не видел, – заключила я, вернувшись снова к волнующему меня вопросу. – И до какого часа, позвольте спросить?
– Где-то в одиннадцать – начале двенадцатого соседка Полина Родионовна пришла чайку попить, она на одной площадке с нами живет и заходит иногда поболтать. Но, Татьяна, я могу поклясться вам, что не убивала сестру! Конечно, я была на нее обижена, и не скрываю этого, но скажите мне, кто не был обижен на Ахолию?! Разве что тот, кто не знал ее совсем.
– Да, возможно, возможно… А что, вы говорите, смотрели в тот день по телевизору?
– Я практически всегда смотрю только один канал – «Культуру». На других один негатив – все только криминал да, извините, порнуха, как это сейчас говорят. А в тот день с утра шла передача про парижские музеи, потом показали художественный фильм «Дом у озера». Там никакой пошлятины, чернухи и порнухи.
– Вам никто не звонил на домашний, пока вы смотрели телевизор? Или, может, вы кому-нибудь звонили?
– Я? Нет, я в это время не звонила, и мне тоже никто не звонил. Да и зачем звонить, когда смотришь передачу? Я не умею делать одновременно пять дел. А что?
– Нет, ничего… Хорошо, – кивнула я.
– Хорошо? Извините, Татьяна, а вы теперь сможете вытащить из кутузки нашего мальчика?
– Теперь? – Я внимательно посмотрела на хозяйку. – Да, именно теперь я его и вытащу.
– Правда? – обрадовалась Элла Ивановна. – Пожалуйста, умоляю вас: вытащите его быстрее! Вы не представляете, как ему там плохо.
Я усмехнулась:
– Боюсь, это вы не представляете, как ему там плохо!
Женщина заметно побледнела. Она нервно поправила белую шаль на своих плечах и посмотрела на меня жалобно.
– Татьяна, а может, вам съездить в церковь? – вдруг спросила она. – Поставите там свечу, помолитесь, попросите о помощи в ваших делах…
– Это ваше дело – молиться о своих близких. Если я буду сидеть и ждать, когда мне сверху скинут раскрытие преступления, боюсь, ваш внук отправится на зону отбывать свой срок. Поэтому свечку в церкви поставите вы, а я пока опрошу всех ваших родственников…
– Но они ничего не знают! – заверила меня Элла Ивановна. – К Ахолии никто из нас давно не ходит, равно как и она к нам. Не ходила… Господи, я все еще не могу поверить, что она умерла. Есть же на свете справедливость! Высшая справедливость… Она получила по заслугам…
– Она не умерла, – поправила я хозяйку, – ее, если помните, убили, это разные вещи.
– Значит, она кого-то достала своими пакостями: бумеранг, брошенный ею, вернулся… Или она думала, что будет вечно гадить людям в души?
– Элла Ивановна, то, что вытворяла ваша сестра, – другой вопрос. Мое дело – раскрыть убийство, освободить вашего внука и посадить на скамью подсудимых настоящего преступника. И было бы неплохо, если бы вы все помогали мне в этом.
– Но я же сказала: мы все с готовностью, ведь речь идет о нашем внуке…
– Тогда ответьте, пожалуйста, еще на один вопрос: когда ваш Роман стал прикладываться, так сказать, к бутылке и потерял работу, он часто приходил к вам за деньгами?
– Вы и это знаете… – женщина вздохнула, снова нервно поправила шаль, – да, в этом доме, в этом вертепе его научили таким вещам, которые в нашей семье были абсолютно неприемлемы. У нас никогда не было алкоголиков или тунеядцев, а в семье этой… хм, Насти… – Элла Ивановна с трудом выговорила имя жены Романа, словно ей было до ужаса противно, – вот там могли позволить себе многое, кое-что даже противоречащее закону. Но я сейчас не об этом. Да, Ромочку научили там пить, из-за этого его выгнали из спорта, он устроился тренером в детскую спортивную школу, потом он потерял эту работу… Кстати, почему полиция не интересуется этим? Я имею в виду, этой бандитской семейкой.
– Элла Ивановна, давайте сейчас поговорим о Романе, – напомнила я хозяйке.
– Давайте поговорим… Знаете, когда Ромочка потерял работу, он действительно начал приходить к нам и просить денег. Первое время мы, разумеется, давали ему, когда тысячу рублей, когда пятьсот… Он обещал взяться за ум, бросить пить, но продолжал прикладываться к бутылке. Мы пригрозили, что не будем давать ему денег, он клялся, что «завяжет с этим делом», что скоро устроится на хорошую работу, что, мол, его уже куда-то там пригласили… Но время шло, он продолжал тунеядствовать…
Женщина всхлипнула, промокнула платочком покрасневшие глаза.
