В 12, когда я позвонила Борису, мне сказали, что он на какой-то очень важной встрече. Но уже в 14 часов я слышала его голос и задыхалась от волнения.

– Ну, как у тебя там?

– Ты приедешь или можно по телефону?

– Нет, это не телефонный разговор.

Я в сопровождении моих безмолвных телохранителей доехала до Петровки, где после некоторых процедур меня пропустили к Борису. Оказывается, он был старшим инспектором уголовного розыска и занимал отдельный кабинет.

– Кофе?

– Нет, ничего не хочу. Рассказывай, не томи.

– Не знаю даже, с чего начать… Словом, теперь тебе не придется ни о ком заботиться. Человек, фотографию которого ты показала мне, достаточно известная в прошлом личность. Роман Юрьевич Радкевич. Фокусник, иллюзионист, маг, волшебник, гипнотизер и так далее. Десять лет тому назад репетировал под крышей цирка, что на Цветном бульваре, один трюк… Представь, фокусник и вдруг полез наверх… Короче, упал, разбился. Еле жив остался. Сломанный позвоночник. Он был обречен на неподвижность. Естественно, его забыли. И как сложилась его судьба дальше, никто бы и не знал, но сегодня в институте Склифосовского один знакомый хирург сказал мне, что его приятель, тоже хирург, только на пенсии, некий Михаил Семенович Мышкин вроде бы в прошлом году сообщил ему случайно, при встрече, что Радкевич умер. И что родные попросили Мышкина вскрыть его тело. За деньги. У Мышкина пенсия маленькая, вот он и согласился.

– Ты хочешь мне сказать, что Радкевич УМЕР?

– Я сделал запрос, и мне только что позвонили… Да, этот человек умер.

– Но от чего?

– От чего умирают больные и обреченные на неподвижность люди? И сердце, и печень, и сосуды…

– Какой диагноз официально поставили после вскрытия?

– Воспаление легких.

– И подпись Мышкина?

– Да.

– Послушай, Борис, что я тебе скажу. Ты можешь прямо сейчас, не вставая с кресла, узнать, что стало с Мышкиным?

– А зачем тебе это надо? Ты же хотела найти Радкевича. Что ты еще затеяла?

– А то, что – если я вообще что-нибудь понимаю в нашем деле – Мышкин умер или его убили сразу же после вскрытия. Вот посмотри на число: когда делали вскрытие?

– 5 мая 1996 года.

– А Мышкина не стало в живых 6-го или 7-го. Проверь.

Я достала сигарету и закурила.

Мысль о том, что Рюрика нет в живых, поразила меня. Конечно, Роман Юрьевич Радкевич: Р Ю Р. Рюр. Рюрик. Не слабо. Я всегда знала, что у больных, но амбициозных и склонных к переоценке собственного «я» людей – тяжелая жизнь. Они постоянно находятся в борьбе. Рисуют себе вымышленный мир и становятся там гениями. В себе. Глубоко в себе. Я очнулась, когда Борис потянул меня за рукав.

– Ты что, заснула?

– Нет, задумалась.

– Это невероятно, но Мышкин вскрыл себе вены в ванне… 7 мая 1996 года.

– Что и требовалось доказать. И еще, ты не мог бы мне дать его адрес?

– Кого, Мышкина?

– Нет, Рюри… Романа Юрьевича Радкевича.

– Да на вот тебе все бумаги, здесь все есть. Мои люди хорошо поработали.

Намек был понят. Я достала еще пятьсот долларов и вручила ему.

– Спасибо. Надеюсь, что в твоем кабинете не установлены камеры и подслушивающие устройства… А то еще упекут за взятку.

– Установлены-то установлены, да вышли из строя… а денег на новое оборудование нет.

– Знакомая песня. Спасибо.

– Если будут какие проблемы – звони. Всегда поможем.

В этом я как раз и не сомневалась.

– Куда? – спросил Сергей. Он спал в мое отсутствие. Завидую людям, которые умеют восстанавливать силы по ходу дела.

– Домой. Проголодалась. Или постой, останови здесь… – Я забежала в телефонную кабинку и позвонила по номеру, который мне оставил Павел.

– Павел? Мне нужно срочно вернуться в Тарасов. Это очень важно.

– Стой, ненормальная, я поеду с тобой…

– Тогда встретимся в пять на Павелецком. Купи билеты. Там будет проходящий, мне не до комфорта. Время не терпит. Перекуси по дороге.

Вернувшись домой, я обнаружила, что Маша исчезла. Катя встретила меня с неизменной улыбкой. Ее, похоже, никакими гипнозами и потрясениями не проймешь. Плита и кастрюли – ее стихия.

– Где Маша?

– За ней приехал ее папа, и они уехали.

– Куда, не знаешь?

– Нет. Наверно, сначала на московскую квартиру, а потом – не знаю… Главное, что она как его увидела, так сразу успокоилась. Обняла… – Я заметила на Катиных щеках две слезинки. Она будет скучать.

– Это хорошие новости. А где Андрей?

– Спит. Пообедал и спит.

Еще один счастливчик. Думаю, что они с Катей успели не только пообедать вместе.

