Книга: Под ручку с мафией
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10

Глава 9

Я никогда не летала на дельтаплане. Но если напрячь воображение, то ощущения лежащего в ременных петлях под крыльями этого чудодейного аппарата вполне можно представить. И они будут натуральными до времени, пока не доведется полетать, так сказать, «в натуре».
Такие же ощущения свободы, плавности и быстроты я испытала, спускаясь на машине с горы от аэропорта в город. Светофоры, по совпадению, открыли мне зеленую волну, и я скатилась, ни на миг не задержавшись по дороге.
Адреналиновая накачка, перенесенная мной при побеге от джентльменовского телохранителя, давала себя знать — несмотря на удовольствие от свободной и быстрой езды, веки слегка слипались. Но пора сегодняшней активности еще не миновала, и я не могла позволить себе расслабиться. Через некоторое время мне предстоит процесс выматывания из не подозревающего о моих намерениях Станислава всей его подноготной. Сыворотки правды в моем распоряжении нет, действовать буду доступными методами, но вплоть до самых жестких — до психологической и физической обработки. Время дипломатических поцелуйчиков кончилось. Если возникнет необходимость, придется познакомить его с волчицей. Но это уже действительно крайняя мера. Почти запрещенная.
В студии, куда я завернула, чтобы отдать в обработку пленку из «Кодака», мне пообещали через два часа выдать снимки но, уплатив двойную цену, я добилась сокращения этого времени вдвое.
За этот час я успела посетить уютную забегаловку в подвале на углу муниципальной ювелирки и еще раз переговорить по телефону с Костей Чекменевым.
В забегаловке мне удалось проглотить несколько вполне безобидных на вид бутербродов и прихватить с собой плоскую бутылочку коньяка, а от Кости я узнала, что Варвара с дочерью уже удалились, гости в сборе, начинают шуметь, и дым у них постепенно приобретает форму коромысла. На мой вопрос, не замечает ли он над головой Станислава Шубарова сгущающихся туч, Костя, рассмеявшись, ответил, что тучи, если и есть, не спешат сгущаться, так как по лицу хозяина явно гуляют солнечные блики — он весел.
Пообещав Косте скорое свидание, я вернулась в фотостудию и приняла в руки фотографии Джентльмена, то есть Ивана Антоновича Страдаева, друга семьи Шубаровых. Будь мне известно, где можно найти Цибиза, ей-Богу, не удержалась бы, послала ему несколько штук, просто так, чтобы знал наших.
Фонарь возле дома Шубаровых разбили чьи-то неумные руки, и машину припарковала я в темноте. Откинувшись на сиденье и расслабившись телом, побыла немного в покое, зажгла верхнее освещение салона.
Последний раз кости рекомендовали мне опасаться случайных встреч. Джентльмена я встречала дважды, и оба раза случайно. Третья встреча, надеюсь, случайной не будет, потому что я ищу ее сама.
Потрясла кости между ладонями, глянула не без трепета: 7+13+35 на поблескивающих гранях. «Даже в безвыходных, на ваш взгляд, ситуациях старайтесь соблюдать правила хорошего тона».
«Вот тебе, Танечка!»
Редкий случай, когда результат гадания меня разочаровывает. Не значит ли это делать хорошее лицо при плохой игре? Плохая игра шла, когда бойцы Сергея — Цибиза ввалились в мой дом или силой втолкнули в машину и повезли невесть куда и неведомо для чего. Что же, мне вежливо обращаться к ним: что, мол, вы, господа, делаете? Хороша б я была!
Кости, на сей раз без должного почета, отправились назад в сумочку, а я, скрутив пробку с плоской бутылочки, сделала маленький глоток. Напиток оказался благородным, как мне и обещали. Допинг. Хорошо!
И тут открылась правая дверь машины, и я увидела лицо благородных черт, обрамленное снизу белой полоской кашне.
— Я Сергей, — произнесло лицо.
— Здорово как! — восхитилась я.
— Я могу наточить ваш нож.
Черт побери. Мафия, оказывается, вездесуща, как господь Бог! Стоит только вспомнить о ней — и нате вам!
— Вы Иванова?
— Да. И нож у меня есть. Садитесь.
Этот вежливый. В порядке исключения или люди учатся на ошибках?
— Правда, в заточке он пока не нуждается, потому что применила я его всего раз, да и то по мягкому месту.
Он поежился.
— У вас другие номера на машине. Я сомневался.
— Ничего особенного. Я поменяла их. У меня еще есть, вам не нужно?
— Нет. — Он улыбнулся, и его улыбка мне понравилась. И чего, спрашивается, я его третирую?
— Пищалка при вас?
Я предъявила пластмассовый квадратик, достав его из кармана. Этот Сергей взял его у меня и, высунувшись наружу, нажал кнопку. Неподалеку гнусно вякнуло.
