Глава 6
Около семи вечера я уже сидела в машине напротив входа в шестнадцатиэтажку. А на четырнадцатом этаже маялся в ожидании охранник, с которым мы сегодня утром так мило и, главное, так информативно побеседовали.
И он, и я жаждали встречи.
Утром он мне очень понравился.
Не думаю, что на меня повлияла его ирония, но я тоже ни на секунду не поверила в сказку о готовящемся нападении чеченцев на «Зону отдыха». Коготь слишком увлекся постановкой спектакля по сочиненной им самим пьесе. Не могу пока судить, какой из него драматург, поскольку финал мне еще не известен, но постановщик он неважный.
И сейчас я внесу в его постановочный план свои коррективы. Потому что не мог он предположить, что его же охранник пригласит меня на свидание в его офисе. А значит, это мое посещение его конторы будет для него неожиданным.
Я сидела в машине и наблюдала, как робкая струйка закончивших рабочий день сотрудников мелких, средних, крупных и очень крупных фирм, вытекающая из дверей шестнадцатиэтажного здания, набирает силу, становится бодрым ручейком, впадающим в людское полноводье вечерних тарасовских улиц. Рабочий день, видно, заканчивался в разное время, поскольку ручеек то пересыхал, то вновь резво устремлялся в людской водоворот.
Наконец на ступеньках парадного входа показались знакомые фигуры омоновцев из «Зоны отдыха». Перекинувшись парой каких-то фраз, охранники втиснулись в поджидавший их прямо напротив выхода старенький «Москвич» и укатили.
Минут через десять вышла и секретарша. На улице она уже не казалась такой затравленной, но через каждые пять шагов тревожно оглядывалась, словно ожидая нападения.
Я сделала двухминутную паузу и решительно двинулась навстречу потоку клерков, выползавшему из дверей здания и рассасывающемуся по припаркованным поблизости автомобилям.
Мое движение против течения, конечно же, привлекло внимание охранника, сидевшего в своей каморке у турникета на входе. Но он был занят прощальным вечерним трепом со знакомыми клерками и ничего не сказал, а лишь тормознул турникет, бросив на меня вопросительный взгляд. Движение наружу остановилось, тут же создав у турникета небольшую толкучку.
— Ключи с собой уволокла, — недоуменным тоном — как, мол, со мной такое случилось, видно, совсем заработалась, — сообщила я ему и позвенела перед его носом ключами от своей квартиры.
Я видела, что он хотел что-то у меня уточнить, наверное, узнать, из какой я фирмы, но стоявший в дверях каморки парень отвлек его вопросом: «Ну, так что, в субботу поедем?», и он потерял ко мне интерес.
Турникет был свободен, жужжавшее скопление окончившего работу народа устремилось на улицу, а я наконец-то оказалась перед лифтом.
Вверх я ехала совершенно одна и гораздо быстрее, чем утром, до четырнадцатого этажа лифт ни разу не остановился.
Едва выйдя из лифта, я услышала бодрый голосок своего Ромео, напевавшего что-то невразумительное, но энергичное и ритмичное, красноречиво говорящее о его потенции. Преодолев последний поворот коридора, я до того была шокирована открывшейся картиной, что даже на секунду приостановилась.
Посреди коридора перед барьерчиком охранника стояли три стула, сервированные, если можно так сказать, на две персоны. На одном стояла бутылка водки, два пластмассовых одноразовых стаканчика, две чайные чашки и банка кофе. На полу электрочайник, в какой-то непонятной посудине — огурцы, помидоры, зеленый лук и буханка черного хлеба. Дополняла картину открытая банка чего-то там в томате. Второй стул предназначался, очевидно, для меня, поскольку был свободен. А на третьем сидел мой утренний сексуально озабоченный поклонник в одних плавках.
Его физиономия просто сияла от счастья.
На ручке дверей офиса за его спиной я увидела висящий на ремне автомат.
