Глава 4
Как бы там ни было, на свое отражение я взглянула честными глазами, едва зажгла свет в прихожей. И Татьяна из зазеркалья ответила мне взглядом, полным одобрения. Как-никак устояла я перед соблазном, вернулась одна и в полной готовности сдержать свое, данное себе обещание – пораскинуть мозгами и привести в порядок все собранные за день факты, оценить их, каждому найти свое место и увязать друг с другом, насколько это возможно. Короче говоря, всласть проанализировать сложившуюся ситуацию. Анализ же, как обычно, должен был обозначить предстоящие цели и высветить план действий хотя бы на ближайшее время.
Убрав плащ в шкаф, я прошлепала на кухню, поставила чайник и глянула через окно на улицу. Отсветы фонарей бело-желтыми искрами застревали в морозных узорах по краям стекол и при каждом моем движении переливались в них тусклой радугой. Из открытой форточки тянуло бодрящим сквознячком и слабо, как из невообразимой дали, доносился грохот трамвая, проезжающего перекресток за квартал отсюда.
Где-то там, за окном, был сейчас Аркадий, шел под фонарями по ночному городу и шум трамвая, наверное, слышал тоже.
Меня остро охватило вдруг чувство одиночества, и я еще раз отругала себя за неуступчивость. Что в результате – никому в эту минуту нет до меня дела. Даже Трегубов уже успел, наверное, переключиться мыслями на другое, на того же Вадима, например, и прокручивает в голове его слова, заставившие его, взрослого мужика, умолкнуть перед бандитом, как мальчишку, пережевывая каждое по нескольку раз.
Из лирической задумчивости меня вывело звяканье крышки закипевшего чайника, и только сейчас я зажгла на кухне свет, включила телевизор и занялась кофе.
Время позднее. Хотя кому как. Некоторым и одиннадцать – глубокая ночь, когда закрываются глаза, а голову тянет упереть в грудь подбородком. Мне же, раз уж одна осталась, необходимо урвать у ночи еще пару часов полноценного бодрствования и потратить их с пользой. Для того и кофе, который я заварила со всеми своими маленькими хитростями и тут же отправила в духовку – упревать на давно выверенном методом проб и ошибок медленном подогреве. А пока принимаю душ, смывая с себя разом все несостоявшиеся грехи, мой кофе вполне успеет дойти до кондиции: будет крепок, вкусен, соответствующего цвета и аромата.
Но нет, оказывается, наваждение продолжалось! Вместо того чтобы избавляться от греховных помыслов, поливая себя колючими водяными струями, я и здесь вспомнила Аркадия, да так зримо, что воображение с готовностью отозвалось – нарисовало до того подробную картину совместного омовения, что пришлось перекрывать один из кранов и преодолевать дыхательный спазм от потока ледяной воды. Мучительно, но отрезвляюще на все сто! Перед такой процедурой не только мартини, но и более крепкая одурь не устоит.
Восстановив нарушенное равновесие чуть ли не кипятком, я прикрутила воду, насухо вытерлась жестким, как скребница, полотенцем, облачилась в тяжелый, ковровой махры халат и, с трудом переступая, толкаясь в полы лодыжками, вплыла в кухню молодой и бодрой царицей Савской.
Кофе доспел и оказался восхитительным, сигареты – сухими, по телевизору энергичные люди весело хлестали друг друга по мордам, словом, все способствовало активному и продуктивному процессу мышления на заданные темы. А начинать следует с Ольги Борисовой, моей заказчицы и клиентки. Как это она спросила меня при расставании? «Ты не забудешь обо мне, Танечка?» Да, именно так. Не беспокойся, я помню о тебе, Оленька, помню не только каждое твое слово, но и все гримасы на твоем горестном лице. Помню даже звук твоих шагов по коврам, когда ты отправлялась на кухню и возвращалась оттуда. Как же мне тебя забыть, если первая зацепка в этом деле всплыла благодаря тебе?! Ты говорила, что твой Илларион оправдывался перед кем-то по телефону за свою нетрезвость. Не перед тобой, нет, ты в тот момент рядом с ним сидела. Кто же ему, интересно, мораль читал? Ты, Оленька, утверждаешь, что над Лариком начальства нет и быть не может. Теплицы являются вашими, и только вашими сверху донизу и от начала до конца. Ты даже наследуешь их в случае смерти мужа.
