Глава 8
Выучив уже наизусть расписание, по которому занимаются студенты высших учебных заведений, я приехала в Покровский институт кооперации к началу большой перемены. Выяснив, в какой аудитории находится нужная мне группа, я поднялась на третий этаж и застала студентов уже выходящими в коридор.
— Влад! — позвала я.
Высокие худощавый юноша слегка вздрогнул, услышав свое имя, но потом улыбнулся и подошел ко мне. Следом за ним подошли еще несколько человек, видимо его друзья.
— Я бы хотела побеседовать…
— Ну мы пойдем? — проявила тактичность одна из девушек, подошедших вместе с Владом.
— Нет-нет, — поспешила остановить ее я, — напротив, я буду очень рада, если вы тоже согласитесь поговорить со мной.
— Это Татьяна, — представил меня Влад. — Она расследует обстоятельства смерти Анатолия Федотовича.
— Не расследую, а собираю дополнительные материалы, — скромно потупив глазки, сказала я. Однако опущенный долу взгляд не помешал мне заметить некоторое напряжение, возникшее на всех лицах при упоминании о профессоре. Впрочем, оно быстро исчезло.
— Мне бы хотелось побольше узнать о том, каким человеком был профессор, — начала я «наводить мосты», — особенности его характера, привычки, склонности…
— О! Анатолий Федотович был прекрасным человеком! — снова с неуемной восторженностью начал Влад (и почему меня каждый раз так коробит от его тона?). — Он всегда заботился о тех, кто был близок к нему, могу сказать хотя бы по себе: когда бы я ни обратился к нему, всегда он находил для меня время, объяснял все, что было непонятно, консультировал…
— Ты ведь, кажется, писал какое-то исследование под его руководством?
— Да, исследование о первых христианах. Мы вообще много занимались дополнительно, вот и ребята скажут… — при этом Влад устремил на одного из стоявших рядом парней пронзительный взгляд, в котором явственно читалось: «Ну давай и ты поговори, чего я один отдуваюсь?»
Парень тут же оживился и, как будто у него вдруг нажали кнопку «пуск», затараторил:
— Да-да… мы занимались… факультативно… Часто оставались после занятий, изучали дополнительные исторические материалы, было очень интересно! Анатолий Федотович — хороший рассказчик, слушать его всегда было очень увлекательно. Конечно, на факультатив ходили в основном те, кто и раньше увлекался историей, но благодаря ему многие из нас смогли по-новому взглянуть…
Пока парень отбарабанивал свой монолог, как хорошо заученное стихотворение, я исподволь изучала лица стоящих вокруг меня молодых людей. На большинстве этих лиц читалось полное отсутствие интереса к происходящему, многие смотрели по сторонам и считали ворон, другие слушали оратора с едва заметной, но довольно циничной усмешкой. Только две-три девочки, которые оказались в этой мужской компании, слушали, как мне показалось, с участием.
Снова вспомнив о противоположностях, я попыталась разгадать секрет загадочных ухмылок, так не соответствующих произносимым словам. Ведь именно эти студенты, если верить словам Надежды Сергеевны, должны были «души не чаять» в профессоре Разумове. На поверку же выходило, что все их восторженные отзывы крайне неискренни. Почему? Потому что дружба с профессором в действительности была обусловлена не интересом к истории, а каким-то другим? Например, беспрепятственным получением зачетов по истории и обеспечением протекции перед другими преподавателями? Вполне возможно. Но не будем забывать, что это — только предположение, а настоящая причина может быть совсем другой.
Чтобы получить больше шансов на выяснение этой настоящей причины, я наметила для себя одну из девочек, которая выглядела наиболее искренней, и решила по окончании общей беседы отозвать ее в сторонку и побеседовать индивидуально.
Красноречивый парень разливался соловьем. Время от времени его эмоционально перебивал Влад, вставляя восторженные реплики. Если бы их слышала сейчас жена профессора, она, без сомнения, была бы на седьмом небе.
— …и невозможно даже представить себе, кто мог совершить такой ужасный поступок… в голове не укладывается…
В это время довольно близко от нас проходил по коридору угрюмого вида молодой человек в черной кожаной куртке, очень коротко стриженный. Если называть вещи своими именами, «под Котовского». Судя по выражению его лица, он был очень чем-то недоволен, и, скорее всего, это недовольство было его повседневным состоянием. В общем, типичный представитель бритоголового движения.