– А что сегодня на обед?

Если бы у меня было время, я бы, конечно же, съездила на квартиру Рюрика и взглянула на обитель, где зарождались его безумные идеи по переустройству России. Но надо было спешить на поезд. Единственное, что я успела, это принять ванну и переодеться в приличный дорожный костюм «цвета пыли», как я его называла. Все-таки Павел почти не видел меня в нормальной одежде, все больше шорты да джинсы. Катя помогла мне уложить волосы, погладила костюм и даже протерла и без того чистые туфли.

– От обуви очень многое зависит, – назидательным тоном сказала она, любуясь мягкой тонкой кожей моих туфель и с какой-то даже любовью смахивая с них невидимую пыль. Очевидно, у нее был еще один дар – любить. Она любила людей и вещи, природу и все доброе и хорошее. Но если бы она только знала, насколько верны ее слова об обуви! От обуви действительно многое зависело. Тем более сейчас, когда я отправлялась в свою, можно сказать, историческую поездку в Тарасов. Я еще не знала, вернусь или нет, но была уверена, что поступаю правильно.

Павел ждал меня возле щита с табло, как раз там, где я и предполагала его встретить.

– Что на этот раз взбрело тебе в голову?

– Я пока не могу сказать. Все может провалиться, но вдруг да получится.

– Послушай, я взрослый человек, я должен знать, зачем еду с тобой в Тарасов, если до первого августа осталась лишь пара дней.

– Ты только что сам ответил на мой вопрос. Ты сказал С ТОБОЙ. Кстати, ты кому-нибудь что-нибудь сообщил о готовящемся перевороте? – Я поймала себя на том, что говорю об этом таким обычным тоном. А ведь сейчас только от МЕНЯ зависело… Я не хотела даже думать об этом.

– Все это недоказуемо. Я узнавал – в Нагорном действительно есть военный аэродром. Все законно. Все на учете.

– Да, только твои информаторы не знают, в какую сторону вылетят эти самолеты и куда направят стволы своих автоматов солдаты… Пошли, уже началась посадка…

– Ты мне так ничего и не скажешь?

– Нет. Или ты едешь, или нет. Если нет, то дай мне мой билет, а сам можешь отправляться куда угодно. Мне некогда. – Я быстрым шагом направилась в сторону поезда. Конечно же, он догнал меня и пошел рядом. «Господи, сделай так, чтобы все получилось!»

Дорога окончательно вымотала меня. Мы ехали в проходящем алма-атинском поезде, в плацкартном вагоне. Духота, вонь, грязь. Мы очень скоро перешли в вагон-ресторан, заказали холодных фруктов и большую часть времени проболтали о всяких пустяках. Мне не хотелось говорить о деле, потому что я боялась, что не выдержу и проболтаюсь. Ночью я, прижав к груди сумку с деньгами, пистолетом и прочими необходимыми мне вещами, с которыми я не расставалась ни при каких обстоятельствах, мучилась от ощущения нечистоты и духоты. Волглые синеватые простыни были просто отвратительны. Павел спал на верхней полке, где было еще жарче.

Наконец я не выдержала, встала, одернула юбку и, взглянув на мирно храпящих вокруг пассажиров, распространяющих тяжелый запах задыхающихся от жары человеческих тел, похлопала спящего Павла по спине. Он тотчас проснулся и повернулся ко мне лицом:

– Ты чего?

– Мне противно. Я не могу спать в этом свинюшнике. Пойдем отсюда, а? Покурим в тамбуре. У меня в пакете есть еще виноград и персики. Я задыхаюсь. Это же – как газовая камера.

Он, ни слова не говоря, оделся, спустился, и мы с ним вышли из нашего отсека, прошли несколько метров, открыли дверь и уже через несколько минут стояли в продуваемом, прохладном тамбуре и курили.

Кроме нас, конечно, любителей провести ночь в грохочущем железном ящике не было. Мы курили, ели пушистые спелые персики и один раз поцеловались. Как раз в эту минуту мимо нас прошли двое парней. Один из них негромко произнес:

– Нечетные внизу, четные наверху. Баба внизу – мужик наверху.

Павел, не расслышав первую часть фразы, заметил после их ухода:

– Позы, что ли, обсуждают?

– Это у тебя на уме одни позы. А они нас с тобой пошли убивать.

– Ну и юмор.

– Вот сейчас они пойдут назад. Убьют тех, кто лег на наши места, пистолетом с глушителем и вернутся с чувством выполненного долга.

И действительно, парни вернулись и, совершенно не обращая внимания на целующуюся парочку, то есть на нас с Павлом, пошли в следующий вагон. И только когда я услышала: «…обещал же суке, что, если сунется, в доску спустим…» – силы покинули меня, и я начала сползать вниз. Павел едва успел меня подхватить.

– Как, однако, тебя расслабили мои поцелуи, – засмеялся он в темноте.

– Павел. Я оказалась права. – У меня так изменился голос, словно в тамбуре появилась другая женщина.

– О чем ты? Да что с тобой?

