Глава 7 Допрос «с пристрастием»
Свою бежевую «девятку» я припарковала в каком-то проходном дворе квартала за три до нужного мне дома на улице Железнодорожной. Хоть Гарик и не сказал, что за жилищем Вингера установлено наблюдение, а там кто его знает… В любом случае шансы засветиться с машиной резко возрастают.
Войдя в единственный подъезд новой, но уже обшарпанной девятиэтажки-«коробочки», я нащупала в кармане красную корочку своего давным-давно недействительного удостоверения стажера облУВД. Несмотря на профессиональную самоуверенность, каждый раз, извлекая его на свет, я готова к тому, что перед моим носом захлопнут дверь. Это в лучшем случае! Впрочем, бывало, мою «липу» глотали ребята и покруче Льва Вингера. Да и понадобится она мне сейчас лишь на самом первом этапе, а дальше, согласно разработанной тактике, — карты на стол!
Дверь с номером «89» выглядела вполне пристойно, но все же вряд ли наводила на мысль о повышенном благосостоянии жильцов. Тревожная трель звонка разрезала тишину лестничной площадки. Не хватало еще, чтобы Вингеров не оказалось дома! Однако мои опасения рассеялись очень скоро: послышалось шевеление, и с той стороны дверного «глазка» мелькнула тень. Надеюсь, моя физиономия через все эти линзы не смотрится слишком уж отталкивающей.
Я ожидала, что из-за закрытой еще двери испуганный женский голос спросит: «Кто там?» Этот вопрос всегда приводит меня в восхищение своей наивностью. Но все произошло по-другому. Дверь сначала приоткрылась — правда, лишь на ширину цепочки, — и нарисовавшийся в этой щели лысоватый мужчина среднего роста и средних же лет строго спросил, что мне угодно.
Давно отработанным движением я сунула ему под нос свою красную книжицу.
— Лев Анатольевич Вингер? — К тому времени, как я поставила вопросительный знак, «мандат» был уже свернут и исчез в моем кармане. — Иванова, горпрокуратура, следственный отдел.
Весь фокус заключается в том, что вы убираете документ раньше, чем озвучиваете свою «легенду». После этого мало у кого возникает охота к излишней подозрительности.
Во всяком случае, у Льва Анатольевича не возникла, и слава богу. Звякнув цепочкой, он освободил мне путь. Правда, и дружеской теплоты ни в его глазах, ни в голосе не прибавилось.
— Что ж, прошу. Но я, право, не предполагал, чтобы в такое время…
— У нас ненормированный рабочий день, Лев Анатольевич. Вы обратились к нам за помощью — стало быть, у вас теперь тоже. Прошу это учесть.
— Конечно, конечно. Но ведь я уже рассказал все, что знал. Не вижу, чем еще могу помочь следствию.
Я мягко улыбнулась:
— Пожалуйста, позвольте следствию самому судить об этом. Меня подключили на последнем этапе, я хочу ознакомиться с делом, так сказать, из первых уст. И потом, следствие на месте не стоит. Все время появляются новые данные…
Вингер смотрел на меня все так же холодно-безучастно. По-видимому, «новые данные» о пропавшей дочери его не интересовали.
— …Так что потребность во встречах и беседах возникает постоянно, Лев Анатольевич. Так где мы можем поговорить?
Мне показалось, что хозяин квартиры обреченно вздохнул.
— Вы не возражаете, если мы побеседуем на кухне? В комнате беспорядок: я там работаю, навалил бумаг повсюду. А вторая — комната дочки.
— Кстати, мне нужно будет потом осмотреть ее.
— Как, опять?.. Ну, если нужно… — Он равнодушно пожал плечами.
Мы прошли в маленькое царство пластиковой мебели «под дерево», наборов кухонной утвари «под Хохлому» и пестрых прихваточек в стиле «печворк». Обычная советская кухонька с геранями и непременным алоэ на окошке, но порядок образцовый. Пожалуй, Наташа Костенко права: мадам Вингер — отличная хозяйка.
— А где ваша супруга, Лев Анатольевич? Ирина Павловна, если не ошибаюсь. Ее нет дома?
— Нет, я один. Мы подумали, что ей лучше будет пожить несколько дней у матери, пока все это не разрешится… каким-нибудь образом. Все равно она пока не работает: двадцать шестой цех стоит. Она замначальника цеха.
