Глава 9 Тайное становится явным
Была глубокая ночь, когда мы с Гриней, проигнорировав левый поворот к даче Бутковского, спустились от автобусной остановки прямиком к Волге. Я была просто уверена, что по окончании этого головоломного спуска две глинистые колеи, в которых мы едва доставали колесами дна, были сплошь засыпаны отвалившимися деталями моей старушки. Но проверить это в кромешной темноте не было никакой возможности, да и времени — тоже. Оставалось лишь надеяться, что Орлов как водитель сделал все возможное.
Метрах в пятидесяти справа на пятачке песчаного берега неорганизованные автолюбители давно облюбовали место для стоянки. Как это ни удивительно, сюда еще не добрались капиталистические «пираньи», которые мигом огородили бы это место под солнцем, посадили в будку своего цербера и стали бы драть три шкуры с автовладельцев, привезших детишек искупаться. Мы знали, что летом машины часто остаются здесь и на ночь, так что парковка моего неопознанного объекта ни у кого не вызовет подозрений.
Я, конечно, не была уверена, что за дачей Бутковского следят. Но это было весьма вероятно, если учесть, что в Кушуме обосновалась «бригада» Артиста в составе Чайханщика и Акулы (это было мне известно наверняка) и что здесь же они, возможно, прячут мальчика. (Эти предположения не были лишены оснований.) Поэтому лучше было не рисковать. И уж тем более мы не собирались пользоваться традиционными подъездными путями к майдану: асфальтовая дорога проходила по верху лесистого холма (который и был конечной целью нашего путешествия) и спускалась к Волге к северу от лужайки. Там же располагалась и автостоянка — кстати, прекрасно обозреваемая от интересовавшего нас склада.
Даже сейчас, среди недели, на пятачке, изутюженном колесами, стоял чей-то видавший виды «жигуленок». Но он был пуст. Это нас тоже не опечалило: для случайных свидетелей наши манипуляции с прослушивающей аппаратурой, которую надо было размонтировать, не зажигая света, и выгрузить из машины, могли бы показаться подозрительными. Да и выглядели мы с напарником, признаться, как парочка диверсантов: это в два-то часа ночи — и на пикничок с рюкзачком… А впрочем, это дело вкуса.
Мы двинулись в путь, стараясь держаться прибрежных кустов. Идти было трудно: на каждом шагу ноги чуть ли не по щиколотку проваливались в сыпучий речной песок, в темноте то и дело подворачивались камни, ветки, битые бутылки, жестянки и прочие отходы цивилизации. Кое-где в окошках краснокирпичных дворцов — тех немногих, которые просматривались с нашей позиции, — еще горел свет; откуда-то еле слышно долетела музыка. Но в пределах нашей видимости не было ни души. Правда, минут через десять нам навстречу попалась компания пацанов-подростков, морд этак двадцать, но они прошли мимо, даже не пикнув: с заклееными пластырем губой и бровью Орлов выглядел устрашающе. Не для меня, конечно…
Далеко впереди, на майдане, горел мощный прожектор, освещавший большую часть площадки. Но подножие холма с притулившимся к нему складом тонуло в густой тени.
Не доходя метров триста до южного края лужайки, мы врезались в чащу кустарника и начали осторожный подъем в гору — так же, как я во время предыдущей разведки, когда напоролась на Чайханщика. Только теперь крюк мы сделали больший и поднялись по склону гораздо выше. Во-первых, в наши планы совсем не входила случайная встреча со «сладкой парочкой» Артиста. А во-вторых, и задача теперь стояла другая: найти подходящее место, откуда можно было бы, затаившись, незаметно прослушивать склад не только ночью, но и днем. Это — для начала. Ну а потом… Потом нам предстояло и вовсе ерундовое дельце: каким-то непостижимым образом установить внутри помещения «жучок».
Топать по незнакомому лесу так, чтобы не лишиться глаз и не оставить на сучках клочья своей экипировки, а главное — чтобы тебя не могли засечь, — это, скажу я вам, искусство! Предыдущее наше продвижение по зыбучим пескам показалось мне теперь приятной прогулкой. Но Гриня, по-моему, не ощущал никакого дискомфорта. Здоровенный детина с увесистым рюкзаком за плечами, он двигался быстро, легко и бесшумно, словно дух леса. Однако неплохо натаскивали наших десантничков в застойные времена! Уж как теперь — не ведаю…
Я совсем потеряла счет времени, мне казалось, что скоро взойдет солнце; и тем не менее, когда мы вышли на заданную позицию примерно в сотне метров от объекта выше по склону, Гринины часы со светящимся циферблатом показывали только четверть второго. С этого момента осторожность нашей экспедиции надо было утроить. Поэтому мы затаились и в течение десяти минут слушали в четыре уха и смотрели в четыре глаза. И только после этого продолжили поиски подходящего укрытия.
Минут через пятнадцать мы его нашли. Это было как раз то, что надо: небольшая естественная пещерка под корнями какого-то огромного дерева — кажется, дуба, сплошь закрытая от внешнего мира кустарником и сухостоем. Внутри она была — будто по нашему заказу! — выстлана шелковистой травкой. Я спокойно могла лежать здесь, вытянувшись в полный рост. Гришкины длинные ноги, конечно, торчали наружу, но для него это было ничтожнейшим из неудобств.
Оказавшись с ним в этом уютном гнездышке, я невольно подумала о том, сколькими приятными мгновениями жизни приходится иногда жертвовать ради работы… А может быть, не жертвовать?
