ЧЕТВЕРТЫЙ ДЕНЬ
Четверг, когда была раскрыта тайна клада, который оказался совсем ни при чем, и выяснился истинный мотив преступлений

Первое, что я сделала утром сразу после того, как заварила кофе, – это в накинутом поверх ночной рубашки халате села к компьютеру. Мне не терпелось узнать, что это за Хофман такой. В сопроводительном письме Штерна повторялась настоятельная просьба – держать его в курсе событий, а в приложении были фотография и текст. Я решила начать с фотографии и открыла ее. И тут… Кофе встал у меня поперек горла, и я с трудом его проглотила – с экрана монитора на меня смотрел тот самый русский охранник с заброшенной фабрики! Несколько минут я таращилась на экран и ничегошеньки не понимала, но потом встряхнулась и начала рассуждать.

Итак, это – Карл Хофман! Предположим, он, будучи женатым на дочери весьма уважаемого в Гамбурге и, скорее всего, очень состоятельного человека, так сильно заинтересовался богатым приданым Лариски, что сорвался сюда? Какова вероятность этого? Нулевая! Он только-только устроился в Германии, и ему нет смысла разрывать там все отношения, чтобы вернуться в Россию и жениться на Лариске – не того она типа женщина, чтобы ради нее все бросить. Кроме того, будь так, он жил бы в гостинице, где и встречался бы с ней, а не на фабрике бомжевал. Значит, цель его приезда сюда – другая. Какая же?

Но он и не наследник Кузнецова, так что же ему на фабрике сейчас делать? Обследовать ее еще раз, втайне от Андреева? Зачем? К тому же он переехал в Германию всего два года тому назад, значит, окажись он потомком Афанасия Кузьмича, в России у него была бы прорва времени, чтобы забрать с фабрики клад. Мог он, в конце концов, переехать в Тарасов, устроиться на доживавшую последние дни фабрику хоть сторожем, хоть разнорабочим – и спокойненько прибрать сокровище к рукам. Но он этого не сделал! Значит, ничего о кладе не знал! А теперь вдруг он приехал сюда и почему-то одобрил выбор Андреева – открыть супермаркет в совершенно неподходящем для этих целей помещении. Он что, идиот и очевидных вещей не понимает? Да нет, на идиота он не похож…

Стоп! А сам ли Андреев решил на этой фабрике остановиться? Не приложила ли тут руку Лариска? А что? Вполне возможно! Если Хофман не дурак – а дурака Штерн к себе на работу ни за что не взял бы, ни по какой угодно рекомендации, ему честь фирмы дороже, – то Карлушка вполне мог, поняв, что хвост вертит собакой, то есть Лариска – Андреевым, стать, предположим, ее любовником. Хофман как-то подтолкнул ее к тому, чтобы она уговорила Андреева выбрать именно это здание. Только почему как-то? Ясно как! Изобразил влюбленность, пообещал жениться и увезти Лару в Германию. Правда, их переписка о большой взаимной любви отнюдь не свидетельствовала, но, может быть, это у них только в эпистолярном плане такое сдержанное проявление чувств?.. Итак: с их подачи Андреев выбрал фабрику. Но тут возникли конкуренты в лице питерцев, которые могли испортить всю обедню. Хофман намекнул на это Лариске, та, как заинтересованное лицо, подсуетилась, и Валерий разобрался с питерским представителем в свойственной ему манере. Ну вот, наконец-то, кажется, все стыкуется!

И вот Хофман получил беспрепятственный доступ на фабрику – Андреев ведь говорил, что Карлушка там все от подвала до чердака облазил. Но ничего Хофман там, по-видимому, не нашел. Минуточку! Уточняем – тогда не нашел! Будь иначе, он не сказал бы (рискуя работой) Штерну, что фабрика подойдет под супермаркет, он явно готовил веский повод для своего возвращения в Тарасов – раз он здесь уже побывал, то ему и вести этот проект. Логично! Но никакого одобрения со стороны фрау Шонберг не последовало, причем не из-за здания, а из-за самого Андреева, и Хофман решил вновь приехать сюда, причем втайне от Андреева, но не от Лариски. Потому что иначе она бы написала ему как минимум еще одно письмо, а письма не было. Да и не попал бы он без ее помощи в охранники на фабрику. Итак: Хофман тайно находится в Тарасове, постоянно общается с Лариской по телефону, неизвестно на кого оформленному – видимо, на какую-то женщину, потому что мужских имен в распечатке нет, – скрывается на фабрике и… А что «и»? А ждет он чего-то! Чего? А не знаю я – чего! Пока не знаю!

Хорошо, подойдем с другого конца. Хофман жил в России и ничего о кладе не знал, а приехал в Германию – и сразу же все узнал. Вопрос: от кого? Кто вообще такими сведениями с посторонними людьми делится? Кретины? Допускаю, что они и в Германии тоже есть. Но тут опять нестыковка – почему же хранитель этой тайны именно сейчас поделился ею, и именно с Хофманом? Он ему что, родной?

И тут у меня в голове что-то щелкнуло, а в ушах прозвучал голос Горбунова: «Самая распространенная в мире фамилия – в России Кузнецовы или Ковалевы, от «коваль», по-украински «кузнец», в Англии – Смиты, в Германии – Шмидты». Ну конечно! Кузнецовы вполне могли по каким-то причинам просто перевести свою фамилию на немецкий язык – и стали Шмидтами! А тесть у Хофмана – некий герр Шмидт! Господи-и-и! Ну какая же я дура! Ведь на поверхности все лежало! Даже застонав от осознания собственной тупости, я быстро открыла второе приложение с автобиографией Хофмана, но нашла там только упоминание о том, что его жена – урожденная Шмидт. Но мне и этого было достаточно.

Вот теперь все окончательно встало на свои места: предки Шмидта были из Кузнецовых, и еще они из староверов. В этой семье, конечно же, из поколения в поколение передавалось предание не только об оставшемся в Тарасове Афанасии Кузьмиче, но и о золоте. Так что был клад, точно был! Но, если бы его нашли, Горбунов об этом наверняка знал бы. Значит, его до сих пор не нашли! Лежит он себе преспокойненько где-то на фабрике!

