Книга: Куда уж хуже. Реквием заговорщикам (сборник)
Назад: Глава тринадцатая В свете керосиновой лампы
Дальше: Реквием заговорщикам

Глава четырнадцатая
Два французских окна

На машине мы долетели до Москвы за семь часов. На Цветном бульваре мы были ровно в 17. Вот он, тихий московский дворик с пятиэтажками, в одной из которых жил Рюрик. Тополя, каштаны, в песочницах резвятся дети. Солнце играет в промытых окнах и светится в витрине «Кондитерской», расположенной прямо во дворе дома.
– Еще немного, – сказала я, чувствуя, что валюсь с ног от усталости. Машину мы вели по очереди, но все равно выспаться не удалось.
Роман Юрьевич Радкевич жил на третьем этаже в девятой квартире. Я позвонила. Никто не открыл. Тогда я достала связку ключей, и уже через несколько минут мы проникли в святая святых – квартиру лидера народного движения «Россия» Рюрика. Стерильная чистота, повсюду книги, старинная мебель. Шторы опущены, все погружено в коньячного цвета сумрак.
А вот и кабинет. Письменный стол, книжные шкафы, а над креслом, точно таким же, как в подземном зале заседаний в Нагорном, высоким кожаным креслом – ОГРОМНЫЙ ПОРТРЕТ ГИТЛЕРА.
– Послушай, мне это снится или как?
– Нет, не снится. Это его кумир. Этого и следовало ожидать.
– Но где же он сам? Может, тоже вместо него похоронили пустой гроб?
– Да нет. Он действительно умер от воспаления легких. А вот человек, которому это доподлинно было известно, пострадал за свое знание. Хирурга на пенсии Мышкина убили – инсценировали самоубийство. Как будто он сам себе вскрыл вены. Пойми ты наконец, ДЛЯ ВСЕХ РЮРИК ЖИВ. Мы же сами видели его с тобой в Нагорном. Только ты – один раз, а я – целых два. Я даже разговаривала с ним.
– И кто же это?
– Я могу только догадываться. А теперь нам необходимо выспаться. Сегодня тридцатое июля. Завтра последний день. Завтра по коммерческому телевидению, по каналу «Деньги», мы должны дать отбой. Мы должны доставить на студию этого мнимого Рюрика, человека, который выдает себя за него, и внушить закодированным людям нечто совершенно противоположное. Если мы не сделаем это, первого августа свершится катастрофа…
* * *
Я проснулась первая. Кто бы мог подумать, что мы будем спать в квартире Рюрика.
В машине мы перекусили и поехали в Нагорное. В Москве прошел дождь. Было свежо и легко дышалось. Алтуфьевское шоссе было почти пустым. Мы очень быстро доехали до Нагорного и остановили свою машину за несколько сотен метров от центральных ворот, ведущих на территорию лагеря.
– Ты понял, что надо делать?
– Понял.
Мы вышли с ним из машины и пошли к воротам. Нас встретила вооруженная охрана. В воздухе чувствовалась какая-то напряженность.
– Ваш пропуск! – проронил высокий мужчина в черном комбинезоне.
– Посвети вот сюда, идиот, – сказала я, показывая ему свой перстень. То, что это является лучшим доказательством нашей причастности к общему делу, я поняла еще позавчера, когда мы спешно покидали лагерь.
Нас пропустили через вертушку, и мы спокойно пошли по аллее в сторону Рюрикова дома. Было тихо. Из одного только коттеджа доносились смех женщины и приглушенная музыка. Дом Рюрика светился всеми окнами сквозь стволы сосен и елей. Значит, он был там.
– Смотри! – мы вышли на поляну перед домом. На фоне черного леса яркими оранжевыми прямоугольниками сияли два французских окна. Но меня интересовало только одно. То, за которым был прекрасно виден человек в черных очках на инвалидном кресле или коляске. С головы до ног. Это было как раз то, что меня интересовало больше всего.
– Ты можешь мне сказать, какого цвета плед на коленях Рюрика? – спросила я Павла.
– Черный… с красным…
– Вот, – я облегченно вздохнула. – Это, собственно, все, что я хотела услышать. Вспомни, какого цвета был плед в тот день, когда мы пришли в его комнату?
– Черный.
– А сейчас он почему-то черный с красным. И почему? Давай подойдем поближе.
Мы подошли. Совсем близко, насколько это было возможно.
– А теперь ты что-нибудь видишь?
Я и сама-то поверила в увиденное с трудом. Дело в том, что Рюрик сидел за небольшим журнальным столиком, отделявшим его от окна. Нижняя половина тела была укрыта черным пледом. При ближайшем рассмотрении красные пятна оказались женскими домашними тапочками. Точно такими же, какие я видела в Тарасове, на квартире Жени Травиной. Пусть это совпадение, но только женщина способна вернуться на свою квартиру, из которой ее только что вынесли «вперед ногами», ЗА ТАПОЧКАМИ. Этот непроизвольный жест и погубил все их дело. Они инсценировали смерть Жени Травиной, чтобы она могла заменить своего отца. Немного внешней схожести и много внутреннего сходства. Она – дитя Рюрика, и этим все сказано.
