Глава 7

Теплый безветренный вечер выманил на улицу детвору. Несмотря на то, что уже стемнело и двор освещали лишь редкие фонари, мальчишки продолжали гонять в футбол.

Я сидела в машине возле дома Свитягина, и меня одолевали невеселые размышления. Что я могу предложить следствию взамен кандидатуры Столярова? Весьма туманную перспективу найти Антонину и вырвать у нее чистосердечное признание? Все доказательства, что именно она совершила преступление, косвенные. На их основании посадить виновницу не удастся. В случае ее поимки можно рассчитывать лишь на покаяние, но надеяться на это с моей стороны крайне глупо. В итоге шансов убедить Свитягина пересмотреть дело и привлечь к нему новых свидетелей чрезвычайно мало.

Синяя «шестерка» Свитягина проехала мимо меня в темноте, гремя глушителем, который давно созрел для того, чтобы оторваться. Несомненно, опер заметил мою машину, но на всякий случай, после того как он закрыл дверь машины на ключ, я ему посигналила. Засунув руки в карманы длинного черного пальто, которое довольно нелепо смотрелось на его маленькой кряжистой фигуре, он направился к моей «девятке». Шумно опустившись на сиденье рядом со мной, Николай недовольно произнес:

— Ну что ты никак не уймешься! — Однако его тон был более примирительным, чем до этого по телефону. — Женская логика иногда напоминает мне бред сумасшедшего. Пару дней назад ты утверждала, что именно Столяров грохнул своего племянника, а сегодня пытаешься убедить меня совсем в другом. Удивляюсь, как при таком сумбурном ведении дел ты вообще получаешь какие-либо гонорары!

Я не мешала ему высказываться. При его прямоугольном мышлении очень трудно докопаться до тех тонкостей, благодаря которым я в нужный момент обвела и его, и Жигу вокруг пальца.

— Я уже говорила тебе: обнаружились новые свидетели.

Далее последовал мой рассказ о показаниях бомжей, собутыльников Логинова, о свидетельствах Фречинской и Белоярченко, из которых следовало, с большой долей вероятности, что убийцей является женщина. В заключение я показала недоверчивому оперу два письма, полученных мною.

Свитягин принялся рассуждать так, как я и предполагала.

— Все это детский лепет, — заявил он тоном, не терпящим возражений. — Может, эта Антонина и имела место быть, но доказательств, что именно она убийца, у тебя нет никаких. А эти письма тебе шлет какой-нибудь одержимый придурок из соседнего подъезда, которому нечем заняться. Что же касается футбольного матча, то какое доверие может быть показаниям спившихся бомжей, которые свое имя и то не всегда помнят. Согласись, все это и яйца выеденного не стоит.

«Если бы вашей братии не удалось найти легкую добычу в лице Столярова, ты, Свитягин, пел бы по-другому! — подумала я. — Цеплялся бы тогда за любую возможность отыскать преступника. Сейчас же эта весомая совокупность показаний свидетелей для тебя ничто! Конечно, гораздо проще посадить Столярова и закрыть дело, чем утруждать себя поисками неизвестной женщины и раскопками улик, доказывающих ее вину».

А вслух я сказала другое:

— Не верю, что Столяров признался в отравлении Коврина без давления на него твоих коллег.

В ответ я ожидала бурной реакции со стороны Свитягина, волну негодования и возмущения. Но выражение лица опера, несмотря на мой натиск, внезапно смягчилось.

— Все гораздо проще, чем ты думаешь. Еще на зоне Столяров подсел на иглу. Теперь же, чтобы снять болевой синдром, ему ничего не оставалось делать, как быстренько признаться в совершенных убийствах. В итоге каждая из сторон по обоюдному согласию получила то, что хотела.

— Скажи — только честно! — после того, что я тебе сейчас рассказала, ты на самом деле веришь в виновность Столярова? Веришь, что именно он убил Коврина?

Николай посмотрел на меня снисходительно.

— Дело в следующем, Татьяна. Интересоваться, верю я в это или нет, пришло только в твою беспокойную голову. Моему начальству на мое мнение наплевать. Не буду читать тебе лекции о низкой раскрываемости преступлений и о том, как мы стараемся эту раскрываемость повысить. Думаю, ты и сама все понимаешь. Если есть признание человека в совершенном преступлении, то выискивать мифических женщин, которых где-то когда-то видели, никто не будет, — произнеся все это менторским тоном, опер снизошел даже до натянутой улыбки в мой адрес. — Одного не пойму: тебе-то зачем лишняя волокита? Столяров — убийца. Сообщи об этом своей заказчице, получи заработанные «баксы» и успокойся.