— Да, я в курсе. Как она себя чувствует? Должно быть, ужасно переживает семейное горе?
Густые седоватые брови Вингера приподнялись на полсантиметра.
— А вы как думаете? Простите, у вас есть дети?
— Пока бог миловал, — вырвалось у меня.
— Ну да, ну да… У вас все еще впереди. — Он задумчиво смотрел сквозь меня умными серыми глазами. — Малые детки — малые бедки, а большие детки… н-да.
Короткие крепкие пальцы яростно забарабанили по клеенчатой скатерти. Но глаз он не отвел. Только слегка прищурился.
— Так что вас интересует? Я готов.
— Расскажите мне о дочери, Лев Анатольевич. У вас были с ней проблемы?
— Хм… Проблемы! Да у кого не бывает проблем со взрослыми дочерьми?! Покажите мне такого счастливца. С сыновьями, правда, их не меньше, но это уже другая тема…
Приготовившись освещать трудную тему, инженер поудобнее уселся на табурете, откинулся к стенке, оклеенной веселенькими обоями.
— Ольга всегда была трудным ребенком. Нет, она была способной, неплохо училась, музыкальную школу окончила — до сих пор скрипка лежит где-то на антресолях… Но — как бы это выразиться помягче, — у нее всегда были… повышенные запросы, что ли. Она требовала больше, чем мы могли ей дать, — в материальном смысле. Наверно, мы сами во многом виноваты, баловали дочку. Особенно мать и бабушка. Понимаете, она у нас была поздняя — я имею в виду, у Ирины, жена старше меня… Знаете же, как это бывает, когда девочка почти все время проводит у бабушки? «Оленька у нас самая хорошая, самая красивая, самая умная, Оленьке — все самое лучшее…» Я-то дочь почти и не видел: с утра до ночи на заводе. Приду, поцелую спящую — вот и все «воспитание». Меня только ставили перед фактом: Оле нужно то, Оле нужно се… Не могу сказать, чтобы мне нравилось такое потакание ребенку. Но в этом вопросе в собственной семье я всегда был в меньшинстве.
— Вы давно работаете на «Конусе»? — как бы между прочим вставила я.
— Да с первых своих трудовых дней. Впервые пришел еще практикантом с нашего ФЭТИПа — мы тогда внедряли одну коллективную разработку. Так что, когда закончил институт, меня там уже ждали. Считайте, на своем родном заводе и вырос: в следующем году дата будет — тридцать лет. И с женой своей там познакомился.
Что-то уж очень печально сказал он про свой трудовой юбилей. Без рабочей гордости. Или мне показалось?.. Кстати: а факультет-то он окончил тот же самый, где нынче учится наша компания.
— Стало быть, у Ольги наследственная тяга к технике?
— Да нет, этого я не сказал бы. — Папаша Вингер невесело усмехнулся. — Все гораздо проще. Дело в том, что… мне трудно об этом говорить, но к моменту окончания школы у нашей дочери резко проявилась тяга к веселой жизни. И ни к чему больше. Может, тут отчасти время виновато… В обществе пошел раздрай, вседозволенность, а тут еще у нас на заводе проблемы, начались задержки зарплаты, все такое прочее… Порой месяцами — стыдно сказать! — жили на пенсии родителей. Может, у Ольги была такая реакция на все это, не знаю… А, к черту! Надоело оправдывать и ее, и себя, и собственное бессилие… Я закурю, не возражаете?
Вот теперь он был искренним. Пожалуй, впервые с начала нашего разговора. Руки у Льва Вингера дрожали, когда он безрезультатно шарил по карманам в поисках пачки курева. Наконец нашел ее на полке у себя над головой. Потом долго искал спички, но так и не нашел — пришлось воспользоваться моей зажигалкой. Я составила ему компанию. Лишь затянувшись «Космосом», инженер почти успокоился.