— Даже и не думай, — прошептал мой напарник. — Мы здесь не для этого, детектив.
— Вот еще, очень ты мне нужен…
Я занялась установкой своего высокочувствительного направленного микрофона. Как могла навела его на цель, которая сквозь листву едва мерцала далеко внизу тускло освещенным окошком. Теперь пора было подумать о главном. Освободившись от лишнего груза, мы бесшумно двинулись вниз по склону, готовые к любым неожиданностям. По крайней мере так нам казалось.
Внутри склада стояла мертвая тишина. С полчаса, наверное, мы ползали вокруг да около, прислушиваясь, приглядываясь и принюхиваясь. Кажется, все спокойно, и это, конечно, хорошо. Но нет положительно никакой отдушины, через которую можно было бы назаметно пробраться внутрь или хотя бы постараться просунуть туда «жучок». И это плохо, прямо-таки скверно! А ведь скоро уж точно начнет светать…
Посовещавшись, мы не придумали ничего лучше, как обследовать трубу вентиляционного отверстия на крыше. Конечно, это было крайне рискованно, но… выбора у нас, похоже, не оставалось.
Гриня уже подставил мне свои мощные плечи, и тут метрах в трех от нас, за углом склада, что-то отчетливо хрустнуло, и мы одновременно заметили, как там качнулась веточка… Толкнув меня в тень, мой напарник метнулся на звук и растворился в темноте. И в этот миг… чья-то железная лапа зажала мне рот, а другая обхватила поперек туловища!
Никогда мне не забыть чувств, переполнивших меня в ту секунду. Боже, так глупо попасться! Я попыталась провести захват и бросок через голову, но не тут-то было: нападавший принял меры предосторожности. Его объятия стали только крепче, но мне вдруг почудилось, что мои ноздри уловили знакомый запах… Наверное, я схожу с ума!
— Таня-джан, если будешь кусаться, я заору и бездарно провалю вашу диверсионную миссию! — промурлыкал мой супостат мне в ухо. — А твой супермен дешево купился! Это ж золотое правило: слышишь шорох сбоку — жди нападения из-за спины…
— Гарик, негодяй!!! У меня же чуть сердце не выскочило…
— О, дорогая, это было так приятно… Может, попробуем еще, а?
— Вот я тебе сейчас попробую, гад!
Еще одна железная рука оторвала от меня Гарика и развернула его на сто восемьдесят градусов, так что я со всею резвостью нырнула под эту руку и оказалась между представителями сильного пола:
— Мальчики, тише, умоляю! Только не устраивайте здесь свару! Давайте отступим на базу и поговорим спокойно…
— …Хм, да у вас тут премило! — одобрил Кобелян, которого мы, как порядочного гостя, пропустили на нашу «базу» первым. — Ого, какая штукенция! С чем ее едят? Так-так, кажется, дошло… Любопытно, любопытно! Хорошенькими делами вы тут балуетесь…
Бегло ознакомившись с оптической системой прицельного прослушивания, «порядочный гость» бесцеремонно развалился посреди пещерки. Григорий так же бесцеремонно подвинул его, чтобы сесть рядом со мной.
— Ну ладно, братья-разбойнички! — Гарик прикрыл глаза, приготовившись слушать. — Раз уж попались — давайте колитесь. Чистосердечное признание, как говорится… и все такое прочее.
— Нет, Папазянчик, так не пойдет. Колоться будем оба. Или ты станешь мне рассказывать сказки, что тебя послало сюда твое начальство?
Гарик открыл глаза, тряхнул черной лохматой башкой:
— Ну, Татьяна!.. Признаю: я тебя сильно недооценил. Ладно, ничья: один — один! Можете считать, ребятки, что сейчас я не мент, а друг. Но предупреждаю: если вы что-то натворили или собираетесь натворить — не надейтесь, что Гарик Папазян закроет на это глаза!
Гриня посмотрел на меня, и я едва заметно кивнула: этим словам можно было доверять на все сто и даже больше. Все, что будет здесь сказано, в этой пещере и останется.
И мы рассказали ему все, умолчав только о наших приключениях в логове Батыра и об информации, полученной от «крестного отца». И еще о том, что именно мне принадлежит «честь» обнаружения трупов Пфайфермана и Визиря. Гарик узнал о страданиях Бутковского, о той роли, которую сыграла в этой истории его жена — «шикарная брюнетка с зелеными глазами»; узнал о старых счетах Артиста с хозяином «Бутона» и его охранником-водителем, о мотивах убийства респектабельного замдиректора фирмы Семена Яковлевича и о том, что в этом самом складе в ста метрах от нашего убежища головорезы Артиста скорее всего сторожат похищенного мальчика…
По ходу нашего рассказа старший лейтенант милиции Папазян, временно уволивший себя из органов, приходил то в ужас, то в ярость, то в изумление, то в восхищение; раза три порывался надеть на нас с Григорием «браслеты», но вовремя вспоминал, что обещал быть другом. И в конце концов признал, что мы вели себя «по-идиотски, но правильно» и сам бы он тоже на нашем месте «ни хрена в нашу поганую ментовку не заявил».