«Бесполезно, — поняла я окончательно. — Что бы я сейчас ни сказала — все бесполезно. Конечно, можно сделать и так, как говорит Свитягин. Загвоздка лишь в том, что Степанида Коврина заказала мне найти настоящего убийцу, а не того, кто за дозу героина готов подписаться даже под признанием в убийстве Кеннеди. Столяров — убийца алкаша Логинова, но он не травил своего племянника. И я докажу это».

Даниил Сергеевич Елец, следователь областной прокуратуры города Омска, давно вышел на пенсию и устроил свою жизнь на старости лет в уютном деревянном домике на окраине города. Об этом он доверительно сообщил мне по телефону. А так как меня устраивал разговор лишь с глазу на глаз, пришлось вторично посетить негостеприимный город Омск, чтобы обстоятельно побеседовать с бывшим следователем, ведь это именно он вел дело Веры Ефимовны Шегирян в далекие семидесятые. Договариваясь с ним о встрече, я заранее попросила пожилого человека вспомнить как можно больше по интересующему меня делу. А в ответ услышала неожиданное.

— Не волнуйтесь, — подбодрил меня приятный тенор в трубке, — это дело я очень хорошо помню. А почему, объясню при встрече.

Заинтригованная после этого разговора, я купила билет на самолет и уже во второй половине дня стояла возле голубой металлической калитки дома, принадлежавшего Даниилу Сергеевичу. Перегнувшись через невысокий забор, я разглядела чистенький асфальтированный дворик, за которым простирался сад, состоявший из множества ухоженных деревьев. Хозяином оказался невысокий сухонький мужчина, явно выглядевший моложе своих лет. Цепкий профессиональный взгляд разложил меня на составляющие, после чего Даниил Сергеевич удовлетворенно хмыкнул и пригласил меня в дом.

Как оказалось, жил он один — жена умерла три года назад. И бывший следователь на старости лет решил заняться писательским ремеслом.

— Это модно сейчас, знаете ли, — рассказывал он, сидя напротив меня за круглым дубовым столом. — Многие мало-мальски причастные к органам внутренних дел пытаются писать детективы. Я вот тоже решил попробовать. Зима впереди, делать все равно нечего. А построить сюжет своего первого детектива я решил как раз на основе дела Шегирян, про которое вы спрашивали.

— В этом деле есть что-то необычное?

Хозяин открыл черную папку, лежавшую на столе, надел очки, но зачитывать материалы дела, лежавшего перед ним, не стал. Как видно, не один раз Даниил Сергеевич прокрутил эту историю в голове, пытаясь переложить ее в литературную форму, поэтому хорошо все помнил наизусть.

— Необычного, может, ничего и нет. Больше нетипичного, я бы сказал. Шегирян работала в свое время на Гознаке, денежки печатала. Женщина отважная, доложу я вам, потому как умудрилась своровать с завода что-то около трех тысяч рублей. По тем временам, как вы понимаете, деньги немалые.

— Надо же, — удивилась я. — Что ж, охрана совсем не бдила?

— Голь, как известно, на выдумки хитра. Прежде чем выйти с завода, рабочие безусловно проходили жесточайший контроль и раздевались, извините, до трусов. Но Шегирян делала следующее: небольшой полиэтиленовый пакетик с сотенными купюрами, свернутыми в трубочку, засовывала… сами знаете куда. Конечно, на заводе пропажу денег заметили почти сразу. Но Шегирян догадалась таскать купюры не со своего, а с чужого конвейера. Видеокамеры только сейчас стали для нас нормой жизни, а тогда ведь их не было, поэтому вычислить воровку оказалось не так-то просто.

Вначале охрана принялась проверять тех, кто, по мнению милиции, в первую очередь мог быть причастен к краже, — людей, работающих на злополучном конвейере. Но даже когда по заводу поползли слухи о неуловимом воришке, Шегирян все равно продолжала таскать купюры. Когда же подозрение непосредственно пало на Веру и ее решили взять с поличным, кто-то из охраны — небезвозмездно, конечно, — предупредил женщину, и она скрылась, прихватив маленького сына.

