Глава 6 Полосатый понедельник
Проснулась я от треска будильника. И с мыслью: какого черта?!
У меня не было сил, чтобы протянуть руку и утихомирить мою «sistem nippel» (как написал когда-то на часовом стекле один мой старый приятель); поэтому я лишь поморщилась и навалила на ухо подушку. Согласитесь: трудно обрадоваться будильнику в девять утра, когда спишь сладким сном на плече настоящего супермена?.. Ага: кажется, выдохся… Ой, это я про будильник, конечно! Что касается Грини, то он способен начисто уморить голодом всех крокодилов Африки.
Гриня… Я провела рукой по соседней подушке, но она была пуста. Ах да, он исчез уже, наверное, больше часа назад — у него сегодня своя напряженная программа. Он-то и завел, по моей просьбе, этот чертов будильник. Совсем не спал, бедняга… Ну ничего, выдержит — на то он и супермен. А я слабая женщина, мне бы теперь покайфовать денек в постели, в ванной, на кухне, за чашечкой кофе, да подождать тихо-спокойно, когда мой орел опять прилетит ко мне в гнездышко…
Все правильно. Но для этого вовсе не обязательно обзаводиться лицензией частного детектива. Ну а поскольку она у меня все-таки имеется — хочешь не хочешь, а надо осознать: понедельник уже наступил.
Ах, если б я только могла предположить, что такой восхительной ночью началась одна из самых тревожных и опасных недель в моей жизни… А собственно, что изменилось бы? Да ровным счетом ничего.
О прошедшей ночи напоминали только блаженное изнеможение во всем теле, красные розы у постели (они все еще источали тонкий страстный аромат) и записка на тумбочке: «Люблю, целую! Задание не забыл». Просто, как все гениальное. И гениально, как все простое.
Если по первым двум пунктам возражений у меня, естественно, не возникало, то с последним все было не так просто. Задания, которое он «не забыл», я Григорию не давала — он сам вызвался. А я-то как раз была против. Дело в том, что для этого ему требовалось войти в контакт кое с кем из своих прежних знакомцев по криминальному миру. А про подобные контакты никогда не знаешь, чем они кончатся: там ведь такие «кадры», что против них мой Гришка с его сто восьмой статьей — просто нашаливший бойскаут!
Однако при всем при том мой новый напарник вовсе не производил впечатление человека, которого можно взять голыми руками. Поэтому, чтобы сохранить свое реноме «старшего партнера», я скрепя сердце согласилась: иначе он все равно туда полез бы, но уже без моего согласия.
Надо признаться, что после этой ночи с моей души словно огромная скала свалилась. Остается только где-то в самой глубине маленький «камешек» — размером, может быть, с ту гальку, которая влетела субботним вечером в дачное окно… Не то чтобы я перечеркнула жирной чертой весь параграф моих рассуждений, посвященный «мистеру Икс», — нет, но только потому, что профессионально не имею права отвергать ту или иную версию, пока не получу исчерпывающих доказательств ее ошибочности. Пока же такие доказательства получила только моя женская сущность, но не детективная. А для женщины-детектива, согласитесь, это значит не так уж мало! Во всяком случае, вся моя натура противилась теперь всем пунктам обвинения против Григория, мною же выдвинутым.
Но, по крайней мере, один из этих пунктов — к моей великой радости! — можно было вымарать окончательно и бесповоротно! Я ведь все-таки вытянула из Орлова правду о той его ссоре с Натали. Пришлось пойти на всяческие ухищрения, использовать и кнут и пряник, и в конце концов он сдался: «Ладно, пусть женщина заткнет уши, а слушает только детектив!» И детектив выслушал историю о том, как молодая чужая жена однажды действительно бросилась на шею красавцу лакею, только лакей-то оказался вовсе не лакеем, снял ее ручки со своей могучей шеи и сказал: «Иди-ка ты с этим, милая, к своему мужу, а о твоей минутной слабости от меня ни одна живая душа не узнает».
Я бы, наверное, никогда не поверила в то, что герой этой истории не воспользовался «минутной слабостью», если бы речь шла о любом другом мужике. Но Гриню я знала уже достаточно хорошо, чтобы не сомневаться: так оно все и было. Не удивилась я и тому, что он ни в какую не хотел об этом говорить: мужское достоинство не позволяло болтать о своих победах, тем более — над замужней женщиной. Правда, он и не скрывал, что искушение было ну о-очень велико…
Да, я снова и снова убеждалась: мне достался прямо-таки редкостный, «реликтовый» экземпляр мужчины! Что-то среднее между Д\'Артаньяном и Дон Кихотом. Я думала, что таких давно уже нет…
Но теперь я хорошо понимала праведный гнев Натали. Бедняжка! Да я б, наверное, глаза выцарапала мерзавцу, который рискнул бы отвергнуть меня! Правда, такого позора со мной еще никогда не случалось, и надеюсь, меня минет чаша сия…
В общем, повторюсь: хотя эта история и предназначалась для ушей детектива, однако ублажила она прежде всего женщину. Впрочем, в ней оказалось кое-что интересное и для сыщика.
Во-первых. Около двух месяцев назад, когда мог бы иметь место этот адюльтер, Натали не просто пыталась соблазнить водителя своего мужа, а приступила к нему со словами: «Гриша, помоги мне, я боюсь!» Чего или кого боится — она не сказала, но, по словам Григория, действительно выглядела испуганной и встревоженной. Поэтому он постарался обойтись с ней помягче. Спросил: если ей что-то угрожает, то почему она не обратится за помощью к мужу? «Нет, нет, в этом Олег не сможет помочь! Он не должен ничего знать! Только не он…» Тогда Гриша сказал, что сделает все, что может, если она ему доверится, но… только без интима. Вот тут-то Натали и взбесилась! Просто превратилась в разъяренную фурию, выпустила когти, и Григорию пришлось даже слегка скрутить ее, чтобы уберечь свои глаза. Потом, немного успокоившись, она сказала, чтобы он все забыл, никакого разговора, мол, не было. С тех пор Григорий каждую секудну «шкурой ощущал» ее ненависть. При посторонних она по-прежнему была с ним холодно-вежлива, а наедине они почти никогда не оставались.
Во-вторых. Вечером в минувшую субботу, перед тем, как финал их перебранки достиг моих ушей, Натали прямо обвинила Григория в похищении ее сына. На это он ей и ответил — «порешь чушь».
Одним словом, моя романтическая ночь оказалась далеко не бесполезной и для расследования. Что могли означать эти откровения моего напарника? (Если, конечно, принять их на веру — а я, как уже сказала, склонна была сделать именно это.) Только одно: моя полубезумная версия, смутно оформившаяся во время дачного уик-энда, подкрепляется новыми фактами — в той ее части, которая относится к «игреку». А что касается «икса», то… его мы, по-моему, уже достаточно «прояснили». Во всяком случае, я очень надеюсь, что те его тайны, которые мне еще неведомы, не имеют никакого отношения к нашему криминальному уравнению…
Так размышляла я, наскоро приводя себя в полную боевую форму. К девяти сорока пяти — рекордно короткий срок! — я была уже готова распахнуть мою скрипучую детективную дверь.
Дрожащей рукой я набрала номер городского Управления внутренних дел, который мне даже пришлось вспомнить — так давно я им не пользовалась. Если этого шалопая нет на месте — что всего вероятнее, — это может сильно замедлить дело.
Как ни странно, понедельник начался с удачи: мне ответили, что старший лейтенант Папазян, кажется, где-то здесь и сейчас его поищут. Когда в милиции не знают, что позвонившая им молодая женщина является частным детективом, они могут иногда отвечать вполне вежливо. Я услышала, как голос на том конце провода, оторвавшись от трубки, крикнул кому-то: «Миша, посмотри там Кобеляна! Кажется, он ошивался в машбюро. Скажи, что девушка с красивым голосом просит его к телефону, а то не подойдет».
В течение семи минут, пока Папазяна вытаскивали из машбюро или откуда там еще, у меня было время по достоинству оценить ментовский юмор. Дело в том, что за Гариком Папазяном давно закрепилась слава одного из самых отъявленных бабников всего многотысячного отряда городской и областной милиции. И это была главная причина, по которой он к своим двадцати девяти годам все ходил в лейтенантах. Кроме того, имелись и другие причины, по совокупности которых Гарику было скорее всего не видать капитанских погон как собственной задницы. В частности, в отношениях со своими «подопечными» лейтенант милиции Папазян был не слишком-то разборчив в средствах.