— Хорошо! — оценил он и вернул мне приборчик. — Для нас что-нибудь имеется?
— Как же, как же!
Я достала фотографии, отобрала пару, опустила в пакет и вручила ему.
— Переправьте Цибизу, и чем скорее, тем лучше.
Он взял.
— Мы будем рядом.
— Всегда?
— Всегда, — пообещал Сергей Второй на прощание.
* * *
Как же так получается, что Джентльмен, шантажист, курьер загадочной фирмы, оказывается, не изверг полный, а, напротив, «обаятельнейший человек, знаете» и даже друг семьи Шубаровых?
Этот вопрос занимал меня сейчас больше всего. И мне было интересно. Очень интересно! Теряешься невольно, когда черное оказывается белым, а враг — другом. Нереальность какая-то, парадокс, существующая невозможность.
Я довольно долго ломала над этим голову, гуляя по темным парковым аллеям, пока не пришла к заключению, что самой мне этой загадки не разгадать, а знают об этом лишь Шубаровы, вот они мне и расскажут. При этом корежился весь план разговора со Станиславом, продуманный мною достаточно подробно. Будем менять планы!
Сзади неподалеку шуршали опавшими листьями двое спортивных хлопцев. Телохранители от Сергея. На этот раз вполне нормальные ребята, вид которых в вечернее время не вызывает желания удрать за ближайший угол. Обнаружив их за собой, я было заикнулась, что, рано, мол, парни, пасти меня так плотно, не время еще для таких хлопот, на что получила немногословный, но убедительный ответ: «Не твоя забота!» Что ж, пусть функционируют, коли так.
Хорошо в парке в темное время. Тихо. На центральной, достаточно освещенной аллее еще встречаются прохожие, сосредоточенные и торопливые, а на боковых с редкими, а то и битыми фонарями — безлюдье. Рай для окрестной шпаны всех мастей и надежный источник материала для рапортов милицейских патрулей.
Интересно, Стасик в детстве рысачил по парку или был паинькой? Хотя какой там парк! Шубарова ведь Москву упоминала, они — перемещенные. В Тарасов им Джентльмен перебраться помог. Для процветания. Еще она упомянула, что «друг семьи» связан с финансами и в хороших отношениях со Станиславом. А сам он утверждает, что шантажирует молодого в целях воспитания. Кнутом, значит. Не чересчур ли замысловатые, чтобы не сказать большего, методы воспитания для друга семьи? А крутых из мафии он со товарищи воспитывает тоже по неравнодушию к ним? И кнут все, да кнут. Пряники, видно, фирма себе оставляет.
Фирма, фирма! Шубаровы для фирмы — плотва, мелочь. Скорее всего, здесь Джентльмен орудует один. А вот с мафией интересно придумано. Ловкие ребята в этой фирме живут. Сейчас они, если я правильно поняла Сергея, на пути установления контроля над криминальными денежками. Пока только в одном районе города. Фирма разворачивается, идет процесс налаживания деятельности. В перспективе это мафия во второй степени, второй этаж, криминал над криминалом. А вот когда развернутся да утвердятся на хребтах Цибизов, то станут их властью, их центром, их мозгом, их иерархической верхушкой. Ребята ловкие, отладят работу подопечных, чтобы большую прибыль приносили, без сбоев работали, новые формы деятельности изобретут, вот тогда и пряники начнутся, и подопечным по душе придется более спокойная и жирная жизнь, и не то что на куски рвать, а коронуют они фирмачей, признают, покорятся. Настанут страшные времена, потому что обжоры от власти сытости не ведают. А может, это объективный процесс, эволюция преступности? Скажем, в Америке она приостановилась на промежуточном этапе, а у нас условия таковы, что червяк и окуклится, и бабочкой полетит. Есть в природе такая бабочка — «мертвая голова» называется. На спинке у нее, под крылышками, узор, напоминающий человеческий череп. Гусеница листья жрет, растение портит, а бабочка цветы опыляет, помогает растению размножаться. Растение — мафия, гусеница — фирма Джентльменовская. Не дай Бог червяку бабочкой стать! Не моему умишку прозреть последствия этого!
Ох, Танечка, что-то ты расфилософствовалась! С коньяка, что ли? А если есть в этом рациональное зерно, то против кого ж ты, хиленькая, поперла? Червяк — это он ведь для тебя червяк, а для тли зеленой он не меньше носорога. А не хочешь ли рогом, да в область желудка? Бр-р!
Бутылочка с коньяком согрелась во внутреннем кармане куртки. Коньячок теплым и употребляют. Хорош он с кофе. И кофе с ним тоже хорош.
— Эй, голенастая, дай и нам вмазать!
Трое. Сосунки. Но головы уже бритые. Щенячья крутизна. Для червяка, того, который носорог, — не листья еще, почки, в пищу пока неупотребимые. Но придет время, и сожрет он их, не подавится, потому что растения, не люди.