Даниил Сергеевич кашлянул и посмотрел на меня поверх очков в тяжелой оправе.

— Объявили всесоюзный розыск, — продолжал бывший следователь свой рассказ. — И вот однажды, в городе Омске, в одном из отделений милиции раздается анонимный звонок, и женский голос сообщает, по какому адресу можно найти разыскиваемую преступницу и что именно она несколько дней назад в одной из подворотен убила милиционера. Преступницу схватили, взяли отпечатки пальцев и выяснили — участкового, имевшего двоих детей, пырнула ножом в живот действительно она. Видимо, милиционер опознал Шегирян по фотографии, пытался ее задержать и получил удар ножом. Женщине пришлось признаться и в краже, и в убийстве. Осудили ее на пятнадцать лет строгого режима. Вот, собственно, и все дело.

— Тот анонимный звонок… Не удалось установить, кто звонил?

Бывший следователь пожал плечами.

— А зачем? Фотографии Шегирян были расклеены на стендах по всему городу. Кто-то опознал ее и позвонил в милицию.

— Но откуда аноним мог знать, что убийцей милиционера является Шегирян?

— Возможно, звонившая женщина была невольным тому свидетелем.

— Это сейчас все всего боятся, — рассуждала я. — А в те годы помощь в поимке преступника считалась гражданским долгом каждого человека. Люди гордились тем, что могли оказаться полезными милиции. Почему же звонок был анонимным?

Даниил Сергеевич не понимал, почему этот вопрос так сильно меня интересует.

— Может быть, женщина отличалась мнительностью, была боязливой, — предложил он.

— Может… — эхом повторила я, придерживаясь, однако, совсем другого мнения. — А что стало с ее сыном?

— Шегирян заявила, что от сына она отказалась. Сдала в детский дом. Мы проверили. Действительно, за три недели до того, как ее поймали, она написала отказную на своего ребенка.

— Чем она объяснила этот поступок?

— Она отказалась его комментировать, но догадаться нетрудно. С трехлетним ребенком на руках женщина не транспортабельна. Близких родственников, если не считать спившегося мужа, у нее не было, следовательно, ребенка доверить она могла лишь детскому дому.

— Не понимаю, на что надеялась Шегирян, совершив два преступления подряд? Думаю, в семидесятые годы раскрываемость была повыше нынешней, рано или поздно ее все равно поймали бы.

— Не скажите, — возразил Даниил Сергеевич. — Если бы не тот анонимный звонок, неизвестно, сколько еще времени Шегирян пробыла бы на свободе и удалось бы ее вообще поймать. Она ведь полностью изменила свою внешность. Опознавший ее милиционер обладал неплохим задатками физиономиста. До сих пор удивляюсь, как ему удалось ее узнать. Что же касается того, на что она надеялась… На что надеются все преступившие закон? Мнят себя хитрыми и умными, способными улизнуть при любых обстоятельствах.

Разговор со мной наводил Даниила Сергеевича на новые размышления и позволял видеть уголовное дело двадцатипятилетней давности в новом ракурсе. Как мне кажется, это может благотворно сказаться на его книге.

— Шегирян показалась мне необычной женщиной, — продолжил рассуждения бывший следователь. — Во-первых, она искренне считала, что, присваивая не принадлежащие ей деньги, не совершала тем самым ничего противоправного. Как она заявила, богатому государству не грех поделиться с малоимущими гражданами. А убийство милиционера, по ее трактовке, было вынужденной мерой — она защищала себя и своего ребенка. Вообще, женщиной она была… одержимой какой-то. Не часто таких встретишь. Так что, если бы не тот анонимный звонок…

— Скажите, а Шегирян знала о нем?

— Интересный вопрос. — Даниил Сергеевич снял очки и откинулся на спинку стула. — Думаю, на тот момент не знала, иначе не пришла бы ко мне спустя много лет.

— Как? Шегирян посещала вас, уже выйдя на свободу?

— Именно так. Это было два года назад.

— Но разве она освободилась лишь два года назад?

— Находясь в тюрьме, она совершила побег. Если быть точным, стала организатором побега еще трех заключенных женщин. Во время побега Шегирян ранила охранника. В результате всего этого ей пришлось сидеть вплоть до девяносто девятого года.

— Что же было нужно от вас этой женщине? — Я подалась вперед, с большим вниманием слушая собеседника.