Потом наступил наш черед слушать, хотя на это ушло гораздо меньше времени. Гарик рассказал, что вышел на усть-кушумский склад через оргкомитет сабантуя. Уже после того, как в минувший понедельник Галантерейщик неожиданно заявил о себе убийством Семы Пфайфермана, информаторы сообщили, что, кажется, Артист сблизился кое с кем в татарских «верхах», в обход некогда всесильного, но нынче пошатнувшегося Батыра. Но «этот козел майор Тимошенко» и слышать ничего не хочет о сабантуйном следе в деле Артиста и по-прежнему посылает Папазяна и его товарищей искать старого приятеля по воровским «малинам». Вот Гарик и решил на свой страх и риск проверить один адресок… По этому-то адресу мы с ним и встретились.
— Ну вот, Папазянчик, и теперь мы тут сидим втроем за пять минут до рассвета и не знаем, как подступиться к этой проклятой хибаре, — печально подытожила я. — Похоже, остается один выход: лезть туда внаглую, открыто. Но меня Чайханщик засек, и Гришу они наверняка знают со слов Артиста, а может, он им его и показал уже… Что делать?
— Снять штаны и бегать, как говорил один мой кореш, Царство ему Небесное… Только, боюсь, в нашей ситуации и это не поможет. Ладно, Таня-джан!.. — «Третий в дуэте» встряхнулся, размял шею и плечи, будто собираясь на дело. — Я понял, куда ты клонишь. Вы с Гришкой хотите сделать из Гарика Папазяна живца. Гони свой «жучок»!
— Гарик!..
— Что — Гарик? Я скоро тридцать лет Гарик… Хоть бы благословила на дорожку по русскому обычаю, так ведь и этого нельзя — твой монстр того и гляди шею свернет! Ишь как смотрит…
— Ладно уж, пугливый какой нашелся… — Орлову идея «благословения» не очень понравилась, и все же Гарик был ему явно симпатичен. — Вернешься живым — я тебя сам за нее поцелую!
— А вот этого не надо, премного благодарен! Ты не в моем вкусе, старина. Держи лучше пушку. — Гарик отстегнул кобуру, пристроенную под мышкой, похлопал себя по карманам, вспоминая, не осталось ли там чего-нибудь изобличающего. — Только не вздумай здесь стрелять по птичкам, я этого не люблю. Если не вернусь, ребята, — считайте меня капитаном!
— Вернешься, Гарик. Я в тебя верю! — Я вручила ему «жучок» и получила взамен воздушный поцелуй.
— Я пойду с тобой на всякий случай, а? — Григорий удержал его за руку.
— Сиди уж в своей берлоге, медведь, ты мне всех овечек распугаешь!
Через минуту его широкая спина в черной ветровке растворилась в предутренней мгле. Я взглянула на часы:
— Вот ведь… А тоже мент! — озадаченно протянул Гриня вслед ушедшему герою.
Как бывший зек он был абсолютно убежден, что если среди ментов теоретически и встречаются порядочные люди, то — не чаще, чем вегетарианцы в племени людоедов.
Мы бросились к прослушивающему устройству и вскоре засекли Гарика, бодро спускающегося по склону. Он не таясь насвистывал «Тореадор, смелее в бой!», а вскоре начал вовсю горланить что-то протяжно-восточное — очевидно, из национального фольклора. Свое исполнение он щедро пересыпал междометиями, фразеологизмами и замечаниями, с которыми, по его мнению, пьяный русско-армянский гуляка может возвращаться домой в темноте по пересеченной местности. Папазянчик великолепно входил в образ. Если б не серьезность момента, мы с Гришкой надорвали бы животики.
Наконец, по моим расчетам, «живец» достиг пределов видимости складской охраны. Он немедленно подтвердил это радостным восклицанием:
— Вай-вай-вай, избушка! Гарик-джан, куда это тебя нелегкий занес, а? Е-мое, вот так фикус-пикус… Лю-ди!!!
Не переставая взывать к роду человеческому, Гарик через несколько нетвердых шагов загрохотал кулаком в железную дверь. Мы с напарником затаили дыхание…
Перед безмолвной запертой дверью Папазяну пришлось бесчинствовать, наверное, минут пять, так что мы наверху уже начали терять надежду, а бедный Гарик, должно быть, отбил себе все руки. Наконец до нас долетело смутное шевеление, и вслед за этим — глухой голос, заспанный и грубый:
— Чего надо, козел?
Это не был мой знакомец Чайханщик — значит, Акула.
— Мужик, друг! — с воодушевлением завопил Гарик, не выходя из образа. — Открой, ара! Потерялся я, слушай! Гости был, вино пил… Как деревня найти — не знаю!
— Пошел на…!
Слышимость была не ахти, но лучшей в данном случае и не требовалось.
— Зачем ругаешься, ара?! Я к тебе как человек, а ты как собак… Открой, говорю! Лю-ди! — Пришелец затарабанил в дверь с новой силой.
— Ну, е-б-х-ц-ч… я те щас открою!
Григорий вскочил было на ноги, но я удержала его: «Не надо, он сам справится».
Между тем в наушниках звучало лязганье спешно отпираемых запоров, которое не предвещало ничего доброго незваному гостю. Гарик что-то пьяно бубнил себе под нос, по-видимому, он совсем «раскис»…
— Ну, козел?.. — Теперь этот милый голосок слышался вполне отчетливо, хотя Акула старался кричать шепотом!
— Э, э, мужик!..