Все это до сей поры сходило ему с рук только потому, что сотрудником он действительно был незаменимым. Многие, однако, считали, что рано или поздно Гарик плохо кончит. Пока же, судя по всему, с этим у него все было в порядке, ибо прекрасный пол щедро платил Папазяну взаимностью.
Мы познакомились с ним года три назад на какой-то вечеринке, и в первые же минуты мне пришлось выдержать бешеную атаку его мужского шарма. Когда же пассивной обороны оказалось недостаточно, мне пришлось принять более крутые меры. И только после этого Гарик не без труда осознал, что ему, видимо, придется записать меня в категорию друзей-приятельниц, минуя первую — и главную! — ступеньку. Впрочем, надо отдать ему должное: на такие великодушные поступки он тоже был способен. И для своих друзей Папазян-Кобелян мог сделать очень многое. С тех пор нам случалось два-три раза оказывать друг другу мелкие профессиональные услуги и остаться при этом вполне довольными друг другом.
Наконец до моего слуха долетели характерные реплики, которыми всегда и всюду сопровождается появление Гарика, я уловила приближение тайфуна страстей, и трубка промурлыкала:
— Папазян слушает…
— Уголовному розыску — он частного сыска! — приветствовала я его. — Порядочный опер обязан узнавать собеседника с полуслова, а собеседницу — с полувздоха… Так как?
— Вай-вай-вай… Татьяна! Помнишь дни златые?.. — Это явно было сказано не столько для меня, сколько для посторонних ушей.
— Врешь, Папазянчик: «златые дни» у нас с тобой наступят не раньше чем ты дослужишься до полковника!
— Помилуй, Таня-джан! Я еще на знаю, на что я буду способен в царстве теней! Может, там и вовсе никакого секса нет, как в безвоздушном пространстве нет силы тяготения… Ты хочешь, чтобы я лишился последней надежды в моей безрадостной ментовской жизни?! Соглашайся хоть на капитана, я капитаном совсем скоро буду, слушай!
Трубка приглушенно заржала сразу несколькими мужскими голосами. Я не имела ничего против: в «безрадостной ментовской жизни» и вправду не так уж много развлечений.
— Ну ладно, в крайнем случае согласна на медаль, — отшутилась я.
После довольно продолжительного обмена витиеватыми любезностями я приступила к выяснению того, сможет ли Гарик сегодня выделить для общения со мной пятнадцать минут своего «оперативного» времени, и чем раньше, тем лучше. Он немедленно ответил, что за пятнадцать минут мы вряд ли управимся, чем вызвал новый приступ веселья в своем окружении. В общем, мне стоило немалых усилий договориться с ним, что в половине первого он будет ждать меня «под вторым зонтиком слева в третьем ряду» в летнем кафе на углу Московской и Астраханской — неподалеку от его «офиса». На мое счастье, кто-то там рявкнул на него: «Кобелян, освободи аппарат!» — а то бы я сегодня вообще ничего не успела.
Едва я положила трубку, как мне пришлось снова ее поднимать, на этот раз чтобы ответить на звонок.
— Танечка? Доброе утро. Это Бутковский. Еле пробился к вам. Уже трудитесь?
— А как же, Олег Николаевич. Чуть свет уж на ногах… — Интересно, догадывается ли он, где провел эту ночь его водитель?.. — Вы меня чудом застали дома: уже убегаю!
— Вот и хорошо, что застал! Я хотел сказать вам, что все устроил. В половине третьего мы вас ждем в офисе, если вам удобно.
Я ответила, что вполне. Мы уточнили с ним, какое печатное издание я буду представлять сегодня в «Бутоне», и порешили на том, что имя я могу оставить свое собственное: в конце концов, Татьян Ивановых на свете много, и почему бы в московском «Деловом мире» не работать одной из них?
— Вот только… — в голосе Олега появились извиняющиеся нотки, — с Семой Пфайферманом вам сегодня вряд ли удастся встретиться. Он позвонил мне только что, сказал, что приболел, и просил день-другой — отлежаться. Сердце прихватило. Надо же, какая незадача! И мне он просто ой как нужен сейчас, но что поделать…
— Вы мне вроде бы не говорили, что он сердечник.
— Да никогда он им не был, сам удивляюсь… Впрочем, что тут удивляться: у мужчин после сорока наступает критический возраст. Да и жизнь сейчас — сами знаете… Тут не то что болячки цепляются — здоровые молодые мужики мрут как мухи! Господи, тьфу-тьфу — чтоб не сглазить…
Я была откровенно раздосадована. Еще одно совпадение! Если, конечно, Сема Пфайферман во всем этом деле ни при чем. А если «при чем» — тогда его внезапная болезнь может быть очень даже легко объяснима… Но как же мне теперь, черт возьми, это выяснить?! Разумеется, я могла бы нагрянуть к болящему Семену домой, но под каким предлогом? Не могу же просто заявиться и сказать: «Здрасьте, позвольте полюбопытствовать, а не вы ли снабдили информацией подонков, похитивших сына вашего шефа?»
Ну да ладно. Мы, как говорится, предполагаем, а Бог — располагает. А пока — в полном соответствии с главным принципом профессии — надо, надеясь на Всевышнего, не оплошать и самой.
Для начала я направила свои стопы в девятую детскую поликлинику, с которой все и началось. Послонялась немного вокруг, «пристреливаясь» к местности и болтая с бесчисленными лоточниками и продавцами мороженого. На этом пятачке у детского парка с самого утра до позднего вечера толчется чертова уйма народу. Трудно было ожидать, что кто-нибудь из здешних сидельцев вспомнит что-то толковое.
Так оно и оказалось — примерно на четыре пятых. Но, наверное, сегодняшний понедельник выдался полосатым, как зебра, и после прокола с Семой Пфайферманом опять решил побаловать меня везением. Старушка мороженщица припомнила, как в пятницу под вечер высокий темноволосый молодой мужчина с маленьким мальчиком в матросском костюмчике купили у нее эскимо. Она еще заметила, что сынок совсем непохож на папу, на что малыш бойко ответил: «Это не мой папа, это дядя Гриша, мой папа на даче, и мы сейчас к нему поедем». Некоторое время спустя этот самый дядя Гриша («На нем лица не было!») снова подбежал и спросил, не видела ли она его мальчика. Но ребенка она больше не видела — ни одного, ни с кем-нибудь.
Сидящий на другой стороне тротуара торговец косметикой видел, как в тот же день и примерно в тот же час в двух шагах от него высокий парень, «накачанный неслабо», возился с мотором серебристой «Лады» последней модели. «Вот так стояла эта „Лада“, а вот так — черная „Вольво“», — показал он. Юный коммерсант запомнил это, потому что в тот момент, когда водитель закрыл капот, вытер руки и стал взбегать по ступенькам поликлиники, его лоток чуть не сшибла «скорая» — она выезжала с больничного двора на скорости, которая полностью соответствовала названию машины.
«Скорая»? Со двора?!. Нетвердым голосом я спросила у парня, не запомнил ли он, случайно, номер, но… Это было бы, конечно, уже слишком хорошо. Где ему было запоминать: он вдогонку поливал «козла» как Бог на душу положил. Но успел все же рассмотреть, что рядом с водителем «скорой» сидел мужик в белом халате.
Ни на что особенно не надеясь, я завернула за угол поликлиники, потом еще раз — и оказалась в небольшом замкнутом дворике. С трех сторон его ограничивали: само лечебное учреждение (вернее, высотный жилой дом, в котором оно занимало два первых этажа), основательный бетонный забор и торец пятиэтажки — «хрущевки». С четвертой стороны сюда примыкал зеленый тенистый дворик еще одного жилого дома, отгороженный шлагбаумом из стальной трубы. Таким образом, единственным въездом-выездом был тот, по которому я только что прошла и которым в пятницу выскочила та самая «скорая».
В самой середке дворика красовались несколько ржавых мусорных баков. В них уныло рылась большая желтая дворняга.
— Ты что тут, дочка?
Я обернулась на голос и увидела невысокого согнутого старичка, видимо, только что вышедшего на заднее крылечко поликлиники. На нем был засаленный белый халат и, невзирая на жару, серые валенки с галошами.