Поравнявшись с нашей компанией, он, видимо, услышал обрывок разговора и взглянул в нашу сторону так, что мне показалось — вот-вот кому-то из нас или всем вместе придется отвечать за его плохое настроение. Но дело ограничилось тем, что, проходя мимо, он пробормотал что-то вроде: «Туда и дорога», снабдив эти слова еще некоторыми выражениями в исконно русском духе.
Неприветливое поведение паренька заметила не я одна: оратор прервал свою речь, и на всех лицах снова промелькнуло какое-то странное выражение, как будто всех в одночасье озарила одна и та же мысль.
— Не знаете, кто это? — как бы невзначай поинтересовалась я.
— Это Сережка Жигалин с параллельного потока, — сказала одна из девушек. — Он Анатолию Федотовичу все никак не мог историю сдать, раз двадцать приходил.
— А что, Анатолий Федотович строго принимал?
— Нормально принимал, но ведь что-то знать все равно нужно, что же ему — ставить оценку только за то, что студент на экзамен пришел?
— Может быть, между ними был какой-то конфликт?
— Да не было никакого конфликта! Анатолий Федотович, наоборот, всегда навстречу шел. Если видел, что человек совсем ни в зуб ногой, даже давал конкретные задания: выучи от сих до сих и сдашь экзамен. Так любой первоклассник сможет сдать! А Жигалин даже по такому варианту не сумел. Не знаю — или совсем тупой, или просто не хотел… Зато каждый раз грозился: «Я его достану», «Я его урою».
Я очень внимательно посмотрела на девушку, пытаясь угадать: говорит ли она правду или пресловутый Сергей Жигалин в настоящую минуту подвергается оговору? Но выражение ее лица было совершенно естественным, и даже лица всей остальной компании стали попроще. Похоже, девочка не лукавила, и непонимание между профессором Разумовым и студентом Жигалиным действительно имело место. Но тогда это меняет все мои планы!
Если принимать версию о хулиганском нападении, то Жигалин — идеальная кандидатура. Агрессивен, несдержан, не контролирует свои эмоции и к моменту убийства находился в состоянии ссоры с профессором Разумовым.
— Жигалин, он действительно угрожал?
— Каждый раз! И к месту, и не к месту…
— И в лицо Разумову все это говорил?
— В лицо не говорил, но за глаза — постоянно.
— Хм… А как по вашему мнению: Анатолий Федотович был конфликтным человеком?
— Конечно, нет! По-стариковски ворчал иногда, но чтобы провоцировать кого-то или, как некоторые любят, раздувать из мухи слона, это было совсем не в его характере.
— То есть, если бы к нему на улице стали приставать пьяницы или бомжи, он не стал бы устраивать скандал?
— Конечно, не стал бы.
— Это довольно важная характеристика… А вот это исследование, о котором вы упоминали, — обратилась я к Владу, — то, что вы писали под руководством Анатолия Федотовича: вы не могли бы рассказать о нем поподробнее?
Признаюсь, я и сама хорошенько не понимала, для чего мне может понадобиться подробная информация об этом исследовании, но сидел во мне какой-то подсознательный инстинкт сыщика, который самыми окольными и иррациональными путями выводил меня каждый раз на верный след. Что-то внутри меня заставило спросить об исследовании, и, как выяснилось несколько позже, далеко не зря.
Услышав мой вопрос, компания снова выразила на своих лицах то несколько неестественное оживление, которое так неприятно поразило меня в самом начале, и наперебой начала рассказывать о том, какие это были интересные люди — первые христиане.
— И вот эти моменты, когда их, совершенно беззащитных, выталкивали на арену к голодным львам… — голосом, преисполненным сочувствия, говорил Влад.
— И все эти мучения и пытки… — пламенея взглядом, вторил ему кто-то из товарищей.
— Но, несмотря на это, они все равно не отказались от своих убеждений, — подводила итог одна из девушек.
Как оказалось, в исследовании Влада принимала живое участие и вся остальная группа. Они поведали мне, как ходили в архив и часами просиживали в Интернете, пытаясь найти что-то интересное по данному вопросу и знакомясь с разработками других исследователей.
— Мы даже достали специальные программы, с помощью которых можно переводить текст с другого языка, с английского, например, чтобы получить больше информации.
— А что, самим-то читать по-английски слабо? — поддразнила я. Компания смущенно заулыбалась.
— Пока слабо. Но мы ведь не английским интересуемся, а историей.
