Глава 5
Приехав домой, я поставила сок в холодильник, заварила себе большую турку с кофе и, устроившись в кресле c сигаретой, принялась анализировать произошедшее.
«Итак! Получается, что это не Дроздов решил убить собственных детей, чтобы развестись с Тамарой. Он прекрасно знал, что Базаровы при полной поддержке Зои Федоровны его из рук ни за что не выпустят! Значит, кто-то другой... Так, давай думать сначала. Тамара обследовалась в „Панацее“, где ей сказали, что она здорова. Как собранные там лучшие специалисты могли так ошибиться? Или это было не случайно? Если так, то они крупно рисковали, – ведь Дроздов, узнав о том, что они дали неправильное заключение, мог устроить им веселую жизнь! Счастье их великое, что ему это было, видимо, до лампады. Но они-то этого не знали и все-таки не побоялись его обмануть. Почему? Или они боялись чего-то другого? Ладно! Разберемся! Идем дальше. В Тарасов приехала Погодина, которая утверждала, что ей звонил именно Дроздов, хотя тот это отрицал. Кто же ей звонил, если не он? Зоя Федоровна была против того, чтобы Наталья ехала в театр, но на этом, что примечательно, настоял Дроздов. Он мог бы ограничиться только Тамарой, но взял с собой и Базаровых. Там на женщин напал Кривоножкин-Друидский. Мог ли Дроздов как-то через посредника выйти на него и, пообещав заплатить карточный долг, нанять для этого дела? Вряд ли! Охраной занимается Базаров, так что люди Игоря Николаевича отпадают сразу. Через связи своего отца Сомова? Тоже нет! Того инсульт расшиб. А потом, он наверняка мечтал о новых внуках. Значит, это не Дроздов! Идем дальше! Желаемых последствий для некоего пока неизвестного злоумышленника это нападение в театре не принесло, женщины оказались в больнице, и к тому же под охраной. Кривоножкин-Друидский же получил половину суммы за старание, но вторую ему еще нужно было отрабатывать. Предположим, некто мог прямо в больничной справочной узнать, кто палатный врач женщин и как они себя чувствуют, но вот то, что беременна только Наталья Павловна, ему сказать не могли – не было там таких сведений. Тут-то этот некто и прокололся! Но от кого он мог об этом узнать, когда в курсе дела были только восемь человек? Ладно! Не буду пока на этом зацикливаться! Как бы там ни было, но некто эту информацию получил и передал ее Кривоножкину-Друидскому. Тот похитил мальчика, поставив Давыдовой определенные условия его возврата. Потом он предъявил ребенка заказчику, получил оставшуюся сумму и выплатил долг полностью. И здесь опять полная нестыковка! Какая же это женщина тогда в больницу позвонила и сказала, где искать ребенка? И кто был тот мужчина, который мальчика у Кривоножкина-Друидского отобрал и матери вернул? И почему он его из рук в руки-то не отдал? Кто же мог быть в курсе дел злоумышленников? Кому звонил Кривоножкин-Друидский из травмопункта? Кто так оперативно забрал его на черной иномарке и куда дел? И, самое главное, если мои предположения верны, кто добавил аспирин в томатный сок и как он попал в руки Дроздова, который его в больницу принес? Причем этот некто находится очень близко от семьи и для него жизненно важно, чтобы у Дроздова и Тамары не было детей? Вопросы! Вопросы! Вопросы без ответов!»
Незаметно я задремала и проспала, судя по часам, совсем недолго. Но когда открыла глаза, ответ пришел сам собой – женщина! За всем этим стоит какая-то очень близкая Дроздову женщина! То-то он последнее время в город повадился ночевать. И манипулирует им баба. Я закурила и начала обдумывать, как я буду эту ля фамм шершерить.
– Так! – вслух рассуждала я. – Базаров наверняка плотно пасет Дроздова, уж водитель-то ему, во всяком случае, точно на хозяина стучит – умеет Витюша связи устанавливать, в доверие втираться и нужными людьми обрастать! Значит, единственное место, где Игорь Николаевич может встречаться с женщиной, это его квартира. Нет! Не проходит, потому что у Зои Федоровны есть от нее ключ. Она может туда нагрянуть под благовидным предлогом в любой момент, и если там будут следы присутствия женщины, то дорогая мамаша ненаглядного сыночка со свету белого сживет! Да и постоянно приходящая туда женщина обязательно вызовет интерес – к кому это она зачастила? А что из этого следует? А то, что эта особа живет в одном доме с Дроздовым! Что ж, мусорные баки у такого дома должны быть богатые, и возле них наверняка кто-то кормится. А это значит, что есть работа для Венчика. Его-то я туда и откомандирую. Жильцов в доме немного, так что это будет несложно. А еще надо с «Панацеей» разобраться – все же с нее началось! Ох, чую я, что не просто так эти лучшие специалисты Тамарину патологию проглядели!
Так и сделаю! – решила я. – Утром заеду к Кире, чтобы химанализ сока сделали и пальчики с коробки сняли, потом поеду в клинику, а оттуда – к Венчику!
– С чем пожаловала? – спросил меня Кирьянов, когда я появилась на пороге его кабинета.
– С челобитной, хозяин-барин! – весело ответила я, выставляя на стол пакет с соком, и уже серьезно попросила: – Отдай его на химанализ! Если я права, то там должно быть до черта аспирина! И еще пальчики с нее надо снять!
– Да их здесь до известной матери! – обалдел Володька. – Продавцы, покупатели, кассир...
– И все равно надо! – настойчиво сказала я. – Вдруг мне повезет и идентифицировать удастся? И попроси, чтобы поскорее! К сегодняшнему вечеру. Сам понимаешь, я в долгу не останусь. Шоколад, шампанское, коньяк... Что потребуется, то и будет!
– Ладно! – согласился Киря. – Попрошу, чтобы поскорее.
Выйдя от него, я поехала в «Панацею», где прямиком отправилась к владелице клиники Дине Николаевне Савинковой. Секретарша попросила меня немного подождать, и я села в кресло. Минут через пять из кабинета вышла какая-то женщина, а я вошла.