— Дай, я сказал, сюда фанфурик свой!
— Ребятки, кнута у меня для вас нет, придется руками воспитывать.
— Чего? Ах ты, тварь! Диман, бей ее, суку!
Оскорбление я пропустила мимо ушей — дети ведь еще почти, но на то, как Диман выпрастывает из-под курточки велосипедную цепь, взглянула с сожалением.
— Отдай прибор! — лениво произнесли сзади.
Это мои хранители тела подоспели. А я и забыла о них, задумавшись. Кстати. Мордовать детей мне не улыбалось.
— А не уделаешься? — Диман тряхнул намотанной на руку цепью.
Смеются мои хлопцы, не распаляются. Силу показывают.
— Ступай, — кивает мне один, — мы сейчас.
Не женское это дело. И я пошла потихоньку, не оглядываясь, хоть и любопытно было. Сзади невнятный тихий разговор, вскрик и громкий всплеск. Так! Один в пруду. И еще два. Петушиный голос со слезой отчаяния:
— А ты Ракитова знаешь?
И злой ответ:
— Скажи своему деревянному, что я его завтра трахать буду!
Ну, мужские дела, на все сто!
* * *
Калитку мне открыл незнакомец. Но это оказалось односторонним, потому что меня он узнал сразу.
— Входи, Тань, — пригласил, освобождая проход.
Я вошла, и за спиной лязгнула железно калиточка, защелкнулся на ней замок.
— Вон туда! — указал он на дверь в конце дорожки.
— Я знаю, спасибо. Там открыто?
— Да, — ответил и сгинул в темноте между кустами.
Наружная охрана. Не Стасик, а принц крови. Костя в доме, этот — во дворе, еще трое — на улице. Трое, правда, больше ко мне отношение имеют, но тем не менее.
Константин имел вид элегантный и злой. В доме звучали музыка и топот. Где-то визжали.
— Наконец-то! — поприветствовал меня Костя, и его глаза потеплели улыбкой. — Пойдем отсюда.
На кухне, слабо освещенной розовым плафончиком, шум был слышнее, хоть мы и притворили за собой дверь. Судя по всему, вечеринка была в разгаре и до конца еще далеко. Музыка стихла, раздался выкрик, прервавшийся взрывом смеха.
— Ты что невесел, страж его высочества? — осведомилась я, снимая с себя куртку.
— Мать его, это высочество! — с выражением проговорил Константин, пододвигая мне стул.
— Мать его уже изволила отбыть из города. Изволила отбыть в тревоге за отпрыска.
— Чего ради? — пожал Костя плечами. — Страшней женской оплеухи этим вечером ему ничего не грозит. Здесь, я имею в виду.
Я не стала его разубеждать.
— Закругляться не собираются?
— Что? — он распахнул глаза. — У них кобеляж еще не начинался, только раскачиваются.
В темном холле, который мы пересекли перед тем как попасть сюда, раздались быстрые шаги, открылась дверь, и в кухонный зал нетвердой походкой вступило нечто воздушное и нежное, в свободно развевающихся полупрозрачных одеждах и с копной рыжих растрепанных волос.
— О! Фея пришла! — оценил ее Константин.
Фея хихикнула, склонилась над раковиной и, пустив воду, занялась промывкой глаз, впрочем, довольно аккуратно.
— Сама видишь, одетые еще совсем.
Оказалось — не совсем. Вслед за ней в дверях возник босой и голый по пояс кавалер.
— А вот и эльф! — Костя ткнул в его сторону пальцем.
Но мы для него не существовали.
— Рози, вы бежали! — развел эльф по-театральному руками.
— Гансик, ты меня уже достал! — возмутилась фея. — Иди в трещину!
— Дорогая, как я счастлив! — Гансик, словно на колесиках, подкатился к раковине, выпрямил отбивающуюся Рози и заключил ее в объятия. В этом она приняла участие без возражений.
— Я вас достал, и вы достанетесь мне, именно так я понимаю ваш намек на трещину, милая!
Он подхватил фею на руки, но она так взбрыкнула, что они чуть не свалились. Тогда он, подсев, перевалил ее через плечо и вынес, обмякшую, из кухни.
— С этими все ясно, — констатировал Константин.
— Пожалуй, — согласилась я.
Он извлек откуда-то два тонюсеньких бокала, наполнил их на треть из квадратной, обклеенной крест-накрест золотой лентой бутылки. Из внутреннего кармана достал и бросил на стол пачку денег в банковской упаковке.
— Какой-то хлюст в руку сунул. Нет, не хозяин. Сказал — за то, чтобы я им не мешал.
— И чего ж тут злиться?
— Да я не против, — он хмыкнул, — чем больше, тем лучше!