— Простите… Татьяна… Александровна, да? Так вот, Татьяна Санна. Для нашей семьи настали ужасные дни. Дочь возвращалась домой в ночь-полночь, а то и утром, вся прокуренная, стала выпивать, и… В общем, я не знаю, чем еще они там занимались, нас с матерью она не посвящала. Мы с женой устраивали скандалы — ей и друг другу: все выясняли, кто виноват. Ольга, правда, пыталась избегать открытой конфронтации. Должно быть, она все-таки любит нас с матерью, хоть и по-своему. Успокаивала, подлизывалась, говорила, что, мол, «ничего такого» она себе не позволяет. Ну, покурили, ну, выпили, ну, поцеловались… В самом деле, что «такого»?.. Вот так мы и жили в последний год ее учебы в школе. Ольга не скатилась совсем только благодаря своим способностям и прошлым заслугам. Ну, отчасти и моему авторитету тоже. Но, разумеется, о том, чтобы поступить в какой-нибудь престижный вуз, не могло быть и речи. А уж тем более на коммерческой основе: с деньгами у нас было туго. Так вот и возник мой родной ФЭТИП. Когда-то не было в Тарасове престижнее места, а теперь… — Инженер горько махнул рукой. — В чести все больше финансы, менеджмент да адвокатура. А гордость отечественной промышленности лежит в руинах.
— И ваша музыкальная дочка не возражала против электронной техники и приборостроения?
— Нет, по-моему, ей было все равно. Тем более что с техническими дисциплинами у нее всегда были лады — уж это-то, наверное, наследственное. Но, честно говоря, на ФЭТИП Ольгу приняли бы с закрытыми глазами, даже если бы она была полной дурочкой. Из-за того, что моя дочь. У меня до сих пор прекрасные отношения с преподавателями. Поверьте, ни о каких взятках не было и речи, здесь дело в другом — во взаимном уважении.
— Разумеется, я и не думала ничего такого. А с профессором Стрельцовым вы тоже знакомы?
— Ну конечно! Это мой любимый учитель, руководитель дипломной. Ему уже за семьдесят, но все еще бодрый мужик и светлейшая голова. Академик, членкор, лауреат и так далее… А почему вы спрашиваете о нем?
— Да просто к слову: сегодня имя Стрельцова упоминал один наш общий знакомый. Стало быть, вы, Лев Анатольевич, тоже специализируетесь по космическим технологиям?
— А вы в курсе научных интересов профессора Стрельцова? — Любимый ученик профессора взглянул на меня каким-то новым взглядом.
— Мы все учились понемногу… — Я небрежно махнула рукой. — Лев Анатольевич, скажите мне, пожалуйста, откровенно: вы абсолютно исключаете, что исчезновение вашей дочери связано с вашей нынешней работой?
— Абсолютно исключено.
Пожалуй, ответ этот был дан слишком поспешно, чтобы быть откровенным. И слишком уж чеканно… Жаль, что в этот момент у меня не было возможности проконтролировать уровень адреналина в крови инженера Вингера. Могу побиться об заклад — он резко подскочил!
— Но почему вы так в этом уверены? Ведь ваша деятельность на «Конусе» сейчас связана… м-м… с весьма секретными разработками, разве не так?
Разумеется, я блефовала, но нисколько не рисковала. Разве в том, что выдала себя за работника прокуратуры. Кстати, пора искать подходящий момент, чтобы выложить карты.
Однако, кажется, я попала в точку! Мой вопрос Вингеру не понравился.
— Вам прекрасно известно, что это именно так! Теперь, после «медвежьей услуги», которую оказала нам наша милая пресса, о так называемом «ноль-первом заказе» знает весь свет…
— Кажется, это в «Вестях» было? — ляпнула я наобум.
— Нет, в «Тарасове». Но, разумеется, у прокуратуры есть и более надежные источники информации. Только дочь моя здесь совершенно ни при чем! Я об этом сразу заявил следователю и не понимаю, почему эти досужие домыслы всплывают опять!
— Я бы вас попросила, Лев Анатольевич! Следствие обязано проверить все версии, и я не понимаю, почему вы вдруг вышли из себя.
— А я вас тоже попрошу, товарищ Иванова! В конце концов, у меня горе! У меня дочь пропала, до-очь, понимаете вы это?!
Вингер не кричал, но от его густого голоса жалобно дребезжала посуда в висячем шкафчике над столом.