– Здравствуйте, Дина Николаевна! – сказала я и представилась. – Я частный детектив Татьяна Александровна Иванова и работаю сейчас на Игоря Николаевича Дроздова. – Услышав это имя, Савинкова изменилась в лице, и я поспешила воспользоваться ее замешательством. – Объясните мне, Дина Николаевна, как могло случиться, что ваши лучшие в городе специалисты на самой современной аппаратуре проглядели, что у Тамары Евгеньевны Дроздовой врожденная патология и детей она иметь не может, и дали заключение, что она здорова? – Савинкова опустила глаза и начала суетливо перебирать бумаги у себя на столе. – Вы понимаете, что Игорь Николаевич не тот человек, с которым такие шутки проходят безнаказанно? Зачем вы это сделали? Вам кто-то заплатил за это? – наседала я.
– Нет! – воскликнула Дина Николаевна. – Это совсем не то, что вы думаете!
– Вас вынудили это сделать? Так? – догадалась я. – Вас кто-то шантажировал? Говорите же! – потребовала я.
– Я ничего не буду вам говорить, – неожиданно твердым голосом сказала Савинкова. – Да! Я это сделала! Лично я! Это я собрала результаты всех обследований и собственной рукой написала другие. А больше я вам ничего не скажу.
– Скажете! Еще как скажете! – нехорошим тоном пообещала я, а Савинкова опустила голову и уставилась в стол. – Вы назовете мне имя того, кто вас заставил это сделать! И никуда не денетесь! Ну же! – Савинкова, не глядя на меня, отрицательно покачала головой. – Вы что, не понимаете, что Дроздов может превратить вашу жизнь в кошмар?
Она подняла голову, и я увидела в ее глазах такую боль, что даже отшатнулась.
– Что вы знаете о кошмаре? – с горькой усмешкой спросила она и отвернулась.
– Дина Николаевна! – подъехала я с другого боку. – Но ведь получается, что у вас с ним общий враг! Вы его боитесь, но Игорь Николаевич-то нет. Назовите мне имя шантажиста, и дальше я уже сама с ним разберусь.
Вместо ответа она только покачала головой, и я поняла, что ничего здесь больше не добьюсь. С трудом удержавшись, чтобы не хлопнуть дверью, я вышла из кабинета и пошла к выходу. По дороге мне пришла в голову неплохая мысль, и я позвонила Володьке.
– Киря! Собери о Савинковой все, что только возможно. Лучше всего через налоговую – ты говорил, что у тебя там кто-то есть. Раз она владелица клиники, то на нее много чего должно быть.
– Слушаюсь! – шутливо сказал Киря.
А я поехала к Венчику.
Венчика Аякса на самом деле звали Вениамин Аясов. Личность во всех отношениях примечательная и колоритная, но труднопереносимая в больших количествах, потому что общение с бомжами-философами, любящими рассказывать притчи, для нормального человека показано только в небольших дозах. Вот забросит тебя судьба в полуподвал, и будешь себе на кусок хлеба сбором бутылок зарабатывать. Да вот только не работал Аякс из идейных соображений, и эта жизнь его целиком и полностью устраивала.
Венчика «дома» не оказалось, и я поехала искать его по его любимым местам. Нашла я его в парке, где он, устроившись в дальнем его конце, деятельно готовил вторсырье к сдаче, иначе говоря, сминал ударом ноги алюминиевые банки из-под напитков и аккуратно складывал в авоську.
– Матушка Татьяна Александровна! – радостно заорал Венчик при виде меня. – Сколько лет, сколько зим! Все в трудах! Все в заботах! Не жалеете вы себя! – осуждающе сказал он. – Аки пчелка трудолюбивая целыми днями туда-сюда! Туда-сюда! А я вот вам сейчас по этому поводу притчу одну расскажу... – начал было Аякс, но я остановила его:
– Потом расскажешь, Венчик. А сейчас мне помощь твоя нужна. Сделаешь?
– Вопрос оскорбительный по самой сути своей! – обиженно заметил он.
– Ну тогда слушай. Ты знаешь дом на проспекте Свободы под номером 9?
– А как же! Бога-а-атый дом! При таком жить – беды не знать! – одобрительно сказал Аякс.
– Вот туда-то тебе и надо будет пойти. Там весь пятый этаж занимает квартира Дроздова Игоря Николаевича.
– Слышал о таком, – кивнул Венчик.
– Так вот! По моим прикидкам, у него должен быть роман с кем-то из жильцов этого же дома, с женщиной, разумеется. Нужно выяснить о ней все, что можно.
– Все сделаю! – авторитетно заявил Аякс и начал рассуждать: – Идти туда нужно вечером, когда люди уже выпьют и поедят, – они будут добродушнее и откровеннее! Вот я к ним в гости сегодня и наведаюсь.
– И не с пустыми руками, – сказала я и протянула Венчику деньги. – Это аванс и на расходы! А по завершении дела добавлю!
– Дай вам бог здоровья и всяческого успеха, матушка Татьяна Александровна. А уж я вас не подведу!
– Знаю, Венчик! – улыбнулась я. – Значит, я к тебе завтра утром приду.
– Буду ждать вас с величайшим нетерпением! – заверил он меня.
Простившись с Аяксом, я поехала домой, и едва я переступила порог, как мне на сотовый позвонил Киря.
– Ну нарыл я кое-что на Савинкову, – сказал он. – И очень, понимаешь ли, интересное!
– Считай, что я уже у тебя, – заверила я Володьку и бросилась обратно на улицу к машине.
Не прошло и пятнадцати минут, как я уже сидела в кабинете Кирьянова с сигаретой в одной руке и чашкой кофе в другой, то есть в самом рабочем своем состоянии.
– Повествуй! – кивнула я.
Кирьянов довольно улыбнулся и начал:
– Слушай, что я в налоговой нарыл. Родилась Дина Николаевна Савинкова в Пензе, там же закончила медучилище... замуж не вышла, родила сына Антона Михайловича, который ныне в нашем городе очень хорошим хирургом считается.
– Ну, по нашим временам родить без мужа – не криминал! – отмахнулась я.