Я встала, убрала звук в телевизоре и налила еще чашечку кофе, а остаток вернула в духовку – на подогрев.
Перед кем возникает необходимость оправдываться взрослому и во всех отношениях самостоятельному мужчине за свою нетрезвость? Перед женой? Любовницей? Дорогим начальством?.. На большую фантазию моя голова не способна. Звонила не женщина, ты, Ольга, почувствовала бы это наверняка. А оправдывался-то Ларик уже при втором звонке – при первом наорали на него самого так (ты слышала!), что он и рта раскрыть не смог. Или не смел? Звонили бандиты? Требовали свое, кровное? Нет. Нет у меня оснований не верить Радику Абдулатипову и его словам о том, что Борисов с Трегубовым обзавелись настолько надежной «крышей», что честным мафиози там делать нечего. Да и не смешно ли: бандиты стыдят человека за перебор спиртного! Значит, все-таки начальство? С какого боку оно к Борисову пристало? Или Ольга соврала, сказав, что теплицы – только их с Лариком собственность? Как же тогда быть с наследованием? Тоже ложь? А какой в этом смысл?
Все! Тупик! На эти вопросы пока нет ответа. Вот разве еще один момент. Оба раза звонили Ларику. Не он, а ему звонили. Испортили настроение человеку – начисто! После первого звонка, когда на него бессовестно наорали, Ларик уже был морально подавлен и соответственно вел себя – Ольга подчеркнула это особенно. Илларион звонка, кстати, ждал, держал телефон в кармане. Только какого из них ждал, первого, с криком, или второго? Второй разговор его буквально добил. Расстроенный, Ларик тут же разругался с женой, ушел из дома и сгинул в снегопаде. Но как бы разобижен он ни был, все-таки объявил жене, что направляется в свое хозяйство. Но там не появился. Такая вот картина...
Ой, кажется мне сейчас, что Ольга не выложила все как есть до конца. Что-то скрывала. Мужа по телефону ввели в морально-судорожное состояние, а жена не знает и не поинтересовалась даже, кто ему звонил? Тем более что подобные звонки были и раньше и примерно с тем же эффектом. Скрыла? Но так поступить человеку, заинтересованному в розыске более кого бы то ни было, нанимающего для этого частного детектива... Странно, странно, ей-богу!
Таких странностей я не люблю, поэтому стараюсь выяснить их при каждой появляющейся по ходу дела возможности.
А почему, собственно, в сознании Ольги связались звонки с фактом исчезновения Иллариона? Просто последовательность событий?.. Так. Дай теперь, господи, памяти.
Я отставила в сторону опустевшую чашку, немного расслабилась, закурила, выпустила в потолок синюю струйку дыма и опять сосредоточилась.
Да, все так. Еще у подъезда, увидев, насколько тяжело Ольга переносит исчезновение мужа, я попыталась ее успокоить, сказала, что прошло всего два дня, что это еще не срок для серьезного беспокойства. Она ответила, не задумываясь, что я не знакома со всеми обстоятельствами и что все гораздо серьезней, чем можно представить себе на первый взгляд. А «всеми обстоятельствами» оказались всего-навсего лишь те же самые, черт бы их побрал, телефонные звонки. Да, как это я упустила из виду, что она, уже в квартире, заявила, будто, по ее мнению, с Лариком «разобрались» и что теперь она боится за себя. На мой вопрос об основаниях такого предположения ответила, что звонки, подобные этим, были и раньше и производили на мужа аналогичное впечатление.
