Глава 9

На следующий день я уделила повышенное внимание своему туалету. Нет никакого сомнения, что следить за Жигалиным мне придется большей частью в пешем режиме. Необходимо позаботиться о том, чтобы мой внешний вид как можно меньше бросался в глаза и не привлекал внимания окружающих.

Облачившись в грязно-серого цвета джинсики, старые и благодаря этому очень удобные кроссовки, я завершила образ неопределенного цвета и фасона курткой, которую отыскала в самых дальних закромах. С волосами тоже необходимо было что-то сделать, иначе они слишком резко диссонировали бы с моим общим незаметным фоном. Поэтому я водрузила на голову темную шапочку, скрывшую мои златые косы, и, посмотрев на себя в зеркало, нашла образ окончательно завершенным. Из зеркала на меня смотрела худенькая девушка в мешковатой куртке, какие ежедневно тысячами проходят по улицам города, не обращая на себя ничьего внимания.

Покончив с внешним оформлением, я обратилась к внутреннему содержанию и повесила на шею мобильник, спрятав его под курткой, а за пояс джинсов заткнула пистолет. И, почувствовав себя готовой ко всем неожиданностям, которые могла преподнести мне слежка за агрессивным студентом, я стартовала по направлению к Покровскому институту кооперации.

Приехав в Покровск, я оставила машину подальше от института и устроилась в парке на скамеечке, с которой очень хорошо просматривались входные двери. Надо сказать, что выделить определенного студента из целой толпы оказалось труднее, чем отследить представительную Веру Иосифовну. Я поймала взглядом несколько сутуловатую фигуру Сергея Жигалина как раз в тот момент, когда он заходил в здание.

Теперь мне оставалось только ждать. Я закурила и, поскольку снова не взяла с собой ни газету, ни кроссворд, сосредоточила свое внимание на изучении окрестностей.

— Скучаете? — Мужчина средних лет и приятной внешности незаметно подошел ко мне, пока я глазела по сторонам. Было что-то мучительно знакомое в его голосе и в этой иронической, но не злой интонации, однако вспомнить, где я могла раньше слышать этот голос, мне не удалось.

Угрюмо выглянув из-под своей темной шапочки, я неприлично сплюнула и, поддерживая имидж, созданный моим сегодняшним костюмом, неприятно-развязным тоном произнесла:

— А твое какое дело?

Мужчина не ответил, какое ему дело, только еще раз внимательно посмотрел на меня, чуть заметно усмехнулся и пошел своей дорогой. Где-то я его все-таки видела!

Сидеть мне пришлось, по моим подсчетам, целых четыре пары. Видимо, сегодня ожидался насыщенный день. На большой перемене я имела возможность еще раз увидеть Жигалина. Он и еще какой-то парень выходили на улицу покурить, и после этого снова в течение двух пар не происходило никаких движений.

Наконец занятия закончились, и из дверей института повалила толпа. Мне снова пришлось напрячь внимание. Вскоре я увидела Жигалина: он выходил из здания в сопровождении нескольких приятелей.

Они пошли по улице, и я отправилась следом за ними, держась в некотором отдалении. По дороге они о чем-то оживленно разговаривали, но у меня не было возможности приблизиться к ним. Я заметила, что компания постепенно редеет. Видимо, так они обычно возвращались с занятий по домам.

Вскоре в одну из возникших на пути подворотен завернул и сам Жигалин. Я подождала немного и повернула вслед за ним, успев увидеть, как за одной из подъездных дверей скрывается спина в черной куртке. Медленно направившись в сторону нужного подъезда, я через некоторое время тихо вошла в подъезд и услышала, как где-то наверху хлопнула дверь. Второй или третий этаж… учитывая приглушенность звука, скорее всего третий.