– А ты дальше слушай! – выразительно сказал Киря и продолжил: – Потом, оставив сына у родителей, приехала учиться в наш мединститут. Сошлась здесь с Михаилом Антоновичем Морозовым и до сих пор живет с ним в гражданском браке. Не женятся они официально почему-то. И Антон официально не усыновлен.
– Ну, бывает! – пожала я плечами.
– А Морозов многолетний депутат областной думы и генеральный директор торгового комплекса «Сатурн», в который входят центральный рынок, универмаг, торговые ряды, несколько заведений общепита и тэ дэ и тэ пэ, – добавил Кирьянов.
– Да я это знаю! – отмахнулась я.
– Плохо слушала! – укоризненно сказал Володька. – Так я повторю! Мне нетрудно! Генеральный директор!
– То есть ты хочешь сказать, что он не владелец? – догадалась я.
– Вот именно! – торжествующе сказал он. – Акциями «Сатурна» владеют: Савинкова, у нее две трети, а у ее сына остальное. И кроме этого и частной клиники, деньги на которую она брала отнюдь не в банке, у Савинковой имеется загородный дом, роскошная квартира и несколько иномарок. У сына опять-таки престижная квартира и иномарка. А вот у самого Морозова, кроме однокомнатной неприватизированной, – подчеркнул он, – квартиры, ничего нет.
– Очень интересно! – протянула я. – Но тогда получается, что шантажируют не ее, а его! Потому-то он все на нее с сыном и записывает! Но чем же его могли так прижать?
– Сие неведомо! – сказал Киря, доставая из стола какие-то листы. – Я просмотрел в Интернете все, что связано с Морозовым, и ничего порочащего его не нашел. И это при том, что соперником Морозова на выборах всех созывов в облдуму был Круглов, который и в средствах не стеснен, и никакими методами не брезгует. Так что, если бы он на Морозова что-то накопал, то размазал бы по всем газетам!
– Но что-то же есть! Иначе не стал бы Морозов так осторожничать! – воскликнула я. – И это что-то очень серьезное! – задумчиво сказала я. – Знаешь, я сказала Савинковой, что могу превратить ее жизнь в кошмар, а она мне сказала: «Что вы знаете о кошмаре?»
– Значит, его чем-то очень крепко держат за горло, – веско сказал Володя. – Но где это что-то искать? Морозов деревенский, родился в Вязовке Тарасовского района, окончил школу, год проработал комбайнером и пошел в армию, где, между прочим, вступил в партию, а это значит, что в армейских делах можно не копаться. Возражения есть?
– Пока нет! – ответила я.
– Служил он в Пензе, – продолжил Киря, – а Антон родился именно там и по отчеству Михайлович, следовательно, имеем все основания предполагать, что это его родной сын.
– Похоже, что так, – согласилась я. – Да и записывает он все на него, как на родного.
– Демобилизовался Морозов в мае, а в сентябре этого же года уже работал учеником продавца в хозтоварном магазине «Уют» в Тарасове. Дальше вся его биография как на ладони, и Кругловым, наверное, уже заучена до дыр. И если он здесь ничего порочащего не нашел, то и нам ловить нечего! Ну и что делать будешь?
– Искать в его родной деревне, где он провел лето, – уверенно сказала я. – Это единственный период, о котором ничего не известно.
– Резонно! – подумав, согласился Кирьянов.
– Володя! Ты можешь выяснить, кто там участковый, и предупредить его обо мне? – спросила я. – А то деревня – это своеобразный микрокосм! Там с чужим человеком откровенничать не будут! Там свои законы и свои порядки!
– Сделаю! – кивнул Володя. – Ты когда поедешь?
– А прямо сейчас! – сказала я, посмотрев на часы. – Еще одиннадцати нет. Езды туда от силы минут сорок, так что я могу за один день обернуться.
– Ты все можешь, реактивная ты наша, – рассмеялся он и пообещал: – Я тебе, как все выясню, на сотовый позвоню.
От Кирьянова я поехала домой. Быстро собралась, положив в сумку диктофон и видеокамеру, а потом бросила кости – узнать, что меня ждет.
– 28+6+19, – сказала я. – Мои дела пойдут успешно, но надо не забывать помогать другим. А вот это вы зря! – обиделась я на них. – Именно этим я все время и занимаюсь! А иногда, между прочим, как говорила сова, безд-возд-мезд-но!
По дороге я заехала в магазин за бутылкой хорошего коньяка: протекция протекцией, но и презент не лишним будет.
Я была уже на полпути в деревню, когда позвонил Киря и сказал:
– Участкового зовут Иван Трофимович Поленов.
– Родственник знаменитого художника? – рассмеялась я.
– Да нет! Скажешь тоже! – хмыкнул Володя. – Мужик сам из местных и всех до единого знает как облупленных. Его предупредили, так что он тебе все расскажет, ничего не утаит!
Въехав в деревню, я узнала у мальчишек, где мне найти участкового, и отправилась к нему.
– Здравствуйте, Иван Трофимович! – сказала я, входя в его кабинет.
– И вам не болеть! – отозвался крупный пузатый дядька в милицейской форме. – Присаживайтесь, – предложил он.
– Я частный детектив Татьяна Александровна Иванова, – сказала я. – Вам должны были звонить...
– Звонили, – кивнул он. – Документы предъявите!
Я протянула ему паспорт, лицензию и коньяк.
– Это лишнее! – буркнул он, но я, заметив, какими глазами он посмотрел на бутылку, самовольно поставила ее в шкаф и сказала:
– Хорошая выпивка лишней никогда не бывает!
Несмотря на коньяк, Поленов самым внимательным образом прочитал мои документы от корки до корки и спросил:
– Чего же вы узнать хотите?
– Понимаете, Иван Трофимович, – осторожно начала я, – у меня есть предположение, что с Михаилом Антоновичем Морозовым, когда он здесь лето после армии провел, какая-то нехорошая история случилась. И жить она ему до сих пор спокойно не дает! Вы не расскажете мне, что же тогда произошло?
– А зачем вам это? – настороженно спросил Поленов.