«Тут как нарыв зрел. И вот так прорвался». Это ее доподлинные слова. А бандиты, значит, не имеют никакого отношения к делу. Интересная, однако, картина вырисовывается!
– Убеждена Ольга в смерти мужа и не имеет на этот счет ни надежд, ни сомнений! – пробормотала я вслух, и предположение о том, что она мне рассказала не все, что знала, превратилось в абсолютную уверенность. Я даже ладонью по столу хлопнула, как бы ставя на этом выводе точку.
Что дальше? А дальше сумма, восемьдесят тысяч, которую я запросила только за предварительное расследование. Ольга приняла ее с легкостью, сразу меня насторожившей. С равнодушием приняла, и его нельзя объяснить стрессом, в котором она пребывает. Может, у них в подвале кубышка с деньгами зарыта? Или открыл ей кредит некий добрый миллиардер, считающий какую-то сотню тысяч мелочью, недостойной внимания?
Я почувствовала, что отупею, если срочно не возьму тайм-аут, заработавшая без удержу фантазия может завести меня в такие дебри, откуда просто не выбраться.
Кофейку, кофейку и еще раз кофейку для поднятия умственного тонуса! Чашечка маленькая, чуть больше наперстка, пустеет быстро. Для того такая крохотная, чтобы успеть употребить напиток до того, как он начнет остывать. Настоящий кофе не только надо уметь заваривать, но и пить – тоже.
Из духовки пахнуло теплом и густым кофейным ароматом. Я с удовольствием вдохнула его и почувствовала, что совсем немного остается до того момента, чтобы вот так, не вставая с корточек, впасть в состояние, выражаемое одним коротким и емким словом «кайф!». Если и есть у меня слабости, то любовь к хорошему, по-настоящему приготовленному кофе – одна из них.
По телевизору началась ночная программа, и очередная, изможденная диетами певчая трясогузка самозабвенно трясла костями, изображая крайнюю степень исполнительского экстаза. Тайм-аут.
Час ночи. Время глухое. И как же странно прозвучал в это мгновение телефонный звонок. Или ошиблись номером, или кому-то я понадобилась так неотложно, что решили будить, пренебрегая всякими приличиями. В любом случае, подождут, пока кофе не допью.
– Татьяна? – прозвучал в трубке осторожный голос.
– Извинений не принимаю! – рявкнула я в ответ, изображая раздражение разбуженного человека.
– Каких извинений? – по-прежнему осторожно удивились на том конце провода, и я решила стать еще более грубой.
– Кто меня беспокоит?
– Радик.
– Кто? – не поверила я своим ушам.
– Радик Абдулатипов. Ты проснулась, Ведьма?
– Вспомнила, – ответила я. Пусть довольствуется хоть этим.
– Если хочешь, скажу, от кого узнал номер твоего телефона.
– Не хочу, – ответила я. Пусть не думает, что я настолько наивна, чтобы задаваться подобными вопросами.
– Я чего звоню, – перешел он к делу, – ты моей помощью довольна?
– Да, я благодарна тебе, Радик. – Пришлось немного покривить душой, не ему я была благодарна за информацию, до осмысления которой пока еще не добралась, а Цибизу. По его распоряжению ты, Радик, облагодетельствовал меня, а теперь хвост веером распускаешь. И что же тебе, интересно, надо в уплату за услугу?
– Если благодарна, сделай добро мне и своему другу, Трегубову, а? Передай ему мое предложение. Ему же жить легче станет.
Он выдержал паузу, дожидаясь моей реакции, но я использовала эту паузу только для того, чтобы обругать его про себя как можно язвительней. Поэтому молчание не затянулось:
– Я мог бы прямо к нему человека послать, ты ведь понимаешь, но подумал, что через тебя получится быстрее.