— Ищешь кого? — В его слезящихся добрых глазах за толстыми стеклами роговых очков явственно прочитывалось желание помочь или хоть пообщаться. Это было очень кстати.
— Ищу, дедушка. Мальчик у меня потерялся, сынок. Темненький такой, в синем костюмчике. Может, видели?
— Да ну?! Нет, дочка, такого не видал. И что это за напасть такая — ребятишки то и дело теряются… Тут вот давеча — в пятницу то есть, на той неделе — у одного парня тоже мальчонка пропал. Привел к дохтуру, оставил одного внизу на минутку, вернулся — ан мальчонки-то и нет! Уж как убивался, сердешный… Женщины наши сказывали. Я, дочка, здесь работаю в полуклинике. Сторож я… Ну так вот, значит, в пятницу. Я как раз, грешным делом, к Петровичу забежал по-соседски: супруга его, покойница, год как преставилась, Царство ей Небесное… Так вот в пятницу, почитай, годовщина-то и была Матрене Тимофевне. Сидим мы, стало быть, с Петровичем на кухоньке… Да вот оно, окошко-то, гляди. — Он махнул рукой в сторону «хрущобы». — На первом этаже, аккурат сюда глядит. Квартирки-то наши рядом: у Петровича первая, у меня — номер два…
— Так, значит, вы перед самым окошком сидели, дедушка? — осторожно вставила я. — И что же — не видели того мальчика?
— Да ты, дочка, слушай! Я ж тебе про это и толкую. Сидим, значит, и все у нас как положено: поллитра — самогонка, стало быть, — картошечка, огурчики соленые… Тут как раз и в картишки решили перекинуться. Вдруг глядь — вкатывает во двор «скорая». Батюшки, что ж это стряслось, думаю? У нас, знаешь, редко, чтоб «скорая» — полуклиника ведь, не больница. Да если и случается, так к парадному-то удобнее… Ну вот, думаю себе, не побежать ли разузнать. Да не успел: только «скорая» подкатила, как вот из нашей дверки, вот отсюдова… — дедок указал себе за спину, — выскакивает краля с ребеночком на руках — и шасть в машину! А из кабины, рядом с шофером, мужик выскочил, дохтур, стало быть, — в белом халате. А лицом навроде как татарин, плотный такой. Дверку им открыл, посадил в машину-то, захлопнул, сам на место запрыгнул — и поминай как звали… Чуть бачки не сшибли! Уж больно скоро все случилось, дочка. Честно тебе скажу: не понравилось мне все это, ой как не понравилось… Подозрительно потому! Очень уж они спешили, краля все оглядывалась, будто боялась, что гонится кто за ней. Знать, дело тут нечисто, вот что я тебе скажу!
Старичок многозначительно уставился на слушательницу, ожидая соответствующей реакции. Реакция на заставила себя ждать:
— Вот это да! А дальше-то что было, дедушка?
— А вот и дальше! Дальше, минут этак через пяток, выскакивает отсюдова же парень. Мужчина то есть, — уточнил мой собеседник. — Видный такой, все при нем. Да только на самом лица нету! Выбежал, по сторонам глянул — ищет, значит, мальчонку, — да и побег: сперва вон к сто пятьдесят шестому дому, апосля вот здеся на улицу выскочил. Видать, у старушек на лавочке расспросил, что мальчонка там не пробегал, да и дальше… Я, значит, опять подхватился, хотел побежать, обсказать ему, сердешному, что да как, — да куда там! Умчался что твой ветер, ноги-то молодые, длинные. Петрович говорит: сиди уж, старый, куды тебе… А опосля уже женщины в полуклинике сказывали: искал он, бедолага, сыночка-то, искал, да так и не нашел. А как найдешь, если краля-то — фьють… Сбежала с полюбовником! — Открыв мне эту страшную тайну, дед назидательно поднял скрюченный указательный палец.
— А как выглядела эта краля, дедушка?
— Как выглядела? Ну, как выглядела — так и выглядела… Я ее толком-то и не разглядел. Говорю ж тебе, быстро она в машину сиганула, да и ребеночек на руках… Навроде девка справная. Во, вспомнил! Волос рыжий у нее был, точно! И очки черные. И одежа тоже — платье то есть. А ты ее знаешь, что ли? — Старик заподозрил неладное.
— Может быть, может быть… — Я уже почти не скрывала свою заинтересованность. — А ребеночек — его вы разглядели?
Видя, что мой добровольный информатор в замешательстве, я достала из сумочки фотографию Антоши и показала ему:
— Этот ребенок, дедуля, родненький вы мой?..
Старик принял снимок дрожащей рукой, сдвинул очки на кончик носа и долго разглядывал, склоняя голову то на один бок, то на другой. Я уже потеряла всякую надежду.
— Ангелочек! Чистый ангелочек… Похож. Да. Похоже, он! Головка светленькая, это точно. Только… он ведь навроде как спал у нее на руках, дочка. Личико-то я, считай, и не видел.
— Дедушка! — Я почти молитвенно протянула к нему руки. — Конечно, номер машины вы не разглядели…
Мое детективное начало не верило своим ушам!
— Правда, не весь, — продолжал старик, — только цифирьки. А все Петрович, черт глазастый, — даром что восьмой десяток разменял! Смотри, говорит, Ваня — меня Иван Иванычем зовут, — у меня на руках три шестерки, и номер на «скорой» — тоже три шестерки!
Чудно, говорит. Нехороший, говорит, номерок, «диавольский»… Ой, дочка, что-то я тебя заболтал совсем, а у тебя тоже сынок убег, искать надо, поди, а?
— Иван Иваныч, миленький, спасибо вам! Найду, обязательно найду! — Я от всего сердца чмокнула старика в сморщенную щеку, пахнущую старостью, и шмыгнула мимо него в помещение, оставив наблюдательного сторожа в состоянии столбняка.
Мне понадобилось еще полчаса, чтобы осмотреть единственную достопримечательность «полуклинического» вестибюля — отгороженную тонкой металлической сеткой и утыканную неживой растительностью вольеру, в которой порхали две пары волнистых попугайчиков (слава Богу, натуральных), и убедиться, что Антошу могли отсюда вывести (или вынести) только через черный ход. И, конечно, я успела познакомиться с девушкой Светой, хозяйничающей в регистратуре.
Света оказалась полной противоположностью девушке Оле, с которой я познакомилась накануне. Мне стало это ясно с одного взгляда. Поэтому я не стала ни «наезжать» на нее, ни предлагать деньги, а просто рассказала правду… Ну, почти правду. Я сказала, что мальчика шутки ради увезли друзья семьи, а мой возлюбленный жених-водитель из-за этой «шуточки» теперь может лишиться работы. И я хочу помочь своему суженому и доказать, что он ни в чем не виноват, и только от ее, Светочкиной, правдивости зависит, удастся ли восстановить справедливость.
К концу моей прочувствованной речи в глазах Светочки стояли слезы, а губы дрожали. И она выложила мне все как на духу. Собственно, выкладывать-то было почти нечего. Что она разбилась бы в лепешку, лишь бы угодить такому парню, как Григорий, — этого она мне не сказала. Но этого ей и не надо было говорить: а какая девятнадцатилетняя девчонка не разбилась бы, спрашиваю я вас?.. Но тут как на грех ввалилась целая толпища подростков, явившихся на какой-то там медосмотр. (Мой «женишок» о них упоминал.) Галдя, они встали посреди вестибюля, загородив от Светланы малыша, который сидел возле попугайчиков. А к окошку регистратуры тем временем подошел один занудный посетитель и пристал с дурацкими разговорами.
— Какой посетитель? — насторожилась я. — Как выглядел? Что говорил?
Как будто это могло иметь какое-то значение для реабилитации моего любимого… Но Света, разумеется, об этом не думала:
— Мужчина, нестарый. Ну, я бы сказала, между тридцатью и сорока. Невысокий, худощавый — по крайней мере, мне так показалось, хотя на нем был свободный костюм, бежевый в полоску. Волосы черные, прямые. Крупная родинка на щеке… да, на левой. Он был в темных очках, так что глаз я не видела, но… Что-то было в нем неприятное, я даже не знаю, что. Может быть, тонкие губы? Большой нос, заостренный, как клюв…
— И что он говорил? Пожалуйста, Света, вспомни, это важно!