Поговорив еще немного о том, какое это интересное занятие — проводить исторические исследования, я попрощалась и попросила девушку, которую выбрала для индивидуального разговора, показать мне, где находится кафедра бухучета. Учитывая теплые дружеские отношения, которые сложились у меня с Эрнестом Эрастовичем, одним из ярчайших представителей этой кафедры, я всегда могла объяснить свое появление там. Поэтому сочла этот предлог наиболее подходящим для того, чтобы вступить в более тесный контакт с девушкой.
— Хотела проконсультироваться насчет заполнения налоговой декларации… — издалека начала я.
— Да, у нас очень грамотные специалисты, — с полнейшим безучастием глядя куда-то вдаль, машинально ответила девушка.
— А студентам это передается? — не теряла я надежды наладить контакт.
— Тем, кто добросовестно занимается…
— А ваши друзья занимаются добросовестно?
Девушка вопросительно посмотрела на меня, как будто пытаясь угадать, какой же здесь может быть подвох. Но лицо мое выражало одно лишь только доброжелательное любопытство.
— В основном да…
— Даже по истории?
Тут она окончательно смутилась.
— Что вы имеете в виду?
Я дружески рассмеялась, показывая своей собеседнице, что она может расслабиться.
— Да ничего… простите, как вас зовут?
— Зина.
— Ничего страшного, Зиночка. Просто мне показалось, что ваши друзья были немного неискренни со мной… Может, это просто оттого, что я для них — незнакомый человек?..
— Да нет, почему? — сказала Зина, несколько успокоившись. — Они не были неискренни… просто эти события… вы понимаете… они так повлияли на всех нас…
— О, могу себе представить… А вы действительно так хорошо относились к профессору Разумову или здесь есть преувеличение?
— Что вы, никаких преувеличений, мы действительно очень любили его…
То ли мне показалось, то ли на самом деле в голосе девушки зазвучали те подозрительно восторженные нотки, которые поселили во мне сомнения в искренности ее друзей. Однако я не отступила.
— Но вот, например, Влад: у него все — настолько через край, что это даже странно… Можно подумать, что для него на целом свете не было человека дороже, чем профессор.
— Ах Влад… Он вообще по характеру очень впечатлительный, а в последнее время на него столько всего навалилось… Вы только не говорите, пожалуйста, что я вам рассказала… ведь у него серьезно больна сестра… Что-то связанное с сердцем, нужна дорогая операция, а семья у них не такая уж богатая… Вы только представьте: знать, что близкий тебе человек погибает, и не иметь возможности ему помочь! Тут и более сдержанный человек, чем Влад, может потерять самообладание. А когда он узнал еще и о Разумове…
Тут в выражении лица Зины снова промелькнуло что-то странное, и она сделала долгую паузу. Снова повинуясь непонятному инстинкту, я задала неожиданный для себя самой вопрос:
— Что узнал?
Бедная Зина вздрогнула так, как будто ее ударили.
— Ой, извините… я задумалась, и вы напугали меня… Так о чем вы говорили?
— Я спрашивала о том, что Влад узнал о Разумове, — вежливо повторила я во второй раз свой вопрос, ничуть не сомневаясь, что он прекрасно был расслышан и в первый.
— Ну как — что? Об этой истории… с убийством… После этого он стал какой-то дерганый. Он и раньше-то чересчур эмоционально на все реагировал, а тут… просто через край, правильно вы сказали. То восторгается чем-нибудь — и тут же, через минуту, кипит ненавистью. Даже не знаю… может, ему к врачу обратиться… а то… к чему это может привести?
Было видно невооруженным глазом, что последние слова она сказала совершенно искренне и действительно переживала за своего друга.
— Вот мы и пришли, это кафедра бухучета.
— Ой, Зиночка, спасибо вам большое!
— Не за что…
Мы попрощались, и она отправилась было восвояси, но, пройдя немного, обернулась и еще раз попросила меня:
— Так вы уж, пожалуйста, не говорите, что я рассказала вам о сестре Влада…
— Ну что вы, Зиночка, все останется между нами, я прекрасно понимаю — это очень личное…
Подождав, пока Зина скроется из виду, я тоже отправилась по направлению к выходу. На кафедре бухучета делать мне было нечего, и я спешила убраться от нее подальше, пока, чего доброго, не появился на горизонте мой старый приятель, неподражаемый господин Спиридонов.
Благополучно избежав трогательной встречи, я вышла из здания института и направилась к своей машине. Устроившись на сиденье, я не спешила заводить двигатель, а для начала с удовольствием затянулась сигаретой, размышляя о том, что принес сегодняшний день.