— Так чего же?
— А, черт!.. Меня просто убивает их самомнение. Сам из себя — щенок мозглястый, в голове — семь дыр и пустота за ними полная, а апломба — будто у потомственного дворянина. Господа!
Матерится Костя с изысканной виртуозностью. Кто-то его задел, и не просто задел — достал.
Я взялась за бокал, Костя — за свой.
— Ладно, будет тебе!
Музыка, она, скорее всего, доносится сверху, изменилась характером. Какое-то полувосточное заунывье с придыханиями. Топота и криков больше не слышно. Хотя временами еще визжат. Расслабуха начинается. Все по сценарию.
— Драки будут?
Константин их видел, должен прикинуть возможности, а мне необходимо знать общий показатель буйства — приватная беседа не терпит посторонних помех, меры надо заранее принять, чтобы дело прошло без сбоев.
— Какие драки? Бойцов там — ни одного, все как на подбор — толстосалые. Девки, правда, хороши, да ты сама видела, — все наподобие этой. Нажрутся, накурятся обязательно и устроят общий бордель с переменой мест. Для того и собрались.
Костя лизнул спиртное из бокала, причмокнул с видом знатока. Стал изливать душу.
— Компашка собралась уже. Все более-менее, некоторые даже здороваются, проходя мимо. Подъезжают последние — трое, с бабами. Хозяин, молокосос, вышел их встретить, вниз спустился. И вот один из этих, рыхлый, как манная каша, щеки обвисшие, встал лицом ко мне, покачался с носков на пятки, пальчиком с перстнем мне в нос ткнул и осведомляется, тварь потная, голосом «голубого»: «Маэстро, а этот кто?»
Тань, лет восемнадцать псу, не больше! Мне люди, покруче его папы, пальцем в нос тыкать опасаются! Дерьмо с цепочкой! А хозяин любезно его так под ручку берет и на ухо сообщает: мол, это подарок нам от маман, охрана наша, восприми его как экзотику.
«О!» — квакнул. А сам на меня, как на манекен пялится. У меня уже зубы сами скрипеть начали. Ну, думаю, еще немного, и я покажу тебе такое «О!»!
Тут достает он вот эту пачку, сует мне в карман и указывает, подлый: ты, мол, нам не мешай, а, говорит, знай свое место! Хорошо, у меня руки в карманах были!
Костя излил душу и возлил в себя джин, пригасил им свой душевный трепет. Охолонул.
— Знаешь, Тань, попозже, когда у них полный угомон создастся, я этого рыхлого найду и опущу мордой в какой-нибудь салат. Так, для отвода души. Давай еще по капельке.
— Давай, Константин, мне сейчас вдохновение нужно будет.
— А мне — терпение. До утра дотянуть. Слава Богу, проспавшись, собираются уходить в сауну всей толпой — опохмеляться. Баньку, слышал, сняли уже. Спорили — девок этих взять или сменить на свежих. Приказывали было и мне с ними ехать. Отказался, конечно. Уже сытый.
— Костенька! — начала я, когда мы опустошили бокалы. — Оставь этого хамовитого в покое. Прости его, хорошо? Нет у него ума. Деньги есть, а ума нет. Призри его ущербность несчастную. Жизнь — штука разворотливая, и денег он может лишиться по разным причинам, он может вновь их найти, а ума не будет у него ни с деньгами, ни без них.
Костя пошел гулять по кухонному залу, благо территория размять ноги позволяет. А мне пора в седло. Как говорится, «кони сытые бьют копытами».
Я достала из куртки пищалку и положила ее на стол рядом с деньгами. Константин, завершив круг и оказавшись рядом, посмотрел с любопытством.
— Ты на машину новую сигнализацию поставила?
— Эту сигнализацию я оставляю тебе. Пожалуйста, держи ее в кармане под правой рукой.
Он выполнил мою просьбу — опустил пищалку в карман.
— Объясни.
Я погладила его по щеке, и он поцеловал мои пальцы — вольности, позволяемые нами в редких случаях.
— Помоги мне.
Ну ничего не могу поделать с собой, симпатичен мне мордобоец!
— Говори.
Вот и его глаза повлажнели, напоминают собачьи — влагой подернулись, и преданность в них светится.
— Я сейчас наверх пойду, хозяину уши драть, не спрашивай, так надо. А сегодня я успела порядком набедокурить, и сюда могут приехать по мою душу.
— Устрою баррикаду! — перебил меня он.
— Ни в коем случае! Отопри и дверь, и калитку, и замки зафиксируй, не забудь напарнику сказать, чтоб не ввязывался. А как прибудут гости, я жду немолодого такого, невысокого, подвижного мужчину, пропусти его без вопросов. Хорошо, если б ты даже на глаза ему не попался. И сразу нажимай эту штуковинку. Дальше, Костя, будет интересно. Запомни накрепко, ввязываться тебе ни во что нельзя. Так вот. За воротами, в машине, сейчас сидят трое. Им этот гость нужен как воздух. Получив сигнал от пищалки, они ворвутся сюда и будут его брать. Они должны его взять, Костя. Тебе все понятно, как ты думаешь?