Холостой свист кулака показал, что первый раз Гарик увернулся; но проделать то же самое и во второй он не мог: для субъекта, едва державшегося на ногах, это было бы уже слишком! Тяжелое орудие Акулы достигло цели — нас буквально оглушили потоки разноголосого русско-армянского сквернословия и шум потасовки. Причем я могла бы поклясться, что вопреки все законам динамики Гарик свалился не наружу, а внутрь распахнутой двери. Ну что с пьяного возьмешь?
— Э, ты что бьешься, козел, а?! — верещал Гарик.
— Да я тебе, сучий потрох, щас кишки выпущу! — хрипел Акула.
— Эй, Акула, стой… — а вот это уже мой друг Чайханщик! — Ты што, в сам дело, как собак какой? Человек кусай! Нэ видышь — человек устал, человек домой нада… Куда тэбэ нада, сынок? Гдэ дом?
Акула пыхтел, но, судя по всему, оставил свою жертву в покое.
— Деревня! Курдюм! — скулил Гарик, шмыгая носом. — Гости был, лес… Шашлик ел, вино пил… Потерялся Гарик-джан, слушай! Два часа иду — ни одной живой душа не встретил, холодный, голодный… А тут твой шакал бьется, чистый акул!
— Да я тебе!..
— Цыц! — рявкнул хриплый тенорок Чайханщика так, что мы испугались за свои барабанные перепонки. — Иды, парень! Туда иды — вдоль Волга, а там дорога вверх найдешь. Там Курдюм. Иды, быстра!
— Спасибо, дядя. Ты человек, ара, слушай! Ушел Гарик-джан, уже ушел. Только свой бешеный козел подержи…
Судя по шлепанью шагов и рыку Акулы, Гарик ретировался с такой скоростью, на какую вряд ли был способен пьяный и избитый гуляка. Наконец-то мы с облегчением перевели дух.
Опять послышался лязг запираемой двери… но микрофон продолжал жить звуками. Только теперь это были звуки внутренней жизни склада! Мы с Гриней победно ударили по рукам и заключили друг друга в объятия.
— Дурак ты, Акула! — Это был, естественно, голос Чайханщика. — Зачем драка устроил?
— Зачем, зачем?.. «Замочить» надо было этого козла, ясно? Удивляюсь я на тебя, Чайханщик, в натуре! Старый вор, авторитетный… е-п-р-с-т… а как все равно дите малое. Заложит он нас!
— Што — «заложит»? Да што он знает? Ништо! Кабы ты ему морда не дать — ушел бы тиха-спокойна и еще бы сказать: какой карош, вежливай человек сторож на склад…
— Вот я и говорю: «замочить» бы, а, Чайханщик? Чудной он какой-то: вроде под градусом, а не пахнет, в натуре… Заложит ведь, заложит, сука!
— Цыц! «Замочить»… А труп куда, умнык? Тэбэ нужен тут куча крикливый армяшка, што ыскать прыдет? Мнэ — нэт! Тэбэ мала мокруха, што Артыст разводыть? А мнэ — во! Мала тэбэ малчик?.. Ты малчик смотреть, Акула?
Я услышала, как Гришкино сердце чуть не выпрыгнуло из груди, не говоря уж о моем собственном. Напарник вцепился в мою руку.
— Да смотрел я, смотрел! Что ему сделается? Спит он, как всегда. Ты ж его накачиваешь этим дерьмом.
Мои пальцы отчетливо хрустнули, и я чуть не завыла от боли, но Орлов этого даже на заметил. Мне снова пришлось повиснуть на нем, чтобы он не сорвался вниз по склону и не разметал по кирпичику Антошкину тюрьму. Святые угодники, что за бешеный напарник мне достался!..
Между тем слышимость в наушниках стала похуже: видимо, «сладкая парочка» отвалила от порога в глубь склада. Но откровения Чайханщика все еще можно было разобрать:
— Акула, я нэ трус, но я боюсь! Если б я нэ колоть малчишка барбитурат, нас бы давно засекай шакалы Батыр! Вах, вах! Ты, Акула, издалека, не знай, што есть Батыр, а я — харашо знай! Во всем Поволжье нэт другой такой волк! Зачем эта сука Артыст притащить нас Кушум — пряма в пасть к Батыр? Мала мэста Тарасов?.. Нэт, Акула, Чайханщик нэ знай, как доживать до завтрашней ночь, когда он забирать малчик! Если Батыр кишка нэ выпускай, то Казак нас доставать с эта дэвка-сыщик, вах! Шея ломать!
Должно быть, при этих словах Чайханщик постучал ладонью себе по шее. Мы с Гриней переглянулись. Какие же мы молодцы, что не полезли туда сами…
— Жоржик-то? — Акула сплюнул. — Ты что, боишься этого м…? Да если б они знали, где мы… е-к-л-м-н… Давно бы здесь были. Только не сунутся они, из-за мальчишки-то. Раскошелится папаша, куда он денется! Брось выть, Чайханщик, не играй на нервах! Подумай о бабках. По пятьдесят штук «зеленью» на брата!
— Нэ забывай клеить их на свой гроб, когда Артыст отправлять тибя вслэд за Визир!
— Да ты… что ты поешь, гнида, придурок обрезанный?! Прикуси свой г… язык, а то я тебе его…
Я убрала громкость в наушниках: вряд ли там в ближайшее время произвучит что-нибудь интересное. Зато снаружи, где уже, оказывается, совсем рассвело и осторожно пробовали голоса самые ранние пташки, послышалось долгожданное легкое шуршание. И тут же в пещеру бесшумно прыгнул наш «третий не лишний». Теперь мы бросились обниматься втроем; правда, мой напарник бдительно следил, чтобы мы с Кобелянчиком вели себя пристойно.