Итак, с большой долей уверенности можно предположить, что тесть Хофмана, узнав о том, что его зятя направляют в наш город… Хотя, может быть, Хофман сам рассказал тестю о возможном тарасовском проекте… Да какая разница! Как бы там ни было, Шмидт рассказал зятю об оставленном здесь его предком кладе и о тайнике. Ну а дальше все, что Хофман творил у нас в городе, и так понятно. Но клада, видимо, на месте не оказалось. Хофман уехал в Германию, но, судя по его докладу Штерну, собирался вернуться, что и сделал. Будь иначе, он не выдал бы ложное заключение о пригодности бывшей фабрики для супермаркета. Но зачем же возвращаться в Тарасов, если тайник пуст? А если он не пуст? Если там, предположим, было понятное только для своих указание, куда клад перепрятали? Тогда все ясно: Хофман отвез это указание тестю, тот выяснил место нового тайника и отправил зятя обратно в Тарасов. Но Хофман-то у нас уже неделю! За это время можно уйму дел переделать, а не то что новый тайник осмотреть. Предположим, и второй тоже оказался пуст. Так что же там – указание на адрес третьего, которое теперь Шмидт расшифровывает? Афанасий-то Кузьмич Кузнецов был не мальчик резвый, молоденький, чтобы с чем-то тяжелым по городу таскаться, да и скрывался он от чекистов. Так чего же Хофман ждет на фабрике? И почему именно там? Ну, почему там, это понятно – не привлекает к себе внимания, а вот чего он ждет?

Как ни ломала я голову, но ничего стоящего так и не надумала. Решив дать отдых мозгам, я приняла душ. Когда я готовила завтрак, меня вдруг осенило. Обругав себя последними словами, я, как удав, даже не разжевывая, кусками заглотала яичницу и, скинув фотографию на флешку, пулей вылетела из дома. В ближайшем фотоателье мне распечатали фотографию Хофмана, и я поехала дальше, по пути продолжая, правда мысленно, крайне нелицеприятно высказываться в свой же адрес. А ведь все просто, как дважды два! Кузнецов был старостой общины староверов, скрываться ему помогали староверы, и хоронили его тоже староверы! Так куда же он мог перепрятать клад? А только у кого-то из них укрыть! Причин, побудивших его к этому, уже никто и никогда не узнает, да и неважны они сейчас, а важно то, что некий мужчина недавно побывал у отца Леонтия и своими криками «вор» довел батюшку до сердечного приступа. Так что теперь мой путь лежал именно на кладбище староверов, где в церкви я надеялась найти ту женщину, с которой уже разговаривала, и показать ей фото Хофмана. Если она его узнает, сразу станет ясно, чего он ждет на фабрике, – когда отец Леонтий оправится от болезни и выйдет на, так сказать, работу, чтобы снова отправиться к нему. Карл явно считает, что их разговор не окончен.

В этот раз я не стала утруждаться и покрывать голову – все равно не сойду за «свою», да я к этому и не стремилась. К сожалению, я не знала имя этой женщины, так что пришлось мне на пальцах объяснять ее знакомым единоверцам, кто мне нужен, зато я попутно выяснила, что батюшке стало лучше. Наконец женщина нашлась – она ходила где-то в глубине кладбища, и я показала ей фотографию Хофмана.

– Он это, тот супостат! – уверенно сказала женщина и с подозрением уставилась на меня: – А откуда она у тебя?

– Не поверите – случайно нашла, – ответила я.

Быстрым шагом, почти бегом, я направилась к выходу с кладбища и пошла к дому священника. На мой стук в калитку появилась молодая симпатичная девушка в невзрачном платье и с серым платком на голове. Узнав, что я к отцу Леонтию, она без раздумий и колебаний пригласила меня войти и повела к лавочке, где спиной ко мне сидел какой-то старик.

– Батюшка, к тебе пришли, – сказала она и скрылась в доме.

Я же, обойдя лавочку и увидев худое, почти аскетичное лицо священника, встретив его суровый взгляд, замялась, потому что впервые в жизни не знала, как начать разговор. Он же, видимо поняв это, сказал, указывая на стул, стоявший напротив лавочки и явно предназначенный для посетителей:

– Садись и рассказывай, что тебя ко мне привело.

Решив, что лучше не врать, я начала, словно в холодную воду шагнула:

– Отец Леонтий, я – частный детектив, и зовут меня Татьяна Иванова.

– Слушаю тебя, Татиана, – священник совершенно спокойно отреагировал на мой род занятий – наверное, ему еще и не такое видеть и выслушивать приходилось.

– Скажите, пожалуйста, вы знаете человека по имени Алексей Алексеевич Горбунов? Или, может, слышали о нем?

– Ведаю, – кратко ответил он.

– Он мне кое-что рассказал о староверах, но очень кратко, поэтому я не знаю ваших традиций, нравов и обычаев и прошу вас заранее простить меня, если я невольно что-то не так скажу или сделаю.

– Не волнуйся, Татиана. Говори, – сказал он.

– Я многое знаю, а кое о чем просто догадываюсь. Речь пойдет о Третьей швейной фабрике, до революции принадлежавшей Афанасию Кузьмичу Кузнецову. Я знаю, что он отправил всю свою семью за границу, а сам остался здесь. Я знаю, что он потайным ходом, ведущим в Зеленый овраг, сбежал от чекистов и скрывался с помощью своих единоверцев, которые его и похоронили – видимо, тайно – в фамильном склепе Кузнецовых. А еще я с очень большой долей уверенности могу предполагать, что на фабрике имелся тайник с ценностями. Сюда за ними приехал один человек, недавно побывавший у вас. Своими криками и упреками он довел вас до сердечного приступа. Вот он, – я показала священнику фотографию, но он продолжал сидеть с непроницаемым выражением лица. – Он – гражданин Германии и зять одного из потомков Кузнецова, который и направил его сюда. По всей вероятности, тайник на фабрике оказался пустым, но там имелось указание, где искать его содержимое, и раз этот человек пришел к вам, значит, оно здесь. Хотя зачем я вам все это рассказываю, вы ведь и сами уже все знаете. Этот человек все еще в Тарасове, он ждет, когда с вами можно будет еще раз поговорить, но это – уже моя догадка.

Мне было очень трудно с ним разговаривать, с каменной стеной было бы легче, и я замолчала, не зная, что еще сказать.

– Чего ты хочешь, Татиана? – через минуту спросил священник.

– Закончить эту историю, – честно сказала я. – Человек, который к вам приходил, и так уже из-за алчности своего тестя потерял очень хорошую и высокооплачиваемую работу, а вскоре, может быть, и жену потеряет. Ему пришлось подличать и врать, чтобы добраться до фабрики.

Все так и было, но испытывал ли Хофман по этому поводу угрызения совести, я не знала, как не знала точно и о том, что он поехал сюда не по своей инициативе, не корысти ради, а токмо волею пославшего его тестя, если перефразировать известное выражение Ильфа и Петрова.

– Если вы не хотите с ним общаться, то, может быть, с его тестем согласитесь поговорить? – добавила я.

– Ведомо мне, что сей нечестивец предал и веру свою, и имя предков, – наконец сказал отец Леонтий.

– Но среди его родственников наверняка есть те, кто и фамилию, и веру сохранили? – заметила я. – Может быть, им стоит к вам приехать?