Он посуровел лицом, поиграл желваками, глянул коротко и тут же отвел глаза.
— Я думаю, ты знаешь, что делаешь, — проговорил негромко.
— Несомненно! — ответила я и поднялась с места.
Оставила я его. Сказано достаточно, он понятливый, Костя. Переварит за короткое время и сделает все, как надо. Хорошо, если б не пришлось ему действовать. Хотя кто знает, как лучше.
Я медленно пересекла темный холл и вышла к лестнице из светлого дерева, ведущей на второй этаж. Рядом — зеркало во весь мой рост. Свет достигает сюда из прихожей. Полутьма. Остановилась, вгляделась в себя — глаза в глаза. Готова!
Решив ничего не пропускать, чтобы потом не пришлось возвращаться, я начала осмотр с тихого первого этажа. В кухне и холле уже побывала, в прихожей, по здравому разумению, делать нечего, и я почти бесплотной тенью проскользнула за гладкую белую дверь в комнату, где в свое время имела беседу с мадам. Оказавшись в темноте этого покоя, я, по едва уловимым признакам, почувствовала присутствие жизни. То ли тихий шорох, то ли дыхание — звуки на пределе слышимого. Пожалела, что не догадалась взять фонарик. Помнится, здесь два окна, подвесной потолок, официозная мебель. Так, бра на белой стене! Вот на этой. Вышла точно. Бра. Дернула за шнурок. Тлеющий, интимной яркости свет, вполне достаточный после того преисподнего мрака, что здесь царил. На гобеленовом диване две обнаженные фигуры в позиции, подходящей для разворота порнографического журнала. Подавила смешок — вспомнила читанную когда-то бредятину: «Во время акта сном объяты блаженно-пьяные ребяты».
Удивительно подходящие строчки! Она заснула — это бывает, ладно, но он! Слезть не потрудился — как был между ее ног, так и отошел баиньки. А что, в самом деле, проснется — продолжит без лишних движений, все уже к месту притиснуто еще с прошлого раза. Батюшки! Да у нее и бутылка — между грудями, недопитая! Вот это компоновка!
Я подошла, не опасаясь разбудить их, и, взяв с пола тарелку с бутербродами, поместила ее между женским ушком и мужским посапывающим носом. В любом натюрморте важна законченность темы.
Свет гасить не стала, чтобы детям не страшно было проснуться.
Выйдя из комнаты, ступила на лестницу и дошла уже до середины, когда сверху появился живописный индивидуум в длинных пестрых трусах и мерцающем оттенками красного галстуке на голой шее. Обнаружив меня, он громко икнул от изумления и, ухватившись для твердости за перила, чувственно забормотал заплетающимся языком:
— Фемина! О, Фемина! Одетая Фемина!
Когда я с ним поравнялась, он ухватил меня растопыренными руками, и мне пришлось остановиться поразмышлять — дать ему по морде сразу или немного подождать, а он прищурился и рассмеялся — будто козел заблеял. Животных бить грешно. Я взяла его за руку и направилась по коридору к ближайшей двери. Он скакал следом, высоко поднимая колени. Перед дверью я резко остановилась и пропустила его мимо. Он врезался в нее так, что гул пошел по коридору, и с размаху сел на свою пеструю задницу.
Оставив его размышлять о причинах, следствиях и одетых Феминах, я вошла в эту дверь и оказалась в банкетном зале с большим, но совершенно разоренным столом посередине. Воздух здесь смердел разнообразными запахами, среди которых преобладающим был табачный с отчетливым марихуановым оттенком.
За столом сидели трое. Двое, растрепанные окончательно, в расстегнутых до пупов и перемазанных едой рубашках, что-то убедительно доказывали друг другу, используя при этом минимум слов и максимум медленных жестов. Третья — миленькая лицом девочка в одних трусиках — сосредоточенно мазала соусом соски небольших, идеальной формы грудей. Увидев меня, она, предлагая отведать, обеими руками приподняла их. Я наклонилась к ней — в ее глазах радужки почти не было, одни зрачки. Обкурилась до одури. Она чмокнула губами мне навстречу. У стены, стоя в тесных объятиях, колыхалась раздетая пара то ли в танце без музыки, то ли в вялом половом акте.
Стаса тут не было, и я ушла, прихватив со стола почти полную бутылку спиртного.
Следующая дверь открыла мне библиотеку. Стеллажи с книгами вдоль стен, письменный стол у окна, кресло и тахта посередине. Обрадовал ключ, торчавший с внутренней стороны двери. Помещение соответствовало. Стаса я приведу сюда. Придется по полу его катать — не простудится — палас не даст. А наблюет, так он у себя дома, какой может быть укор!