— Да я очень хорошо помню. Сначала долго «подъезжал»: девушка, извините, мол, я вас оторву на минутку, хочу спросить… и так далее. Уж давно бы за это время выложил, что надо! Потом спросил, когда принимает кардиолог. Я ответила и еще сказала, что вся информация есть на стенде. А он начал длинно рассказывать, что его маленький братишка переехал к нему из другого города, потому что умер их отец, а матери малыш совсем не нужен. Я еще подумала: странно, у такого взрослого человека — и маленький брат… У мальчика, говорит, врожденный порок сердца, и его надо срочно ставить на учет…
Мое собственное сердце при этих словах екнуло.
— …Честно говоря, я его слушала вполуха: все время старалась выглянуть — как там малыш, но этот человек мне все время мешал. Под конец мне даже жалко его стало. «Так давайте, — говорю, — сразу карточку заведем, скажите адрес». А он тут как-то стушевался: «Да нет, — говорит, — лучше я потом приду с братишкой, мне еще надо кое-что утрясти». А сам все поглядывает на улицу через стекло, будто поджидает кого-то. И вдруг говорит: «Спасибо вам, девушка, я зайду в другой раз», — и быстро так отошел…
— Он сразу вышел на улицу?
— В том-то и дело, что нет. Прошел во-он туда, к попугайчикам, и стал их рассматривать.
— Ты не заметила — к нему кто-нибудь подходил? Женщина с рыжими волосами, например?
Я задала этот вопрос только для проформы: ясно же, что этого быть не могло!
— Да нет вроде бы… Мне плохо было видно тот угол: эти пацаны все еще болтали здесь. Я даже прикрикнула на них.
— Когда вошел Гриша, этот тип все еще стоял там?
— Да, тут как раз и вошел ваш… Григорий. А дальше я уже и не видела, куда делся этот человек, потому что ваш жених… накричал на меня, и я очень расстроилась. Он побежал сразу вот по тому коридорчику к черному ходу — Григорий, я имею в виду, а я… расплакалась. Ой, вы извините меня, пожалуйста! Из-за меня у вас такие неприятности…
Она опять готова была разрыдаться. Я сказала совершенно искренне:
— Что ты, Светочка, успокойся! Это ты извини его, он у меня такой… горячий. Ты ни в чем не виновата. Сам должен был смотреть в оба, супермен хренов!
Света провожала меня удивленными глазами. Наверное, таких слов в адрес любимого жениха она не могла себе вообразить.
Я почти вприпрыжку бежала по широкой аллее в сторону Московской — на свидание к Папазяну. Моя жажда встречи с ним выросла многократно против утренней, но причиной тому было, конечно же, не мужское обаяние Гарика. Опять он, этот тип! Маленький, щуплый, остроносый, остроглазый, с родинкой на роже… И ехидный. Разночтение в цвете волос меня не смущало: нынче при желании легко сменить и форму носа, и разрез глаз, и даже, пардон, гениталии. Я почти не сомневалась, что в минувшую пятницу со Светочкой беседовал сам Артист собственной персоной. Значит, он лично контролировал операцию по похищению Антона Бутковского! И его, судя по всему, вовсе не заботило, что он выглядит странно, может вызвать подозрения… Каков наглец! Эта циничная выдумка о маленьком больном братишке… Это же просто вызов! Но кому? Милиции он не боится… Значит, мне?!.
…Длинные ноги Папазяна, вытянутые поперек тротуара, я увидела чуть ли не за квартал. В этот полуденный час в маленькой кафешке не было больше никого (здесь вам не проспект Кирова!), единственный посетитель смог выбрать зонтик по своему вкусу. Орудовал тут бармен мужского пола, именно поэтому, я думаю, Гарик не висел на стойке, а позволил себе вальяжно развалиться в пластиковом кресле.
Еще издали его характерная армянская физиономия расплылась в широчайшей улыбке, отчего утиный нос, занимающий примерно треть площади лица, стал еще шире. В белых хипповых штанах, в свободной шелковой рубахе, сочетающей цвета всех волнистых попугайчиков тропических джунглей, в крутейших черных очках, с сигаретой, небрежно зажатой между средним и указательным пальцами, — он походил скорее на колумбийского наркобарона на отдыхе, чем на непримиримого борца с российской преступностью. «Вот клоун, — подумала я. — И как его только на службу пускают…» И тут же вспомнила, что службу Папазяна этим не удивишь: там его видали еще и не такого. Спасибо, что хоть не в шортах явился! А в общем-то, должна признать: выглядел Кобелян довольно эффектно.
На столике перед ним красовались откупоренная бутылка «Киндзмараули», плитка шоколада и ваза с виноградом. Дополняли натюрморт два бокала. Что ж, для опера, не срастившегося с криминальными структурами, — совсем не плохо.
Когда я оказалась в пределах его досягаемости, Гарик оторвал свою тощую задницу от кресла и смачно приложился к моей ручке, после чего безапелляционно постучал пальцем по своей щеке. Пришлось приложиться и мне. Щека Папазяна была пока еще в полном порядке и пахла так, как и положено мужской щеке в соответствии с французскими канонами: немного хорошим табаком, немного хорошим вином и немного хорошей парфюмерией. (Курил он, кстати, исключительно «Мальборо», а пил вообще мало, отдавая предпочтение сухому вину.) Немедленно его жилистые лапы, славившиеся огромной силой, оказались за моей спиной, и поцелуй этот грозил уже перерасти рамки дружеского приветствия, так что… Мне пришлось напомнить Гарику о совести. Этих напоминаний он не любил, но они на него действовали.
Первые полчаса нашего неформального общения я могу смело опустить как совершенно не относящиеся к делу. Я только благодарила Бога, что нас не слышит Орлов: а то бы у него неминуемо возник новый конфликт с правоохранительными органами. Наконец, после второго бокала и после десятого рукопожатия, с каждым из которых пальцы Кобеляна забирались все выше, я решила, что пора.
— Друг мой Гарик, говорит ли тебе что-нибудь имя «Артист»?
Судя по тому, что он чуть не откусил кусок своего бокала, это имя ему кое-что говорило!
— Почему ты спрашиваешь про эту сволочь, Таня?
В том, как заиграли у него желваки и раздулись ноздри, мне почудилась какая-то звериная жажда крови… Думаю, если бы Артист ненароком оказался здесь в эту минуту, мои проблемы с ним были бы разом решены. Но увы…
— Папазянчик, я же не спрашиваю тебя, почему ты не пропускаешь ни одной юбки. Давай уж уважать профессиональные секреты друг друга! Мне нужен этот парень, и я прошу тебя помочь. Это все.
— Нужен? — Он криво усмехнулся. — Ну, в таком случае тебе придется отправиться за ним в ад! А мне не хотелось бы отпускать тебя туда одну.
— Как?!.
На этот раз уже я чуть не закусила своим бокалом. Моя безумная, но теперь почти осязаемая версия без Артиста рассыпалась в прах!
— Тебя это как будто даже расстроило? — Гарик продолжал усмехаться, показывая клыки. — Дорогая, если бы ты знала, что такое был Артист при жизни, думаю, ты бы специально разыскала его поганую могилу, чтобы поплясать на ней. Надеюсь, сейчас черти не жалеют для него кипящего масла.
— Так он на том свете… Вот чертовщина! Когда же это случилось?
— Подожди-ка… Года два назад. Да, летом 95-го. Я мечтал лично перегрызть горло этой твари, но Батыр меня опередил.
— Батыр? Татарский авторитет?
Гарик кивнул:
— Он. А ты, я вижу, неплохо осведомлена. Так тебя все еще интересует эта падаль?
— Да, Гарик-джан, расскажи мне о нем все, что можешь. Пожалуйста!
Он еще раз плеснул в наши бокалы и повел длинной шеей наподобие штабс-капитана Овечкина из «Неуловимых мстителей». Кстати, и в лице у него было какое-то неуловимое сходство с Джигарханяном. Но шея Гарика почему-то так и осталась в свернутом состоянии. Проследив за направлением его зеркальных линз, я мгновенно поняла, в чем дело: по аллее мимо нас дефилировали, виляя задницами, две сопливые девицы. Обе были радикально обнажены, хотя, строго говоря, обнажать было совершенно нечего. Наверное, мой армянский донжуан пришел к такому же выводу, ибо, вернув свою шею в нормальное положение, печально произнес:
— Нет, это не Рио-де-Жанейро… — Вслед за чем обворожительно улыбнулся мне, давая понять, где находится настоящий Рио, и приблизил свой бокал к моему, манерно отставив мизинец:
— Господа гусары, за баб-с!