Больше в подъезде делать мне было нечего, и я вышла на улицу. Огляделась по сторонам и увидела подходящую для моих целей лавочку возле одного из подъездов дома, расположенную неподалеку. С нее хорошо просматривалась подворотня, а сама скамейка была расположена так, что не привлекала внимания тех, кто мог бы из подворотни выходить. Кроме того, почуяв неладное, я могла в одну минуту спрятаться за огромный куст сирени, который рос совсем рядом с лавочкой.

Ждать пришлось долго. Было уже около семи часов вечера, начинало темнеть, когда в подворотне снова замаячила сутуловатая фигура в черной куртке. Глядя в землю и совершенно не интересуясь тем, что происходит вокруг, Сергей Жигалин быстрым шагом вышел из подворотни и направился куда-то, явно спеша. Я последовала за ним.

Сгустившиеся сумерки позволяли мне держаться довольно близко к объекту наблюдения. Общественным транспортом Жигалин пользоваться не стал, хотя, судя по всему, путь нам предстоял неблизкий.

География города Покровска не была знакома мне так же хорошо, как география Тарасова, и я на какую-то долю секунды проявила малодушие, подумав — как же мне удастся вернуться обратно к своей машине после стольких пройденных мною поворотов, закоулков и улочек, которые уводили нас все дальше и дальше от центральных районов города?

В конце концов, мы оказались в какой-то безлюдной, почти не освещенной местности, где даже воздух был пропитан запахом криминала. Тусклый свет, с трудом пробивавшийся сквозь стекла некоторых квартир, создавал ощущение, что и окна здесь никогда не моют, чтобы не портить общего впечатления.

Теперь мне приходилось то и дело прятаться за разными углами и выпуклостями архитектурных деталей, поскольку улицы были совершенно пустынны и Жигалин легко мог заметить мое повышенное к нему внимание. Это чуть было не свело на нет все мои усилия: выглянув в очередной раз из укрытия, где мне пришлось на время притаиться, я обнаружила, что потеряла ведомого.

Стараясь не впадать в панику, я внимательно осмотрелась по сторонам и решила, что он мог скрыться только в одном направлении. Недалеко от того места, где я находилась, в торце дома виднелась дверь, ведущая, видимо, в подвал. Нет никакого сомнения, что именно сюда и лежал долгий путь моего подозреваемого.

Убедившись, что за мной никто не наблюдает, я осторожно открыла дверь и спустилась в подвал. Акустика пустого помещения довольно явственно доносила до меня приглушенные голоса, но, чтобы выйти на источник звука, мне пришлось долго пробираться между тепловыми и сантехническими коммуникациями, битыми кирпичами и странными высокими бордюрами, всякий раз совершенно неожиданно возникавшими из темноты.

В этот раз предусмотрительность меня несколько подвела. Ну что мне стоило к своему снаряжению добавить фонарик? Даже в голову не пришло! Вот и корячьтесь теперь здесь, между куч мусора и всяких прочих «интересностей», уважаемая Татьяна Александровна!

Десять тысяч раз споткнувшись и наверняка до неузнаваемости испачкав свою эксклюзивную куртку, я добралась наконец до того места, откуда доносились голоса.

Осторожно выглянув из-за какого-то угла, я увидела пространство, освещенное тусклой лампочкой. Ландшафт почти ничем не отличался от всех прочих частей подвала. В центре помещения находилось что-то вроде стола, вокруг которого были наставлены ящики и еще какие-то предметы, на которых сидели молодые люди, с виду очень похожие на Жигалина. Такие же стриженные почти под ноль и, как мне показалось, такие же сутулые. Вслушавшись в разговор, я поняла, что идет оживленное обсуждение одного из последних культурных мероприятий.

— …и смотрю — еще двое подбегают… Типа, помочь. Помощники, е… Ну я схватил что под руку попалось, и на них. И так прикольно — пару раз двинул, они и припухли… А потом смотрю: труба-то попалась мне железная… от водопровода! Прикинь?

Громкий одобрительный смех был ответом рассказчику, который обильно пересыпал молодежный сленг ненормативной лексикой.