— Тише вы, черти! — Гарик высвободился и осторожно потрогал нижнюю челюсть. — Вы сейчас доломаете то, чего не успел этот козел! Здоровый, гад… молотит, как кувалдами…
Только теперь я заметила, что утиный нос Гарика, прежде не блиставший классической формой, как бы подвергся некоторой коррекции, но отнюдь не в сторону улучшения. Скула тоже распухла и съехала набок, но в глазах у Папазянчика прыгали черти, и в настроении он пребывал самом преотличнейшем. Подобные авантюры были для Гарика Папазяна родной стихией. «Дорогая, гони зеркальце!» — скомандовал он и несколько минут с деланным прискорбием изучал свою физиономию.
— Вай-вай-вай… Бедные мои девочки, мне вас жаль! Подумать только, в какого Квазимодо превратился ваш Гарик… Зато теперь, Татьяна, мы с твоим суперменом на равных. Кстати, где это тебя так разрисовали? — как бы между прочим спросил он Орлова…
— Да так, серая кошка царапнула. В темной комнате…
— А, ну-ну… Вот я еще слышал, — все так же между прочим продолжал Папазян, — сегодня, то есть уже вчера, Батыровых ребяток тоже какой-то котик поцарапал. Да не в темной комнате, а прямо посреди дня в хозяйских хоромах… Не знаешь, часом, что это за зверь был?
— Ну что вы, товарищ экс-лейтенант милиции! — супермен вернул Гарику его пронзительно-насмешливый взгляд. — Если б я зашел к Батыру в гости, да еще и когти выпустил, то мы бы с вами теперь так мило не беседовали.
— Да это я так, к слову! — Гарик беззвучно расхохотался и хлопнул Орлова по плечу. (Вопреки его собственному утверждению, Григорий тоже пришелся ему по вкусу.) — Так как вам моя работенка?
Мы в один голос признали, что работа была просто великолепная — и по форме, и по содержанию. Папазян чуть не лопнул от самодовольства.
— Куда пристроил? — поинтересовалась я. — Не наткнутся?
— Пф… Будут еще жалкие любители учить профессионала! Слева от двери, под плинтусом. Пришлось ради этого лишний раз морду Акуле подставить, так что с вас причитается! — Гарик кивнул на наушники: — Ну, что они там?
Я прислушалась. Со склада теперь доносился лишь приглушенный расстоянием богатырский храп. Акула с Чайханщиком, наверное, пересказали друг другу весь алфавит и взяли передышку.
— Дрыхнут. Но они уже наболтали достаточно, пока ты улепетывал от Акулы. Кстати, он порывался тебя «замочить», Гарик, а Чайханщик не дал…
— Им обоим это зачтется!
— Антошка здесь. Пичкают его наркотой, чтоб не плакал! Сегодня ночью Артист увезет его отсюда…
— С-суки…
— Слушай, друг! — Гриня вцепился в нового партнера, как черт в грешную душу. — Их там всего двое, так? И нас с тобой двое…
— Как это — вас двое! А я, значит, уже никто?! — Я захлебнулась праведным возмущением, но мужское большинство только отмахнулось от меня. Да это бунт на корабле!..
— Может… того, а? Пошумим тихонько? Один раз тебе открыли, откроют и второй… Что-нибудь придумаем. Ну, старик!!!
— Да не тряси ты меня, черт! Положим, нас действительно не двое, а трое, хотя ты, может, об этом и не догадываешься, но… дело не в этом. Ты думаешь, ты один такой умный, да? Думаешь, никому больше это в голову не пришло, да? Может, ты думаешь, что Гарик Папазян трус, и у него руки не чесались сейчас вломиться туда и оторвать кое-что Акуле и этому, второму?.. Да? Ты так думаешь?!
Теперь они трясли друг друга, так что у меня даже зарябило в глазах.
— Ничего я не думаю! Пошли сейчас!!!
— Оно и видно, что не думаешь! А ты подумай! Да нельзя нам сейчас шуметь, дурак, пойми ты… Вот смотри: предположим даже, что у нас все получится как по нотам. Пойдем на них, вооруженных до зубов, с одной моей пушкой и всех порубаем, и никто из них при этом не продырявит ваши с Татьяной красивые шкуры…
— Татьяна с нами не пойдет.
— Ага, держи карман шире! Значит, ты ее знаешь хуже меня, дорогой, несмотря на ваш амур… Молчи, когда с тобой говорит старший по званию! Так вот, предположим, все это у нас получилось и мальчика мы освободили. А Артист? Ведь эта сволочь опять улизнет и опять начнет все сначала!
Конечно же, Гарик был прав.
— И если ты думаешь, Гришка, что он простит вам с Татьяной, что вы увели у него добычу, и позволит наслаждаться жизнью, то… то ты так не думай. И этого вашего Бутковского с сыном он тоже не оставит в покое, не надейся… Нет, старик, нам нужна эта гадина — Галантерейщик! А он вернется сюда за мальчиком, обязательно вернется! И кроме того…
— Ладно, все! Я понял…
— Кроме того, я сказал — предположим, что вас не продырявят. А если все-таки продырявят, что гораздо вероятнее? Что я буду тогда делать с вашими симпатичными трупами? На погоны мне, в конце концов, наплевать, но неужели ты думаешь, что Гарик после этого сможет спокойно жить, слушать птичек и любить девочек?..