— Возможно, Ольги нет в живых, и я к этому внутренне уже готов, понимаете? Вам надо искать следы там, на месте преступления. Наверняка какие-то подонки затолкали ее в машину и увезли, о, боже мой… Вот что похоже на правду, вот что вам надо искать, чтобы мы могли хотя бы похоронить по-человечески нашу девочку! А вы вместо этого являетесь ко мне чуть ли не ночью, донимаете дурацкими вопросами и тянете «за уши» заведомо дохлую версию похищения с целью шантажа!
— Да почему она такая уж дохлая, объясните вы мне, пожалуйста?!
— Да потому, черт возьми, что похитители и шантажисты выдвигают требования! Тре-бо-ва-ния, понимаете, девушка? Должно быть, вы плохо учились в юридическом институте. А мне никаких требований не предъявили! Ни в каком виде, ни в какой форме. Прошли уже целые сутки — и ничего!
— Вы в этом уверены, Лев Анатольевич?
Он как-то сразу затих, и тишина эта была зловещей.
— Знаете что? — сказал почти миролюбиво. — Я буду жаловаться на вас. Думаете, если вы из прокуратуры, то вам позволено оскорблять честных, уважаемых людей? Кстати, позвольте-ка мне еще разок взглянуть на ваше служебное удостоверение.
— Нет нужды, Лев Анатольевич. Я вам и так скажу, что оно «липовое».
— Ка… какое?!
Простенькое словцо удалось Вингеру не с первой попытки.
— «Липа», «липа», не сомневайтесь. Сейчас я вам предъявлю настоящее.
Я шлепнула перед ним на стол то, чего он, ручаюсь, никогда еще не видел: заверенную копию своей частнодетективной лицензии. Вингер схватил ее обеими руками и читал такими страхолюдными глазами, точно это было удостоверение агента иностранной разведки.
— Как видите, к прокуратуре я не имею никакого отношения. Зато к вам и к вашей исчезнувшей дочери — самое непосредственное. Может быть, вы сядете, и мы спокойно продолжим нашу беседу?
— Да как вы… как вы посмели?! Я буду жаловаться!
— Вы правы: жаловаться на частного детектива гораздо приятней и безопасней, чем на работника прокуратуры. И все-таки я вам искренне не советую этого делать.
— Зачем вы пришли?! Что вам нужно?! Кто вас подослал?!
— Последний вопрос оставляю на вашей совести как абсолютно неуместный и оскорбительный, отвечаю на первые два: я пришла, чтобы помочь вам найти вашу дочь.
— Но я вас об этом не просил! Я абсолютно не нуждаюсь в ваших услугах. Прошу вас немедленно покинуть мой дом!
— Значит, покинуть?
— Да, немедленно!
— И вы даже не хотите узнать, откуда какому-то частному сыщику известно об исчезновении вашей дочери? Не хотите узнать, с чем я пришла?!
— Ни в малейшей степени. У вас грязные источники информации, грязные методы. Мне… мне нечем оплачивать ваши услуги!
— А кто здесь говорил о деньгах?
— Да уйдите же вы, наконец! Или я сам вас вышвырну.
— Не горячитесь, Лев Анатольевич: у меня «черный пояс» по карате.
— Да вы бандитка! Я сейчас вызову милицию…
— О, вот это будет очень кстати. И я расскажу ей, как вы только что в течение нескольких минут пытались выставить за дверь человека, который пришел помочь вам разыскать дочь — заметьте, совершенно безвозмездно. Я расскажу, что вы и ухом не повели, когда в десять вечера к вам явился некто, кого вы принимали за работника прокуратуры, и даже когда этот некто обронил фразу насчет «новых данных» по делу. Это была ловушка, господин Вингер, и вы в нее угодили! Да любой нормальный отец на вашем месте еще на пороге бросился бы ко мне с воплем: «Боже мой, вы нашли мою дочь?! Что с ней?»
Еще в самом начале моего страстного монолога Лев Анатольевич Вингер, минуту назад грозно нависавший над кухонным столом, вдруг как-то сразу обмяк и осел на табурет.
— Я расскажу милиции, как, продолжая принимать меня за работника прокуратуры, вы вдруг без всяких причин занервничали, когда в разговоре возникла совершенно естественная версия похищения с целью шантажа. И как пытались давить на следствие, подсовывая ему свой вариант происшедшего. И как…
— Довольно…
— И наконец, как вы заявили — без всяких к тому оснований, — что ваша дочь, вероятнее всего, мертва. Это уж был явный перебор, Лев Анатольевич! Куда естественнее для любящего родителя отказываться верить в случившееся, даже когда ему показывают труп дочери.