Поняла я его, конечно, что уж тут непонятного? Видел Радик, как приятно мы с Аркадием проводили вечер, и предположил естественное – что вынырнула я к телефону из-под одеяла и из-под бочка, как они его называют, Трехгубого. И далек, и близок был Радик к истине одновременно. Но ошибается он в одном – я, хоть и женщина, но все-таки Ведьма, и не кинусь сломя голову выполнять просьбу какого-то бандита. Этого не случилось бы даже в том случае, если бы Аркадий сейчас и в самом деле лежал в моей постели.
– Ну, что молчишь? – спросил Радик с шутливым куражом.
– Думаю, – ответила я. – Не простая твоя просьба. А Цибиз о ней знает?
– А зачем ему знать? Разве мы не способны договориться с тобой сами? Подумай.
Ценное предложение. Отказаться, подумав, – совсем не то же самое, что отказаться сразу. Я поймала его на слове.
– Ладно. Позвони через полчаса.
Он удивился, согласился и положил трубку.
Цибиз. Если бы предложение исходило от него! А идти на сотрудничество неизвестно с кем – почти равносильно потере престижа. С другой стороны, отсылать Радика за санкцией к Цибизу тоже несерьезно. Сергей если и не скажет, то подумает о моей неспособности самостоятельно решать мелкие дела. Я дорожу отношением ко мне Цибиза. Он – единственный авторитет, к которому я могу обратиться за помощью без всяких опасений, что в будущем это, весьма возможно, выйдет мне боком. Как же поступить?
Проклиная всех Радиков, вместе взятых, а Абдулатиповых особенно, я пошла за гадальными костями. С кем же еще посоветоваться по такому деликатному вопросу, как не с ними?
Вытряхнув из мешочка, я опустила кости в карман халата и направилась в комнату. Книга расшифровок под рукой, на журнальном столике пусто. Все готово. Итак...
1+14+32.
Как здорово, что такое сочетание выпало дома, потому что его значение я в упор не помню. Книга!
«Не пренебрегайте просьбами других, если это не грозит чьему-либо благополучию. Просьбы зависят от интересов, интересы – от ситуации, в которой находится просивший вас. И не ждите благодарности, вы и так в выгоде, узнав больше о нем и его окружении».
Черт побери, на самом деле я именно так и подумала, а воображала только от высокомерия. Разве не является бандитское предложение бесплатной информацией о Трегубове? Разве смогу я получить ее каким-либо другим путем? А Ларик входит или входил в окружение Аркадия.
Я пожалела, что вынуждена ждать и не могу позвонить Абдулатипову сама. Впрочем, ждать пришлось совсем недолго. Радик, должно быть, сам томился от нетерпения, потому что телефон зазвонил намного раньше назначенного мной срока.
– Послушай, Татьяна, ты меня за мальчишку не держи, ладно?
Ого! Почему это шипящие звуки в его речи вдруг стали так заметны? При приглушенном-то, будто придавленном, голосе?
– И Цибизом не похваляйся. Я тебе ничем не грожу. Ничем, да? Нет резона мне тебе грозить. Но только обидела ты меня. За что ты меня обидела, Татьяна? Еще раз звонить заставила, а? Могла бы отказаться, сказать сразу «нет», и то было бы лучше. Ну, говори!
Ох уж эти люди азиатской национальности! Их самолюбие как-то по-другому устроено. Шерсть из них драть можно, как и из всех прочих, но обязательно приглаживая. Не согласилась с Радиком сразу, и, подумать только, кто – женщина! Надо же!
– Я тебе не отказываю, – проговорила я бархатным голосом и сдержала смешок, едва не вырвавшийся от невольной двусмысленности сказанного. – Мне надо было подумать, смогу ли я обратиться к Трегубову так, чтобы не выглядеть при этом твоим человеком.
– Это тебе важно? – удивился он.