Мы без проблем вошли в дом и поднялись на второй этаж. Ведь не случайно же эта девушка украла паспорт именно Жени Травиной. Значит, ее настоящее имя тоже Женя. Так проще, не надо привыкать к новому имени. Поэтому, войдя в комнату, я позвала:
– ЖЕНЯ!
«Рюрик» тотчас повернул голову.
– Где же ваши прекрасные псы? – спросила я, решительно приближаясь к этому «инвалиду» и срывая с него парик и очки. Она смотрела на меня затравленно, как смотрят сумасшедшие. Длинные, давно не мытые волосы, бледная кожа, огромные, полные пустоты глаза, хрупкое тело… Я взяла в руки плед и увидела стройные женские ноги, слегка прикрытые клетчатой юбкой. А на ногах – красные бархатные тапочки. – Евгения Радкевич, так?
– Так, – она устало опустила голову.
– Кто убил Вика? – спросил потрясенный происшедшей на его глазах метаморфозой Павел. – Худяков?
Радкевич кивнула.
– Проводи нас в архив, немедленно. – Он схватил ее за руку и стал тянуть.
– Бесполезно. Сегодня я уже пыталась подняться, но у меня ничего не получилось. Что-то с ногами… Как у папы.
– Ты все врешь! Вставай! Ты… вы… готовили страшный государственный переворот, в результате которого могли произойти чудовищные вещи… – Я не узнавала Павла.
– А почему вы говорите об этом в прошедшем времени? – удивленно спросила она. – Отстрел начнется послезавтра.
Павел бросился на нее, и мне пришлось его оттаскивать.
– Хватит. Пошли… Нам надо добыть документы… Да, кстати, почему тебя никто не охраняет?
– А зачем? – вдруг расхохоталась она. – Машина уже запущена. Все потеряло смысл. Первое августа… Как жаль, что мой отец не дожил до этого счастливого дня, когда к власти придут…
Но мы уже не слушали ее. Подбежав к «титану», я открыла задвижку, «дверь» скользнула в сторону, и мы спустились в подземелье. Повторив весь прошлый путь, мы оказались в зале заседаний. На столе лежала большая черная папка. Я открыла ее.
– Это подробный список всех действующих лиц… – Бегло просматривая подшитые белые листы с отпечатанным на них текстом, я ужасалась: «…он выйдет из подъезда в 14.00, и я всажу в него всю обойму…», «…гранатомет будет установлен мной как раз напротив ГУМа, его машина проследует до Большого театра…».
Как же много зла накопилось в людях! Прихватив еще несколько папок с адресами, списками, переводами, счетами и прочими бухгалтерскими документами, мы поднялись наверх, снова через «титан».
Из комнаты Рюрика продолжала доноситься уже почти безумная политическая трескотня. Как же можно изуродовать такую красивую женщину? Превратить ее в куклу, манекен, исполняющий роль умершего отца. На кого она стала похожа? А ведь Вик так любил ее!
– Отнесите меня к нему, – вдруг услышали мы.
Женя Радкевич сидела в инвалидном кресле, как тряпичная кукла.
– К кому?
– К отцу.
– Хорошо, – пообещала я ей, сама не подозревая, о чем идет речь, – мы отнесем тебя к нему, если ты скажешь, как нам связаться с телевизионным каналом «Деньги».
– За мной приедут и отвезут на телевидение. Сегодня я должна выступить последний раз.
Как ни странно, но эти слова она произнесла вполне нормально, как разумное существо, которое понимает суть происходящего.
– Когда? – спросили мы хором.
Она подняла голову и взглянула на висящие на стене часы.
– Через десять минут. Срочно наденьте на меня парик и очки. Я скажу, что вы со мной.
* * *
Поездка по ночной Москве в сопровождении самых настоящих зомби чуть не сделала меня тоже инвалидом. Мне, сидящей рядом с Женей и Павлом на заднем сиденье черного «Мерседеса», начало казаться, что и мои ноги тоже не двигаются и парализованы.
Я не представляла, куда мы едем. Думала, что увидим настоящую студию, операторов, приличное здание, наконец.
Но нас привезли в какой-то дом, где в одной из комнат была установлена телекамера с единственным оператором. В соседней комнате, правда, находилась какая-то аппаратура, которая, очевидно, и позволяла вклиниваться в эфир. Так что канал «Деньги» никакого отношения к Рюрику не имел. Женя Радкевич в парике и очках – уродина уродиной – должна была произнести всего несколько слов – своеобразный код, после которого вся ее предыдущая работа в эфире уже не имела никакого значения.
Я не была уверена, что она скажет именно ТЕ слова. Но и проконтролировать ее мы тоже не могли. Этот код вверил ей отец. Кто знает, если бы Женя Радкевич обладала гипнотическим даром, могло бы свершиться все то, что задумал ее отец… Но у нее не было такого дара. А Вик отказался работать с ней. Стас тоже нашел в себе силы остановиться. Значит, разум победил гипноз?
На пульте загорелась красная лампочка «Вы в эфире».