– А если и они мне тоже не поверят? – спросил священник. – Они уже от корней своих оторвались, другим богам молятся.

– Ну, вы хотя бы мне расскажите, что тогда произошло, а уж я постараюсь Хофмана убедить. Он все своему тестю передаст, а тот – остальным, – попросила я его, но, честно говоря, слабо надеясь на удачу.

– Хорошо, Татиана, – неожиданно согласился батюшка, и я не смогла удержать вздоха облегчения. – Истинно все так и было, как ты говорила. Был тайник, и золото там лежало. Но Афанасий Кузьмич вместе с отцом Никанором его сюда перевезли с помощью единоверцев и в склепе купцов Мелентьевых спрятали, потому как старший сын Афанасия Кузьмича был на Мелентьевой женат.

– Афанасий Кузьмич побоялся, что чекисты могут обыскать и осквернить его склеп, а вот о склепе Мелентьевых они вряд ли догадаются? – не удержалась я.

– Истинно так, – подтвердил отец Леонтий. – Там оно и лежало. А когда Афанасий Кузьмич понял, что смертный час его настает, он взял с отца Никанора клятву, что отдаст тот все наследникам его или потомкам их. Но если они в течение пятидесяти лет не придут, деньги эти следует потратить на богоугодные дела: на обустройство церкви и кладбища, на помощь неимущим единоверцам. Отец Никанор и преемники его, включая меня, грешного, эту клятву сдержали.

– Да и опасно было золотые червонцы в советское время продавать, даже если уже пятьдесят лет с тех пор прошло… Тем более что ко всем религиям тогда относились очень неодобрительно, – добавила я. – А потом?..

– Потом деньги эти были потрачены – именно так, как нам Афанасий Кузьмич завещал, – сказал священник. – На ремонт церкви, на монастыри; стену вокруг кладбища высокую и крепкую поставили, чтобы безбожники место последнего упокоения людей не тревожили; на паломничества по святым местам; и людям в беде помогали: у кого пожар случился, кого обокрали, кто не по своей вине работы лишился… Да мало ли горя на свете!

– То есть, как я поняла, от этих денег за все эти годы уже ничего не осталось, о чем вы Хофману и сказали. Но он вам не поверил, – подытожила я.

– Не поверил, ибо по себе о других судит, – подтвердил батюшка.

– Спасибо вам большое, отец Леонтий, за то, что вы все мне рассказали. Обещаю, что никто больше к вам за кузнецовским золотом не придет, никто вас не побеспокоит, – поблагодарила я священника, а потом, поколебавшись, все-таки сказала: – А ведь у меня к вам еще одно дело есть! У Горбунова, на которого я в самом начале нашего разговора сослалась, есть рукопись книги, посвященной Афанасию Кузьмичу Кузнецову.

Когда священник это услышал, его взгляд на какой-то, пусть и очень краткий, момент потеплел. Ободренная этим, я продолжала:

– Алексей Алексеевич – не только пожилой, но и очень больной человек, из дома он не выходит. У него есть мечта: увидеть свою рукопись опубликованной, но пробивать ее издание он не в силах, да и считает, что сейчас она окажется никому не нужной. А еще он боится, что после смерти его и его жены их дети просто выбросят все его рукописи на помойку. Скажите, ведь если такая книга выйдет, она будет интересна вашим прихожанам?

– Мы свято чтим память об этом необыкновенном человеке, – обтекаемо ответил отец Леонтий.

– Тогда, может быть, вы поспособствуете ее изданию? – закинула я удочку.

– Прочитать надо, – ответил он.

– Значит, я могу сказать Алексею Алексеевичу, чтобы он приготовил рукопись, а вы кого-нибудь за ней пришлете? – спросила я. – Только скажите мне прямо, потому что не хотелось бы обнадеживать этого светлого человека, чтобы разочарование не стало для него страшным ударом – ему и так несладко живется.

Священник довольно долго думал, глядя в сторону, а потом пообещал:

– Пришлю. Но если увижу в ней ложь либо поклеп на веру нашу, то тут же верну ее.

– Не думаю, что вам придется это делать, потому что Алексей Алексеевич очень трепетно относится к истории нашего края, – сказала я и поднялась. – Спасибо, что уделили мне время, отец Леонтий. Дай вам бог здоровья!

– На все божья воля, – ответил он.

К калитке я шла медленно и, стараясь делать это незаметно, осматривалась по сторонам – да, сам дом был добротный, хотя, судя по всему, выстроили его очень давно – наверное, тут все священники староверов жили. А вот богатством или хотя бы зажиточностью тут и не пахло, и сразу становилось понятно, что не в этом видят смысл населявшие его люди. Да и платье на девушке было довольно поношенное. Не знаю почему, но я сразу поверила, что деньги Кузнецова были действительно потрачены отцом Леонтием – а ведь именно он уже двадцать пять лет тут служил – на дела богоугодные, а не на себя лично.

Сев в машину, я ни на секунду не задумалась о том, куда мне ехать, – конечно же, на фабрику. Эх, как мне хотелось Хофману в глаза посмотреть! Возле ворот фабрики повторилась недавняя история: двести рублей сторожу – и они открылись, как по мановению волшебной палочки.

– Сидора позови, – потребовала я у азиата, и тот мигом убежал.

И вот он передо мной, человек, из-за которого я зря потратила столько времени, потому что ни к каким покушениям на директора рынка он не был причастен.

– Ну, здравствуй, господин Карл Хофман, – сказала я и ехидно добавила: – Или тебе больше нравится обращение Лушик?

Никак не ожидавший ничего подобного, мужчина дернулся было, но я жестко предупредила его:

– Не рыпайся, а то хуже будет. – И предложила: – А не сесть ли нам рядком да поговорить ладком?

Неподалеку стояли пустые ящики, куда я Хофмана и отконвоировала. Мы сели, и я начала самым задушевным тоном:

– Значит, так, Лушик! Обо всех твоих художествах в Тарасове я знаю, но ничего противозаконного ты не совершил, так что сажать тебя не за что. Прибыл ты сюда по визе, а то, что на фабрике обосновался, так это каприз у тебя такой: ты решил в бомжа поиграть, а это неподсудно. Это я говорю, чтобы успокоить тебя. А вот теперь я заставлю тебя поволноваться. Я на тебя, балбеса, столько времени зря потратила, что, если ты начнешь выкручиваться и врать, я тебе трое суток в КПЗ обеспечу на «раз», да еще и в посольство телегу попрошу написать! И уедешь ты отсюда, переполненный самыми жизненными и незабываемыми впечатлениями о неприглядных реалиях твоей бывшей родины и с весьма грустными перспективами дальнейшего существования на новой матерленд. Понял?

– Понял, – ошалело кивнул он. – А… как мне к тебе обращаться?