— Да, погудели в прошлый раз клево! Жаль только, бабок не срубили. Слышь, Серый, пахан твой ничего не намечает? А то мы — всегда…

— Я его не видел с того раза… Да и разозлился он… Штырь, я тебе сколько раз говорил: когда для пахана работаем, не ширяйся, а ты?

— Чего я?

— Ничего! Сначала, как дурак, не на те ларьки полез, а потом и вообще отключился, чуть не на руках тебя тащили. В следующий раз бросим, на хрен, — и сиди в ментовке, жди, когда тебе опер дозу принесет. Даун хренов!

— Да ладно тебе, Серый…

— Ни хрена не ладно! Если пахан перестанет работу заказывать, где бабки будем брать? Ты, что ли, принесешь?

Разговор принимал угрожающий характер, но на этот раз все обошлось — на выручку кругом виноватому Штырю пришел кто-то из товарищей, переведя беседу в другую плоскость.

— Да, пахан — мужик серьезный. Он по мелочам и рук марать не станет. Помнишь, летом — целый рынок разбомбили? И черных, и белых, всех под одну гребенку! Вот это был класс!

— Само собой, серьезный, — сказал тот, кого называли Серым. — У него такие бабки крутятся — крестный отец отдыхает! И ментовка прикуплена… Не бойся, Штырь, — вдруг весело обратился он к своему приятелю, которого только что готов был чуть ли не избить, — попадешь в КПЗ, мы тебя не оставим. Малявы будем слать, о здоровье спрашивать. У пахана в ментовке много друзей, в обиду тебя не дадут. Отправят в санаторий лечиться, глядишь, и с иглы соскочишь.

Это тоже было очень смешно, вся компания снова загоготала. Разговор продолжался, обильно сдабриваемый пивом, а от сигаретного дыма в помещении, и так плохо освещенном, повис какой-то сизый туман. Мне тоже очень хотелось сделать пару затяжек, но я понимала, что это невозможно, и продолжала слушать байки о славных подвигах засевшей в подвале удалой бригады. Вдоволь наговорившись о делах минувших и вылакав, наверное, целый ящик пива, малолетние дегенераты перешли к настоящему времени, и я навострила уши.

— А сегодня че будем делать? — спросил один из сидевших на ящиках, снова обращаясь к Серому, который у них был кем-то вроде атамана.

— Да че делать… бабки стрелять пойдем.

— А куда?

— На кудыкину гору! В центр пойдем, лохов щипать. Только предупреждаю — без закидонов. Бык, к тебе относится!

Юноша, по своему внешнему виду полностью соответствующий названному животному, ничего не сказав, упрямо наклонил голову, словно собирался кого-то забодать, и уставился в пол.

— Ты слышал?

— Слышал…

— Ну смотри! Я повторять не буду. Пахан конкретно сказал: еще хоть один кони двинет — он с нами больше не работает. Ему по мокрухе светиться ни с какой стороны не припало. Он бизнес делает и тебе, между прочим, отстегивает, так что — думай. Нам из-за тебя бабки не хочется терять!

Слушая этот не очень длинный, но весьма красноречивый монолог, я буквально затаила дыхание, стараясь не проронить ни слова. Неужели я их нашла?!

Совершенно очевидно, что недавно, во время очередного «дела», мальчики увлеклись и отделали кого-то так, что несчастный прекратил свое земное существование. И, судя по услышанному мной в самом начале рассказу о водопроводной трубе, жертву именно забили. Насмерть. Точно так же, как профессора Разумова. Или не «точно так же, как», а именно — профессора Разумова?