— Понял, говорю, не трепись!
— Ну и классно, что понял. Я ведь тоже понимаю, как тебе тошно, старик… Но сегодня мы эту «малину» накроем. Потерпите до вечера, ребятки! Я вот что предлагаю…
План Гарика был прост и толков. Был в нем, конечно, риск, были спорные моменты, но… разве вообще возможен план операции по задержанию банды преступников, свободный от риска и спорных моментов? Меньше всего мне понравилось, что в этом плане мне самой отводилась весьма скромная роль. Но выбирать не приходилось, раз уж у нас неожиданно появилась мощная поддержка в лице правоохранительных органов, хотя и действующих неофициально… Кстати, теперь мне еще надо придумать, как без риска для жизни отделаться от моего второго клиента — Батыра… Я немного пошумела, удалось отвоевать у уголовного розыска и примкнувшего к нему Гришки Орлова несколько мелких уступок, но в главном Гарик был непреклонен. Что поделаешь? Даже будучи самым верным другом, он все-таки оставался ментом… В сердцах я теперь уже назвала их с Гришкой гадами.
Расстались эти двое как старые товарищи по оружию. Мне вдруг пришло в голову, что они в принципе очень похожи, эти такие разные парни. И даже почти тезки! Оба — самоуверенные до нахальства, всегда правы, во всем привыкли быть первыми. Оба — бешеные, лихие рубаки, признающие право силы; и оба служат своей силушкой добру и справедливости — разумеется, так, как сами это понимают. И оба — мужики, рядом с которыми мое женское начало не может безмятежно дремать…
Чудесное летнее утро было в самом разгаре, когда Гарик пристегнул кобуру с табельным оружием, тщательно причесался, бросил прощальный взгляд в мое зеркальце и, убедившись, что из наушников по-прежнему доносится стабильный храп, сказал: «Ну, до вечера, братья-разбойнички!» После чего молниеносно чмокнул меня куда-то между ухом и шеей — и, очень ловко увернувшись от Гришиной оплеухи, со смехом выскочил из укрытия.
Я посмотрела на своего насупившегося напарника. Нет, все-таки мне досталось лучшее! Мужчин на свете много, а супермен — только один…
Я удобно пристроила голову на его упругом животе.
…Проснулись мы от игривых лучей солнца, пробравшихся в нашу пещеру, и от многоголосого шума, долетевшего снизу, с майдана, и сверху — с дороги. Раза два ребятня с воплями пронеслась сверху вниз по тропинке невдалеке от нашего убежища. Оказывается, днем здесь довольно оживленно! Не хватало еще, чтобы мы заняли насиженное место каких-нибудь других «братьев-разбойников» возрастом от шести до шестнадцати! Рассекретят наш «секрет» — тогда хлопот не оберешься…
На утреннем совете нашего «тройственного союза» было решено не снимать объект с прослушивания до самого вечернего «часа Х»: мало ли что… А раз так, то в пещере кому-то надо было постоянно дежурить.
Мы услышали, как Чайханщик покормил Антошу и снова сделал ему инъекцию. Эти действия бандит сопровождал собственными комментариями: судя по всему, он любил поговорить. Только однажды до нас долетел слабый голос малыша: Антон произнес слово «дядя». Грине пришлось отвернуться, чтобы скрыть намокшие глаза, а я ободряюще погладила его по плечу. Нас хотя бы чуть-чуть успокоило то, что Чайханщик обращался с маленьким пленником по-своему ласково.
Удостоверившись, что все идет нормально и «сладкая парочка» у себя в норе (Акула, натрудив ночью кулаки о бедного Гарика, все еще храпел), я дала своему напарнику увольнительную на полчаса — освежиться и привести себя в порядок. Теперь мы могли не опасаться, что за дачей Бутковского следят преступники: «дуэт» Артиста со склада почти не высовывается — они как огня боятся ищеек Батыра. Но все-таки осторожность надо соблюдать.
Вместо получаса Гришка провозился полный, зато результат того стоил: он предстал передо мной таким ослепительным, что теперь уже мне не захотелось уходить… Но я ограничилась прощальным поцелуем — и на сей раз безжалостно подавила свое женское начало.
Мне предстояла дорога более дальняя — в Тарасов. Беспокоило меня — и уже не на шутку — фотоателье «Бриз». Почему до сих пор нет этого таинственного послания, которое Натали ждет уже целую неделю? И что это за послание, в конце концов? Чутье подсказывало мне, что оно должно быть как-то связано с преступлением: ведь Натали очень волнуется из-за этого конверта, а что сейчас может по-настоящему волновать мать, кроме судьбы ее ребенка?