– Очень! – подтвердила я. Пусть обижается еще больше. – Говори, что передать, сделаю. Трегубова, кстати, здесь, со мной нет.
– Слушай. Мы ему помогали кое в чем, особенно в последнее время, а он не спешит расплачиваться. Я понимаю, трудности у всех бывают. Может, у других помощь нашел. Да пожалуйста! Но надо заплатить по старым долгам. Или как-то услужить. Мы предложили один вариант – не захотел. Отказался. Теперь еще предложить хотим: пусть назовет своего покровителя, и будем в расчете.
– Через меня?
Я спросила и почувствовала, как прищуриваются мои глаза. Поняла интуитивно и сразу – очень важную информацию затребовали бандиты. Важную и для меня тоже.
– Давай через тебя, мне все равно. Тебе мы верим.
– Это хорошо, что веришь. Значит, скажешь, как до тебя дозвониться в случае надобности.
– Ах, Ведьма, Ведьма! – вздохнул Вадим наверняка с улыбкой и назвал номер телефона, который тут же гвоздем засел в моей памяти. И положил трубку.
Вот так! Много раз я замечала – стоит как следует внедриться в ситуацию, прочувствовать по-настоящему ход развития событий в очередном «деле», как новые обстоятельства начинают складываться будто сами собой. Тогда и правильность собственных действий несложно оценить, исходя из благоприятности обстоятельств. Сейчас они складываются таким образом, что вполне можно позволить похвалить саму себя.
В самом деле, Наташа между двумя ложками помидорного варенья утверждала, что Илларион имел хозяина. Сам Ларик оправдывался перед кем-то по телефону. Ольга уверена, что с мужем «разобрались». Бандиты утверждают, что у Борисова и Трегубова одна общая, могучая «крыша» и предлагают Аркадию назвать покровителя. Ничуть не странно, что я сейчас со всей энергией готова присоединиться к их просьбе.
Вот такое положение дел на сегодняшний вечер. Есть факты. Есть домыслы. Есть предположения. Нет одного – ясности в вопросе, куда бы это мог подеваться Илларион Борисов. Но ничего! Начало уже есть – стало быть, и конец будет. И есть план действий на утро: ехать на псарню, отыскивать Аркадия и хитро с ним побеседовать. А потом заехать еще раз к Наташе, благо она там рядом, уточнить... ну, скажем, рецепт приготовления варенья из помидоров.
Я устроилась в кресле поудобнее, поворотом регулятора приглушила чересчур яркий для этого времени свет торшера и закрыла глаза.
В зарубках для памяти остались два момента: скорее всего не зарегистрированная, как положено, псарня Аркадия и связь его с мафией через какого-то Стихаря, о котором в ресторане упомянул тощий Вадим, а я расслышала.
О-о, каким насыщенным выдался для меня минувший день, особенно вторая его половина! Сколько новых людей! Кто из них друг, кто враг? Пока не ясно. Опасно пытаться дружить с врагом. Лучше не доверять другу, чем положиться на врага – примерно так советовали мне кости. Вспоминать, как звучит это точнее, уже лень. Что-то глаза закрываются и подбородок уже падает на грудь... Что-то сейчас поделывает Аркадий?..
* * *
– Ты, сучонок, как меня называешь? Трехгубым? – Аркадий сгреб за грудки задохнувшегося от волнения Женечку и тряхнул его не сильно, но так, что у того голова мотнулась. – Или Губастым? – Аркадий тряхнул еще раз. – Ах, и так, и этак, вот оно что! Руки! – взревел он не своим голосом, когда Стихарь попробовал наложить пальцы на его запястья.
– Чего ты на меня наезжаешь-то? – прогундел возмущенно и жалобно. – Я еще ничего тебе не сделал.
– Что? – задохнулся Аркадий от показного, но страшного для Стихаря бешенства, притянул его к себе и сузившимися, отчего-то ставшими слегка раскосыми глазами глянул так, что у Женечки пропала всякая охота не то что оправдываться, но и вообще говорить.