– Помнишь, я тебе рассказывала, что в Тарасове, когда я связалась с Виком, кто-то позвонил мне домой и сказал: «А тебя, если сунешься, в доску спустим». Я до сих пор слышу этот голос. Они следят за нами. Все не так просто. У них организация. И если не Рюрик, то Худяков точно вычислил, что мы возвращаемся домой. Один из этих парней сейчас произнес точно такую же фразу.

– Глупости. Они просто «по фене ботают». В этом поезде знаешь сколько раз сегодня произносилась такая фраза!

– Ты думаешь? – я уже начала сомневаться. Неужели я такая трусиха и у меня начала развиваться мания преследования?

– Конечно.

– Тогда вернись и проверь.

– Что?

– Там должно быть два трупа: один на верхней полке, другой – на нижней.

– Уговорила. Я пошел.

Но я пошла следом. Мы вошли в вагон, и я зажала себе нос пальцами.

– Я же говорила тебе, что на твое место перешел мужчина с боковушки, а на моей постели – это ужасно! – тоже кто-то спит. Толкни, пусть она убирается. Я знаю, это казашка с верхней полки. Она еще жаловалась, что боится упасть. Наверно, всю дорогу не спала, а когда увидела, что меня нет, так сразу и перешла на мое место. Павел, ты что молчишь?

Он повернул ко мне свое лицо. В это время поезд подъезжал к какой-то станции, и голубые холодные огни осветили широко раскрытые глаза Павла.

– Они мертвые. Оба, – тихо прошептал он. – Смотри, видишь темное пятно? А вот это – рукоятка ножа, и наверху то же самое.

– Скажи спасибо, что я такая брезгливая и не осталась здесь. Хотя, если бы не виноград и персики, может, я бы и поленилась тащиться в тамбур…

– Ты хочешь, чтобы я сказал спасибо персикам? Ну уж нет, это тебе спасибо. А теперь нам надо бежать. И как можно быстрее. Сейчас сойдем на станции.

– А кто же это нам откроет дверь?

– Никто. Вылезем через окно.

Мы бросились вон из этого ада. В тамбуре я протянула Павлу связку ключей.

– Если ими ударить по стеклу, может, оно и разобьется?

– Нет. Надо что-нибудь потяжелее.

– Тогда отвернись.

Поезд почти остановился. Он шел на минимальной скорости, и поэтому надо было спешить.

– Зачем отворачиваться? Не понял.

– Да делай, что тебе говорят! – и я, задрав узкую юбку, развернулась и, отойдя на некоторое расстояние от окна, ногой выбила стекло.

Когда поезд ушел, мы сидели в траве, как мыши. Я с грустью рассматривала свой изуродованный – порезанный и порванный – дорожный костюм, который обошелся мне в четыреста долларов. На станции горели огни, и поэтому было все хорошо видно. Вплоть до глубоких царапин на превосходных, ручной работы туфлях, которые так заботливо протирала в Москве Катя.

– Сергей с Андреем поужинали и легли спать на чистые постели, – сказала я, меланхолично покусывая какую-то травинку.

– Да уж, они бы нам сейчас не помешали. Хватит сидеть, надо срочно искать машину.

– Да вон их сколько, – я махнула рукой в сторону железнодорожного полотна, где стоял целый состав с новенькими «Жигулями».

– Похоже, там кто-то собирается что-то сделать… – Павел поднялся, я последовала его примеру. И мы увидели, как несколько мужчин приставляют к платформе широкие доски, чтобы скатить уже освобожденную от крепления машину.

– Воруют, – философски заметила я. – Как везде. Только вряд ли у них что-нибудь получится.

– Это почему же? – казалось, Павел был на их стороне.

– Да потому что сейчас я сдам их милиции. – С этими словами я побежала к стоящему на первом пути составу, забежала за него и увидела то, что и хотела – «Волгу». Это была машина воров. Они же не карманники какие, чтобы ездить на велосипедах. Павел подбежал следом. – Тебя цвет устраивает? – спросила я его.

– Цвет чего? – не понял он. Как вообще таких ментов держат на работе?! Надо же, какой бестолковый.

– Цвет вот ЭТОЙ машины. Черная, солидная.

– Вот черт, ну, ты и голова!

Ее даже открывать не надо было. Я села за руль.

– И не прекословь, – заявила я, захлопывая дверцу перед самым носом Павла. – Кто тебя от смерти спас? Кто машину нашел? И кто здесь вообще главный?

Павел покорно обошел машину и сел рядом. В полдень мы уже были в Тарасове. Но перед тем, как покинуть ту гостеприимную станцию, я все-таки заглянула в один дом, куда тянулся телефонный кабель (сама не понимаю, как это мне удалось рассмотреть), и, узнав номер телефона местного отделения милиции, позвонила. Сказала, чтобы бежали быстрее на станцию, пока все машины не разобрали. «А то вам не достанется».

– Дочка, я что-то не поняла, – спросила заспанная хозяйка в ночной рубашке и громко скрипящих домашних тапочках, – где машины-то дают?

– Бабуль, подымай соседей, станцию грабят… Если воров не схватите вы, местные жители, то недоимку будут вычитать из вашей пенсии. Закон такой вчера вышел.

– Да ну!..