– Только не для того, чтобы причинить ему неприятность, – заверила я участкового. – Совсем наоборот! Видите ли, я сейчас занимаюсь одним делом, и оказалось, что у нас с ним общий враг, так что я, пожалуй, как раз смогу ему помочь.
«Общий враг» было явной натяжкой, но мне сейчас было не до лингвистических тонкостей.
– Сомневаюсь! – покачал головой Поленов. – Вы не из наших, деревенских, а враг у Мишки здесь только один – Жадовы!
– А вы не сомневайтесь! – попросила я. – Если окажется, что эти Жадовы здесь ни при чем, то от меня о Морозове никто слова не услышит, и поручиться за меня в этом могут те люди, которые вам звонили. Уж они-то знают, что я тайну хранить умею!
Участковый явно сомневался, а потом все-таки сказал:
– Ладно! Расскажу вам, как дело было, – и начал: – Мы с Мишкой одногодки, одновременно в армию пошли, а потом и вернулись. Ну такое событие всей деревней отмечали. А потом, когда захорошели все, драка началась. Кто-то посчитал, что его род войск престижнее, чем у соседа, и пошло-поехало. И тут кто-то заорал, что Мишка Морозов Миньку Жадова убил!
– А что это за имя такое – Минька? – спросила я.
– Да Мелентий он был, – объяснил Иван Трофимович и продолжил: – Мы, конечно, все к Миньке бросились. И Мишка, само собой! А сам клянется, что не трогал он его, что совсем в другой стороне был! А мы все пьяные, разгоряченные! Ну и поперли на него! А он испугался, повернулся и бежать! Жадиха над сыном голосит, бабы вокруг нее собрались и тоже воют. Сам Жадов орет, что до конца жизни Мишку засадит. А Прошка Конюхов его успокаивал. Говорил, что, мол, толку, что ты его засадишь? Сына-то все равно не вернешь! Ты его лучше на Зинке жени. Коль он тебя сына лишил, пусть хоть внуками порадует! А чтобы не отвертелся, я лично заявление напишу, что своими глазами видел, как он Миньку поленом по голове ударил. Да и остальные не откажутся в таком хорошем деле помочь!
– И написали? – с трудом скрывая злость, спросила я.
– Написали! – кивнул Поленов.
– И вы? – уточнила я.
– Нет! – помотал он головой. – Я не писал, хоть Прошка меня и уговаривал. А чего врать, если я ничего не видел! А другие-то написали! Прямо там за столом, где пили. А убийство это на несчастный случай списали. Сам, мол, упал и об лавку ударился!
– Потому что Жадовы здесь коренные, а Морозовы – пришлые! – уверенно заявила я.
– Да! – растерянно сказал Поленов. – Антон действительно к нам в колхоз механиком после института попал, а жена его учительницей в школе работать начала. Правда, к тому времени он уже главным механиком был, а она директором стала. Но вы-то откуда это знаете?
– С психологией дружу! – просто ответила я и спросила: – Ну, а что дальше было?
– Так этими-то заявлениями Жадов и заставил Мишку на Зинке жениться! – ответил Иван Трофимович.
– А почему они в него так вцепились? – удивилась я. – Из-за того, что его родители в начальство выбились?
– Да нет! – махнул рукой участковый. – Зинка же с детства увечная была. С качелей упала и кости поломала, а они срослись неправильно. Вот и получилась она хромая и кривобокая! А с лица-то она симпатичная была. И Мишку с детства любила. Эх и красивый же он парень был!
– И что из этого вышло? – спросила я.
– А ничего хорошего! – пожал плечами Поленов. – Свадьбу-то на всю деревню отгрохали, а Мишка там как покойник сидел! А как Зинка понесла, так в Тарасов уехал в институт поступать! Жадов не против был – хотел, видно, зятя образованного иметь. Только не поступил, наверное, Мишка и торговать пошел. Жадовы сначала хотели, чтобы он Зинку к себе взял, да фельдшерица сказала, что за ней постоянный присмотр нужен, потому что ей рожать опасно и лучше вообще аборт сделать, а то она или сама умрет, или ребенка ненормального родит.
– А она? – спросила я, уже понимая, что дело добром не закончилось.
– Так Зинка-то, может, и послушалась бы, да ее родители заставили. Сказали, что она так мужика крепче привяжет. Вот она и решилась! – вздохнул участковый. – Дашка семимесячная родилась. Еле-еле выходили! А Зинка после этого слегла – ноги у нее отказали. И сдвиг у нее в мозгах произошел: раньше-то она Мишку до смерти любила, а после этого лютой ненавистью возненавидела. Проклинала на чем свет стоит. Так крыла, что крик на все село стоял! Только сволочью и называла. Мишка-то хоть и редко сюда приезжал, но откупался от Жадовых! То хрусталь с оказией пришлет, то сервиз, то ковер! А о продуктах уж и говорить нечего.
– Значит, у Морозова здесь ребенок есть? – удивилась я. – Что-то о нем никогда слышно не было. А Зина жива?
– Да нет! Умерла, когда дочка в десятом классе училась, царствие ей небесное! – сказал Иван Трофимович и перекрестился.
– Ну а что дальше было? – спросила я.
– Мишка-то, по слухам, к тому времени уже с женщиной какой-то жил. С ребенком взял – видели их наши в городе! Да оно и понятно – мужик же он! Природа своего требует! Так Жадов ему прямо на поминках во всеуслышание и сказал, чтобы он снова жениться не вздумал, потому что у него одна наследница, и на Дашку показал, что они, Жадовы, делиться ни с кем не привыкли! И пригрозил, что иначе он, Мишка то есть, сам знает, что будет!
– Представляю себе, что в такой обстановке из девчонки получилось! – покачала я головой.
– Да уж вся в жадовскую породу пошла! – согласился Поленов. – Не любили ее у нас! Хоть она лицом и в мать пошла, красивая была, а парни сторонились ее – уж очень характер у нее паскудный. Мишка-то после Зинкиной смерти сюда и не приезжал больше, но вещи на Дашку с оказией передавал, так что одета она была как кукла. И она же его сволочью-папашей называла!