А что — все сходится! У Жигалина был мотив, у его друзей — энергия. Орудие убийства, характер преступления, небрежность исполнения, жестокость — это весьма характерно для почерка подобных группировок. А здесь еще и некоторая страховка обеспечена — в случае чего пахан выручит. Прямых указаний на то, что жертва, о которой шла речь, именно профессор Разумов, нет, но совпадений предостаточно. А улики — дело техники. Посетить подвальчик днем, когда компания еще не заняла свою берлогу, отработать Серого и прочих мальчиков, особенно Штыря, который благодаря своей склонности к искусственным стимуляторам хорошего настроения — первый кандидат на то, чтобы расколоться: вот вам и улики.

Радостное чувство, охватившее меня при мысли, что наконец-то я размотаю этот безнадежно запутанный клубок и раскрою дело, которое для любого милицейского опера — стопроцентный «глухарь», непозволительно ослабило мой самоконтроль. Под наплывом эмоций я начала совершать непроизвольные движения и, разумеется, задела локтем какой-то кирпич, который тут же с грохотом обрушился мне под ноги.

Под тусклой лампочкой моментально все смолкло. Кто-то сделал было слабую попытку задать вопрос, типа: «А че это?» — но Серый так на него шикнул, что повторять подобные попытки больше никому не захотелось. И его можно было понять. В пустом подвале тишайший звук отдавался стократным эхом, и если кирпич упал не сам по себе, а с чьей-то помощью, то в наступившей тишине Серый очень скоро без труда смог бы определить — с чьей именно.

В какую-то долю секунды в моей голове прокрутилось сразу несколько сценариев возможного развития событий. Имея при себе «макаров», да даже и без него, я не слишком опасалась встречи с неуравновешенными юнцами, которые вряд ли могли действовать успешно, не имея в руках куска железной трубы. Но если их причастность к убийству профессора действительно имеет место быть, то мне ни в коем случае нельзя попадаться им на глаза, и уж тем более — демонстрировать свой повышенный интерес к их персонам. А об этом интересе они обязательно догадаются, если увидят меня, подслушивающую разговоры в их логове. Нужно уходить! Увлеченные разговором, они не обращали внимания на посторонние звуки, вряд ли они точно определили, откуда донесся звук упавшего кирпича. Небольшая фора у меня есть.

Стараясь не дышать, ежесекундно рискуя в кромешной тьме задеть еще какой-нибудь кирпич, я очень медленно и практически бесшумно начала сдавать назад. Тусклый свет лампочки, который немного освещал место моего укрытия, становился все слабее, и я с ужасом понимала, что сейчас мне придется совершить не просто гонки с препятствиями, а гонки с невидимыми препятствиями.

Идя на звук разговора, я не позаботилась о том, чтобы наметить какие-то ориентиры в незнакомом мне темном подвале, да и вряд ли это бы у меня получилось. И теперь мне предстояло удирать в полную неизвестность, не видя под собой земли, а перед собой — направления. Услышав, что тишина в слабо освещенном помещении сменилась дробным топотом, я поняла, что время пришло.

Выброс в кровь адреналина, который я получила, когда бежала неизвестно куда в полной темноте, спотыкаясь, падая, раздирая ткань и кожу и слыша сразу со всех сторон неумолкающий топот стада мамонтов, был сравним разве что с тем, что испытывает человек, в первый раз прыгнувший с парашютом. Хотя я и убеждала себя, что не боюсь кучки дебильных ребятишек, но стереотип «охотник — жертва» сработал как часы, и, удирая в темноту, я чувствовала совершенно явственное сосание под ложечкой.

Кроме численного преимущества и отсутствия необходимости прятаться, мои преследователи имели еще одну привилегию, которой я была лишена: у них были фонари. Это обеспечивало им гораздо большие удобства в передвижении, но совершенно неожиданно сыграло на руку и мне. По колеблющимся лучам света я могла определить, с какой стороны они находятся, и, едва завидев их, вопреки всем инстинктам, влекущим человека к светлому и прекрасному, как безумная, шарахалась в темноту. Привлечь внимание к себе какими-то звуками я теперь не опасалась, поскольку топот нескольких пар ног гнавшихся за мной жеребцов способен был заглушить звук работающего дизеля, а не только мои деликатные женственные движения.