— Ну, вот это ништяк! — увидев меня, заорал он, нисколько, по-видимому, не заботясь о том, что его слышно этажах на восьми кроме четырнадцатого.
Я совершенно не предполагала, что принимать меня будут в коридоре, и не была готова к такому повороту событий. Хотя в принципе мизансцена меня устраивала.
Пришлось импровизировать на ходу.
— Ты что это, решил мне сразу всю свою мощь продемонстрировать? — как можно саркастичнее ответила я на его возбужденное приветствие и с кривой улыбкой смерила его взглядом, стараясь подчеркнуто смотреть сверху вниз.
Он сразу же закомплексовал по поводу своего роста и моментально потух.
— Да тут жара, блин… — пробормотал он и неожиданно поежился.
Как я и предполагала, он зациклился на себе и утратил присущую ему чувствительность. По крайней мере, я на это сильно рассчитывала.
Однако пережимать тоже нельзя. Надо его подбодрить.
— Ты прав, жара ужасная… — в тон ему пробормотала я и через голову стянула с себя платье, оставшись в более чем откровенных трусиках типа «для тебя, любимый». Надо ли добавлять, что никакого бюстгальтера на мне, конечно же, не было.
По-моему, он вообще перестал что-либо соображать. Он уставился на мои груди и секунд двадцать не сводил с них глаз. Ну, я его понимаю, есть на что посмотреть. Но потом он вновь меня удивил.
Он поднял взгляд и смотрел мне в лицо слегка удивленными глазами, но не бегал ими вверх-вниз, как это было с большинством мужчин, перед которыми я появлялась обнаженной. У меня даже появилась характерная тяжесть внизу живота, и я чуть было не отказалась от своего первоначального плана, увидев перед собой несомненного мужчину, а не его подобие.
Но колебалась я не больше секунды. Дело есть дело.
— Давай выпьем, что ли, — хрипло произнес он, хотя ясно было, что хотелось ему вовсе не выпить.
— Все равно жарко, — сказала я, не обращая внимания на его слова. — А почему ты здесь устроился? Там же кондиционер есть.
Произнося это, я направилась к двери офиса за барьерчиком.
Он хотел что-то или объяснить, или возразить, но в этот момент я, проходя мимо него, задела соском за его плечо. Он вздрогнул и захлопнул открытый уже было рот.
— Дивана там, конечно, нет, — продолжала я свою травлю ни в чем не повинного человека, — но есть хотя бы стол.
Я обернулась и смерила его взглядом.
— Причем как раз под твой рост…
Вероятно, он представил в картинках, как он сдернет с меня трусики, посадит на стол… В общем, сомнений у него больше не осталось.
Не знаю, какую из своих инструкций нарушая, он нырнул за барьер, защелкал какими-то выключателями, снял телефонную трубку, набрал одну девятку и положил трубку на стол. «Телефон теперь вроде бы не работает, а он как будто бы и ни при чем, — сообразила я, — всегда можно сослаться на неполадки на станции».
Отключив сигнализацию, он снял с дверной ручки автомат, сунул его в угол и уже гремел ключами, торопливо отпирая мощную дверь в офис.
Конечно, я могла бы и не разводить всю эту комедию и расставить все акценты через тридцать секунд после своего появления из лифта.
Ровно столько мне потребовалось, чтобы сделать шестьдесят шагов по коридору от лифта до «Зоны отдыха».
Но я терпеть не могу голливудских полицейских боевиков с их неизменными и совершенно ненастоящими драками. Вместо того чтобы за одну-две секунды овладеть ситуацией, они долго и тупо переглядываются с не менее медлительными и тупыми преступниками, а затем исполняют какой-то ритуальный танец, последовательно демонстрируя весь набор наиболее эффектных приемов восточных единоборств. С тупым мазохистским упорством они вновь и вновь подставляют свои физиономии под удары, от которых не увернулся бы разве что парализованный. А попав под удар силой в полтонны, лишь злобно оскаливаются, ну, может быть, иногда сплевывают выбитый зуб.