– На «вы» и по имени-отчеству, а зовут меня Татьяна Александровна, – представилась я. – Тружусь же я частным детективом и занимаюсь расследованием покушений на Андреева, которые, при желании, можно было бы повесить на тебя. И счастье твое, что я, даже служа в прокуратуре, липовых дел никому не шила.

– Я-то здесь с какого боку? – удивился он.

– А предположим следующее: ты, влюбившись в Ларису, нанял ее брата-уголовника Валеру, чтобы тот грохнул Андреева, который твою ненаглядную шибко сильно забижал, – сказал я.

– У нее есть брат-уголовник?! – обалдел Карл.

– Наличествует, – подтвердила я. – Двенадцать лет по очень нехорошим статьям отсидел и только весной освободился, а до этого и на «малолетке» отметился.

– В первый раз о нем слышу, – сказал Хофман.

– А вот теперь – исповедуйся, чтобы лично с ним не познакомиться, причем в одной камере КПЗ, – потребовала я.

– Но вы же все знаете, – возразил он.

– Да, но кое-что я просто вычислила, вот и хочу убедиться, что я права, – объяснила я. – О своем счастливом детстве, отрочестве и юности в России ты мне можешь не рассказывать, а вот послушать, что тебе тесть о своем предке, Афанасии Кузьмиче Кузнецове, говорил, я бы не отказалась.

– Ну, во время воскресного обеда в его доме я сказал, что у нас появился новый проект, связанный с городом Тарасовом в России, куда, скорее всего, кому-то придется поехать. А потом мой тесть позвал меня в свой кабинет и рассказал, что там жил его предок, богатейший купец-старовер. Человек он был умный и предусмотрительный…

– То, что он все имущество распродал, деньги в заграничные банки перевел или в драгоценности вложил, а семью за границу отправил, я и так знаю. Скажи лучше, зачем он сам с частью состояния здесь остался, – попросила я.

– Он был русским человеком и хотел умереть на родине, а деньги оставил на тот случай, если он вдруг ошибся и революционная смута страну стороной обойдет или продлится недолго. Вот чтобы кто-то из Кузнецовых, вернувшись, и мог здесь заново дело начать, он деньги и спрятал, а все остальное на пароходе вывезли, – объяснил он. – Афанасий хоть и проводил много времени за границей, но жизнь тамошняя была ему чуждой, не принимал он ее.

– Ладно, с этим ясно. Значит, тесть отправил тебя в Тарасов, чтобы ты золото забрал, а вот как ты его вывозить собрался? – спросила я.

– Тесть сказал, что, если оно все еще там, он сам этим займется, – объяснил Хофман.

– А вот теперь давай все с самого начала! – потребовала я. – Ты прилетел в Тарасов и…

– Андреев привез меня к себе в дом и сразу попытался напоить, но я выкрутился, а вот он накушался изрядно. Лариса с нами за одним столом сидела, и его на откровенность потянуло. И стал он мне о ней в таких подробностях рассказывать, что верите – затошнило меня! Он ее прямо в глаза подстилкой называл, а она и бровью не вела! А еще он сказал, что дорого она ему обходится, но дело того стоит. Я ей в глаза посмотрел – и сразу понял, что с ней можно иметь дело. Когда Андреев прямо там, за столом, уснул, я ей откровенно сказал, что мне потребуется ее помощь – нужно, чтобы Андреев выбрал для супермаркета здание Третьей швейной фабрики. Она достала из его кейса бумаги, мы их просмотрели, и оказалось, что это здание есть в списке. Она пообещала помочь и поставила условие: ей нужен фиктивный брак в Германии, чтобы уехать из России. Она обещала хорошо за это заплатить.

– Ого! И чем? – тут же спросила я.

– Не знаю, она не сказала, – помотал головой он.

– Но ты ей, конечно, не поверил, – усмехнулась я.

– Почему же? Я таких женщин знаю, – усмехнулся и он. – Жестких, хватких, готовых на все ради достижения своей цели, но они по-своему честны и всегда платят по счетам. Сам на такой женат, но, будь я одиноким, я бы всерьез подумал над предложением Ларисы.

– Но любовниками вы стали? – уточнила я.

– Она красивая женщина, так что я бы не отказался, но в ее планы это не входило, – покачал головой он.

– А она не объяснила, почему хочет уехать из России? – поинтересовалась я.

– Нет, но я подумал и…

– Предложил ей свою кандидатуру? – укоризненно сказала я.

– Я решил, что это будет надежнее, – нимало не смутившись, подтвердил он.

– Н-да! С совестью у тебя большие проблемы, – хмыкнула я.

– Это бизнес, – просто ответил он.

– Как я понимаю, о золоте ты Лариске, конечно же, ничего не сказал, но как-то свой интерес к фабрике ты ей объяснил?

– Естественно, не говорил, – удивившись моему вопросу, ответил он. – Я ей сказал, что мой предок по матери – из Кузнецовых, а в тайнике хранятся купчие на недвижимость в Прибалтике. И сейчас, когда ее возвращают бывшим хозяевам, на этом можно очень хорошо заработать.

– И она это благополучно скушала, – кивнула я. – Но только в первый раз, а как ты ей объяснил свое повторное появление в Тарасове?

– Сказал, что в тайнике оказалась только часть бумаг, остальные тоже спрятаны где-то на фабрике, но в другом месте, – объяснил он.

– Интересно, что же ты ей вместо купчих показал? – усмехнулась я. – Как выкрутился?

– Не пришлось мне выкручиваться, потому что она была на работе, когда я ей позвонил из аэропорта, прямо перед вылетом, и сказал, что все нашел. А теперь мне нужно срочно вернуться в Гамбург, чтобы показать бумаги адвокатам, – не моргнув глазом, ответил Хофман.

– Ну ты и пройдоха! – покачала головой я. – Кстати, а кто напал на представителя питерской фирмы? Ты?

– Я?! – Он так изумленно вскинул брови, изобразил такое удивление, что мне стало ясно – он.

– Ладно, переходим к вопросу более насущному. Как я теперь точно знаю, в тайнике ты золота не увидел, а что же там было?

– Письмо, только я ничего не понял, вроде бы и по-русски написано, но до того странно… – Он пожал плечами.

– Ты отвез его тестю…

– Ох и намучился он с ним! Всю родню обзвонил, все выяснял, кто кому и кем приходится и у кого какая девичья фамилия, – вздохнул Хофман.

– Но до Мелентьевых-то он докопался? – спросила я.

– Да, но не буду же я склеп вскрывать?! – возмутился Карл. – Кроме того, в письме ясно было сказано, что нужно к священнику обратиться.

– И ты к нему пошел…

– Конечно, пошел! Все ему рассказал, все объяснил, а он мне заявил, что в соответствии с последней волей Афанасия Кузьмича все золото уже на богоугодные дела потрачено! – фыркнул он.