– Ну как ее мать его звала, так и она стала, – сказала я и спросила: – Она здесь до сих пор с дедом и бабушкой живет?
– Нет, она, как школу закончила с золотой медалью... – начал было Поленов, но не выдержал и плюнул: – С медалью! Да Жадов всех учителей задарил, чтобы ей медаль сделали. У него же дом от дефицита ломился! Он же с Мишки тянул, и тянул, и тянул. Так что купленная у нее медаль.
– Подождите! – воскликнула я. – Так у нее же бабушка директором школы была?
– Да не была уже! – отмахнулся участковый. – Короче, в Тарасов она учиться поехала, в университет! На иностранные языки! В мае тогда приехала расфуфыренная, хотела, видно, нас всех поразить, а наши все от нее нос воротили. Так она с парнем одним познакомилась – он с Федькой Ершовым сюда на праздники приехал, работали они вместе. Эх и красивый был парень! – покачал Иван Трофимович головой. – Да дурак, видно, раз в такую влюбился. А Дашка с ним как кошка с мышкой играла. Он вечером придет и ждет ее у калитки, а она хочет – выйдет, хочет – нет. А уж если по улице рядом идут, так она словно королева выступает, а он рядом с ней – телок телком, идет и в глаза заглядывает, налюбоваться не может, аж дышать боится.
– А вы не помните, как этого парня звали? – опять-таки вылез мой профессионализм, потому что мне до этого парня не было никакого дела – ну мало ли кто с кем в молодости встречался?
– Как же не помнить? Помню! Он теперь человек известный стал! Игорь Николаевич Дроздов!
Оп-па! Вот это был удар под дых! Я даже дышать перестала. «Наверное, это и есть та самая трагическая первая любовь Дроздова!» – подумала я, а потом взяла себя в руки и спросила:
– И чем же все у них закончилось?
– А бог его знает? Они же потом в город обратно уехали, – ответил Поленов. – Да, видно, не получилось у них ничего, потому что Жадов хвалился, что Мишка крупно потратился, но Дашку в Москву перевез. Она там уже доучивалась. А теперь за границей живет. Больше после того мая мы ее здесь не видели, – сказал он, но, подумав, поправился: – Вру! Она же тот год в августе сюда к деду с бабкой попрощаться приезжала. Говорила еще, что у нее теперь новая жизнь начнется и она в эту глушь не вернется никогда. Вот с тех пор ее и действительно здесь больше не было.
– А фотографии ее нигде здесь случайно нет? – спросила я, решив выяснить все до конца, хотя, откровенно говоря, смысла в этом особого не было – она же за границей живет! Но профессионализм – он и в Африке профессионализм и его, как известно, не пропьешь!
– Есть, конечно! В школе на стенде «Наши медалисты» висит, – ответил Иван Трофимович.
– Интересно будет посмотреть! – сказала я и спросила: – А Морозовы-то тут живут?
– Нет, – сказал Поленов. – Они отсюда в тот же год съехали. Как уборочная закончилась, так Антон на общем собрании встал и сказал: «Мы с женой вам никогда ничего плохого не делали, а вы с нашим сыном вон как обошлись! Он никого не убивал, и вы это знаете, но всем миром без всякой вины в виноватые записали! На постылой жениться заставили, тюрьмой пригрозив! Ну да ничего. Бог даст, правда когда-нибудь наружу выйдет и отольются вам наши слезы!» – и ушел. А вскоре его куда-то перевели. Уехали они и адреса не оставили. И действительно, когда правда-то открылась, до того людям стыдно было друг другу в глаза глядеть, что аж отворачивались!
– Так выяснилось, кто настоящий убийца? – воскликнула я.
– Да Прошка Конюхов это и был! Проболтался по пьянке, а потом еще и похвалялся, как ловко выкрутиться смог, – с горечью сказал Иван Трофимович.
– Так нужно было забрать у Жадова эти заявления назад, – сказала я.
– Ага! – хмыкнул участковый. – Так он их и отдаст!
– Ну хоть Морозову бы сообщили, – возмутилась я. – Человек, можно сказать, под топором столько лет живет!
– А толку-то? – спросил Поленов. – Прошка отперся бы, что, мол, спьяну приврал, а доказательств-то теперь и не найти – столько лет прошло!
– И живет же такая сволочь на свете! – зло бросила я.
– Доживает! – поправил меня Иван Трофимович. – Наказал его бог за Мишку! Да и за Миньку тоже! Врачи говорят, что долго он не протянет. С ногами у него что-то – гниют! Вонь в доме такая, что хоть святых выноси! А уж орет от боли так, что за два дома слышно! Жена его истаяла уже совсем.
– А обезболивающие? – спросила я.
– А за ними в райцентр ехать надо, да не наездишься! Они же вдвоем остались – сыновей Афган забрал: сначала старшего, а потом и младшего, а дочка на Дальнем Востоке живет, давно она туда с мужем-моряком уехала. Она и приехала бы, да откуда деньги на билеты взять? И Стеша к ней поехать не может, на кого она Прошку оставит? Да и проездить можно зря! Лекарства-то есть, но не для всех! Ему-то поделом, а вот ей за что все это? – вздохнул Поленов.
«Вот тебе, Татьяна, и разгадка всего! И того, почему Морозов не женился, и того, почему все нажитое на Савинкову с сыном записывает! Одно только не пойму, кто же сейчас Морозовым с женой так командует? Не Жадовы же! Какое им дело до Дроздова, а внучка у них за границей. Правда, Жадовы могли эти бумаги кому-то продать. Они же, судя по всему, за копейку удавятся! Кто-то краем уха услышал об этой истории, предложил им хорошие деньги, и они продали. А вот этому кому-то как раз есть дело до Дроздова! Но Савинкова назовет мне его имя только в том случае, если будет твердо уверена, что Морозову это ничем не грозит. Что делать?» – подумала я, а потом предложила:
– А если с батюшкой побеседовать? Пусть он уговорит Конюхова явку с повинной написать, угрожая геенной огненной. Как вы думаете, согласится тот на это?