Все это не имеет абсолютно никакого отношения к настоящей драке, в которой никто и никогда не озабочен эстетической стороной, а все стремятся к результату. Мне совсем не нужно знать, красиво ли смотрятся мои движения, когда я наношу удар. А голливудская драка обязательно должна быть красива. Впрочем, красива — не то слово.
Понятия о красоте в Голливуде своеобразные. Это представления режиссера, сценариста, оператора и продюсера о том, что считает красивым массовый зритель. То есть к эстетике все это никакого отношения не имеет. К той, старой эстетике.
Потому что это другая эстетика. Эстетика массового сознания, больших аудиторий, арен и площадей, телевизора и видеокассет. Эстетика потребителя и потребительства, удовлетворения желаний, получения удовольствия. Главный закон современного искусства устанавливает сам зритель — «Сделайте мне красиво!».
«Красиво» в Голливуде — не всегда близко по смыслу к «прекрасно». Смешно сказать, но в их драках нет никакой логики.
Сценарист и режиссер поставлены канонами красоты своего «заказчика» — зрителя в совершенно идиотские условия. Главный герой с главным злодеем мутузят друг друга минут пятнадцать экранного времени, давая зрителю возможность насладиться их мускулами и выдерживая удары, способные свалить слона. Но победить-то главный герой должен. И вот на шестнадцатой минуте его удары, по своей эффективности выглядевшие только что дружескими шлепками, вдруг приобретают силу молота. А наковальней, естественно, становится физиономия главного злодея.
А поскольку тот всегда не просто обычный нормальный злодей, а олицетворение самого зла, победить его окончательно очень трудно, он ведь, как любое зло, очень живуч. Главный герой обычно обивает об него все свои кулаки, локти, ноги, череп, задницу и чем там он еще умеет драться. Злодею все нипочем. Потом ломает об него пару-тройку металлических предметов, каких-нибудь там лопат или грабель. Злодей при этом превращается в окровавленный кусок мяса, но продолжает «сражение».
Наконец ему отрывают голову, режут пополам, вдоль или поперек — по желанию режиссера, он разваливается на куски, растворяется в кислоте и т. д. и т. п. Зрителю демонстрируют сломанные и оторванные руки-ноги, расколотые головы, свежее человеческое мясо и прочие прелести. Главный герой обязан на все это зрелище реагировать так же, как среднестатистический голливудский зритель, то есть с некоторой долей отвращения и ужаса.
Все это вранье чистой воды. Мне, как вы понимаете, приходилось участвовать в драках, и я могу свидетельствовать с достоверностью очевидца.
Так вот. Меня совершенно не интересует то, что остается от моего противника после моих ударов. Мне совершенно наплевать, какой степенью увечий закончится моя атака, главное — вывести противника из строя, чтобы он не вывел из строя тебя.
Настоящую драку смотреть вовсе не интересно, а иногда даже страшно. Она молниеносна и жестока. Если мне нужно будет за первую секунду сломать три руки, я сделаю это, не думая ни о чем, кроме того, что во вторую — придется проломить еще и две головы. Иначе конец придет мне, то есть проломлена будет моя голова. И это чаще всего единственный вариант, который тебе отпущен.
Мне вовсе не хотелось увечить этого в общем-то понравившегося мне мальчика.
Кроме того, я терпеть не могу боли и, наверное, поэтому не люблю причинять боль людям, если есть возможность этого избежать.
Даже боль душевную, если, на мой взгляд, они ее не заслужили. Поэтому мне очень не хотелось, чтобы он понял, как жестоко я посмеялась над его искренними и откровенными желаниями.
Поэтому я ударила его со спины, пока он возился над замком.
Его сознание отключилось в момент интенсивного сексуального устремления. Мой профессиональный удар был практически безболезненным и отключил его как минимум минут на пятнадцать, я в этом не сомневалась. Фактически с тем же ощущением он и очнется. И далеко не сразу ему удастся сообразить, что же с ним произошло.