Видимо, дом, подвал которого они облюбовали, был очень длинным. Бежала я довольно долго, так и не наткнувшись на такое место, которое можно было бы назвать тупиком. Но, в конце концов, я почувствовала, что силы мои на исходе: гонку пора прекратить. Топот и свет фонарей были далеко от меня, и, остановив свое броуновское движение, я начала ощупывать стены в надежде отыскать в них щелку, куда я могла бы забраться и пересидеть лихие времена.

Через некоторое время, к моей вящей радости, щелка нашлась, и я забилась в нее, как испуганная мышка, и, как мышка же, мокрая. Курить вновь было нельзя, и я сидела в своей щели, тоскливо коротая минуты в ожидании момента, когда можно будет вылезти на свет божий, не опасаясь ненужных свидетелей. Сообразив, что у меня есть зажигалка, я засветила маленький огонек и посмотрела на часы. Стрелка показывала двенадцатый час ночи. Значит, сидеть мне еще долго.

Топот стада мамонтов окончательно замер где-то вдали. Вокруг было тихо и темно. Глаза немного привыкли к темноте, и я смутно различала какие-то выступы и пороги, которые были видны в узенькую бойницу, открывавшую из моей щели вид на окружающее пространство. Не находя в окрестном пейзаже ничего интересного, я сидела и ждала, когда внутренний инстинкт подаст мне сигнал, что обстановка стала безопасной. Однако инстинкт молчал.

Просидев, кажется, целую вечность, я снова высекла огонь из своей зажигалки и увидела, что прошло только двадцать минут. Неужели мне придется сидеть в этом карцере целую ночь? Ну уж дудки!

Никаких звуков извне так и не доносилось, и я на ощупь начала выбираться из своего убежища. Но лишь только я зашевелилась, как услышала голоса и шаги. Со всей поспешностью, которая только была возможна в этом мраке, я полезла обратно.

Несколько человек, переговариваясь друг с другом, неторопливо шли в мою сторону, освещая сумрачные своды подвала фонариками. Они обсуждали какие-то свои текущие дела и, кажется, не очень беспокоились о том, что им никого не удалось догнать. У меня родилась слабая надежда: может, они подумали, что кирпич упал сам по себе, и не стали организовывать тщательных поисков? Притаившись в своей щели, я прислушалась к разговору, и в одном из голосов узнала голос Жигалина.

— А вчера че было? — спрашивал он у кого-то.

— Да так, ниче особенного. В «Вулкане» потусовались да бухнули маленько… А ты че не приходил-то?

— На консультацию ходил.

— На консультацию?

— Ну да. Эта сука, Разумов, так и не поставил мне зачет…

— Какой Разумов?

— Да есть там один… Историю у нас вел. Коз-з-зел… Не принял у меня ни хрена!

— Чего не принял?

— Экзамен не принял! Че ты, как тупорылый?

— Ну и че, вчера сдавал, что ли?

— Да ни хрена не сдавал, говорю же, на консультацию ходил. Разумова-то этого грохнули недавно, так теперь к другому надо идти. Такой же… коз-з-зел.

Жигалин щедро приукрашал свой рассказ непечатными выражениями, хотя его товарищ держался в рамках приличий.

— А за что грохнули?

— Да хрен его знает… туда ему и дорога! Жаль, не я там был — вот уж бы получил он от меня… такой бы ему экзамен устроил, что…

Продолжение беседы мне уже не было слышно, но этого было достаточно: разочарование, предсказанное костями в самом начале расследования, снова постигло меня. Совершенно очевидно, что Жигалин не причастен к убийству и сегодняшний день потрачен зря.

Если бы Жигалин имел хоть какое-то отношение к смерти профессора, он не стал бы скрывать этого от своих приятелей, в глазах которых подобные действия выглядят как подвиг. Напротив: он стал бы хвастаться и расписывать, как лихо он действовал и как сумел показать себя.