— Довольно, прошу вас!
— И вы думаете, все это не заинтересует милицию? Уверяю вас, это покажется ей весьма любопытным. Если хотите позвонить — могу предложить свой сотовый. К соседям идти поздновато.
Да уж: ведущий инженер какого-то там суперсекретного проекта, замешанного на высоких космических технологиях, был явно не спец по дешевым спектаклям.
— Б-благодарю… — Голос его сорвался. — Я не стану никуда звонить. Я… Простите меня. Действительно, я вел себя глупо.
— Рада, что вы это наконец признали.
— Но и вы тоже хороши! Устроили эту комедию с прокуратурой… Зачем? Вот я и вышел из себя: нервы-то на пределе! Вы не представляете, что мы с женой пережили за эти сутки… Просто пришли бы и сказали, что вам надо.
Кажется, папаша Вингер так просто сдаваться не собирается. Ну ладно.
— Не смешите, Лев Анатольевич. Вы бы меня и на порог не пустили. А мне нужно было непременно с вами увидеться.
— Что ж, ваша взяла. Может, хоть теперь объясните, чего вы добиваетесь?
— Да я только и мечтаю, чтобы вы мне дали такую возможность! Вы знаете о том, что сегодня ночью — через несколько часов после того, как исчезла ваша дочь, — был убит чернокожий студент Александр Ренуа, который был вместе с вашей Ольгой на вчерашней загородной прогулке?
— Да, мне сказал следователь. Это ужасный случай, мне жаль. Мы с женой знали его, он пару раз бывал у нас дома. По-моему, из всех нынешних друзей Ольги он был самым приличным человеком.
Я ожидала, что инженер добавит: «…хоть и негр», но он промолчал. Мне это понравилось.
— Тут я с вами полностью согласна. Так вот…
— Прошу прощения, — перебил он меня, — но почему вы говорите об убийстве? Разве это уже доказано? Мне кажется, речь шла о каком-то несчастном случае. И я, простите, не вижу, какая тут связь с моей дочерью.
— А я вижу эту связь, Лев Анатольевич. И более того, я убеждена, что скоро эта связь станет очевидной для всех. Я пока не знаю, что произошло с вашей дочерью. Могу только предполагать. Есть очень серьезные основания думать, что к этому приложил руку кто-то из нынешнего иностранного, — я подчеркнула это слово, — иностранного окружения Ольги. Саша Ренуа стал случайным свидетелем, очень опасным свидетелем. И потому его убрали, все обставив как самоубийство. Оба эти преступления — дело одних и тех же рук.
— Абсурд какой-то…
— Вы так думаете? А то, что по подозрению в убийстве вашей дочери задержана ее однокурсница Светлана Красникова, не кажется вам абсурдом?
— О боже! Я этого не знал… Ну это уж вообще ни на что не похоже! Зачем ей было убивать Ольгу?!
— У нее был мотив: ревность. Была и возможность, но она ее не убивала. Думаю, этот момент тоже скоро прояснится: против Светы никаких улик. Просто события развивались немножко не так, как рассчитывал преступник, — не все же можно предугадать. Но эти маленькие непредвиденности дали ему еще одну возможность пустить следствие по ложному пути.
— У меня просто голова кругом… Я в этом ничего не понимаю, Татьяна! Зачем вы мне все это говорите? Я только хочу знать — что с моей дочерью?! Вы думаете… думаете, ее убили?
— Я думаю, что вашу дочь никто не убивал, и вы это знаете. Пока не убивал…
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы прекрасно меня поняли! Вы же умный человек, Лев Анатольевич. Вы должны отдавать себе отчет, что практически никогда похитители не возвращают своих жертв. Даже если получают требуемое!