– А коли сделаешь ты мне что-то, вообще убью к бесу!
Трегубов, отпуская, толкнул Женечку, и тот плечами и затылком впечатался в дверцу «Лендровера» с такой силой, что та захлопнулась за его спиной с громким, металлическим лязгом.
– Куда? – стальной хваткой Аркадий вцепился в рукав куртки Стихаря, собравшегося было улепетнуть подобру-поздорову. – Рано, приятель, я пока только профилактику провел, а разговора еще не начал. Сейчас буду тебя спрашивать, а ты будешь отвечать, кратко и честно. И учти, зол я на тебя, как на врага народа. Пошли!
– Куда? – воспротивился Женечка, со страху дернув рукой, высвобождая ее из пальцев Аркадия. У того опять глаза угрожающе сузились.
– Дура! Не на улице же такие разговоры вести, – ответил он хоть и тихо, но по-прежнему грозно. – Идем. Не видишь? Вон, уже менты на подходе.
Они пошли не торопясь, рука об руку, стараясь своим видом не вызвать лишних подозрений у милицейского патруля, который двигался навстречу по тротуару, ставшему узким от накиданного дворниками снежного сугроба. Чтобы разминуться, посторонились и те, и эти. Стихарю пришлось пережить несколько неприятных мгновений, когда каждый из служивых, проходя мимо, окинул его от природы подозрительную для них фигуру пристальным взглядом.
– Куда идем-то? – буркнул настороженно Стихарь, выдержав испытание с честью.
– Ко мне в машину, – ответил Аркадий, тычком в бок заставляя его повернуть за угол.
«Уазик» оказался совсем рядом – стоял на обочине, под фонарем, уткнувшись радиатором в огромную, островерхую снежную кучу.
Захлопнув за Женечкой дверцу, Аркадий обошел машину и влез на свое место, быстро посмотрев в оба конца безлюдной в это позднее время улочки. Оказавшись внутри, запустил двигатель, включил печку и полез в карман за сигаретами. Закурил и Стихарь. А закурив, приободрился, открыл дверцу и густо сплюнул на голубоватый от фонарного света снег.
– Ну и чего ты раздухарился, Трегубов? В чем я перед тобой виноват, а? По всем претензиям обращайся к Генералу, я его указания выполняю, а не твои. А что кликуху из твоей фамилии сделал, так подходит она для нее, разве нет? Не нравится – извини, не буду больше тебя так называть, обещаю.
Аркадий, казалось, не слушал его, молча курил, глубоко затягиваясь дымом.
– О чем разговор-то? – не выдержал Женечка его молчания.
– О тебе, с-сучонок! – проговорил негромко Аркадий, и голос его в тишине убогого «уазовского» салона прозвучал настолько зловеще, что пальцы Стихаря, сжимавшие сигарету, мелко задрожали.
Аркадий все так же молча докурил сигарету, выбросил ее за окно и повернулся к Стихарю всем телом.
– А ну, говори, отморозок, каким это образом я оказался должен уголовникам столько денег?
Женечка понял наконец, откуда ветер дует, и снова приободрился.
– Фу ты, господи, а я-то подумал, что ты меня щемишь за то, что раньше тебя Генералу про череп сказал, вперед вылез.
Стихарь улыбнулся с явным облегчением.
– С тобой Вадим, что ли, говорил?
– Ты сейчас со мной говоришь! – оборвал его Аркадий. – И говори, говори, миляга, пока я окончательно не взбесился.