Оставив бутылку на столе, я быстро разделась до исподнего и, вздрагивая от неуютности и уколов просыпающейся злости, отправилась на продолжение поисков.
Нашла я его почти сразу. Ориентируясь по звукам музыки, оказалась в небольшой, совершенно свободной от мебели комнате, слабо освещенной и с полом, застланным чем-то мягким.
Вспоминая позже процесс, происходящий здесь, я определила его как особую форму группового петтинга.
Под тихую музыку, льющуюся из скрытых динамиков мощнейшей стереосистемы, более десятка голых тел обоего пола извивались, ползали, переплетались, елозили друг на друге, принимая причудливейшие позы. Можно было подумать, что основной задачей упражняющихся в этом странном занятии является выставление на всеобщее обозрение наиболее интимных частей тела и «проезд» по этим частям конечностями. Каждый стремился коснуться всех, и все старались коснуться каждого. Хрипы, бормотание, пыхтение, стоны, вскрики и даже всхрапывание испускались ими в страстном самозабвении. От них несло потом и алкоголем. Временами то один, то другой начинал биться в оргазмических конвульсиях, и тогда живая плоть, окружавшая это место со всех сторон, начинала двигаться активнее, закрывала дергающуюся особь шевелящимся слоем.
Обессилевшие в свалке выбирались на край секс-арены и располагались вдоль стен, кто лежа, кто сидя. Некоторые засыпали. Увлеченные сверх меры своими хлопотами, эти люди не обращали на меня внимания, хотя я довольно долго стояла и разглядывала их, разбираясь, что к чему.
Антипод чекменевского спортзала, черт побери!
Станислав сидел, привалившись к стене, неподалеку от входа. Я опустилась рядом, обхватив руками колени.
Интерес к происходящему, даже возбуждение, испытанное мной поначалу, постепенно сменялись отвращением. Что-то мне стало тошнехонько.
— Станислав, что за гадюшник вы здесь устроили?
Как ни слабо было освещение, я рассмотрела его глаза, благо совсем близко они были. Два одурелых стеклянных шарика под припухшими веками.
— Вы? — узнал он меня через некоторое время. Я положила пятерню ему на лицо, сдавила пальцами, а тыльной стороной другой руки сильно шлепнула под подбородок — прием беззвучный, но действенный.
— Ты подонок, Шубаров! Встань на ноги!
Крупноват он все-таки, если мне его тащить, то только волоком.
Я выпрямилась, и он воззрился на то, что оказалось перед его носом — мой живот. Его руки легли мне на талию, и он сделал-таки попытку подняться. Я помогла, как могла — вздернула под мышки, и мы, теснейшим образом обнявшись, заковыляли прочь из этого вонючего вивария.
Ввалившись в библиотеку, я подставила ему ногу и слегка толкнула. Он рухнул, грохоча об пол локтями и коленями. Приподнявшись на дрожащих руках, пробормотал жалостным голосом:
— Вы меня бьете?
Я заперла на ключ дверь и села на корточки перед его лицом, широко разведя колени.
— Ты ошибаешься, дружок, это моя первая ласка.
Мне нужно было устроить ему шок, сломать его сопротивление с самого начала.
— Ты хочешь меня, Станислав? Ты меня хочешь! Перед тобой не мясо ваших потаскух, а настоящая, живая плоть.
Он завороженно смотрел на черное кружево моего белья, которого на мне было совсем немного, и наконец вот оно — ноздри его дрогнули, и в глазах живой искрой мелькнула осмысленность. Небезнадежен!
Он потянулся ко мне, а я, опустившись на разведенные в стороны колени, по-кошачьи выгнувшись, чуть-чуть коснулась его лица животом и тут же, отпрянув, вполсилы ударила по щеке. Получилось звонко и подействовало хорошо. Он завозился, засучил ногами, с трудом поднялся и тут же плюхнулся на тахту, уронил голову на голую грудь.
— Вы меня бьете! — пьяно замотал ею.
Мне была противна его нагота: тощие руки, мягкая грудь, без намека на мужские формы расплывшиеся по краю тахты ляжки и большие, отвисшие яйца.
Ласки мои он запомнит надолго, потому что ласкать его будет Ведьма, и ласкать его Ведьма будет не ради чувственного удовольствия!
Я медленно, фиксируя вниманием каждое свое движение, двинулась к нему. Он еще не боится меня, подается навстречу, тянет руки. Сейчас, милый, начнутся кошмары.