– А ведь зря ты ему не поверил, скандалить начал и вором обозвал, – вздохнула я. – И сидел бы ты сейчас уже дома, в цивильном виде, а не на этой фабрике бомжевал. Он действительно все потратил, и именно на эти цели.

– Да вы знаете, сколько там было?! – воскликнул Карл. – Причем в золотых царских червонцах?!

– Какая теперь разница, если денег-то больше нет, – возразила я. – Только я дом отца Леонтия видела, и как он сам одет и его дочь тоже. Так вот, не на себя он деньги тратил – характер не тот, взгляд не тот, да и вера старообрядческая грешить ему не позволяет.

– Да бросьте вы! – отмахнулся Карл. – Вера! Кому она нужна? Вы думаете, почему люди в церковь ходят? В России – потому что это модно, а в Германии – потому что так давно заведено.

– Ладно, не будем богословские споры вести, – я закрыла эту тему. – Значит, Лариске ты сказал, что тебе нужно будет оставшиеся бумаги поискать, и она тебя сюда пристроила? – спросила я, и он кивнул. – А теперь ответь мне: что это за приданое такое богатое, о котором она тебе писала?

– Не знаю, – помотал головой Хофман. – Я ее несколько раз спрашивал, но она только отшучивалась.

– Выходит, зря ты работу теперь потеряешь, – без всякого сочувствия к нему сказала я и объяснила: – Штерн уже знает, что ты написал липовое обоснование о возможности создать «Немецкий дом» именно в помещении бывшей фабрики, которое для этих целей совсем не подходит. Но зачем ты это сделал, если видел, что тайник пуст?

– А если бы золото перепрятали где-то здесь же, на фабрике? – вопросом на вопрос ответил мне Хофман. – Кстати, спасибо, что предупредили. Я сейчас же позвоню тестю, и он все урегулирует. А на фирме Штерна свет клином не сошелся.

– Не понимаю! Как мне сказал Штерн, твой тесть – очень уважаемый в городе человек и, видимо, богатый, так что же вы к этому золоту так прицепились? – удивилась я.

– А денег много не бывает, – усмехнулся он. – Особенно для меня – тесть ведь половину мне обещал отдать.

– Ладно, – сказала я, поднимаясь. – Езжай-ка ты домой, Карлушка! Нормальная одежда твоя, я думаю, где-то хранится, так что приводи себя в порядок и вали отсюда прямо сегодня. Учти, если я узнаю, что ты еще здесь, – ждет тогда тебя прямая дорога в казенный дом. Это я тебе твердо обещаю!

Настроение после разговора с этим законченным мерзавцем у меня было отвратительное. Во-первых, в деле о покушениях на Андреева он мне ничем не помог, не сообщив на эту тему ничего нового и интересного, я только окончательно убедилась в том, насколько крупно заблуждалась по поводу фабрики – она здесь ни при чем, и я зря потратила столько времени. Во-вторых, передо мной во весь свой немалый рост встал вопрос – а каковы же мотивы у сладкой парочки, понимай у Лариски и Валерия, для убийства Андреева? Что ими движет? Доказательств их причастности у меня не было, а мои умозаключения к делу, что называется, не подошьешь. Кроме того, возник еще один вопрос: почему Лариска собралась уехать из России и чем она собиралась заплатить за свой фиктивный брак? Она так вытрясла Андреева, что у нее хватило бы на это денег? А приданое откуда? Оттуда же? Опять одни вопросы без ответов.

Еще раз побеседовать с самим Андреевым или Сазоновым? Нет, это бесполезно, а с кем бы еще поговорить, я представления не имела. Мне нужен был мотив преступления, но как до него докопаться, я не знала, и это просто приводило меня в бешенство!

Срочно требовалась хорошая порция положительных эмоций, и я решила поехать к Горбунову – обрадовать его, да и самой за него порадоваться. Но приходить с пустыми руками в гости неприлично, и я, купив по дороге торт и букет цветов, отправилась к нему.

– Вы уже узнали? – увидев меня, воскликнул Алексей Алексеевич, и его глаза зажглись таким восторгом, какой бывает у детей при виде новогодней елки.

– Узнала, – кивнула я и невольно улыбнулась. – А еще к вам придет человек от отца Леонтия. Батюшка хочет прочитать вашу рукопись о Кузнецове, и, если она ему понравится, ее напечатают.

– Так это вы устроили?! – воскликнула Наталья Ильинична. – А мы-то гадали, кого за это благодарить! Ведь от него приходили уже!

– Не надо, мне это ничего не стоило, – поспешно сказала я, чувствуя себя очень неудобно под их восхищенными взглядами.

Букет, как ему и положено, поставили в вазу, и Наталья Ильинична заметалась между комнатой и кухней, накрывая на стол, причем каждый раз, появляясь в комнате, она жалобно просила:

– Только вы без меня ничего не рассказывайте!

Но вот мы расселись, и я начала свое повествование, под их охи и ахи.

Зарядившись хорошим настроением и отдохнув душой в этом милом доме, я поехала к себе, но по дороге решила заглянуть в супермаркет – в холодильнике-то моем уже пусто. Бродя между рядами с тележкой, я нечаянно столкнулась с каким-то мужчиной, мы взаимно извинились и уже совсем было собрались разойтись в разные стороны, как он, неожиданно улыбнувшись, сказал:

– Здравствуйте, Татьяна Александровна! – Я удивленно посмотрела на него, и он представился: – Я Антон Морозов. Да вы меня, наверное, не помните.

– Так мы же с вами только один раз и виделись. – Я пожала плечами и спросила: – Как вся ваша большая семья поживает? Надеюсь, все благополучно?

– И все благодаря вам, – галантно заметил он.

– Ну, дай бог, чтобы и дальше так было, – улыбнулась ему я и покатила тележку дальше.

Я невольно вспомнила не такую уж давнюю историю этой семьи и порадовалась, что все же вытащила их из, казалось бы, безвыходной ситуации. Черт! Я невольно резко остановилась. А ведь в первый раз Андреев обратился ко мне именно по рекомендации Морозова! Он тогда сказал, что они не только коллеги, но и соседи и иногда по вечерам встречаются. Так, может, Морозов мне хоть что-нибудь прояснит? Я посмотрела на часы и, увидев, что до конца рабочего дня еще полно времени, бросила тележку прямо посреди торгового зала и рванула к Морозову на работу.

К счастью, он был на месте: хозяйство у него огромное, и он вполне мог быть где-то на территории.

– Ой, какие гости! – радостно приветствовал он меня и приказал секретарше: – Кофе приготовь, получше да покрепче, для Татьяны Александровны. – Когда девушка вышла, он спросил: – Неужели я могу вам чем-то помочь?

– За тем и пришла, – созналась я.