Ах, Гарик! Все-таки ты неподражаем…
— Так вот, дорогая. Не об этом бы надо говорить с красивой женщиной за бокалом хорошего вина, но раз ты просишь… Теперь я, пожалуй, могу рассказать тебе все, что знаю. Потому что, как ты понимаешь, никакая это уже не «оперативка», а так — дела давно минувших дней. Но в том-то и фикус-пикус, что… что знаю я об этом с гулькин хрен, извини меня! И никто никогда толком ничего не знал про Артиста.
— Но я слышала, он был крупным авторитетом?
— Кто — Артист? Брось. Никаким авторитетом Артист никогда не был. — Гарик поудобнее развалился в кресле, словно готовясь прочесть небольшую лекцию стажеру школы милиции. — Что такое авторитет, Таня? Авторитет — это прежде всего организация, которую создает вор в законе. Организация, основанная на строгом единоначалии, на соблюдении воровской дисциплины, криминальных законов. Пусть их законов, — Гарик сделал особое ударение на слове «их», — преступных, воровских, паскудных, но все же — законов! И, конечно, на безусловном авторитете того, кто эту организацию создал. Отсюда и термин. А Артист…
Он не удержался и сплюнул.
— Артист никогда не признавал никаких законов. Ни этих, ни тех, — Папазян снова расставил ударения. — И, строго говоря, не имел никакого авторитета в криминальной среде. Его боялись — да, с ним считались — да, ему завидовали — конечно! Завидовали его преступным талантам, его дьявольской удачливости, дьявольской способности выходить сухим из воды. Но его люто ненавидели — все, всегда и всюду. Не раз его пытались убрать свои же, но подонок всегда выворачивался. Артисту не могли простить и то, что у него не было никаких воровских корней. То есть вообще никаких! Никто не знал, кто он, откуда, какого роду-племени… Его настоящее имя неизвестно. Ты не поверишь, Таня, но у нас даже нет ни одной его фотографии!
В это и правда трудно верилось. Я удивилась:
— Он что же — ни разу не был задержан?
— Да нет же! В том-то и фикус-пикус, что — нет… Случай, невероятнейший в истории криминалистики, просто позор на нашу голову, иначе не скажешь! И это при том, что за ним числилось по меньшей мере десяток убийств, а еще — наркота, притоны, порнобизнес… Букет моей бабушки! Кстати, его еще называли Галантерейщиком, и знаешь почему? Обожал душить своих жертв их же собственными галстуками! Если они у них были, конечно. Для женщин шли в ход колготки, чулки, шарфы — в общем, всякая бытовая дребедень. Ты помнишь наших ребят? Так называемое «галстучное дело»… — Его кулачищи непроизвольно сжались. — Так это тоже был Артист!
Я, разумеется, помнила это дерзкое убийство, потрясшее в свое время весь город. Я тогда еще училась в юридическом. Трое оперативников, находившихся в засаде где-то на явочной квартире, были усыплены каким-то газом, а потом задушены своими же галстуками. Боже мой!.. Я уже сама не знала, на что мне надеяться: то ли на то, что Артист жив, то ли на то, что он покойник…
— А киднеппинг? — осторожно ввернула я.
— Что? — Гарик даже приподнял свои очки, и меня просверлили острые буравчики его черных глаз. — Нет, такого я за Артистом не знаю. А почему ты спрашиваешь?
— Да так… — Я искренне пожалела, что распустила язык!
— Ох, смотри у меня, Татьяна! Я к тебе со всей душой, а ты… Папазян не тот человек, чтобы держать его за лоха!
Дело могло принять серьезный оборот. Пришлось подольститься к Кобелянчику невинной лаской. Как я и думала, подействовало безотказно: он снова отмяк и даже заказал еще одну бутылочку красненького.
— Теперь ты понимаешь, дорогая, почему существование этого козла Гарик Папазян всегда воспринимал как личное оскорбление. Пять лет я гонялся за ним… — В подтверждение он показал свою левую ладонь с растопыренными пальцами, так как правая была занята бокалом. — Пять лет! Не один я, конечно… И — ничего. Ни-че-го! Ни свидетелей, ни улик — одни трупы. Да словесный портрет…
На этот раз я не спешила проявлять свою осведомленность. Но Гарик не заставил меня долго ждать:
— Рост — не больше ста шестидесяти пяти, худой… Соплей перешибешь! Но в руках у него, говорили, была страшная сила: подковы гнул… Черты лица правильные, нос крупный, заостренный, губы тонкие. Глаза серые или серо-голубые. Волосы прямые — он обожал менять их цвет. И вообще обожал всяческие мистификации, переодевания, трюки, эффекты — словом, актерские штучки. Из особых примет — только родинка на левой щеке. Можешь себе представить, Таня-джан: этот гад до сих пор мне снится! А ведь даже не довелось встретиться с ним нос к носу… — В усмешке Гарика опять блеснул волчий оскал: — Нет, не прощу Батыру, что отнял у меня Артиста! Хотя, если по совести, одно это следовало бы ему зачесть, когда придет его черед…
— А что у него было с Батыровым?
— Ну, я ведь тебе сказал, что Артиста все ненавидели. Он, считай, каким-то чудом столько лет держался на плаву в криминальной параше. И потому просто вынужден был то и дело пристраиваться под «крышу» к какому-нибудь настоящему авторитету. Как рыба-прилипала… Использовал их, ну а они — его, конечно. До тех пор пока «крыша» не протекала, его не трогали. Только ведь этот подонок ни с кем не мог долго ужиться! И очень скоро начинал кусать руку, которая его пригрела… Ну так вот: Батыр стал последним из покровителей Артиста. У него этот фраер был чем-то вроде советника по экономическим вопросам. Отвечал за связи с крупным бизнесом…
С крупным бизнесом?.. Внезапная догадка поразила меня будто молния. Все сходилось… Но как ни велико было искушение произнести название фирмы «Бутон» — я сдержалась. Папазяну только палец протяни — он всю руку оттяпает!
— …Только вскоре, как и следовало ожидать, вышел у них развод. Подробностей я не знаю. Известно только, что под «крышей» хозяина он организовал собственный «кооператив». Имелась информация, что у Артиста был какой-то прихват в ГАИ. Может, и был, только связь эту так и не раскрыли. Не успели… Ну, словом, за все эти художества Батыр и загасил Артиста, с помощью Аллаха. Вернее, совсем наоборот! — Гарик довольно ухмыльнулся своей волчьей ухмылкой.
— В каком смысле?
— В прямом. Не загасил. «БМВ» Артиста рванул так, что Волга вышла из берегов. На усть-кушумской дороге дело было.
— На усть-кушумской?
— Ну да. Чему ты удивляешься? Батыр ведь в Кушуме обретается. От него Артист и ехал.
Ну дела… Похоже, нынче все дороги ведут в Усть-Кушум!
Я взглянула на часы. Пора было трогаться, а то опоздаю в «Бутон». Гарик между тем разлил остатки. Под это дело я отважилась на подвиг:
— Папазянчик, а что ты сказал бы, если б, к примеру, я тебе заявила, что Артист вполне может оказаться жив-здоров?
— Я сказал бы тебе одно из двух: либо у тебя не все дома, либо ты — самый классный сыщик нашего времени. Ну а так как второе невозможно, потому что самый классный сыщик нашего времени это я, значит, остается первое.
— Ну Гарик, а серьезно! Есть хоть какая-нибудь вероятность? Ведь труп, как я поняла, опознать было невозможно…
Он уже ощутимо начинал беситься: ставить под сомнение информированность Папазяна было опаснее, чем шутить с огнем.
— Послушай, Татьяна. — Он приблизил ко мне свои черные непроницаемые стекла. — По меньшей мере десять человек видели, как он садился в ту машину. По меньшей мере двадцать человек видели, как машина взлетела на воздух. Опознать головешки, разумеется, нельзя, но все же было очевидно, что это останки человека, а не динозавра! Совпали многие параметры. И все знали, что в этой чертовой машине он был один. Правда, кое-кто считал его оборотнем, но не до такой же степени! Это — первое. А кроме того, если б даже Артист каким-то чудом уцелел — неужели ты думаешь, что эта сволочь до сих пор, за два-то года, нигде и никак не проявилась бы? А если б он проявился — то я бы об этом знал! Уж поверь мне! Я тебя уважаю, и даже больше, но… давай покончим с этой темой, ладно?