Я ведь так и не рискнула во время вчерашнего разговора открыть глаза Олегу. Отчасти потому, что у меня все еще не было зримых и осязаемых доказательств вины его женушки. (Почему-то я очень надеялась на этот полумифический конверт!) Впрочем, нет… нет, конечно: это был только предлог. Просто не смогла рассказать — и все! Духу не хватило. Олег и без того был так потрясен известием, что его старый знакомец — бывший батыровский «советник по экономическим вопросам» — не только жив-живехонек, но и является похитителем его сына… И что наш единственный шанс — это выручить Антошу силой. Мой несчастный клиент, при всей его обычной выдержке, минуты три сидел будто громом пораженный, белый, как воротничок его рубашки. Потом засунул под язык нитроглицерин… Да мне и самой едва не понадобилась таблетка: я ожидала от Олега Николаевича сильной реакции, но — не до такой же степени! И тут еще вывалить на него причастность его обожаемой супруги?! Ну нет, увольте! И Гришкины глаза из-за ссутулившейся спины Бутковского умоляли: не надо…
Ну, в общем, я не сказала. Просто попросила Бутковского хранить все в строжайшей тайне от всех. И теперь в своей благополучно переночевавшей машине я стремилась навстречу очередному тайному, которое в конце концов все равно станет явным. Теперь уже очень скоро…
Дома моим первым желанием было погрузиться в ванну, но я заставила себя броситься к телефону. Сообщения на автоответчике не было; вернее, их было много, но «разнообразные не те». Мне пришлось убить еще минут пятнадцать, чтобы дозвониться до девушки Оли. Сначала была бесконечно занята линия (как же — разгар трудового дня!), потом трубку все время брал любвеобильный фотограф Рафик. Наконец, не знаю с какого захода, я услышала знакомый гнусавый голосок. Увы, она сообщила мне такой же печально знакомый ответ: послания для Бутковской пока нет. Но — но! — утром в «Бриз» звонила она сама и сказала, что сегодня конверт для нее принесут обязательно. И что она дома и ждет звонка немедленно, как только послание прибудет. Я напомнила, что это я — дома и я жду от Ольги немедленного звонка.
Так. Значит, придется задержаться в городе. Но как долго? Ведь уже час дня, а «большой сбор» в Усть-Кушуме назначен на десять тридцать вечера. Впрочем, времени еще полно, вот только Гриня совсем одичает один в берлоге…
Размышляя о непредвиденном повороте событий, я с наслаждением приняла ванну. Романтика природы, конечно, хорошее дело, но она имеет свою оборотную сторону… Спешить мне было пока некуда. В теплой воде меня разморило, безумно захотелось спать: мы ведь подремали всего часа три, да и то — разве это сон, на голой земле… Наверное, мой бедный напарник тоже изо всех сил борется с собой: я-то сейчас завалюсь, пожалуй, а он на посту!
Ба! Я вспомнила, что в нашем «секрете» остался Гришкин мобильный телефон — подарок Олега Николаевича. Правда, только сам он на него и звонит, когда ищет своего незаменимого Гришу. Орлов пользуется этой штуковиной редко: не его стиль. Но всегда и всюду таскает с собой.
Я набрала номер, но связи не было. Мой сигнал затерялся где-то в пространстве и времени. Попыталась еще разок — тот же результат. Ох уж эти мне мобильные телефоны!..
Я позвонила Олегу Николаевичу — он ответил сразу же. Спросила, как он себя чувствует, он сказал — вполне сносно.
— Вы где, Танечка?
— В городе. Возникла необходимость… Гриша на месте. Вы ему не звонили?
— Пробовал, но почему-то нет связи. Это иногда бывает. Что у нас… там, Таня?
— Все в порядке, Олег Николаевич. Ночь опять будет безлунной, но звездочка взойдет. Сегодня, — подчеркнула я. — У нас все по плану. Просто звоню узнать, как вы.
— Спасибо. Таня, я хотел…
— Что, Олег Николаевич?
— Нет-нет, ничего… Спасибо вам, Танечка! До встречи…
Я положила трубку — и сразу же провалилась в глубокий сон. Даже ноги не подтянула на диван…
Пробудилась я стараниями все того же телефона. Кажется, он надрывался довольно долго, потому что в последних кадрах моего сна все время звучала какая-то назойливая стрельба очередями…
— Спишь, что ли? — Девушка Оля говорила приглушенной скороговоркой. — Только что принесли! Посыльный. Большой желтый конверт, толстый… Без всяких штемпелей и без обратного адреса.
— Бегу!
— Деньги не забудь!
Какие еще деньги? Ах да! Я уже и позабыла, что подобные девушки мыслят только о баксах.
Лихорадочно метнувшись к шкафу с одеждой, взглянула на часы. Е-мое!.. Я чуть было не заговорила «алфавитом», как Акула: без двадцати шесть! Не помню, что и как я на себя напялила — возможно, вообще ничего, но на такой скорости этого все равно никто не заметил. Факт тот, что через сорок минут я уже опять была дома, но с большим желтым конвертом.
Конверт — и в самом деле толстый и тяжелый — был заклеен слабенько, так что никаких дополнительных ухищрений не потребуется. Но сначала я хорошенько осмотрела его снаружи. Это ничего не дало, кроме предположения: весьма вероятно, что адрес фотоателье «Бриз» с фамилией Натали на этом конверте и записки похитителей ребенка написаны тем же орудием и одной и той же рукой.
Я достала записки и сравнила. Ну да! Очень-очень вероятно… Правда, на конверте не печатные буквы — обычный размашистый почерк, скорее всего мужской, но… Впрочем, что гадать? Открою да посмотрю: может, содержимое мне все и расскажет.
Первыми из конверта выпали негативы, причем в большом количестве. Все до единого они оказались негативами порнографических шедевров с Натали в главной роли. Должна признать: Натали достигла в сем высоком искусстве степеней известных. Да и фотограф Женя Шпак знал свое дело. Интересно: на «земле обетованной» он тоже промышляет этим бизнесом?