— Знать, каким образом ее вычислили и чья в этом заслуга — милиции либо кого-то еще.

— Как вы думаете, зачем спустя столько лет ей понадобилось знать об этом? — спросила я.

— Кто ж знает? Причину своего интереса она мне не сообщила.

А мне уже казалось, что я знаю это. Возможно, теперь ее согревает мысль, что, если бы не тот звонок, она наверняка перехитрила бы всех и не попалась. Вполне может быть, что Шегирян подозревала кого-то конкретного и хотела лишь подтвердить свои догадки.

Когда я напоследок попросила Даниила Сергеевича описать, как выглядела Шегирян при последней их встрече два года назад, бывший следователь нарисовал давно знакомый мне портрет. Кажется, круг замкнулся.

Войдя в зал ожидания аэропорта, я первым делом свернула направо — здесь находилась общественная забегаловка — на предмет чего-нибудь покушать. Прошлый раз, не имея ни копейки денег в кармане, я довольствовалась лишь сдавленным глотанием слюны, когда наблюдала, как ожидающие самолета граждане набивали свои желудки. Мне принесли исхудавшего на плохом пайке жареного цыпленка с картошкой, салат и чай с бутербродами.

После неспешного чревоугодия, если так можно назвать обгрызание тонких цыплячьих косточек, достала из сумки замшевый мешочек и вынула из него три двенадцатигранника. Не мешает узнать, что именно ждет меня в ближайшем будущем и каким местом повернется ко мне провидение. Магические «косточки» рассыпались по столу, обозначив на своих гранях определенное цифровое сочетание: «30+16+7 — Никто не делается злодеем без расчета и ожидаемой выгоды».

Ну вот, опять вокруг меня кишат злодеи. Мне уже порядком надоело с ними сражаться. Но — се ля ви. Такова уж жизнь частного детектива. Сама же решила посвятить себя благородному делу восстановления справедливости, а в этом случае столкновение добра со злом неизбежно. Так что точи, Танюша, саблю — и в бой! Покой нам только снится.

Чрезвычайно довольная ощущением сытости, все-таки появившимся, несмотря на худобу аэропортовского цыпленка, в моем организме, а также успехами в порученном мне деле об убийстве, я вышла из здания аэровокзала подышать свежим воздухом.

До посадки оставалось ждать еще сорок минут. Мое внимание привлек книжный киоск, пестревший бестселлерами различных авторов и разных форматов. Задрав голову, я разглядывала последние достижения книжного рынка, когда ремешок моей сумки, висевший на плече, сильно дернулся. Повернув голову влево, я стала свидетелем того, как коричневого окраса собака породы доберман, повторно дернув мою сумку и на этот раз заполучив ее в зубы, бросилась бежать.

Все произошло так быстро, что я опомнилась только тогда, когда собака отбежала от меня на несколько метров. Ну уж нет! На этот раз я не позволю оставить себя без документов, авиабилета и средств к существованию. «Снаряд не падает дважды в одну и ту же воронку», — вспоминала я известную фронтовую поговорку, преследуя собаку. Без сомнения, воришка-доберман бежит сейчас к хозяину, и то, как скоро он остановится, зависит от одного — насколько далеко этот хозяин находится. Главное — не отставать.

В школе, а впоследствии и в университете я имела по физкультуре сплошные пятерки. Бег на короткие и длинные дистанции не представлял для меня особого труда. Конечно, моя физическая форма, особенно в сравнении с прытью добермана, уже не та. Но безграничное чувство праведной злости, овладевшее мной в данный момент, прибавляло сил.

Доберман бежал дворами, цепко держа в зубах мою кожаную сумку. Путь к хозяину он преодолевал уверенно, и мне стоило больших усилий не отставать от него. Наконец собака забежала в какой-то подъезд, и я, притормозив, смогла немного перевести дыхание. Стараясь ступать и дышать как можно тише, я поднималась по ступенькам вслед за четвероногим похитителем дамских сумок.

— Умница, — услышала я сильный голос, звучавший с площадки лестничной клетки между третьим и четвертым этажом. — Отлично сработано.

Я увидела, как бритый молодой человек одобрительно хлопает собаку по морде. Как только доберман освободился от моей сумки, перекочевавшей в руки хозяина, он принялся истошно лаять в мою сторону.