— Ладно, — покорно согласилась я и ослепительно улыбнулась ему: — Гарик Хачатурович, раз уж вы сегодня ко мне такой добренький, то у меня есть еще одна ма-аленькая просьбишка…
Добренький Гарик Хачатурович снисходительно пожал плечами: пользуйтесь, мол, куда ж вы без меня!
— «Скорая помощь», в номере три шестерки, больше ничего не известно. Она у меня в прошлую пятницу вечером в одном деле наследила. Я с этим могу несколько дней провозиться, а для тебя — шуточное дело. Будешь другом?
— А что мне остается? Ничего другого от тебя не дождешься… В течение дня звякну. Но ты готовься: мои капитанские погоны мы с тобой все равно отпразднуем!
— Плох тот лейтенант, который не мечтает! — отрезала я.
Следующие два с лишком часа, проведенные мною в самом сердце АО «Бутон», можно было бы смело назвать потерянными напрасно, если б не мимолетная встреча с моим «женихом». Признаться, я надеялась увидеть у подъезда АО знакомую «Ладу» — и я ее увидела. Сам Гриня сидел в приемной шефа, ожидая какую-то бумагу, которую должен был отвезти в Министерство экономики правительства области. (Звучит-то каково!) А секретарша моего клиента — бесформенная блондинистая кадушка лет тридцати восьми — просто выпрыгивала из платья в его присутствии. Я оторвала ее от этого приятного занятия и тем самым приобрела в ее лице откровенную недоброжелательницу. Почему-то у меня редко находятся доброжелательницы из числа секретарш…
Пока хозяйка приемной с видом оскорбленной добродетели уплыла докладывать о прибытии «московского спецкора», губы Орлова живо напомнили мне о впечатлениях прошедшей ночи. А между поцелуями он успел еще доложить, что сегодня вечером встречается кое с кем в ресторане гостиницы «Столичная». Я шепнула, что если он ввяжется в историю — пусть домой не возвращается.
— «Ночью я тебе, змея, все-все-все припомню…» — ответил он мне цитатой из своего любимого Кучина.
Центральный офис производственно-коммерческой фирмы «Бутон» — двухэтажное здание из розового кирпича, элегантное, но без излишней роскоши, как и все принадлежащее Бутковскому, — занимает господствующее положение на огромной, почти трехгектарной, территории знаменитого «Славянского базара». Этот популярный рынок на Третьей Дачной, куда сегодня приезжают за барахлом и снедью люди даже с противоположного конца города (потому как цены выгодно отличаются), тоже, естественно, является, детищем АО. И одной из его «золотоносных жил», понятное дело.
По киоску, по рядочку, по квадратному метру отвоевывали «бутоновцы» свое место под рыночным солнцем. Отвоевывали у пустыря, захламленного могучим соседом — универмагом «Торговый дом»; у районных властей, не умеющих распорядиться своим добром; у рэкета, с давних пор тянувшего жилы из здешних неорганизованных торговцев.
Первым сдалось районное начальство: оно быстренько сообразило, что Бутковский для Ленинского района — тоже «золотая жила» и куда выгоднее не вставлять ему палки в колеса, а наоборот — дать зеленый свет. Олег и его команда отстраивали не только свой собственный офис, не только рынок, не только поистрепавшиеся в «свободном плавании» и наконец прибившиеся к «Бутону» мелкие предприятия, магазины, ремонтные мастерские, ателье и кооперативы. Они асфальтировали дороги, вывозили мусор, сажали деревья и цветы, приводили в божеский вид остановки транспорта, открывали кафе, детские площадки, общественные туалеты. Даже фонтаны строили! И все это — не только на «собственной» территории. Наконец, они дали работу сотням людей. Я узнала, что сегодня во всех подразделениях и филиалах АО «Бутон» работают около 800 человек. По нынешним временам массовых сокращений — огромный коллектив! И что характерно: все эти люди не просто работают, но и получают зарплату. Вообще фантастика!
Вот почему рекламу фирмы можно увидеть сегодня не только на территории рынка, но и повсюду в районе. А ее эмблему — полураскрывшийся розовый бутон, символизирующий расцвет честного предпринимательства, — местные жители знают не хуже, чем обертку «Сникерса» или буквы О.В., которые наше телевидение тычет нам в нос каждые пять минут.
Дольше всех держался на своих позициях рэкет. Бутковскому пришлось сменить целую армию охранников, прежде чем он получил то, что хотел: немногочисленный, но боеспособный и вездесущий отряд профессионалов, этакий собственный ОМОН. Еще два года назад на территории «Славянского» случались такие разборки, что в пору было снимать документальный боевик! Кое-что об этом мне успел уже порассказать Гриша Орлов, на долю которого тоже выпала толика подвигов. (Думаю, немалая, просто он, как всегда, скромничал.) А вот нынче «быки» уже почти не рискуют соваться во владения «Бутона».
Короче говоря, я начинала подумывать, не написать ли мне и в самом деле корреспонденцию под рубрикой «Люди и рынок», или «Герои нашего времени», или что-нибудь столь же оригинальное. Ну, не в «Деловой мир», так в газету «Тарасов», скажем? Честное слово, жалко было моей добросовестной журналистской работы, да и собранных фактов — тоже!
Тем более что при всем желании никакого детективного проку я из них извлечь не могла. «Великолепная пятерка», в которую превратилась шестерка главных специалистов за вычетом болящего Семена, добросовестно ответила на все мои вопросы, дала все разъяснения. Меня, понятное дело, интересовала не столько сама информация, сколько возможный подтекст: реакция собеседников, стиль поведения, выражение глаз и так далее. Промучив их битых два часа, я поставила точку: среди этих людей предателя не было. В какой-то мере они пытались от меня скрыть только одно: в «бутоновском королевстве» вдруг стало что-то неладно…
Я прекрасно знала, что именно. Но они-то не знали! Спецы, наверное, терялись в догадках: что случилось с их генеральным? Почему всегда уравновешенный, спокойный человек, талантливый стратег и безошибочный тактик, не принявший на их памяти ни одного безответственного или просто легковесного решения, — почему этот человек сегодня с самого утра совершает… ну, попросту глупости, если называть вещи своими именами? И… ломает карандаши на своем рабочем столе. (От моего внимания не ускользнули их бренные останки в мусорной корзине Бутковского.)
Почему он вдруг без всяких видимых причин тормознул выгоднейшее многостороннее соглашение по поводу участия «Бутона» в международном проекте «Джип-Галлопер»? Ведь производство популярных автомобилей новейших модификаций в нашей области через год-другой дало бы прибыль в миллионы долларов, и еще на прошлой неделе все было окончательно решено и согласовано… Почему распорядился заморозить реконструкцию колбасного цеха в товариществе «Верный путь»? Почему совершенно равнодушно отнесся к сообщению, что у «Бутона» появились серьезные конкуренты в сотрудничестве с корпорацией «AGA» — российским дистрибьютором лучших американских автофирм? Вроде даже обрадовался… Почему отказался спонсировать поездку юных талантов района на международный конкурс — ну, это уж вовсе невероятный случай?! И почему, наконец, загрузил бухгалтерию срочной и странной работой, затребовал всю отчетную документацию, вплотную заинтересовался биржевым курсом различных ценных бумаг, затеял какие-то подозрительные переговоры?..
Ладно, положим, что-то стряслось, чего пока еще никто не знает. Но зачем тогда Олег Николаевич как раз сегодня навязал им эту ни черта не смыслящую, но прилипчивую корреспондентку? Вроде бы и в лучшие времена особой любви к этим щелкоперам не питал… Не мог отшить, что ли? И без того тошно и смутно, а тут еще эта в душу лезет!..