Если вообще удастся.
Из двери офиса на меня не пахнуло прохладой, как я и в самом деле рассчитывала. Там стояла такая же духота, что и в коридоре. Кондиционер, к моей досаде, скорее всего был выключен.
«Чертова жара», — пробормотала я уже самой себе и решила пока не одеваться.
Я перешагнула через моего парализованного поклонника и вошла в офис. Единственное, что меня сейчас интересовало, — кабинет Когтя. Дверь в него, как я и предполагала, оказалась не запертой.
Кабинет был пуст. Он оказался довольно тесным, видно, Коготь мужик все-таки прижимистый и не тратит деньги попусту. Я видела разные кабинеты, и большие, и маленькие, но этот был исключительно функциональным, приспособленным только для приватных бесед. Видимо, общие совещания и планерки проводились в соседних комнатах, поскольку в кабинете Когтя могли разместиться дай Бог четыре человека, включая его самого, да и то одному из них, пожалуй, пришлось бы сидеть у кого-то на коленях.
Когтевский стол был практически пуст, если не считать какого-то листа бумаги, небрежно брошенного посередине, и сотового телефона, лежавшего на краю стола.
Первым объектом моего внимания был, конечно, сейф.
Так себе сейф, несерьезный. Небольшого размера, правда, крепко вделанный в стену, так что не унесешь с собой. Чего я, разумеется, делать и не собиралась.
Это почерк грабителей-дилетантов, которые не могут справиться с замком и тащат с собой все, что ни попадя, в надежде на авось — вдруг да окажется внутри что-нибудь ценное. В девяноста пяти случаях из ста они таскают эти тяжести без толку, крупных денег внутри, как правило, не оказывается.
Ну я-то не грабитель. Я не за деньгами сюда пришла, а за информацией. За той, о которой Коготь не предполагал, что она попадет ко мне.
Обо всем этом я размышляла, пока мои руки внимательно ощупывали кодовый замок и чутко прислушивались к щелчкам цифрового механизма.
Ага! Вот оно. Я посветила фонариком на часы. Искомую комбинацию я нашла за три с половиной минуты. Не очень-то Коготь озабочен возможностью ограбления.
Посмотрим на свой улов.
Что за чертовщина? В сейфе всего одна тонюсенькая папка с десятком листков. Больше абсолютно ничего.
Не раз приходилось мне осматривать подобные потаенные конторские внутренности, чего в них только обычно не хранится: бланки, личные дела, трудовые книжки, телефоны, диктофоны, короче говоря — более-менее ценные и компактные вещи. И уж обязательно — печати и штампы с неизменной штемпельной подушечкой.
Здесь же из вышеперечисленного не было абсолютно ничего.
Я устроилась в когтевском кресле и перелистала папочку с документами.
Довольно монотонный набор документов: пять чековых книжек из пяти различных банков. Только один из них — тарасовский. Два московских, Польский национальный банк и коммерческий банк в Ганновере. Все книжечки довольно свежие, полгода не прошло, как открыта самая старая, московская, а ганноверский банк вообще только вчера выдал «Зоне отдыха» свою книжку.
Что бы это могло значить?
В раздумье я перебирала листки, пока мне под руку не попался листок, валявшийся на столе.
Первая же написанная на нем фраза заставила меня вскочить с кресла и, несмотря на жару, зябко поежиться.
«Привет, сыщица!»
Это была записка от Когтя. Адресованная мне.
Читать я не стала. Настроение мое резко качнулось к меланхолии.
Но только качнулось. Я не позволю себе раскисать из-за того, что противник попался настолько умный, что ему хватает таланта соперничать со мной и даже предвидеть мои действия. Ведь это же делает мою задачу лишь более интересной.