Не говоря уже о моей первоначальной версии, что убийство совершено всей «бригадой». В свете вновь полученной информации идея не выдерживает никакой критики. Зачем Жигалину сейчас, когда прошло уже достаточно много времени после убийства профессора, объяснять, при чем здесь экзамен по истории, если вся его группа принимала участие в убийстве? Жигалин не замешан. А какая версия вырисовывалась! Ведь все нюансы объясняла!

Вся во власти постигшего меня очередного разочарования я даже забыла, что собиралась покинуть свое неудобное логово, и все сидела, скрючившись на каком-то выступе, и переваривала нахлынувшие эмоции. Ну и дельце! Как будто ходишь по какому-то бесконечному лабиринту с завязанными глазами. Вот как этот подвал. Чуть только начинаешь думать, что приближаешься к выходу, как тут же оказывается, что дорога привела в очередной тупик. Похоже, я недооценила тот факт, что кости насулили мне не просто разочарование, а много разочарований.

Надо выбираться отсюда. Мальчики давно уже успокоились, а может быть, и совсем ушли. На очередную тусовку в какой-нибудь очередной «Вулкан». Представляю себе, что это за местечко!

Снова засветив зажигалку, я направилась, как мне казалось, в ту сторону, откуда бежала, спасаясь от преследования. Зажигалка была не слишком ярким светочем, но все же это было лучше, чем ничего. Уже не страдая от столкновений с неожиданными препятствиями, я медленно пробиралась между грудами мусора и кирпичей и непонятными стенными выступами, убеждая себя, что двигаюсь в правильном направлении.

К своему удивлению, очень скоро я обнаружила, что это действительно так: через некоторое время слабый свет зажигалки осветил большое свободное пространство, в середине которого угадывалось нагромождение предметов, отдаленно напоминающих стол и стулья. Точнее, табуретки. Я увидела, что нахожусь в «зале заседаний». Значит, мальчики действительно ушли.

Я нашла то место, с которого подслушивала их разговоры, и после этого уже без особых трудностей смогла добраться до выхода из подвала.

Очутившись на свободе, я, как и всякий человек, выбравшийся из заточения, ощутила огромную радость. На дворе был второй час ночи, а мне еще предстояло найти свою машину. Пройденный мною путь — от дома Жигалина до подвала и от института до дома Жигалина, — сначала показавшийся мне длинным и запутанным, на самом деле не отличался замысловатыми виражами. Дорога в основном проходила по прямой, изредка перемежаясь поворотами направо или налево. Пройти ее в обратном направлении не составит особого труда. Но проблема заключалась в том, что мне придется ее именно пройти. Даже если бы в городе Покровске и наблюдалось в столь позднее время движение городского транспорта, это все равно не дало бы мне никаких преимуществ. Я ведь не знаю, какие маршруты куда едут?

Придя к такому безнадежному заключению, я бодрым шагом двинулась к исходной точке своего сегодняшнего не слишком удачного путешествия. По дороге я смогла воочию убедиться, что в это время в городе Покровске вообще отсутствует всякое движение. На улице не было пешеходов, желающих насладиться свежим ночным воздухом, не было даже хулиганов и влюбленных парочек. Хотя практически полное отсутствие освещения на тех улицах, которые я проходила, казалось бы, должно способствовать тайной ночной жизни…

Только когда я уже подходила к центральным районам, где был расположен институт и стояла моя машина, уличное освещение стало более заметным, и в его лучах обозначилось несколько групп и отдельных личностей, которые не спали в эту ночь.

Добравшись до машины, я, как ни странно, не почувствовала себя усталой и подумала, что с легкостью смогла бы совершить еще одну прогулку до подвала и обратно. Но такой необходимости не было, и я сложила на заднем сиденье свою неподражаемую курточку, которой выпало столько испытаний за сегодняшний вечер, и поехала домой.