– Чего ж тут беситься? – пожал плечами Стихарь. – Пожалуйста. Как повесил на меня Генерал обязанность снабжать жратвой твоих собачек, я на пупе извертелся, но добывал всегда, сколько ты заказывал. Разве не так? Та-ак! А как это мне удавалось? Ты знаешь – через морги. И цена установлена была твердая. До последнего времени. Теперь они цену взвинтили. Смеются: безродные, говорят, с холодами помирать меньше стали. Я – к Сергеичу, так, мол, и так, платить больше надо, иначе псы пусть на одной говядине живут. Ты послушай, Трегубов, ведь он мне не поверил, Генерал наш! Так и сказал, что совесть я потерял и карман мой чересчур стал бездонным. Отказал, короче. Да еще и пригрозил: я, говорит, тебя самого псам прикажу скормить. Каково мне такое было слушать? Что?
– А то! – Аркадий отвернулся к окну. – И я бы скормил!
– Да ладно! – воскликнул Женечка возмущенно и примирительно одновременно. – Кормилец! Вот и пришлось мне клинья вбивать. А что делать? Обязанность снабжать тебя, чистоплюя, Генерал с меня не снял. Вышел я по связям на Вадима, он и помог. Ребята в морге сразу заткнулись, про прибавку свою забыли. И такие ласковые стали, ты себе не представляешь!
– Так что ж ты, пень-голова, ведь вместо одних другим теперь платить надо! А в сумме все равно получается больше прежнего. И намного! Вот и рассуди, ты – дурак или как?
– Не-ет! – запротестовал Стихарь. – Вот тут ты не прав! Про то, что долг деньгами отдавать, разговора вообще не шло. Я сразу у Вадима спросил, когда договаривался с ним, как расплачиваться будем? И знаешь, что он ответил? Услуга за услугу, говорит, сочтемся. Не все ли, мол, равно Трегубову, кто жратву эту самую на псарню привозит, Стихарь или наш человек. Еще раз поможем вам, на сей раз с доставкой.
Аркадий перебил Женечку, громко и грязно сквозь зубы помянув его мать, и спросил с досадой:
– Неужели ты не понял, о чем эта сволочь речь вела?
– Чего ж тут непонятного? – осклабился было Стихарь, но, наткнувшись на колючий взгляд Аркадия, согнал с лица улыбку. – А в самом деле, какая тебе разница? Собаки сыты. И если твои скоты, что за псами ухаживают, больше такого прокола не допустят, как с черепом, то все будет взвешено и отмерено, как в аптеке... А ты, Трегубов, послал Вадима куда подальше. Обидел его! Вот они с деньгами и насели. И справедливо. Я бы на их месте поступил точно так же.
– Как в аптеке, говоришь? – Аркадий, прикусив зубами ноготь на большом пальце, задумался на какое-то мгновение, а затем открыл дверцу и, не торопясь, полез из машины.
Стихарь тоже вылез. Достал еще сигарету и успел ее прикурить, пока Трегубов обходил «уазик» сзади.
– Курить будешь? – он протянул пачку подошедшему Аркадию.
– Нет. Это уж слишком... – отказался тот и неожиданно сильной зуботычиной опрокинул Женечку на снежную кучу.
Тот снизу вверх посмотрел на него широко открытыми глазами и потрогал разбитые губы кончиками пальцев. Аркадий стоял над ним, расставив ноги и заложив руки за спину. Широкие плечи и разошедшиеся в стороны полы длинного, расстегнутого пальто делали его фигуру совсем квадратной.
– Ну, все! – запальчиво выдохнул Стихарь и предпринял попытку подняться. – Сейчас я тебя урою!
Аркадий, отступив на шаг, ударил его в грудь толстой подошвой, повернулся и невозмутимо направился, обойдя машину, к своему месту. Женечка задохнулся от боли и обиды, скорчившись на склоне снежной кучи, тихо скуля, сполз по нему вниз, под передние колеса трегубовского «УАЗа». Взревев двигателем, машина дала задний ход, развернулась и, пробуксовав колесами по наезженной до обледенелости поверхности дороги, покатила прочь.
Женечка приложил к лицу снежный ком и невнятно пробормотал:
– Ну, теперь держись, Трегубый!