– Отбой всему, – произнесла замогильным голосом Женя Радкевич, и телеоператор упал как подкошенный на пол.
Он встал, потер ушибленное место и оглянулся так, как будто видел окружающее в первый раз:
– Мужики, я что, упал? И вообще, где я? А это что за чучело?
Какая-то женщина, держась за голову, отключила всю аппаратуру вообще. Села на стул, посмотрела на нас, на Женю Радкевич, застывшую в своем кресле.
– Я не понимаю, что здесь происходит и почему мою квартиру превратили в студию?
* * *
После студии мы вернулись в Нагорное. Женю переносили осторожно, она была совсем плоха.
Охрана лагеря напилась, звучала музыка, женщины в нарядных платьях целовались с солдатами в камуфляжной форме и хохотали.
Ворота были распахнуты, и мы беспрепятственно въехали на центральную аллею.
– Куда ты хочешь, чтобы мы тебя отвезли? – спрашивал Павел у почти бесчувственной Жени.
Я сидела за рулем, а Павел с ней были на заднем сиденье.
– К моему дому.
Мы остановились около дома.
– Там, возле дерева, несколько ступенек, видите? И такая штука наподобие звонка. На нее надо нажать.
В нескольких шагах от крыльца действительно была полуразрушенная каменная лестница, ведущая в никуда. Мы положили Женю на траву, принесли из дома коляску (оказывается, в доме было и инвалидное кресло, и коляска) и усадили, а точнее, уложили ее туда. Павел отыскал в траве металлическую пластину с кнопкой и нажал. Тотчас земля раздвинулась вместе с пластиной, и мы увидели ведущую вниз лестницу.
– Опять подземный ход.
– Это не подземный ход, – сказала Женя.
Теперь-то я поняла, откуда шел этот неземной холод. Мы спустились в самый настоящий холодильник, включили свет и увидели огромный зал, заставленный металлическими столами, на которых лежали люди. Их было довольно много. Самым трудным было спустить сюда коляску.
– У меня нет сил, подвезите меня к папе, – сказала Женя, и Павел повез ее между рядами столов.
Это было жуткое зрелище. Мы попали в могильник. Умершие люди здесь сохранились и выглядели, как живые. И никаких цветов, венков и прочей чепухи. Просто одетые достаточно строго трупы. Когда я увидела Стаса, со мной чуть не случился обморок. Он лежал и как будто спал. На поверхности стола выступил иней… Так же, как на волосах многих покойников.
Заметили мы и девушку, которой стало плохо тогда в лесу. Должно быть, она погибла от передозировки наркотиков. И теперь тоже спала вечным сном.
И вот наконец мы увидели Рюрика. Маленький сморщенный старикашка с густой седой шевелюрой, без очков. Во всем черном. Даже под брюками угадывались его истонченные паучьи ножки-лапки. Единственное, что у него было большое, так это его лоб. Выпуклый, крепкий. Женя была не просто похожа на отца, она так сильно любила его и верила в него, что согласилась заменить Рюрика на его посту и в его деле.
– Посмотри, я не поседела? – спросила я у Павла, стряхивая с себя оцепенение и пытаясь нарушить тишину этого ледяного склепа.
– Знаешь, – услышала я в ответ, – по-моему, она умерла.
Я подошла к коляске и заглянула в лицо Радкевич. Мне показалось, что она постарела за несколько часов. И теперь как будто еще больше стала походить на своего отца.
* * *
Утро мы встретили в моей квартире. Не было уже ни Кати, ни Сергея, ни Андрея. Я их всех отпустила. Проснулась я от сигнала сотового телефона. Звонил Крысолов:
– Таня, у тебя все в порядке?
Я посмотрела на спящего Павла и усмехнулась:
– Как будто да, а что случилось?
– Ты извини, так уж вышло, но наши ребята прихлопнули твоего Худякова. Он скурвился окончательно…
Вот теперь я слышала настоящего Крысолова.
– Нормально все вышло. Вы правильно сделали. Как там Маша?
– Я ее отправил в Италию, пусть отдохнет девочка.
Какой хороший папашка.
– Ты моих ребят отпустила…
– Спасибо, теперь я сама.
– А деньги я вернул… Знаешь, все как-то образовалось. А то словно туман залепил глаза… Ну, бывай.
Я включила телевизор. Передавали программу «Новости».
– На должность министра юстиции назначается Трапезников Анатолий Иванович…
Это тот самый Трапезников, на которого работал Павел. И которому мы утром переправили все папки из подземелья. Оказывается, он все это время находился в Москве и работал параллельно с нами. Интересно, в чем заключалась его работа?
– Павел, а ты не такой дурак, как я думала, – усмехнулась я. Меня всегда раздражали милиционеры с их погонами и званиями. – А теперь тебе, милый, пора отправляться домой. Слышишь?
Он открыл глаза и с недоумением уставился на меня:
– Что я должен услышать?
– ТРУБА ЗОВЕТ!
Чем я хуже Маши? Мне тоже захотелось в Италию. Только без телохранителей…
Назад: Глава тринадцатая В свете керосиновой лампы
Дальше: Реквием заговорщикам