– Все, что в моих силах, – с готовностью заверил он меня.

– Михаил Антонович, ко мне вновь обратился Андреев… Вы же наверняка слышали о покушениях на него? – спросила я, и Морозов кивнул. – Позвонив мне в первый раз, он сослался на близкое знакомство с вами.

– Я бы не назвал наше знакомство близким, – покачал головой Михаил Антонович. – Мы поневоле общаемся, потому что живем в одном поселке, вот и все. Несколько его давних визитов ко мне оставили у моей семьи настолько тягостное впечатление, что я позаботился о том, чтобы они больше не повторялись. Но вас я ему действительно рекомендовал, когда он обратился ко мне за помощью.

«Неудивительно, что Андреева в приличных домах принимать не хотят! Если он и в гостях ведет себя примерно так же, как у себя дома, это мало кому может понравиться. А на близкое знакомство с Морозовым он сослался, чтобы я уж ни в коем случае ему не отказала! Вот ведь проходимец! Все врет и врет! И как ему это до сих пор не надоело?» – мысленно хмыкнула я.

– Значит, не дружите вы? – спросила я.

– Упаси бог! – даже отшатнулся от меня Морозов.

– А ведь вы были моей последней надеждой, – вздохнула я.

– Татьяна Александровна, если вы скажете мне, в чем дело, я в лепешку расшибусь, но постараюсь ваши надежды оправдать, – серьезно заявил он. – Что вы хотите у меня узнать?

– Понимаете, Михаил Антонович, я никак не могу найти мотивов этих покушений на Андреева. Кто их осуществляет, я знаю, кто за преступником стоит – тоже, а вот почему они это делают – я никак понять не могу! Как я ни ломала голову, но никто от смерти Андреева ничего не выигрывает! Кроме сына, естественно, на которого написано завещание, но Иван уже давно в Германии. Он очень зол на отца, причем совершенно заслуженно, но хоть мы и встречались всего два раза, а разговаривали вообще один, да и то очень коротко, но не того он склада человек, чтобы родного отца заказать. Вот и бьюсь я как рыба об лед!

Морозов внимательно посмотрел мне в глаза, потом уставился в стол, потом глянул на меня исподлобья пару раз, и я ясно поняла, что он что-то знает, но не решается сказать.

– Михаил Антонович! – взмолилась я. – Погибну же я иначе, во цвете лет! Ну, не томите! Неужели это такая страшная тайна?

– Не моя. Мне один человек невольно проболтался, и я обещал молчать, так что… – он развел руками.

– Михаил Антонович! Никогда, никому, даже под пытками я ни словечка не скажу о том, что это вы мне такую страшную тайну открыли! Если, не дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, – я поплевала через левое плечо, – у вас в семье что-нибудь случится, то я тоже в лепешку расшибусь, но все для вас сделаю! Причем безд-возд-мезд-но! – умоляла его я.

– Хорошо! – поколебавшись, согласился он. – Но помните: вы обещали! Никому!

– Клянусь! – торжественно сказала я и даже руку к сердцу приложила.

– В общем, дело было так, – начал Морозов. – У нас в поселке дом один продавался… Неплохой, и недорого, потому что хозяин во время кризиса разорился, вот ему деньги срочно и понадобились. Я его для Антона купил – он у меня женился. Да и прибавление в его молодом семействе скоро ожидается. Ну, в общем, пошел я к нотариусу этот дом оформлять. А нотариусы в Тарасове работают…

– Знаю, по территориальному принципу, – вставила я.

– Ну да! Вот мы всем поселком к одному человеку и ходим. Увидел он меня и рассмеялся, сказал – что-то из «Графских развалин» к нему клиенты зачастили. Я нотариуса этого неплохо знаю, ну, и для поддержания разговора спросил, кто к нему приходил, и он ответил, что накануне вечером, прямо перед закрытием офиса, Андреев был у него. Я поинтересовался – а он-то что купил? Тут-то нотариус мне с раздражением и сказал, что Андреев явно с ума сошел, потому что завещание свое изменил – сына наследства лишил! Ну, что, помог я вам? – спросил Морозов.

Ответа он не дождался – я была в ступоре. Михаил Антонович всполошился.

– Татьяна Александровна! – засуетился он. – Что с вами? Вам плохо?

Он быстро налил мне стакан воды и почти силком заставил выпить ее.

– Ничего страшного! – с трудом пробормотала, перевела дыхание и спросила: – Какого числа это было?

Морозов полистал свой органайзер и сказал:

– Тридцать первого июля. Этого года, естественно, а что?

Все правильно! Сын устроил отцу скандал и улетел, а шибко умный папаша не нашел ничего лучше, чем лишить непокорного Ивана наследства.

– А что еще вам сказал нотариус? – отдышавшись, спросила я.

– Что Андреев крыл своего сыночка последними словами, – сказал Михаил Антонович. – Потом нотариус спохватился и очень просил меня никому ничего не говорить.

– В чью же пользу Андреев переписал завещание? – поинтересовалась я, хотя и понимала, что ответ на этот вопрос вряд ли получу.

– Ну, этого он мне, естественно, не сказал, – усмехнулся Морозов.

– Михаил Антонович, у меня к вам большая и очень нескромная просьба: не могли бы вы позвонить этому нотариусу и спросить… Нет, не фамилию нового наследника, а просто уточнить, кто это – мужчина или женщина? – Я умоляюще глядела на Морозова. – Если это женщина, тогда все мигом встанет на свои места.

– Татьяна Александровна! – удивился он. – Вы же понимаете, что это бесполезно.

– Но ведь попытка – не пытка! Ну, попробуйте, пожалуйста! – уговаривала я его.

Долго он сопротивлялся, но наконец сдался и позвонил-таки нотариусу. Их разговор был коротким и для меня совершенно бесполезным – пол будущего наследника Андреева я так и не узнала. Я в мелкую пыль рассыпалась перед Морозовым, извиняясь за причиненные ему неудобства, на что он только махнул рукой и спросил:

– Ну, вам получше стало? А то вы меня здорово перепугали – белая как мел сидели!

– Получше, – кривя душой, подтвердила я и, не дождавшись кофе, вышла из его кабинета, всерьез озадаченная этой последней новостью.

Какое, к черту, лучше! Все летело к черту! Все мои версии и умозаключения. Я впустую потратила почти четыре дня, и теперь все нужно начинать сначала! Дура, идиотка! Ну зачем я взялась за это расследование, если у меня голова уже не варит?