Первое, что я сделала, — швырнула папку в сейф и захлопнула его. Затем подошла к неширокому и высокому окну и попробовала, насколько легко оно открывается. Я притворила его, оставив защелки открытыми, и вышла из кабинета.
Охранник все еще бесчувственно лежал в проеме двери. Перешагнув через него еще раз, я оделась и, спрятав записку, вытащила его в коридор и захлопнула входную дверь.
Слегка похлопав его по щекам и заметив, что веки его задрожали, я вставила ему в рот бутылочное горлышко и влила в него грамм триста водки. От того, что у него перехватило дыхание, он почти очнулся, заморгал глазами.
Я дала ему сделать из чайника три больших глотка. Во время третьего он уже вполне осмысленно посмотрел на меня.
Я тут же еще раз слегка врезала ему за ухом, и он вновь отключился.
Пошарив у него за барьерчиком, я нашла обгрызенную авторучку, сорвала висевший на стене график дежурств и на обратной стороне написала: «Что ж ты такой слабенький, мальчик мой… Никогда больше не пей в жару».
Записку я положила ему на живот. Когда он очнется и проспится, долго будет вспоминать: было там в офисе, на столе, что-нибудь или не было.
Но, думаю, так ничего и не сможет сообразить.
Спускалась я по обычной лестнице, которая в здании, конечно же, была и которая выходила, как я и надеялась, на первом этаже в самом углу коридора, где меня охранникам у входа не было ни видно, ни слышно.
Аккуратно и беззвучно открыв окно первого этажа, я соскочила на какую-то клумбу и, обойдя здание, оказалась у своей машины.
Только усевшись в нее и закурив сигарету, я достала записку и принялась читать «привет» от Когтя.
Я читала и раздражалась все больше и больше.
Да-да, на саму себя. Это именно тот случай.
«Ты что же, старая дура, забыла свой главный принцип? Заруби еще раз себе на носу: противника лучше переоценить, пусть он тебя недооценивает.
Коготь просто забавляется с тобой, как с мышкой. А ты сама лезешь к нему в лапы».
В записке было написано следующее:
«Привет, сыщица!
Представляю, каких трудов тебе стоило добраться до этой записки…»
Ну, в этом он не совсем прав, особых трудов мне это не составило.
Я вспомнила недавний фарс с раздеванием и покраснела.
Устроила производственный стриптиз! Дура!
«…Не сомневаюсь, что в сейф ты заглянула.
Ну как? Интересно?
Честно говоря, я ждал от тебя большего…»
Что, съела? Давно тебя носом не тыкали.
«…Впрочем, другие и того хуже. Ты еще молодец, только что-то соображаешь туго. Ты давай напрягайся, нечего волынить.
Дело-то простое — как два пальца обсосать.
Вот и обсоси. Да побыстрее, а то не успеешь.
Как в народе поется: „Уж полночь близится…“ А вместе с ней близится и условленный нами час расплаты.
А я всегда плачу, как обещал.
Надеюсь, помнишь, что я обещал?
Вздрогнула? Значит, помнишь…»
Признаюсь, я рефлекторно оглянулась, прочитав эту строчку. Потому что я действительно вздрогнула. От ощущения, что в затылок мне уставились два внимательных когтевских глаза и один не менее внимательный ствол пистолета.
Ближе ста метров от меня на вечерней улице не было ни одной машины и ни одного прохожего.
Это уже похоже на панику. Держи себя в руках, истеричка!
Коготь не стал бы писать тебе писем только ради того, чтобы поиздеваться над тобой. В записке должна быть информация.
Приди в себя и читай!
«…Ну, всяческих успехов!
Искренне твой Когтев.
P.S. Кстати, не лазай ты больше в мой бывший дом, он мне уже не принадлежит. Я его сегодня продал. Наживешь себе неприятностей…»
Так-так-так, вот ради чего он записочку написал!
«…Правда, продал я его без гаража. Гараж мой, и машина в нем моя. Новая машина, недавно купил. Хорошая, кстати, тачка, рекомендую тебе.