– Вряд ли! Прошка всю жизнь безбожником прожил! – покачал головой Иван Трофимович.
– А за обезболивающее? – подумав, спросила я и сама же уверенно ответила: – Да! За это Конюхов все, что угодно, напишет и подпишет!
– А вот это, на мой взгляд, куда надежнее, чем душеспасительные беседы отца Геннадия, – одобрительно кивнул участковый.
Я достала телефон и набрала номер Базарова.
– Виктор Евгеньевич! – сказала я, когда он мне ответил. – Я напала на след!
– Слава богу! – воскликнул он.
– Но, чтобы получить необходимые сведения, мне нужны три упаковки самого сильного обезболивающего и шприцы к ним, – тут же охладила я его пыл.
– Сделаю! – тут же с готовностью заявил он. – Когда надо?
– Немедленно! Я сейчас в деревне Вязовка Тарасовского района, так что отправьте с этим сюда какого-нибудь парнишку, а я его буду у участкового ждать.
– Считайте, что он уже в пути! – сказал Базаров и отключился.
– Ну вот! – удовлетворенно сказала я. – Полдела сделано. Где-то через час он точно будет здесь у вас, а я пока в церковь схожу. Попробую еще и вашего священника в союзники завербовать. Так что надолго не прощаюсь.
– Оперативно вы, однако! – удивленно покачал головой Иван Трофимович.
– Так меня еще куча дел в городе ждет, – объяснила я и усмехнулась: – Вот и приходится крутиться!
Оставив Поленова и дальше удивляться, я пошла в церковь, откуда меня какая-то богомольная старушка проводила до дома священника отца Геннадия. Поздоровавшись с батюшкой, моим ровесником, я сказала:
– Отец Геннадий, мне очень нужна ваша помощь в одном богоугодном деле.
– Воистину богоугодном, дочь моя? – спросил он.
– Воистину! – кивнула я. – Дело в том, что много лет назад в этой деревне был убит один парень, Мелентий Жадов. Вину за это возвели на человека, совершенно к этому не причастного. До суда дело не дошло – на несчастный случай списали, но его с тех пор шантажируют несовершенным убийством, и пора положить этому конец, тем более что известен настоящий убийца – это Прохор Конюхов, которому, как я поняла, жить осталось недолго.
– На все божья воля, дочь моя, – наставительно сказал батюшка, а потом с интересом спросил: – Но в чем же ты видишь мою миссию?
– В том, чтобы лиходей покаялся в содеянном и явился в милицию с повинной, – ответила я. – По-моему, это дело самое богоугодное!
– Служение мое в том и состоит, дочь моя, – сказал отец Геннадий и грустно добавил: – Имел я беседы неоднократные с рабом божьим Прохором по просьбе жены его, но закоренел он в безверии своем и не боится наказания божьего. Даже исповедаться не пожелал.
– Мне уже сказали, что он безбожник, – подтвердила я. – Но я к вам по другому вопросу: в свидетели, батюшка, пойдете?
– Не понимаю тебя, дочь моя! – с интересом уставился на меня отец Геннадий.
– Я в том смысле, что не согласитесь ли вы поприсутствовать, когда я сегодня этого раба божьего на явку с повинной колоть буду?
– Дело церкви всемерно способствовать торжеству справедливости, – охотно отозвался батюшка, и даже глаза у него загорелись. – Когда приходить?
– У вас сотовый есть? – спросила я.
– Вестимо, есть! – уже с азартом ответил он и продиктовал мне номер.
– Я вам позвоню, – пообещала я и, спросив, как пройти в школу, отправилась туда, чтобы посмотреть на первую любовь Дроздова.
Стенд «Наши медалисты» висел недалеко от входа. Я сфотографировала на камеру мобильного телефона портрет Дарьи Михайловны Морозовой, очень красивой девушки с неприятным презрительным взглядом, и вернулась к участковому.
– Ну вот! – сказала я. – Получила благословение, и теперь мое дело уже совсем правое!
– Думаете, расколете, Татьяна Александровна? – спросил Поленов.
– На раз-два такта! – уверенно ответила я. – Так что, как только посыльный приедет, мы берем письменные принадлежности, и вперед! И еще Жадовых бы надо привести – их же сына, в конце концов, тогда убили!
– Будут! – твердо пообещал он. – А пока не попить ли нам чайку? Или вы только кофе признаете?
Вряд ли здесь найдется хороший кофе, – подумала я и согласилась выпить чаю.
– С коньячком? – спросил участковый.
– Во-первых, это подарок, так что вы лучше себя и близких побалуйте, а во-вторых, я за рулем, – отказалась я, а Поленов не стал настаивать.
Мы с ним неспешно пили чай под сушки с маком, и он выспрашивал меня о последних городских новостях, когда на улице просигналила машина. Я вышла во двор и увидела уже знакомого мне по театру парня. Он меня тоже узнал и сказал, протягивая газетный сверток:
– Вот! Это вам Виктор Евгеньевич велел передать!
Я надорвала газету и увидела три упаковки ампул и перетянутый резинкой блок одноразовых шприцов.
– С какой же скоростью ты гнал? – удивилась я.
– Так Виктор Евгеньевич сказал «мухой»! Вот я и полетел, – он помахал руками.
– Понизили тебя, значит, за ту историю в театре? – спросила я.
– Хорошо, что не выгнали, – буркнул он. – Я вам здесь еще нужен?
– Нет! Езжай! Только больше так не гони, – попросила я.
– Так теперь уже не надо! – ответил он, сел в машину и уехал.
Я вернулась к Ивану Трофимовичу и показала ему сверток.
– Ну теперь уж Конюхов никуда не денется! – уверенно сказала я и позвонила священнику. – Отец Геннадий! Если вы не передумали, то встречаемся прямо сейчас около дома Конюховых.
– Уже иду! – заверил он меня.
Отключив телефон, я спросила Ивана Трофимовича:
– А Жадовы знают?
– Я им уже позвонил, пока вы на улице разговаривали, – старик-то сотовым разжился, – объяснил он. – Так что они будут!
– А вы с видеокамерой обращаться умеете? – поинтересовалась я, доставая из сумки камеру.