Встав вплотную, подняла ногу и обняла ею его торс. Низом живота медленно надавила на грудь. Он засопел и послушно опрокинулся навзничь. Уселась на него всем весом. Ему уже трудно дышать. Положив ладони на его лицо, я мягко улеглась на них грудью. Удушье. Постучал об пол ногами, слабо побил меня свободной рукой по спине и начал обмякать. Я поднялась, выдернула из-под него ногу. Полутруп. Смятый на сторону рот дышит все-таки! Коротко, но дышит. Глаза закатились. Будем считать прелюдию сыгранной. Хорошо бы этим и ограничиться.
Чеканный металлический стаканчик со скрепками. Я высыпала их на пол и плеснула в него спиртного. Пригубила — крепкое!
Он уже сел и с ужасом смотрел на меня.
— Что вы делаете? — промямлил так, будто имел полный рот хлебного мякиша.
— Стараюсь тебя полюбить.
— Не надо! — он отстранил стаканчик, но я настаивала.
— Это приведет тебя в чувство.
Он внял, взял и вылил содержимое в рот.
— Так не любят! — возразил он, скривившись.
— Я же говорю, что стараюсь, — пояснила я терпеливо и мягко, почти по-матерински, — когда полюблю, вести себя буду иначе.
Чтобы спиртное пошло «в жилу», а не ударило в его слабую голову, нужна была боль, и я неожиданно и резко надавила большими пальцами на точки за его ключицами. Он охнул и скорчился, сжав руками плечи. Коротким, но сильным тычком нашла косточку над солнечным сплетением, и он зашелся в беззвучном крике. Отругала себя — можно было ограничиться одними ключицами.
— Уйди, не мучай меня! — попросил он так, что теперь оплеуху я готова была закатить самой себе.
— Ладно, уйду, — согласилась я, — если ты поделишься со мной всеми своими неприятностями.
— А если нет?
Я опять нашла ту же косточку и, наблюдая разинутый рот и скребущие живот пальцы, впервые пожалела его по-настоящему. Но размякать у меня прав не было, и пришлось утешиться стандартным в таких случаях положением: мол, все, что я делаю, это и к его благу тоже. Станислав осознал-таки серьезность моих намерений и покорился.
— Мне нужны были деньги! — почти выкрикнул он и неожиданно разрыдался мокро и бурно. Наконец-то!
Очень надеясь на окончание спектакля, я отошла к столу и глотнула прямо из горлышка, поздравляя себя с «тронувшимся льдом». Крепкая, зараза! Ощутив слезы на глазах, продемонстрировала их ему, все еще всхлипывающему.
— Говори, говори, родной мой!
— Мне нужны были большие деньги. Я мог открыть свое дело, очень прибыльное. Маман не хотела и слышать о нем. У нее на уме один ресторан.
А Стасик-то трезвеет!
— Тогда пришлось попросить их у одного знакомого. Он все устроил, но потребовался залог, и я решил использовать в этом качестве часть коллекции отца. Старинное оружие. Голландия, позапрошлый век. Маман об этом нельзя знать!
Он опять захлюпал и вторую порцию из чеканного стаканчика опрокинул без уговоров.
— Такую ссуду частному лицу в банке получить трудно, и пришлось договариваться с людьми, имеющими черный нал.
— То есть с мафией? — перебила я его.
— Можно сказать и так, — согласился он.
— Договаривался знакомый?
— Да. И через этих же людей он организовал фиктивное ограбление, пока мы с маман были в Греции. Но тут все пошло вкривь и вкось. Экспонаты унесли, сейф взломали и еще деньги требуют, а не то грозятся предать все огласке, выставить меня, меня, — Станислав шлепнул себя кулаком в грудь, — организатором ограбления собственного дома!
— Помощник твой — Иван Антонович Страдаев?
Я взялась за свою одежду.
— Да.
Он смотрел на меня с безграничным удивлением.
— Откуда вы знаете?
— Хороший человек?
— Очень!
— Это ему ты звонил после каждой нашей встречи?
— Ему. Он должен быть в курсе всего. Если б не он, меня, возможно, и в живых уже не было, вон как с Ковриным обошлись!
— За экспонаты ты хотел получить пятьдесят тысяч?
— Долларов, — согласился Стасик, — и столько же требуют с нас.
— Ужасно! — посочувствовала я, застегивая на себе все, что необходимо.
— Где живет Страдаев? Его телефон, быстро!
— Не знаю, где он живет.
— Стас!
— Правда, не знаю! Возле набережной, что ли. А номеров много. Он звонит с утра и сообщает номер, по которому его можно найти в этот день. Обычно звонишь и просишь, чтоб ему передали, а он потом перезванивает.
Я подошла к Станиславу, за подбородок подняла его голову, глядя в глаза, спросила:
— Почему ты сделал все это втайне от матери?
Станислав попытался освободиться, и я его отпустила.
— Потому что это чудовищно! Я-то думал вернуть экспонаты со временем, отдав деньги. Ведь они должны были послужить только залогом. А получилось…
Он махнул рукой.