– Вы пытались лечить его? – спросила я.
– От алкоголизма? Разумеется. И дед, и отец много раз беседовали с ним на эту тему, уговаривали кодироваться. Мы даже отвозили его в специальную клинику…
– И что? Это не дало результата?
Элла Ивановна горестно покачала головой, по ее щекам потекли слезы.
– Из клиники он сбежал на пятый день. И это несмотря на то, что мы заплатили за лечение вперед, притом большие деньги, и он клятвенно обещал нам пройти там полный курс…
– На что же Роман жил? Вы так и кормили его?
– Если бы! Я имею в виду, если бы наши деньги шли ему на еду. Нет, он практически все пропивал, и мы, разумеется, перестали давать ему… А какой смысл? Он спивался на наши деньги, опускался все больше, катился в пропасть. Он не слушал наши уговоры и увещевания, даже слезы матери не трогали Ромочку…
– И вы считаете, что в таком положении он не мог убить свою тетку, вашу сестру? Ведь с ее смертью он разом получил все – и жилье, и приличные деньги…
– Нет, нет! – перебила меня хозяйка. – Татьяна, даже не думайте об этом! Ромочка абсолютно безобиден. Да, он алкоголик, он практически опустившаяся личность, но убийство – это совсем другое. Вы знаете, однажды я случайно увидела его около пивного ларька, он стоял в компании собутыльников в подпитии, разумеется, они о чем-то там говорили – так, пьяный бред, ничего больше… И тут вдруг мимо них прошла девушка, молоденькая совсем, лет семнадцати. Один из приятелей Романа что-то сказал ей, очевидно, нечто непристойное, потому что все остальные дружно заржали и стали выкрикивать нецензурные слова… Извините, по понятным причинам я не могу повторить их… Девушка остановилась, так испуганно-удивленно посмотрела на пьяную компанию, а те снова выкрикнули какую-то мерзость, ну, вроде того, чего, мол, встала, давай, займись делом, сделай это…
Элла Ивановна многозначительно посмотрела на меня, покашляла, затем, убедившись, что я догадываюсь, о чем речь, продолжила:
– Так вот, Ромочка вдруг как-то сразу протрезвел и сказал тому хаму, который говорил гадости: прекрати, мол, не видишь, девчонка совсем, притом хорошая девчонка. Да. А я стою в сторонке за деревом и наблюдаю, что будет дальше. Что именно говорили Роман и его собутыльник, мне не было слышно, только вдруг вижу, мой внук дает этому хаму по физиономии! Представляете?! Началась потасовка, эти алкаши – все трое – начали Ромочку бить… Я закричала: «Полиция! Полиция!..», подбежала к Роману, стала отталкивать от него этих его дружков… Ох… Да, их тогда всех забрали в отделение, Роман получил несколько синяков, но потом сказал мне, что заступился за девочку и не жалеет. Вот видите, какой он у нас благородный! А уж убить… Нет, никогда не поверю, чтобы он поднял руку на человека, тем более на женщину, пожилую женщину, даже на такую, как наша Холя.
Элла Ивановна сидела, гордо вскинув голову. В ее глазах читалась решимость защищать своего внука во что бы то ни стало. Что ж, она имела на это право.
– А что, ваша сестра могла… извините, нагадить человеку так, что кто-то мог решиться и на убийство?
– Ахолия могла довести до чего угодно! Она и меня много раз доводила до белого каления, потому я и перестала пускать ее в дом, как говорится, от греха подальше. Да и потом, я что, заслужила оскорбления?!
Я подумала с минуту, вспомнила свой разговор с Андреем и задала хозяйке очередной вопрос:
– Элла Ивановна, говорят, ваша сестра хорошо училась в институте и даже рассчитывала остаться в аспирантуре?
– Это со слов самой Ахолии, но она могла и приврать.
– Что, водился за ней такой грешок?
Женщина кивнула.
– Да, мне она рассказывала, что рассчитывает окончить институт с отличием и поступить в аспирантуру. Хвалилась своими способностями к медицине, к науке, диссертацию вроде бы собиралась писать. Профессора, мол, говорят, она большие надежды подает, будущее светило в области инфекционных болезней… уж, не знаю, как эта наука у них там называется. Но я, честно говоря, не уверена, что все обстояло именно так. Конечно, Ахолия из-за своего вредного характера могла и переругаться со всеми в институте. Она была очень амбициозной, даже чересчур, стремилась к известности, всеобщему признанию, говорила, что о ней еще услышат… Но, получив диплом, вдруг пошла работать простым лаборантом на санэпидемстанцию. Мы тогда еще хоть изредка, но встречались, и я спросила ее, почему. Как же, мол, твоя диссертация? Знаете, что она мне ответила? Карьеру, говорит, можно делать везде! Я, мол, через несколько лет из этой гребаной (извините, Татьяна) станции выйду прямо в министерство здравоохранения.