Я вышла на улицу, села в машину и задумалась: что мне делать дальше, раз уж я пусть и с посторонней помощью, но все-таки докопалась до мотива… но чьего? Я же не знаю, на кого написано новое завещание Андреева! Самым логичным было бы предположение, что в пользу Лариски, хотя он в глаза и крыл ее подстилкой. Но тут возникал ряд вопросов, например: а знает ли она об этом? Скорее всего – да, потому что алкаш Андреев не удержался бы и по пьянке похвалился бы перед ней своей щедростью. Тогда это объясняет и деньги на фиктивный брак, и приданое. Но почему же они с Валерием столько времени тянули? Чтобы на нее подозрение не пало? Но наследник – всегда первый подозреваемый, независимо от времени написания завещания. А если не она наследница, то кто? Уж точно не Клавдия Петровна! Кто-то из братьев? Чушь! Они умеют только пить и просадили бы все состояние семьи Андреевых в два счета. Сестра? Да я же ее видела – простая деревенская баба! Что она в этих делах понимает? Кто еще остается? Сазонов? Нет, вряд ли! Уж слишком ничтожная он личность. Хотя кто ж Андреева знает? Мало ли что ему в голову взбредет?

Вот и получалось, что прямых доказательств чьей-либо вины у меня как не было, так и нету, мои подозрения в отношении Галкина и Простухиной к делу не подошьешь, значит, придется ловить преступника на живца, то есть на Андреева. Но это именно тот случай, когда мне, хоть расшибись, в одиночку не справиться. И поможет мне в деле только Ершов. Я позвонила ему на сотовый и, выяснив, что он на работе, поехала к нему.

– Узнали что-нибудь новенькое? – спросил он, когда я вошла в кабинет.

– Кое-что, и теперь не знаю, что мне с этим делать, – ответила я, проходя и садясь за стол для заседаний, а он, встав из-за своего стола, подошел и сел напротив меня.

– И что же это?

– Тридцать первого июля Андреев изменил завещание, – сообщила я ему.

Услышав это, Ершов невольно присвистнул.

– Вот именно! – выразительно сказала я. – Раньше оно было на Ивана, а вот на кого теперь – не знаю. Даже пол нового наследника мне выяснить не удалось. А народу вокруг Андреева столько, что выбирай – не хочу!

– То есть фабрика здесь ни при чем? – уточнил он.

– Абсолютно! – вздохнув, ответила я. – Только зря время на нее потратила. А теперь еще и вот эта проблема возникла.

– Предлагаете мне подумать вместе с вами? – спросил он. – Может быть, кого-то из потенциальных наследников мы сразу же и отсечем?

– Самое большое подозрение у меня вызывает Лариса Простухина, – сказала я. – А если учесть ее, так сказать, родство с Галкиным, который ради нее готов на все, то здесь есть над чем подумать.

– Уже подумал, – сказал Ершов. – У него алиби на все случаи покушений. Когда Мария погибла, у него был выходной, на рынке он не появлялся, кроме того, Андреев с Простухиной вместе приехали на работу на его машине – уже после того, как произошел взрыв. Так что ни Валерий, ни Лариска эту бандероль в почту Андреева подложить не могли. Когда же на мосту на машины напали, Галкин, наоборот, был на работе – его видели. Когда подорвали машину, он и еще несколько охранников разгоняли уличных торговцев, которые устроились как раз у ограды рынка, и его даже близко у машины не было.

– Ну, то, что мину подложил и взорвал Кефир, мы с вами уже установили, – сказала я. – И мне из достоверных источников известно, что сразу же после взрыва Галкин усиленно разыскивал Кефира.

– Вот как? – удивился он. – А источники действительно достоверные?

– На сто десять процентов, – уверенно ответила я. – Алиби, конечно, вещь хорошая, но не стоит забывать о том, что связи Галкина с уголовным миром никуда не делись.

– Намекаете на то, что он мог «подписать» на первые два случая кого-то из своих бывших подельников? – спросил Ершов.

– И на то, чтобы растяжку между деревьями по пути следования машины Андреева установить, – тоже, – добавила я.

– Но это только в том случае, если Андрееву действительно наследует Лариса, – напомнил мне Ершов. – А если не она? Если наследник – кто-то другой? Разве ей сейчас плохо живется? Она вся в шоколаде, и Галкину от этого тоже кое-что перепадает! Где они еще такую кормушку найдут?

– Ладно! – подумав, сказала я. – Все вам расскажу, ничего не утаю! Короче, я понимаю, что нарушила закон, но я влезла в переписку Лариски с одним немцем, а сегодня еще и побеседовала с ним. Так вот, Лариска хочет уехать из России, и ей нужен фиктивный брак в Германии, за который она готова заплатить.

– Ого! – не удержался Ершов.

– Но не это самое главное, – я продолжала интриговать его.

– Ну, выкладывайте своего козырного туза! – усмехнулся он.

– В своем последнем письме, написанном неделю тому назад, она – видимо, чтобы как-то стимулировать этого немца, – написала, что, когда они поженятся, у нее будет такое большое приданое, что он сможет открыть свою фирму! – торжествующе сказала я. – Так вот, как этот немец ни расспрашивал ее о происхождении приданого, она ему так ничего и не сказала.

– Так это же совершенно меняет дело! – воскликнул Юрий Михайлович. – А что за немец?

– Тот самый, который к нам из Гамбурга приезжал, – объяснила я. – А был он здесь в августе. Вот и получается: Андреев рассказал Лариске, что новое завещание – на нее! Из этих денег она собиралась и за брак заплатить, и ее приданое – оттуда же! А сейчас мне нужна ваша помощь, потому что того человека, которого Валерий пошлет убивать Андреева, надо брать только с поличным!

– И как вы себе это представляете? – откинувшись на спинку стула, спросил Ершов.

– Я сейчас расскажу вам о своем плане, и если вы организуете максимальное число оперативников, то, считайте, уже завтра мы эту историю закроем, – заверила его я.

– Слушаю, – с готовностью ответил он.

– Итак, Андреев сидит дома и носа никуда не высовывает, а ему на рентген надо ехать. Но он боится, потому что один раз растяжку между деревьями на дороге уже повстречал. А дорога из поселка в город только одна – значит, очередное нападение может произойти только там, тем более что вдоль дороги, по другую от «Графских развалин» сторону, сплошь частный сектор, то есть одноэтажные и очень редко двухэтажные дома. Идеальное место для засады! Завтра утром ваши оперативники рассредоточатся вдоль дороги, желательно на территории дворов, чтобы не бросаться в глаза. Когда все будет готово, я позвоню Андрееву, скажу, что опасность миновала и он может спокойно ехать в больницу, но!.. Где-то после одиннадцати часов.

– Чтобы преступник успел приготовиться? – спросил Юрий Михайлович, и я кивнула. – А если он не успеет?

– Насчет этого не волнуйтесь, – уверенно сказала я. – Расшибется, но успеет. Да он уже готов к следующему нападению и ждет только звонка от Валерия, чтобы начать действовать. Вот мы им такой подходящий случай и организуем.