— Молчи! — приказал ему бритый. — Не привлекай внимания.

Но пес будто не слышал хозяина. Он продолжал упрямо намекать на присутствие чужого человека. Если бы хозяин не держал его за ошейник, доберман рванул бы мне навстречу.

Имея фотографическую память на лица, бритоголового я узнала сразу. Так, так. Значит, денег, добытых с квартирных краж, нам не хватает, и в свободное время мы подрабатываем на большой дороге: совершаем изъятие денег у женской части населения весьма экзотическим способом. Однако мой жизненный опыт подсказывает — небескорыстная любовь к животным не приводит ни к чему хорошему. Забыл ты, мерзавец бритый, натаскать свою собаку на то, чтобы она не трогала имущество девушек спортивного вида, а довольствовалась лишь тетеньками, которые и ходят-то с трудом, не то что бегают. Придется тебе, родной, расплачиваться и за мои до сих пор опухшие руки, и за мою головную боль, и за дырявые тапки с безразмерным балахоном, которые я вынуждена была носить, и просто за то, что ты родился.

Пытаясь утихомирить собаку, бритый стал торопливо спускаться по лестнице. Я преградила ему дорогу, держа руки в карманах куртки и глядя на него, как на обреченного, которому суждено наиболее продуктивную часть своей жизни просидеть за решеткой. Бритый тоже узнал меня сразу и остановился на середине лестничного пролета.

Я стояла внизу, на площадке, нас разделяла пара метров. Правая рука вора медленно разжалась, выпустив ошейник, и он негромко скомандовал собаке:

— Фас!

Доберман давно уже мечтал покусать женщину, которая посмела его преследовать и представляла опасность для хозяина. В два прыжка собака оказалась рядом со мной, но я успела выкинуть вперед левую руку, как приманку, за рукав которой пес и уцепился. Пока его челюсти были заняты, я приложила к собачьей голове вытащенный из правого кармана шокер. Получив неслабый разряд тока, доберман перестал трясти мою руку, разжал челюсти и, громко скуля, кинулся вниз по лестнице. С одним грабителем я разделалась, пора браться за второго. Бритый в растерянности стоял не двигаясь, соображая, что ему делать.

— Ну, иди сюда, — поманила я его рукой. — Никогда не совал пальцы в розетку? Пойдем, я добавлю ощущений в твою однообразную жизнь. А хочешь, можно обойтись и без этой штуки… — Я убрала шокер обратно в карман. — Уделаю тебя голыми руками, сопляк.

По его глазам я видела, что он в этом нисколько не сомневается. Внизу щелкнул замок, дверь одной из квартир приоткрылась, и в образовавшейся щели возникла голова любопытного дедка. Воспользовавшись тем, что я на секунду отвлеклась, бритый перемахнул через перила, приземлился ниже меня на лестнице и дал деру. О, нет… Опять догонялки! Мои ноги хоть и были обуты в туфли на низком каблуке, но все же в кроссовках я чувствовала бы себя более полноценным спринтером.

Выбежав из подъезда, я увидела, как собачник прытко мчался в противоположную от аэропорта сторону. Худенький жареный цыпленок барахтался в моем желудке, причиняя мне массу неудобств. После трапезы такого рода спортивные демарши — последнее, о чем я мечтала.

И все же расстояние между мной и грабителем медленно, но уверенно сокращалось. Впереди виднелась дорога с интенсивным движением. Не желая становиться жертвой какого-нибудь многотонного грузовика, а может быть, просто следуя к намеченной цели, преследуемый свернул налево и продолжил свой бег по парку, лавируя между играющими детьми и их родителями.

Но пытаясь удрать от меня, бритый изначально переоценил свои силы: последний раз он, наверное, бегал в начальных классах средней школы. Обернувшись и увидев, что дистанция между нами стала совсем небольшой, вор решил отделаться от меня и бросил на землю пакет, в который предварительно засунул мою сумку. Но этот омский ворюга-собачник плохо думал о тарасовской женщине-детективе. Как там говорил Глеб Жеглов? «Вор должен сидеть». Вот и я так считаю: пора тебе, парень, отдохнуть, а то вон как уморился бегаючи, аж лицо приобрело цвет спелой вишни.