Ну, мне такое ни к чему, а моему клиенту и подавно. Я бросила негативы обратно в конверт. Там был еще один большой черно-белый снимок, но совершенно другого рода. Должно быть, у каждого из нас есть в семейном архиве нечто подобное, потому что каждый среднестатистический советский гражданин хотя бы раз в жизни отдыхал на юге. В нижнем левом углу стояла фигурная надпись: «Евпатория, 1988 год». Фланги фотоколлажа украшали виды этого рая земного, а в центре… В центре снимка, на фоне моря и лохматой пальмы, юная Натали в соломенном сомбреро обнимала какого-то загорелого смеющегося парня, развалившегося на скамейке. Он был в темных очках, которые сидели на крупном заостренном носу, широкая улыбка открывала мелкие ровные зубы; голову с красиво рассыпавшимися светлыми волосами он слегка повернул к своей девушке так, что отчетливо была видна большая темная родинка на его левой щеке…
Это был он! В 88-м году в Евпатории шестнадцатилетняя деревенская девочка Наташа отдыхала с матерым уголовником Артистом-Галантерейщиком! Вообще-то, может, и не с ним, а может, он еще не был тогда матерым (хотя мне казалось, что он был таким всегда!); но верно одно: девять лет назад они уже были знакомы. Надо будет, между прочим, поинтересоваться у Марь-Тарасовны ее методами воспитания дочери…
На этом снимке Артист выглядел, пожалуй, лет на двадцать пять, не больше. Правда, определение возраста сильно затрудняли черные очки, скрывающие глаза. Чем больше я смотрела на него, тем больше мне казалось, что глядит от оттуда, из Евпатории-88, на меня и смеется надо мной! Насколько я могла судить, атлетом он действительно не был, но руки у него и вправду были примечательные — вот их-то было прекрасно видно. Отлично развитые, с худощавыми запястьями, но широкими, крупными кистями, они нежно придерживали маленькие лапки подруги, обхватившей его шею… Руки, затянувшие столько смертельных удавок!
Похоже, однако, что эти двое были вполне счастливы тогда, девять лет назад, в безмятежной солнечной Евпатории… Пути Господни неисповедимы!
Он смотрел на меня и смеялся, а я никак не могла понять: кого же он мне так отчетливо напоминает? Ну кого?.. Я никогда не видела этого лица, это однозначно, и все же было в нем что-то мучительно знакомое; причем «знакомость» эта была не из глубин памяти, а совсем-совсем свежая…
Тут я, наконец, обратила внимание, что на оборотной стороне фотографии что-то написано. Надпись, сделанная все тем же черным фломастером и тем же почерком, что и на конверте, шла по диагонали из угла в угол: «Женщине, подарившей мне сына».
Час от часу не легче! Что же это — у Натали был еще и ребенок от этого?.. Но где же он тогда, что с ним?.. Нет, тут что-то не сходится! Да и надпись непохожа на обычную дарственную, и сделана она, кажется, только что… А что, если он имел в виду… О Господи! Ну что же, во всяком случае, такой цинизм вполне в духе Артиста. Я припомнила жалостливую историю о больном братишке, рассказанную им в поликлинике.
Однако что это я? Времени на созерцание и размышления совсем нет! Скорее, скорее… Я быстро перефотографировала снимок (благо аппаратура всегда наготове), аккуратно уложила в конверт все его содержимое и заклеила. Это и вправду оказалось несложно. В шесть пятьдесят семь я швырнула конверт на стойку девушке Оле — в лучшем виде, как и обещала. Она просто ерзала на месте от любопытства, но спросить все-таки не решилась — и правильно сделала! Вздохнув, девушка за стойкой схватилась за телефон…
— Свободна! — на прощание бросила я ей через барьер.
Оля вряд ли меня поняла. Ей очень хотелось урвать еще пятьдесят зелененьких.
Я припустила по Вольской во весь опор: не хватало еще встретиться здесь с адресаткой желтого конверта!
Десять минут до дома. Десять минут на сборы. Скорее!.. Пятнадцать минут по городу (черт бы побрал эти светофоры!) и еще двадцать — до Кушума, на полном газе. Давай, старушка, давай! Вот и автобус 243, встречный… Мимо, мимо!.. Эх, черт, в спешке забыла еще раз набрать номер Григория; наверно, извелся, бедняга, не знает, что и думать…
Ну, наконец-то! Мимо остановки, по спуску, на песчаный бережок, на знакомый пятачок. Ага, здесь и встанем. Теперь — ноги в руки и вперед! По бережку, мимо дачников-купальщиков, в июне в девятом часу вечера их тут еще полно. А сейчас забираем влево, в лесочек, и — вверх по склону… Никто нами не интересуется? Вроде нет, ну и славно… Десять минут обычным ходом, потом — осторожненько, крадучись, с оглядкой, чтобы не напороться ненароком на какого-нибудь дозорного…
Вон и знакомое до боли кирпичное строение внизу. Все тихо? Все тихо. А вот и примеченный дубок с разлапистыми корнями, скрытыми кустарником. Как ловко: ну ничегошеньки снаружи не видно!
Какие мы с напарником молодцы!
— Гриня-я! Это я вернулась, ау!
Ответом мне был лишь шепот листвы, потревоженной ветерком, прошелестевшим по сумеречному предвечернему подлеску…
В нашем тайном убежище было пусто. И мне сразу стало как-то одиноко и неуютно на белом свете…