– Да у сына такая же, – сказал он. – Как-нибудь разберусь!
– Тогда вы будете снимать, а я писать! – предложила я.
– А вы сумеете? – усомнился Поленов.
– Я бывший следователь прокуратуры. Как-нибудь разберусь! – усмехнулась я.
– Ну, тогда держите, – сказал он, протягивая мне лист бумаги. – Давайте я вам сейчас на Прошку все установочные данные дам, чтобы вам потом на это не отвлекаться.
Я согласилась и написала под его диктовку шапку: фамилию, имя, отчество, год и место рождения и все прочее. Когда закончила, Иван Трофимович поднялся и, надевая фуражку, предложил:
– Ну, тогда вперед!
Пока мы шли к дому Конюховых, за нами начали понемногу увязываться любопытствующие, так что подошли мы уже целой толпой.
– Это Жадовы? – тихонько спросила я, кивая в сторону двух стариков около ворот: на толстого, багрового, неприятного мужчину с настороженно бегающими глазами и увешанную золотом бабу в давно вышедшем из моды, но некогда супердефицитном полиэстре.
– Они! – подтвердил участковый.
А по улице между тем, пыля рясой, уже бодро двигался к нам отец Геннадий. Он подошел, оглядел собравшихся и предложил:
– Ну, что? С богом?
– Пошли! – скомандовала я.
Мы, то есть я, батюшка и Иван Трофимович, который жестом пригласил Жадовых следовать за нами, вошли во двор, а потом и в дом, где были открыты все окна.
– Мир дому сему! – торжественно сказал отец Геннадий, и к нему тут же кинулась невысокая, очень худая женщина неопределенного возраста.
Батюшка благословил ее, а я тем временем огляделась: вокруг были грязь и запустение – ясно, что одной женщине с таким больным на руках за всем не уследить. В комнате на кровати, опираясь на подушки, чтобы было повыше, полулежал Прохор. Глаза его лихорадочно горели, губы были искусаны в кровь. Сам он больше походил на труп, чем на человека.
– Зачем пожаловали? Полюбоваться? – прохрипел Прохор.
– По делу! – сухо ответила я.
– У меня теперь одно дело – помереть поскорее и Стешу от мучений избавить, – ответил он.
– Умереть можно по-разному, – сказала я. – Можно от боли в голос орать, а можно и безболезненно. Тебе как больше нравится? – спросила я и показала ему пакет с упаковками лекарства.
Стеша быстро подскочила ко мне, посмотрела название и, воскликнув:
– Благодетельница ты наша! Век за тебя буду бога молить! – рухнула передо мной на колени.
– Погоди, Стеша! Не унижайся! – сказал Прохор жене, а меня спросил: – Чего взамен потребуешь? С нас теперь и взять-то нечего!
– На твоей совести, Конюхов, две жизни, – сказала я. – Мелентия Жадова, которого ты в драке убил, и Михаила Морозова, на которого вину свалил, судьбу ему исковеркав. Тебе, сам знаешь, уже недолго осталось, так облегчи совесть! Здесь вот и участковый, и батюшка, давай оформим явку с повинной?
– Ничего не знаю и ничего говорить не буду, – заявил Прохор с неожиданной силой в голосе. – Мишка всю жизнь как сыр в масле катался, а я тут горбатился как вол!
– Сыр в масле, говоришь? – взвилась я. – Да Жадовы из него всю кровь по капле выпили! Они его мертвой хваткой за горло держат, шантажируя теми заявлениями, которые пьяные, ничего не соображающие люди по твоему наущению написали! Он всю жизнь прожил, каждый день удара ожидая! Это теперь называется сыр в масле?
– Все равно ничего не скажу! – заявил Прохор.
– Тогда смотри сюда! – сказала я.
Я достала из упаковки одну ампулу и подняла ее повыше.
– Видишь? Хорошо видишь? – спросила я, вертя ампулу в руках.
Конюхов не отрывал от нее пристального взгляда и только судорожно глотал и глотал. Я нехорошо усмехнулась и разжала пальцы – ампула упала на пол и разбилась, а я для верности еще и наступила на нее. Раздался хруст. Я достала вторую ампулу, которой уготовила ту же участь, и тут Стеша бросилась к мужу с криком:
– Прошенька! Ради Христа тебя прошу! Облегчи душу!
– Да когда же я в него верил? – усмехнулся тот.
– Ну хоть ради меня! – рыдала она. – Ради любви нашей былой! Ради детей, что нарожали!
Лицо Прохора дрогнуло, и он, выпростав из-под одеяла исхудавшую руку, погладил жену по голове.
– Если только ради тебя, Стешенька! – с теплотой сказал он. – Замучилась ведь ты со мной, бедненькая! – А потом уже мне: – Твоя взяла! Расскажу я, как все это было!
Я посмотрела на участкового, который, оказывается, уже давно все снимал, и, поставив на стол включенный диктофон, села и начала записывать исповедь Прохора:
– Мы с Минькой вдвоем вокруг Стеши вертелись, да только она меня выбрала. Она уже нашего старшего родила, земля ему пухом, а Минька все вокруг нее круги описывал, никак смириться не мог. А по весне эта гулянка была. Ну, выпил я, видно, лишнего, и такая злость меня на Миньку взяла, что никак он жену мою в покое не оставит, что, когда драка началась, я его поленом по башке и хватил, чтобы злость выместить, да силу не рассчитал – я же тогда здоровый бугай был. Минька упал, и я как-то вдруг понял, что убил его. Испугался я здорово и даже протрезвел. Стал думать, что делать – ведь если посадят меня, то каково жене одной с мальцом будет, тем более что она уже дочкой беременна была. Ну я и заорал первое, что на ум пришло. Сам не знаю, как получилось, что я Мишку Морозова назвал. Тот клялся, что не трогал Миньку, да не поверили ему. А я быстренько Жадову и посоветовал Мишку на Зинке женить, чтобы хоть внуки были. А потом и сам заявление написал, что собственными глазами видел, как Мишка Миньку ударил, и других подговорил. А Жадов-то потом узнал, что это я убил, – ему Зинка сказала. Она же в Мишку без памяти влюблена была, глаз с него не спускала, вот и видела, что это не он ее брата ударил. Только разве могла Зинка такой шанс упустить – за Мишку замуж выйти? Жадова же! А потом пришел ко мне Жадов и сказал, что все знает, а я ему в ответ, а какой тебе с меня пожиток? Я-то, мало того что женат уже, так и нет на меня ничего! Но он меня все равно к делу приспособил: огород вскопать, удобрения привезти, – словом, по хозяйству. А потом я узнал, что он с Мишки деньги да добро всякое тянет, и послал его, чтобы двух маток не сосал, – жирно ему это будет. Он мне угрожать начал, а я пригрозил, что дом ему спалю со всем добром, он и отстал. Вот вам и вся история!