А впрочем, сама взгляни, может, и не понравится…»
Одно ясно определенно — меня приглашают в гараж.
Это и было единственной целью Когтева, когда он оставлял для меня записку. А вся его ирония — только для того, чтобы сбить меня с толку, отвлечь от чего-то.
Надо сказать, это ему удалось… И как это он сумел просчитать все мои действия?
Впрочем, чтобы столько лет держаться во главе серьезной криминальной группы, нужны особые способности. Как минимум — развитая интуиция. А ты — «гопота»! Хороша, нечего сказать…
Итак, мне опять подсунули информацию.
Ладно, оставим эмоции в стороне. Проанализировать ее все равно нужно.
До меня вдруг дошло, что теперь о чем-то важном знаем только я и Коготь.
А это значит, что теперь без пары пуль в голове меня уже никуда не отпустят. Независимо от исхода затеянного Когтем спектакля.
Жить мне осталось ровно один день. До субботы.
Веселенькое дельце…
Я наконец серьезно на себя разозлилась.
Когда я злюсь серьезно, я не ругаюсь на себя, не рву на себе волосы, не стучу кулаками по голове и не бьюсь головой об стену. Я становлюсь спокойной и методичной чувственно-логической машиной. Кроме информации по делу, все остальное перестает для меня существовать. Логические центры моего мозга измеряют, взвешивают, фиксируют, разлагают на атомы и вновь синтезируют в молекулы. Ни один факт, ни одно слово, ни один взгляд, ни одно движение не выпадают из поля этого анализа. Полученные результаты поступают в распоряжение моей интуиции. Не могу описать, как это происходит…
Я словно всматриваюсь во что-то туманное, к чему-то, как дикая кошка, принюхиваюсь, ловлю что-то руками, закрыв глаза. Неясные силуэты проплывают перед моим сознанием радужными пятнами, то становясь ярче, то вновь бледнея.
Вывод появляется всегда неожиданно, как бы падает сверху, разрывая неясную мглу, как щель распадающегося занавеса, и оставляет на ярко освещенной сцене моего сознания аллегорическую фигуру, в которой сконцентрирована развязка ситуации. И опять в дело вступает логика, теребя эту аллегорию и так и эдак и пытаясь проникнуть в ее символический смысл, привязать к реальным фактам и действующим лицам.
Я серьезно разозлилась и уже чувствовала, как приступили к работе тысячи логических операторов в моей голове, как мой мозг зажил как бы самостоятельной, отдельной от тела жизнью. Мне даже показалось, что я вижу со стороны, с высоты трех-четырех метров, сидящую в машине Таню Иванову, то есть саму себя, вернее, свое тело, напряженно размышляющую с помощью логического аппарата.
Впрочем, это длилось не более двух секунд, потому что в следующее мгновение я уже четко осознавала, что сижу в машине и произношу вслух следующую фразу:
«Неужели это так просто?»
Потому что я уже знала, где спрятан Сапер. Не догадывалась, а знала точно. Логика справилась одна, без интуиции.
Сапера держат в гараже когтевского дома.
Странно, как это до меня раньше не дошло. Ведь Коготь очень прозрачно намекал, что в этой истории только двое действующих лиц: Сапер и он, Коготь. А все остальные — статисты. И россказни про чеченцев, про узбекскую мафию, про авиазавод — чушь собачья, театр абсурда, легенда для статистов, не посвященных в замысел режиссера. Впрочем, расчет был точен, абсурд — самый органичный жанр для сегодняшней жизни, в которой не случается только то, что уже однажды случилось, и только потому, что, как утверждал один древнегреческий любитель купания, «нельзя дважды войти в одну и ту же реку».
Я очень недобро улыбнулась. Вероятно, мое лицо сейчас полностью оправдывало мою известную всему Тарасову кличку.
Коготь ошибся.
В этой пьесе не два действующих лица, а три.
Сапер, Коготь и я — Ведьма.