Я подхватила пакет и, прежде чем сделать последний рывок, решила применить тактику биатлониста — замедлить движение на последнем круге, для того чтобы потом попасть точно в цель. Бритый клюнул на мой обманный трюк, радуясь, что теперь можно сбавить темп. Парк закончился, и мы опять бежали вдоль домов, по асфальтированной дорожке. Грабитель даже не успел заметить, как я быстро приблизилась к нему и схватила за шиворот. Я заранее решила догнать его в тот момент, когда мы будем пробегать вдоль бетонного забора, ограждавшего стройку. Вот об этот бетон я и ударила его побагровевшую рожу. И не один раз.

После того как из носа парня потянулась струйка крови, я развернула своего обидчика к себе лицом и для профилактики саданула ему ногой в пах. Бритый скрючился, как пересохший стручок фасоли. Пока он стонал и ломался от боли, я вытянула из его брюк ремень и принялась перетягивать ему руки. Эту операцию я произвела с особым, каким-то даже садистским удовольствием.

— Сейчас я покажу тебе, что такое колющие, одеревеневшие руки, в которые не поступает кровь, — прокомментировала я.

— Больно же, пусти, — сквозь зубы процедил пойманный.

— Ах, какие мы нежные! — издевалась я, еще туже затягивая ремень. После того как узел был закреплен, я взяла его в левую руку, держа, как ошейник, а в правой зажала шокер.

— Учти, шаг вправо, шаг влево — побег. Рыпнешься — догоню, и будешь ты у меня дымиться, словно куча сухих листьев, — предупредила я на всякий случай.

Скорчившись, он шел за мной, как за поводырем: голова его с окровавленным лицом была опущена, и он практически не видел дороги. Сначала мне показалось, что он симулирует боль, а потом подумала: для человека, не привыкшего «держать удар», это нормальная реакция.

Я вела вора в ближайшее отделение милиции, мимо которого незадолго до того мы как раз пробежали. Узник и не думал сопротивляться, только изредка косился на мою руку, державшую шокер. Когда же перед его глазами ближайшей перспективой замаячил пункт охраны и порядка, он все-таки сделал еще одну попытку уйти от ответственности. Рванул обеими руками из последних запыхавшихся сил.

Но хватка у меня была мертвая — выскользнуть оказалось бы под силу лишь закаленному в боях мужчине, но никак не этому, изнемогшему от быстрого бега и побоев горе-воришке. Дабы окончательно его успокоить, я все же приложилась ненадолго к его ненатруженным ручкам своим токовыдающим прибором.

В результате мой пленник осел на ступеньки, ведущие в милицейское отделение, и уронил голову на грудь. В окне показалась фигура лейтенанта. Я кивнула ему на сидящего без движения молодого человека, намекая на то, что требуется помощь. Через минуту он с сержантом уже затаскивал пойманного внутрь. Мне предстоял длинный монолог-объяснение, но во мне, как ни странно, это не вызвало неудовольствия, так как чувство глубокого удовлетворения от грядущего преступнику возмездия, особенно за мои собственные муки, вытеснило все остальное.

После всех милицейских условностей, которые длились нескончаемо долго, мне пришлось сдать билет и взять другой, на следующий рейс. И вот я, снова глядя на землю с высоты, наслаждалась полетом и покоем, а все произошедшее вчера мне казалось совершенно нереальным.

На этот раз моей попутчицей стала женщина в годах, с печатью глубокой печали на осунувшемся лице. Она как-то странно посмотрела на меня, будто я напоминала ей кого-то, и отвернулась. Я всегда рада ненавязчивым попутчикам, так как люблю в полете не только смотреть вниз, но и спокойно поразмышлять. В салоне самолета тишина — понятие относительное, но все же под монотонный гул двигателей думается гораздо легче, чем под назойливую болтовню чересчур разговорчивого попутчика.

Мысленно вернувшись к разговору с бывшим следователем Даниилом Сергеевичем, я не могла решить для себя один вопрос: почему Степанида Коврина — а в том, что это была она, я не сомневалась — не назвалась, сообщая о Шегирян в милицию?

Узнать о том, что женщина, оставившая в детдоме ребенка, убила милиционера, Коврина могла только от нее самой. В этом я была уверена. Иначе пришлось бы допустить, что Степанида проходила мимо какой-то подворотни в тот момент, когда был убит милиционер, и тем самым стала свидетелем убийства. Значит, Шегирян почему-то сильно доверяла Ковриной, раз решила рассказать про такое. Степанида же не побоялась нарушить оказанное ей доверие, но во имя чего? Что ею двигало в тот момент?