Я закончила писать, потом дала подписать Конюхову и только после этого протянула пакет Стеше, спросив:
– Уколы делать умеете?
– Да научилась уже! – сказала она, забирая дрожащими руками пакет.
– Ну, Жадовы! – сказала я, поворачиваясь к ним. – Вот правда и выплыла наружу! Ну и чего вы добились? Того, что ваш дом всяким добром забит? Оно, что, вашу старость согреет? А где ваша дочь, которая могла бы еще жить да жить! Где ваша внучка, которая уехала и бросила вас?
Жадиха зарыдала, а ее муж все пытался что-то сказать, беззвучно шевеля губами, а я жестко спросила его:
– Где те заявления, которыми вы Морозова шантажировали? Немедленно отдайте их мне! Вам они больше не нужны, а он, получив их, наконец-то вздохнет спокойно! Ну?
– Да нет их у нас уже! – выкрикнула насмерть перепуганная Жадиха. – Давно уже нет! Украл, наверное, кто-то!
– Покайтесь в грехах, дети мои, ибо вина ваша безмерна! – торжественно сказал священник. – Но господь милостив! Искупите свою вину! Отдайте бумаги тому, кому они нужнее, и простятся вам грехи ваши!
Тут Жадиха бухнулась перед отцом Геннадием на колени и запричитала:
– Батюшка! Вот вам истинный святой крест, что нет у нас уже этих бумаг! Да чтоб мне умереть без покаяния, если я вру!
– Батюшка! У нас их действительно уже нет! – наконец обрел речь Жадов. – Уж как я их прятал, а видно, украл кто-то. Отдали бы мы их с дорогой душой, так ведь нечего.
– Правду ли говоришь, сын мой? – заглядывая ему в глаза, спросил отец Геннадий.
– Истинную правду, батюшка! – заверил его Жадов и перекрестился.
– Ступайте с миром, дети мои! – сказал священник, и Жадовы, поддерживая друг друга, как могли быстро, вышли из дома.
Отец Геннадий же повернулся к Прохору, около которого стояла жена с уже пустым шприцом, и сказал:
– Великий грех снял ты со своей души, покаявшись, сын мой! И зачтется тебе это, когда перед господом предстанешь! А тебе, дочь моя, – обратился он к Стеше, – дай бог смирения и терпения! – и снова благословил ее.
Когда мы вышли из дома, священник спросил меня:
– Исповедаться не хочешь ли, дочь моя? Вижу я, что тяжело у тебя на душе! Что злобой она полна, а господь заповедовал нам прощать врагам нашим!
– Не злобой, батюшка, а жаждой мести! – поправила его я.
– Не благое дело ты творишь, – осуждающе сказал отец Геннадий. – Ибо сказано: «Воздастся каждому по делам его!»
– Но не сказано, когда и где! – жестко возразила я. – А я хочу, чтобы преступник свое получил здесь, при своей жизни, а не там. – Я показала глазами на небо. – И как можно быстрее!
Отец Геннадий еще раз покачал головой и ушел, а я повернулась к Ивану Трофимовичу, взяла у него из рук видеокамеру и сказала:
– Ну вот и все! Приехать с бумагами, конечно, лучше было бы, но на нет, как говорится, и суда нет! Только куда вот они деться могли? Может, кто-то из тех, кто тогда, не разобравшись, заявление написал, действительно украл их, когда правду узнал? – предположила я. – Загрызла мужика совесть, вот он и украл, а потом сжег?
– Нет! – покачал головой Иван Трофимович. – Слушок бы обязательно прошел, а этого не было! А Жадовы врали, Татьяна Александровна, – уверенно сказал он. – Я их всю жизнь знаю. Может, у них бумаг этих уже и нет, но только не украли их! Продали они их! Вот что!
– Стоять на коленях перед священником, креститься и врать? – удивилась я.
– Ай! – махнул рукой участковый. – Жадовы богу и в лицо соврут – недорого возьмут! Порода такая!
– Ну, как бы там ни было, а после признания Конюхова эти заявления уже прежней силы не имеют. Даже попади они в руки врага Морозова, ему будет чем эту карту побить! Теперь посмотрит он съемку, послушает запись и вздохнет свободно...
– И что-то вам за это сделает или скажет, – хитро улыбнувшись, предположил участковый. – Не просто же так вы старались!
– Не просто, – усмехнулась я. – Я, знаете ли, себе этим занятием на хлеб насущный зарабатываю!
– Я, честно говоря, сомневался, что вы сможете Прошку расколоть, – признался Поленов. – Это же кремень мужик! Был! – поправился он. – Но вы ох и сильны! У меня аж мороз по коже пошел, когда вы на него наседать начали! А уж когда ампулу разбили!..
– Главное, что добилась того, чего хотела, – ответила я.
Мы дошли с Иваном Трофимовичем до отделения, я села в машину и в расчете на то, что еще успею застать Савинкову на работе, погнала в Тарасов, попутно пересчитывая своей пятой точкой все ухабы и рытвины этой дороги.
Ожидания мои не оправдались. Дины Николаевны в клинике уже не было, и я отправилась домой. Пропылилась я за день нещадно. Приняв душ, я решила лечь спать – надо же мне хоть одну ночь нормально выспаться!
Уснула я с чувством честно выполненного долга – мне было чем завтра козырнуть перед Савинковой.