— Да при чем здесь…
— Дайте мне закончить. Я пришла к вам как друг, надеясь помочь и надеясь на вашу помощь. Я надеялась на вашу репутацию умного и честного человека. Я шла сюда вслепую, по одному наитию, но теперь убеждена, что вы покрываете похитителя и убийцу… Молчите, я говорю правду! Я, конечно, понимаю ваши родительские чувства: вас предупредили, что цена вашему молчанию — жизнь дочери. Но это же «липа», Лев Анатольевич! Такая же «липа», как мое давешнее удостоверение. Ну подумайте: зачем ему оставлять Ольгу в живых — такого свидетеля?! Он получит от вас документацию на этот «ноль-первый заказ», или что он там требует, и ее жизнь ему больше не нужна! Если только вы еще не передали ему это…
Он сидел с закрытыми глазами, прямой и неподвижный как столб, и лишь едва заметно покачивал головой из стороны в сторону, как бы защищаясь от страшных слов, долбивших его. На моей последней фразе это немое отрицание слегка усилилось. Можно было не придать этому значения, но ведь можно и придать…
— Поймите вы: он ее не пожалеет. Он уже убил Сашу Ренуа — жестокое, циничное убийство. И оно, сдается мне, не последнее: у преступника наверняка был сообщник или сообщники, и это тоже свидетели. А кончится все трупом вашей дочери, попомните мое слово! Если вы не одумаетесь.
— Вы… безжалостны, Татьяна. Неужели вы думаете, что я монстр, который ради спасения своего ребенка не сделает все возможное?! И даже больше… Если бы я только мог! Если бы…
На «респектабельного инженера» сейчас больно было смотреть.
— Но мне нечего вам сказать. Нечего…
— Это ваше последнее слово?
— Мне нечего вам сказать.
— Черт вас побери! Скажите хотя бы: вы знаете, кто это? Ради своей Ольги скажите! Знаете?
Он поднял на меня глаза, полные муки:
— Нет. Я о нем ничего не знаю. Это правда.
— Когда и где вы должны передать ему выкуп?
— Ради всего святого… Я не знаю, о чем вы говорите.
Уф, хватит с меня. Кому нельзя посоветовать — тому нельзя помочь. Измученная не меньше Вингера, я тяжело поднялась из-за стола:
— Воля ваша, Лев Анатольевич. Я желаю вам только одного: чтобы не пришлось запоздало раскаиваться. Если все же надумаете заговорить — вот номер моего сотового. По нему я отвечу в любое время. Советую спрятать подальше.
Осторожно взяв бумажку, точно она могла рассыпаться, хозяин квартиры заискивающе коснулся моей руки:
— Таня, вы ничего не расскажете… обо всем этом?
— Можете не беспокоиться. Милиция даже не знает, что я веду это дело. Пока еще не знает. Это известно только преступнику. А теперь покажите ее комнату. И еще мне нужна фотография Ольги, без нее я не уйду.
Вингер кротко кивнул и вышел из кухоньки впереди меня.
Пока я осматривалась в крошечной — девятиметровой — комнатушке его дочери, где до меня, похоже, изрядно покопались правоохранительные органы, Лев Анатольевич принес и молча вручил мне цветной портрет глазастенькой еврейской девочки лет двадцати, с пышной черной косой и капризной нижней губкой. Оля Вингер была очень похожа на отца. Именно такой я ее себе и представляла. И что только Сашка в ней нашел?
Я спросила, что достойного внимания следствия нашли здесь настоящие работники прокуратуры. Вингер ответил, что, кажется, взяли несколько фотоснимков из альбома, на которых изображены друзья Ольги. Для меня, впрочем, в этой комнате тоже не нашлось ничего интересного. Ничего, кроме большой красивой фотографии в белой картонной рамке, которая стояла на полке с книгами. Должно быть, милиция не заинтересовалась ею потому, что все персонажи на групповом снимке и без того были ей хорошо известны. И мне, естественно, тоже.
Интернациональная шестерка по формуле «три плюс три» на этом фото представляла собой живописнейшую скульптурную группу в теннисных костюмах. Вооруженные ракетками и «полнометражными» улыбками, они позировали фотографу в центре какого-то зеленого корта. В роли «большого фонтана» выступал, разумеется, красавчик Нари, обнимающий двух нимф: Олю и Свету, а «каскад» образовывали Наташа Костенко, Роджер и Саша Ренуа. Все они были здесь такие молодые, красивые и вполне счастливые, и даже веселый Роджер — с удивлением отметила я — не казался на этом снимке рабом…
Словом, композиция была бы просто великолепной, да вот беда: сбоку в кадр затесался какой-то тощий и долговязый олух в шортах и кепке с большим козырьком. Должно быть, из служащих. Очертания фигуры получились размытыми, да и находился этот тип на довольно приличном расстоянии от камеры. И лишь лицо, повернутое в сторону фотографа, каким-то странным образом попало в фокус и вышло четко. Но на нем лежала густая тень от козырька кепки.