– Галкин может узнать о планах Андреева только от Простухиной, а вы уверены, что она сама об этом узнает все в точности? – спросил Ершов.

– Точнее не бывает, – заверила его я.

– А от кого узнает она? – спросил он.

– Я обещала вам сюрприз? – спросила я, и он кивнул. – Вот и подождите немного. Гарантирую, вы здорово удивитесь.

– Хорошо, потерплю, – согласился он.

– Кстати, как только мы возьмем преступника, Валерия с Лариской тоже можно будет брать, – сказала я.

– А если стрелок Валерия не сдаст? Что мы тогда Галкину предъявим? – засомневался Ершов.

– Будем стрелка колоть. – Я пожала плечами. – А если он в несознанку пойдет, тогда и на Галкина нажать вполне можно. Пригрозим, что все эти покушения мы на Лариску повесим, а он ее любит без памяти и лучше сам расколется, чем ее на нары отправит, – уверенно заявила я.

– А Простухину мы за что возьмем? – подумав, спросил Ершов.

– За воровство – она же драгоценности Клавдии Петровны носит, – объяснила я.

– Лариска заявит, что ей их Андреев подарил, и все, – возразил Юрий Михайлович.

– А право на это он имел? – быстро спросила я. – Это же совместно нажитое имущество, и ни один из супругов не может распоряжаться им единолично. Так что открестится Андреев от Лариски двумя руками и скажет, что она самовольно их взяла, тем более что она сейчас опять у себя дома живет.

– Тоже верно, – согласился он.

– Давайте к нашему делу вернемся, – предложила я. – Итак: что узнает преступник после моего звонка Андрееву? Приблизительное время, когда того повезут в больницу, то, что машиной будет «Газель», и ее номер. Тут мы имеем три варианта развития событий. Первый: в поселок Совхозный приходит или приезжает на чем-нибудь человек с большой сумкой, за которым следует проследить и выяснить, в какой дом он войдет, ну а дальше – дело техники. Второй вариант – преступник уже все приготовил для покушения: снял комнату или даже дом, спрятал там оружие, и оно лежит себе преспокойненько и ждет, когда им воспользуются.

– И в этом случае преступник пойдет в поселок с пустыми руками, а на лбу у него не написано, что он Андреева убить собирается, – невесело продолжил Ершов.

– Вариант номер три, – не обращая внимания на его реплику, продолжила я. – Преступник снял дом или комнату и живет там постоянно, чтобы контролировать дорогу и днем и ночью.

Юрий Михайлович вздохнул и покачал головой.

– В любом случае быстро и незаметно обыскать или хотя бы обойти все дома поселка силами моих оперативников – нереально, тем более что это даже не мой район. Если преступник что-то заподозрит – тут же уйдет, а оружие по дороге скинет. А если уж оно в каком-то доме спрятано, то тут вообще напрасные хлопоты получаются. Что мы можем предъявить такому человеку, даже если задержим его?

– Но с начальником Тепловского вы договоритесь? – спросила я. – Ему ведь тоже «глухарь» не нужен, а покушение на мосту – его район!

– Это без проблем, – отмахнулся Ершов. – Как нам все незаметно организовать, чтобы преступника не насторожить?

Некоторое время мы молчали и напряженно думали.

– Есть у меня одно соображение, – наконец сказала я. – Но для того чтобы воплотить его в жизнь, нам нужна фотография какой-нибудь собачки.

– Такая подойдет? – спросил Юрий Михайлович, вставая и разворачивая в мою сторону монитор, – фоном на его рабочем столе служило изображение очаровательной болонки. – Это наша Муся.

– Еще как подойдет! – обрадовалась я.

– Ну и что вы собираетесь дальше делать? – поинтересовался он, садясь за стол.

– Нужно распечатать штук тридцать-сорок таких фотографий, и завтра с утра ваши и тепловские оперативники – в штатском, под видом охраны и прислуги из «Графских развалин» – пойдут по домам «совхозников» в поисках этой якобы пропавшей собачки, потому что за ее возвращение безутешной хозяйкой им было обещано солидное вознаграждение, – объяснила я. – А попутно, «влегкую», они постараются выяснить, не появился ли в поселке какой-нибудь новый человек, который – лиходей эдакий! – и мог породистую собачку к рукам прибрать, чтобы продать ее и на бутылку заработать.

– Здорово придумали, – одобрил Ершов. – Фотографии – не проблема, с тепловцами я тоже договорюсь, но, может, подождем денек, чтобы приготовиться как следует?

– Я хочу как можно скорее разобраться с этим делом, – честно ответила я и, попилив себя ребром ладони по горлу, добавила: – Вот оно у меня уже где!

А я действительно хотела поскорее закончить эту историю, потому что Андреев был мне противен до тошноты и перспектива встречи с ним, даже для того, чтобы отчитаться и хоть из горла выдрать у него мой гонорар, не в силах была ослабить это ощущение. А выплаченные им деньги я собиралась потратить на расследование очень вероятного убийства Клавдии Петровны.

– В этом я с вами солидарен, – вздохнул Юрий Михайлович.

Я встала, собираясь уходить, и, поколебавшись немного, все-таки спросила:

– Юрий Михайлович, где, по-вашему, может находиться Клавдия Петровна? – Вместо ответа он пожал плечами, и тогда я спросила напрямую: – Вы действительно верите в то, что она ушла в чем была и до сих пор не дала о себе знать?

– Татьяна Александровна, мы не можем открыть розыскное дело без заявления родственников, – сказал он, как будто я сама об этом не знала.

– А вы не могли бы выяснить, где живет ее мать, Зинаида Тимофеевна Сазонова? – попросила я. – Ваша жена уверенно заявила, что она еще жива, но, по моим сведениям, в Тарасове нигде не зарегистрирована. Ведь если она напишет заявление, то тогда и поиски Клавдии Петровны можно начинать. Кроме того, вдруг Зинаида Тимофеевна знает причину всего происходящего?

– Хорошо, я постараюсь узнать, – пообещал он.

– Ну, тогда – где и когда встречаемся? – спросила я.

– Подъезжайте ко мне в райотдел завтра, часам к восьми, – предложил он. – А там – война план покажет!

Вымоталась я так, что совершенно забыла о своем практически пустом холодильнике и только тяжко вздохнула, когда, вернувшись домой, уперлась взглядом в жалкие остатки чего-то некогда съедобного. Жрать хотелось немилосердно, и я с грустью вспомнила оставленную в супермаркете тележку с продуктами. Но ехать в магазин еще раз было выше моих сил. Делать нечего! Я соорудила себе солидные бутерброды из остатков того, что еще имелось в наличии, запила все это безобразие большой чашкой кофе – для меня он лучшее снотворное – и, поставив будильник на шесть часов утра, рухнула в постель.