Думаю, Шегирян после ареста догадалась, что в ее поимке не последнюю роль сыграла директриса детдома. Но если за подтверждением этой догадки она приехала к своему бывшему следователю, значит, сомневалась до последнего. После того как Елец рассказал, как все было на самом деле, Шегирян обозначила для себя основного виновника несчастий своей жизни: Коврина виновата в том, что ее поймали и посадили, в том, что ребенка разлучили с матерью и он умер. Желание Шегирян совершить акт возмездия мне понятно, но почему жертвой пала не сама Коврина, а ее сын?

У меня возникло только одно разумное объяснение — косвенным образом Коврина отняла у доверившейся ей женщины сына, и та в свою очередь, выйдя на свободу, сделала то же самое. Только в первом случае не было никакого нарушения закона, во втором — грубое его попрание. Логика преступницы, напавшей не на мать, а на сына, проста: на кой ляд убивать старуху, ведь гораздо интереснее сделать так, чтобы виновница ее мучений расплатилась за содеянное еще на этом свете. Коврина потеряла родного человека, и теперь муки и страдания прочно войдут в тот остаток ее жизни, что ей предназначен судьбой, а душевные терзания поспособствуют сокращению этого срока вдвое, а то и втрое. Но как же это все-таки жестоко! Дети не должны расплачиваться за грехи своих родителей…

От моих невеселых дум меня оторвала соседка.

— Хотите, я вам погадаю? — вдруг спросила она.

До этого женщина смотрела прямо перед собой. Теперь, когда она повернулась, я увидела горькую улыбку на ее лице. Мне стало не по себе от ее пронзительного взгляда, и я поспешила задать встречный вопрос:

— Вы что, профессиональная гадалка?

Женщина отрицательно покачала головой, от чего прядь каштановых волос упала ей на лицо.

— Нет, любитель. Но я чувствую, что в вашей жизни должно произойти что-то необыкновенное. У меня обостренная интуиция.

— Знаете, — добродушно ответила я ей, — моя жизнь — сплошные приключения. Так что вы не сообщите мне новости.

Ничего не ответив, попутчица достала из кармана пиджака колоду карт и перетасовала ее.

— Снимите, — как водится в таких случаях, попросила она меня.

Я улыбнулась и сдвинула часть колоды. Женщина принялась ловко вытаскивать одну карту за другой и, переворачивая, бросала их на колени. Передо мной замелькали шестерки, семерки, тузы…

«Странный способ гадания», — подумалось мне.

Выбросив несколько карт, гадалка произнесла:

— В вашей жизни есть мужчина, на котором все последнее время сосредоточено ваше внимание.

«Коврин», — тут же подобрав под определение нужную фамилию, подумала я.

— Карты показывают также дорогу, которая для вас не прекращается.

На колени гадалке легла пиковая дама.

— Вы преследуете ее, — женщина взяла карту в руки и поднесла к моему лицу.

«Шегирян», — дала я фамилию пиковой даме.

После этого гадалка вынула из колоды еще одну карту и положила на пиковую даму. Черная дама накрылась светлой, червонной.

— Вы будете вместе, — пообещала мне попутчица и положила сверху карту, которая оказалась крестовым тузом. — Но для кого-то из вас эта встреча очень плохо закончится.

Затем из колоды вышел трефовый валет с холодным надменным лицом.

— В вашей жизни есть еще один мужчина, который вас добивается.

Кто бы это мог быть? Григорий?

— С ним будут связаны неприятности.

Стюардесса прошла по салону и вежливо попросила всех пристегнуть ремни. Моя попутчица сложила карты, убрала их обратно в карман и последовала совету бортпроводницы.

Самолет летел над моим родным городом, и я с невесть откуда взявшейся — наверное, после гадания — щемящей радостью всматривалась в знакомые очертания кварталов, площадей, парков. Возвращение домой приобретало статус маленького праздника. Моя попутчица в последний раз посмотрела на меня долгим испытующим взглядом и опять грустно улыбнулась.

Мы приземлились. Пассажиры начали собираться на выход.

— Всего доброго, — попрощалась со мной загадочная женщина и в числе первых спустилась по трапу.

Если бы, как бывает обычно в сказках, она растворилась в воздухе, я бы не удивилась.