– И как? – спросила я, сделав вид, что не знаю о карьерных достижениях покойной. – Попала ваша сестра в министерство?
– Куда там! – усмехнулась Элла Ивановна. – Слава богу, что на станции оставили, не уволили.
– А что, было за что? – тут же уточнила я.
– Я точно не знаю, Ахолия рассказывала далеко не все, но, говорят, она там не то с кем-то поругалась, не то подралась… В общем, были какие-то разборки, ей объявили выговор, предупредили о возможном увольнении… Она после этого вроде бы даже притихла…
– Вроде бы? – переспросила я.
– Извините, Татьяна, точно я не знаю или уже забыла, – женщина горестно покачала головой.
– Элла Ивановна, давайте вернемся к вашему внуку, – предложила я. – Скажите, Роман был в курсе насчет завещания?
– Был ли в курсе?.. М-м… Честно говоря, не могу вам сказать… Но, зная характер Ахолии, думаю, вряд ли. Да. Я вообще удивляюсь, что она все завещала нашему Ромочке, ведь она была до предела жадной и вредной.
– Но с ним она как-то же ладила? Он, насколько мне известно, навещал ее.
– Ну, не так часто… Да, это для нас удивительно. Может быть, Ахолия просто не хотела оставлять все мне. Из вредности.
Мы помолчали пару минут. Я подумала, что я, в общем-то, могу уже уходить: все, что мне было необходимо узнать у Эллы Ивановны, я узнала. Взяв сумку, я встала. Хозяйка тоже поднялась со своего дивана.
– Татьяна, я хотела вам сказать, что, если вы поможете оправдать нашего Ромочку, мы готовы заплатить вам… конечно, в пределах разумного. Мы, конечно, не миллионеры, но у нас имеются кое-какие сбережения…
– Спасибо, мне заплатят, – сказала я, направляясь в прихожую.
– А кто все-таки нанял вас? – спросила Элла Ивановна мне вдогонку, следуя за мной.
– Ваша родственница, Белохвостикова Настя.
Я остановилась возле двери, сбросила с ног хозяйские тапочки, начала обувать кроссовки.
– Не Белохвостикова, а Мамыкина! – почти гневно вскрикнула женщина. – Я ее своей родственницей не считаю! Тоже мне родственница нашлась! Ромочка на ней по ошибке женился, он потом опомнился и развелся с ней.
– А разве не она подала на развод?
– Какая разница, кто подал?! Главное, они теперь порознь.
– Подождите, но ведь это ее родители – уголовники и алкаши, она-то, насколько мне известно, не пьет и срок не мотала…
– Да? А вы знаете, кем она работает в ночном клубе? – спросила Элла Ивановна довольно язвительно, сузив глаза и презрительно поджав губы.
– Танцовщицей, – сказала я, демонстрируя свою осведомленность, – и это, между прочим, не возбраняется…
– Танцовщицей?! Хм, тоже мне, Анастасия Волочкова! Не танцовщицей, уважаемая Татьяна, а стриптизершей и проституткой! – гневно выкрикнула женщина. – Танцевать голой – это уже, извините, не называется танцевать! Я по телевизору на канале «Культура» часто смотрю выступление ансамбля русских народных танцев. Вот там девушки действительно танцуют, и – заметьте – в платьях! А когда девица извивается вокруг шеста, а на ней из одежды только туфли и бусы – это не имеет к танцам никакого отношения! Да. Срам! Просто срам. Если бы это было при Сталине… Я даже боюсь подумать, что бы с ними со всеми было – и с организаторами этого так называемого ночного отдыха, и с такими вот, с позволения сказать, танцовщицами…
Лицо Эллы Ивановны снова пошло красными пятнами. Она даже не скрывала своего презрения к бывшей жене внука. Я взялась за ручку двери.
– Да, забыла вам сказать, – спохватилась хозяйка, – ведь мы наняли Ромочке адвоката. Это сын наших приятелей. По-моему, довольно толковый молодой человек…
– Я в курсе, – сказала я.
– В курсе? Откуда?
– Работа такая, – пожала я плечами и шагнула к двери. – Кстати, Элла Ивановна, с супругом вашим когда можно будет увидеться? И желательно не откладывать нашу встречу.
– Он приедет с дачи только к ужину, ну, может, часам к пяти… А вы что, и с ним хотели поговорить?
– Хотела – не то слово. Мне просто необходимо это сделать.
– В таком случае, если вас не затруднит, позвоните… скажем, в половине пятого.
– Меня не затруднит, я позвоню. До свидания, Элла Ивановна!
– До свидания, – устало пробормотала женщина, закрывая за мной дверь.