Словом, люди ничего не понимали. А Бутковский не мог им ничего объяснить. И странные, тревожные, невероятные слухи ползли из штаба АО во все концы…
Бедный Олег Николаевич! Бр-р… Мне было жутко даже представить себя на его месте. Впервые я задумалась о том, что личное разорение Бутковского почти автоматически означает крах для десятков и сотен «бутоновцев» — акционеров и простых служащих. Но ведь он-то сам знает и думает об этом с самого начала! Боже, что он должен сейчас чувствовать…
И к тому же Олег Николаевич сейчас совершенно один со своим горем. Если не считать, конечно, Орлова и меня. Он даже не представляет еще, насколько он одинок… Была ли Натали в курсе его производственных и финансовых дел? Не думаю. По крайней мере мне так не показалось. Наверное, он ее всегда берег, а она не больно-то и стремилась вникать — просто тратила его деньги. Но он, во всяком случае, уверен, что у него прочные семейные тылы: вот только бы вернуть домой сына! А она… приличная стерва, как сказал Григорий. А может быть, и неприличная.
Правда, у меня нет никаких доказательств. Пока нет… Я яростно жаждала их получить… и боялась. Ну как я представлю эти доказательства ее мужу? Как?!.
Нет уж, нынче, пожалуй, неподходящее время, чтобы писать о «бутоновских» делах… И я отказалась от грешной мысли вытрясти гонорар из какой-нибудь газетной редакции. Тут бы свой, детективный, отработать! Но как порядочный корреспондент, на прощание я снова заглянула к шефу — поблагодарить за гостеприимство и заверить, что все будет в порядке. У Бутковского были люди, и это избавило меня от необходимости представлять ему немедленный отчет о моих наблюдениях и впечатлениях. Я просто улыбнулась ему дружески и ободряюще.
…Закрывая дверь приемной, я явственно услышала, как сто килограммов живого веса фыркнули мне вслед. Бедный, бедный!.. Наверное, это Натали не разрешает ему завести себе нормальную секретаршу.
Дома — а туда я добралась только к шести часам — меня ожидали еще два сюрприза из разряда «черно-белых полосок». И оба они были записаны на ленте моего автоответчика.
Сначала шла светлая полоса. Я услышала незнакомый мне грассирующий мужской голос:
— Здравствуйте, Татьяна! Моя фамилия Пфайферман, Семен Яковлевич Пфайферман…
«Здравствуйте» у него вышло как «здгавствуйте», а собственное имя — как «Пфайфегман», но мне было на это наплевать: его голосок звучал для меня сладчайшей музыкой!
— Думаю, вы догадываетесь о мотивах моего звонка, — продолжал между тем болящий Семен. — Мне необходимо срочно встретиться с вами. Повторяю: это очень срочно и очень важно, не только для меня, но и для вас! У меня есть информация по делу, которое вас интересует. По некоторым причинам я не могу приехать к вам, но буду ждать вас на своей квартире сегодня с восьми часов вечера. Мои домашние в отъезде, жена вернется только завтра, так что нам никто не помешает. Пожалуйста, постарайтесь не привлекать к себе внимания… — Он торопливо продиктовал адрес, который был мне известен, и отключился.
Не успела я, однако, возликовать душой, как следующий телефонный звонок снова поставил мои ушки на макушку. Голос с едва уловимым южным акцентом источал ехидство:
— Где тебя черти носят, Таня-джан? Небось развлекаешься с одним из моих соперников, чтоб у него… — Тут Гарик высказал столь откровенное пожелание Орлову, что я просто не рискую его цитировать. — Ладно, слушай, хоть ты этого и не заслужила. Номер твоей «скорой» — Е 666 СА. Других вариантов нет, с тремя шестерками она одна на весь город. «Скорая» как «скорая», приписана к городской станции номер два. Ты там что-то говорила про прошлую пятницу… Так вот: в пятницу, шестого июня, водитель Гилязов Василь… черт! язык сломаешь… Хабибуллович, семьдесят второго года рождения, отпросился у своего начальства, чтобы отвезти к отцу на дачу какое-то там барахло. Отпросился на часок, а отсутствовал на работе все два: с шестнадцати десяти до восемнадцати. Не знаю: это то самое, что тебе нужно, или нет? Ты же мне ничего толком не сказала…
Я безмолвно посылала магнитофонной ленте воздушные поцелуи. Словно получив их, Папазянчик оттаял, заговорил даже как бы извиняясь:
— Но ты можешь себе представить такую подлянку, дорогая! Сегодня утром этот Вася укатил в командировку в Пензу. На другой машине, правда. Вернется не раньше четверга. А чтобы я мог достать его прямо в Пензе, мне нужны аргументы посерьезнее твоих прекрасных глаз. То есть для меня, конечно, этого хватило бы, чтоб лететь хоть на край света, но моему руководству, боюсь, этих оснований покажется недостаточно. Я нахал, это все знают, но не до такой же степени… Так что извиняй! Да, чуть не забыл: машину я на всякий случай осмотрел, вроде ничего подозрительного, и с папашей Гилязовым побеседовал осторожненько. На дачу его сынок действительно ездил в тот день — кстати, вместе со стариком, — но вместо половины пятого, как обещал, появился дома только в шестом часу, так что папа с мамой стали уже поминать шайтана… Вот теперь все. Целую, звони! Но лучше — по другому дельцу, более приятному… — Папазян звучно чмокнул меня через пространство и время и дал отбой.
Ай да Гарик, ай да сукин сын! Ты и правда классный сыщик! Видно, придется и впрямь однажды отблагодарить тебя за все сразу… Но — не сейчас. Потом, когда-а-нибудь…
Было еще несколько звонков, но абсолютно несущественных — от родственников, старых друзей и подружек. Сообщения от девушки Оли из «Бриза» не было.
Я еще раз прослушала обе записи — просто чтобы убедиться, что ничего не пропустила. Судя по отзвукам характерных уличных шумов, оба звонка были сделаны из автоматов. Что касается Папазяна, тут все понятно, он сам и объяснил: нахал, конечно, но не до такой же степени. А вот болящий Семен? У того-то дома телефон, и семейство в отъезде… Значит, он не доверяет даже собственному аппарату? Пожалуй… В голосе Семена Яковлевича звучала плохо скрываемая паника, хотя он изо всех сил пытался говорить спокойно. «Постарайтесь не привлекать внимания…» Одно это говорит о многом. Вот дурак! Если за ним и вправду кто-то следит, то пробежка к автомату — при наличии домашнего телефона! — наверняка «привлечет внимание», да еще как. Уж лучше сходил бы позвонить к соседям.
Ну, Семен Яковлевич, голубчик ты мой… Значит, это все-таки ты! Еще бы мне не догадываться о твоих «мотивах», иудушка Пфайферман… Интересно: почему ты все же решил расколоться? Кто наступил тебе на хвост?.. Посмотрим, посмотрим, что ты мне напоешь… «По делу, которое вас интересует…» Что же это получается: он все знает о похищении сына Бутковского? Если так, то… Ладно, что гадать! В одном ты прав: мне тоже ой как необходимо с тобой встретиться, и теперь хоть не надо, слава Богу, выдумывать собственный мотив! А шофер Вася Гилязов пусть пока погуляет по Пензе…
Я взглянула на часы. Однако! Едва успею принять душ и что-нибудь жевнуть. Потому как вряд ли Сема Пфайферман угостит меня дружеским ужином в своей временно холостяцкой квартире.
Был еще великий соблазн кинуть кости перед этой встречей, но я решила не искушать судьбу: гадание не терпит суеты. А времени у меня оставалось в обрез.
Возиться со своей капризной машиной под вечер, раз уж я с успехом обходилась без нее целый день, у меня не было никакого желания. К тому же в старом и относительно тихом районе полиграфического комбината, где жил Пфайферман, мой драндулет вряд ли сможет остаться незамеченным. И без пятнадцати восемь я запрыгнула на подножку трамвая с таким чувством, словно это не старая рельсовая колымага, а мое расследование набирает скорость…
Но увы! Чувство это покинуло меня очень и очень быстро — как только после третьей или четвертой остановки моя рельсовая колымага стала как вкопанная в хвосте длиннющей вереницы таких же колымаг. Минут пять я еще переминалась с ноги на ногу в дурацкой надежде, что, может быть, пробка скоро рассосется. Затем плотные ряды моих товарищей по несчастью начали редеть, и я поняла, что мне тоже пора — если, конечно, я не хочу провести в компании Семена Пфайфермана всю ночь. Пока я пробежала три квартала до остановки автобуса-экспресса, пока я его дождалась, а потом поняла, что придется дождаться второго, ибо лезть в первый было равносильно самоубийству; пока вытряхнулась из этой «Ходынки на колесах» в нужном мне месте и разыскала нужный мне дом… Одним словом, когда я стояла на четвертом этаже перед стальной дверью с номером 48, но почему-то без глазка, мои часы показывали уже 20.35.