Такой вот досадный прокол фотографа. И еще чего-то на этом снимке не хватало, но я никак не могла понять — чего. В нижнем углу стояла дата: «26 июня 1998 года».
— Ребята отмечали окончание летней сессии, — пояснил Лев Вингер. — Этот их богатый плейбой, Нари, или как его там, пригласил всю компанию на «турнир большого шлема».
— Разве Ольга играет в теннис?
— Да нет, девчонки больше дурачатся, где им… А вот иностранцы — те да, частенько ходят в этот клуб. Где-то в Смоленском ущелье, я точно не знаю.
Ну конечно, как же я сразу не сообразила! Я ж бывала там несколько раз со своим Игорьком… во времена оны. Шикарное местечко, только далековато.
«Я шел играть в теннис, а они собирались погулять в центре города…» — припомнилось мне. Так вот чего здесь не хватает: мистера Рэя, моего зеленоглазого клиента!
— Лев Анатольевич, вы случайно не знаете Рэя Лионовски? Его нет на этом снимке, но он тоже…
— Позвольте, это аспирант Стрельцова, да? Юрий Иваныч как-то отзывался о нем как об очень толковом молодом ученом, подающем надежды. Говорил, у него получается интересная диссертация. Нет, я с ним не знаком. Но Ольге он почему-то не нравится. Говорит, противный тип. Может, потому, что он старше, солидней и не принимает участия в безумствах этой компании. Стойте-ка: мне кажется, дочь говорила, что это он их и фотографировал.
— С вашего позволения, я возьму этот снимок.
— Ради бога, если он вам нужен.
Инженер давно тер пальцами красные глаза. И немудрено: половина первого ночи.
Уже почти на пороге квартиры я вдруг хлопнула себя по лбу. Вот дурища, чуть не забыла!
— Лев Анатольевич, среди вещей вашей дочери было что-нибудь похожее на маленькую деревянную куклу? Только не считайте меня сумасшедшей, подумайте.
Однако примерно с минуту Вингер смотрел на меня именно с чувством глубокого сожаления. Наконец взор его стал проясняться:
— Боже мой, ну конечно! Как же я сразу не сообразил: матрешка! У нее был брелок для ключей в виде матрешки, школьная подружка подарила. Крошечная такая, но очень симпатичная.
— И этот брелок был с ней в субботу?
— Ну разумеется. Дочь всегда брала с собой ключи. А… что такое? Что такое, Таня?!
— Пока ничего, Лев Анатольевич. Ничего, кроме того, что я вам уже сказала. Вы еще не надумали исповедаться?
Он лишь отрицательно покачал головой. А вслух сказал:
— Спасибо вам, Таня. Умоляю: будьте осторожны! И… простите меня, если сможете.
— Бог простит, Лев Анатольевич.
Я кубарем скатилась с шестого этажа. Что же это за день такой у меня сегодня, господи? Всех пугаю, терзаю и довожу до полного исступления… И себя в том числе. Черт бы побрал эти душещипательные беседы! Я, в конце концов, не священник, а частный детектив! Хоть бы завтра, что ли, для разнообразия, довелось помахать ногами или за кем-нибудь погоняться…
На улице стояла холодная и бесфонарная ночь, какую всегда хочется поскорее оставить за спиной. Поэтому три квартала до своей укромной подворотни я преодолела на одном дыхании. Если бы оказалось, что мою машину угнали, это было бы самым большим разочарованием в моей жизни: пришлось бы ловить такси.
Забравшись в уютный салон и включив свет, достала свой блокнот, чтобы спрятать в него добытые фотографии. По иронии судьбы он открылся на страничке с данными Рэя Лионовски — той самой, которую мне еще предстояло заполнить. Ба, а это что такое?! Я точно помню, что, кроме адреса и телефона моего клиента, еще ничего на ней не писала!
Через всю страничку — по диагонали — мелким размашистым почерком Тины Брогус было начертано: «Get you have come».
Судьба продолжала насмехаться надо мной. Ну, это уж слишком! С меня хватит.