Поездка прошла не напрасно. Выяснился еще один весьма вероятный подозреваемый, и открылось весьма пространное поле для исследований в связи со странным и двусмысленным поведением студентов, близко общавшихся с профессором Разумовым. Правда, я лично предпочла бы, чтобы результаты дня сузили круг подозреваемых, а не расширили его. Но, принимая во внимание, что версия с Жигалиным гораздо больше отвечает всем особенностям этого дела, чем предположение о жене профессора или его студентах, можно оценивать общие результаты как положительные.
В связи с этим в ближайшее время мне снова придется заняться слежкой, ибо как еще я смогу узнать что-то о личной жизни брутального бритоголового юнца? Не с мамочкой же его об этом беседовать!
Решено. Завтра, как штык, заступаю на пост, только на этот раз не в Тарасове, а в Покровске. Надеюсь, здесь сыскная деятельность не заведет меня так далеко. Хотя — как знать? Оружие, пожалуй, надо будет прихватить с собой.
Пока я строила планы на завтрашний день, какой-то туманный вопрос все время не давал мне покоя и мешал сосредоточиться на разработке стратегии. Как будто я забыла нечто очень важное. Но что?
Я сосредоточилась и восстановила в памяти все события сегодняшнего дня. Вот я встретилась со студентами и начала разговор; отметила их неискренность; потом появляется Жигалин; его замечание и новая информация; я мысленно рисую себе еще одну новую версию; потом разговоры об исследованиях… вот что-то здесь… или не здесь? Что же было потом? Потом мы с Зиной отправились искать кафедру бухучета, и она рассказала мне о сестре Влада. Сказала, что это выбило его из колеи, а когда он… Вот оно! Она сказала: когда он узнал о Разумове, это его доконало, но когда я спросила, что именно он узнал, она повела себя очень странно.
Я вспомнила испуганные глаза, устремленные на меня, и неуклюжую попытку сделать вид, что она не расслышала вопрос. Что-то тут не то! Неужели смерть профессора так напугала их, что при каждом упоминании заставляет впадать в кому? Что-то не заметила я ничего подобного, когда мальчики в начале нашей беседы рассуждали о том, какое это «нехорошее дело» и как это «не укладывается в голове». Возмущение их было явно напускным, а на самом деле они были довольно равнодушны. Так чего же испугалась Зина? И что же узнал Влад Незнамов о профессоре Разумове?
Может быть, он узнал о финансовых махинациях Разумова с Залесским на курсах? Вполне возможно. Это объясняет испуг девочки. Она, конечно, ни в коем случае не желала бы, чтобы кто-то узнал, что те или иные студенты имели компромат на недавно убитого профессора Разумова. Да и поведение Незнамова это объясняет. На каком они курсе-то — на втором? Совсем еще дети. А в этом возрасте все воспринимается обостренно, и суждениям свойствен максимализм. Вот и вышло, что Влад, мальчик и без того впечатлительный, узнав о проделках горячо любимого им профессора, совсем расстроился. А если он поделился своими сведениями с товарищами, то и нагловатые ухмылки, и их неискренность становятся понятными. Но тут я вспомнила, что во время нашей беседы уже нашла одно объяснение для этих ухмылок, и поняла, что в настоящий момент оторвалась от реальности и витаю в области догадок. А для профессионального сыщика это недопустимо. В своих теориях я должна оперировать только фактами, а пока этих фактов нет, незачем портить свои аналитические способности чрезмерным полетом воображения. Будут факты — будем думать. Пока что следует принять к сведению неестественное поведение студентки в ответ на мой невинный вопрос.
Задумавшись обо всем этом, я не заметила, что прошло уже достаточно много времени, и, взглянув на часы, заспешила домой.
В этот день мне не повезло с дорогой. На обратном пути я снова попала в пробку, как и в самый первый раз, когда направлялась в морг. Разница была только в том, что на этот раз мне не нужно было придумывать никаких историй про дядю, и, безнадежно застряв где-то в самой середине бесконечного ряда машин, я готова была волком выть от скуки.
Пробка снова задержала меня на несколько часов, и домой я попала, уже когда на улицах стемнело.
Приняв расслабляющую ванну, я завалилась на диван перед телевизором, который не смотрела, кажется, уже целую вечность. Вдоволь нахихикавшись над высказываниями разных ведущих разных новостей, типа: «Если уж представители городской власти что-то обещают нам, мы должны этому обещанию верить, особенно если оно будет выполнено»; или: «Никто из депутатов ничего хорошего не обещал, и это радует», — я выкурила на сон грядущий сигаретку и в первый раз с того времени, как начала расследовать это дело, легла спать, совершенно не думая о нем.