Тем не менее я испытывала некоторое удовлетворение: кажется, мне удалось не привлечь к себе ничьего внимания. Я не стала приклеивать себе в кустах фальшивую бороду и усы, так как в этом случае, думаю, результат был бы прямо противоположным желаемому. Но лавочки перед всеми четырьмя подъездами оказались, как ни странно, пусты. (Должно быть, в это время шла какая-нибудь «Санта-Барбара», я в этом не спец.) Только в отдалении, на спортплощадке, ребята лупили в футбол, но им я была глубоко до фени. И в самом подъезде, и на огромных лестничных пролетах (лифта здесь не было) я тоже никого не встретила.
Мой звонок остался без ответа. Обождав, я повторила его — и с тем же результатом. Мне это совсем не понравилось: не хватало еще, чтобы Сему Пфайфермана тоже похитили прямо у меня из-под носа! Я решительно взялась за металлическую ручку, и… дверь легко приоткрылась: она была незаперта! Я толкнула вторую, обитую черным дерматином, но с ней мне повезло меньше — закрыта. Ну, Семен Яковлевич! Уснул, что ли, дожидаясь меня?
Я дала подряд три коротких, но настойчивых звонка, однако и после этого за черной дверью не послышалось никакого шевеления. Но мне показалось, что я улавливаю негромкую музыку, а через щели на темную лестничную клетку пробивался приглушенный свет. Должно быть, Пфайферман крепко спал.
Мне понадобилось минуты три, чтобы с помощью пилки для ногтей отжать «собачку» примитивного английского замка. Хорошо, что это была только «собачка», а то пришлось бы шарить в темном подъезде в поисках подручных средств: я была настолько окрылена предстоящей удачей, что даже не захватила ровно ничего из моего «набора начинающего взломщика».
В просторную прихожую с высоким потолком свет и музыка лились из распахнутой двери справа. В поле моего зрения попали еще одна закрытая дверь, прямо по курсу, и коридорчик, уходящий влево — должно быть, к кухне и санузлу.
— Семен Яковлевич! — обратилась я к раскрытой двери, не забыв сначала плотно притворить наружную, металлическую. (Привлекать внимание нам ни к чему.)
Ответом мне был лишь задушевный голос Фрэнка Синатры…
Прикрыв и вторую дверь — так, что «собачка» снова защелкнулась, — я сделала несколько неуверенных шагов вправо и остановилась на пороге комнаты. Это была, судя по всему, приличных размеров гостиная. Обстановка же, насколько позволял судить мой моментальный, «фотографический» взгляд, была не просто приличной — она была почти роскошной. Более неспешный обзор я решила отложить на потом, так как сразу от порога увидела объект моих устремлений: метрах в трех от меня, рядом со своим «старшим братом» — диваном, спинкой к двери стояло итальянское велюровое кресло. А над спинкой виднелась блестящая лысина, окаймленная некоторой толикой темновато-седоватых волос. Согласно моим сведениям относительно внешности хозяина этой квартиры, эта лысина могла принадлежать именно ему. Поэтому я решительно двинулась вперед:
— Семен Яковлевич! А Семен Як…
Остаток его отчества застрял у меня в горле. И было от чего! Семен Яковлевич не мог ответить мне, а тем более — открыть дверь. Он был мертв.
Он был не просто мертв. Он был ужасен! В детективах любят описывать трупы задушенных людей: синее лицо, вывалившийся язык… и все такое прочее. Но уверяю вас: реальная картина во много раз красочнее! Настолько, что даже в нашем «великом и могучем» вряд ли найдутся достаточно сильные слова для описания этого кошмара… Я в таких делах не новичок, но в тот момент была просто уверена, что отныне через мое горло ничто не сможет попасть внутрь меня — только в обратном направлении!
Пфайферман сидел в кресле, вцепившись скрюченными пальцами в мягкие подлокотники, уронив голову на грудь и набок. На нем была белая легкая рубашка с короткими рукавами, светлые летние брюки и домашние шлепанцы. Ожидая незнакомую женщину, то есть меня, бедняга даже повязал галстук — бежевый с золотистой «искоркой»… Надо ли говорить, что именно он и захлестнул шею жертвы смертельной петлей? Удавка врезалась так глубоко, что я даже не сразу заметила ее. Верхняя пуговица рубашки была выдрана «с мясом» и валялась на ковре рядом с трупом.
На низком журнальном столике перед убитым стояла бутылка «Наполеона», опустошенная примерно на треть, и единственная рюмка с остатками янтарной жидкости. Наверное, Семен Яковлевич решил подкрепиться перед трудным разговором. Это с больным-то сердцем! Но «разговор» оказался труднее, чем он мог предполагать…
Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я окончательно вспомнила, что я не выпускница института благородных девиц, а частный детектив с лицензией. И следовательно, должна относиться к возможным встречам с трупами как к неизбежным издержкам профессии. Надеюсь, что я уложилась в две-три секунды, как и положено детективу.
Убеждаться в том, что хозяин квартиры действительно скончался, мне не требовалось: это было слишком очевидно. Я только удостоверилась, что это произошло недавно — тело было совсем еще теплым… Внезапно я поняла, что вот уже несколько мгновений стоит тишина: музыка больше не звучала. Музыка!!! Я тут же обнаружила ее источник: в нише какого-то изысканного модуля из мореного дуба стоял музыкальный центр «Сони». Ну, так и есть: кассета Синатры только что закончилась. Значит…
Это могло означать только одно: не более получаса назад в этой комнате был живой человек, который и поставил эту кассету. Либо сам Пфайферман, либо его убийца. Я быстро взглянула на свои часы. Восемь сорок восемь, и тринадцать минут назад я уже стояла перед дверью. Боже мой!
Не буду описывать чувства, с которыми я кралась по темным коридорам, заглядывала в шкафы и под кровати, распахивала двери ванной, кухни, кладовки… Каждую секунду я ожидала, что на меня прыгнет Галантерейщик со своим любимым «товаром»! А ведь порядочный детектив — да просто нормальный человек! — в первую очередь должен был бы убедиться, что убийца не находится где-нибудь в квартире! Ай-ай-ай… Что-то я с этим «делом о пропавшем мальчике» совсем перестала быть похожа на себя!
Пусто. Нигде не было не только преступника (честное слово, я об этом не пожалела!), но и каких-либо доказательств его недавнего присутствия. Ни следов борьбы — если не считать оторванную пуговицу жертвы, — ни беспорядка, который указывал бы на возможность ограбления. Разумеется, я этого и не ждала. Я знала, что Артист приходил сюда только за жизнью Пфайфермана.
Все точно так, как рассказывал Гарик: «ни-че-го… одни трупы».
Пора было сматываться, однако. А то не ровен час соседка зайдет за солью или случайный приятель заглянет на огонек… Носовым платком я тщательно протерла все, к чему прикасалась до тех пор, пока не узнала, что Сема Пфайферман расстался с жизнью. Не поленилась убедиться и в том, что мои пыльные туфли не оставили следов в прихожей. Прежде чем выбраться из квартиры, я долго прислушивалась — сначала через две двери, потом через одну. Все было тихо. Мне удалось без свидетелей миновать лестницу, выскользнуть из подъезда и оказаться на нейтральной территории. Нет, положительно в этом доме обитали люди, умеющие входить в положение убийц и частных сыщиков!
Английский замок в квартире номер сорок восемь я захлопывать не стала. Авось несчастный Семен Яковлевич понадобится кому-нибудь прежде, чем его обнаружит завтра вернувшаяся домой супруга. Ну а если не понадобится… Прости меня, убиенный Семен! В конце концов, ты не был моим клиентом и перед тобой у меня нет никаких обязательств. Это Арчи Гудвин, правая рука знаменитого Ниро Вульфа, мог позволить себе сутками загорать в нью-йоркской полиции по поводу каждого обнаруженного им трупа: за него думал патрон, а на подхвате была еще тройка крепких ребят. А я все свое детективное бюро ношу с собой, и мне надо искать похищенного малыша.
…Уже почти от трамвайной остановки я обернулась и бросила прощальный взгляд на освещенное окошко на четвертом этаже серокаменного пятиэтажного дома. Нам все-таки помешали поговорить с хозяином этой квартиры. Но и мертвый Сема Пфайферман умудрился сказать мне вполне достаточно.