— Стас, ты веришь Страдаеву?
Он уставился на меня взглядом таким же бесхитростно-обнаженным, как он сам. Теленок!
— Получается, что он крупно подвел тебя. Ты сейчас в состоянии соображать?
Он слабо улыбнулся:
— Почти.
— Тогда давай рассудим. Страдаев, очевидно, по своей серости и неопытности, умудрился отдать коллекционные экспонаты, да сюда еще и ювелирка матушки твоей приплелась, не отхлопотав никаких гарантий, что за это заплатят. Бандиты, не будь дураками, платить не стали. Более того, возник шантаж. Как? При каких обстоятельствах?
— Иван Антонович пригрозил им, что все расскажет милиции, а они перевели стрелки на меня — пообещали и свидетелей, и соучастников выставить, доказать где угодно, что я сам ограбил свой дом!
Господи, святая простота! Мне захотелось найти чьи-нибудь штаны почище, чтобы не вымазаться, пока буду вытягивать из них ремень, и спустить у этого великовозрастного дитяти шкуру с голой задницы.
— Иван Антонович отказался от этой идеи, но они стали требовать денег, ту же сумму, что была мне нужна, обещая, что за них отдадут назад экспонаты, а не дадим — и коллекцию потеряем, и меня ославят.
— А как же матушкины драгоценности?
— Пропали они! — Стас поник головушкой. — Навсегда!
Он поднялся пошатываясь, ноги его держали плохо, дошел до стола, взяв с него бутылку, уселся в кресло. Я смотрела на него, испытывая сложные чувства — жалость, брезгливость и раздражение в одном букете.
— Я не хотел бы больше встречаться с вами, Татьяна Иванова! — обратил он мутный свой взор ко мне, основательно приложившись.
— Это обоюдно, миллионер.
Все! Даже отношения выяснили.
— Как Страдаев оценивает мою деятельность?
«Миллионер» скривился и опустил очи долу.
Я медленно двинулась к нему. Почуяв неладное, Стас поспешил с ответом:
— Сказал, что, если бы не вы, все уже закончилось бы самым наилучшим образом.
— Каким именно?
— Отстали бы от нас, а коллекцию себе оставили.
— Ты хоть понимаешь, какую дерьмовую кашу заварил, Шубаров?
— Впору вешаться!
— А что, это идея! — поддержала я его с энтузиазмом. — И все сразу кончится.
— Вы полагаете? — И он опять поднял бутылку.
— Напьешься, скотина! — заорала я, отбирая у него водку. — А тебе еще надо хорошему человеку позвонить, заложить меня и себя тоже с потрохами. Он ведь должен знать все, иначе обойдутся с тобой, как с Ковриным, ты что, этого хочешь?!
— Нет! — завопил он изо всех сил, уперев в меня ненавидящий взгляд.
Пощечину на этот раз я отвалила ему полновесную, вложив в нее и страх свой, и Костину пачку денег, и девчонку с вымазанными соусом сосками, и копошащийся вонючий клубок человеческих червей в полутемной комнате.
— Сука! — выплюнул он вместе с кровью из разбитого рта.
Грохот небольшого взрыва, раздавшийся сзади, заставил меня отпрянуть в сторону. В проеме выбитой двери стоял Константин, элегантный и спокойный, только желваки вздувались на худом и бледном лице.
— Вышвырни ее к чертовой матери, немедленно! — завопил Стас еще громче.
— Ты, тварь голая… — начал было Константин, но я, спасая положение, быстренько удалилась из помещения, зацепив Костю за рукав и увлекая за собой.
На ступеньках лестницы остановилась, не могла не перевести дух, не опереться на мордобойца моего, твердого и чистого.
— Я искал тебя, — сообщил он, сжимая мои локти. — Что там у вас… — не закончил — сверху донеслись задыхающиеся звуки:
— Сучка ты, сучка, все из-за тебя перевернулось!
Перевесившись через перила, Стас грозил нам полусогнутым пальцем.
Боже мой, он опять не в себе! Ненадолго же хватило моей терапии!
— Он тебя найдет, все равно найдет, слышишь?
Я толкнула Костю вниз, а сама задержалась, чтобы рассмеяться в это перемазанное кровью и соплями лицо:
— Не свались, чадо, костей не соберешь!
* * *
Внизу, забрав у Константина не потребовавшуюся ему пищалку, я с облегчением покинула особняк Шубаровых. Перед расставанием Костя хотел отдать мне часть денег из пачки, которыми ему заплатили за унижение, но я отказалась. Деньги у меня еще были.
Машина, припаркованная в темноте, оказалась в компании — возле нее маячила фигура, двинувшаяся навстречу, стоило мне показаться на улице. Сергей-ножеточец, которому я отдала фото Джентльмена. Что-то утомлена я для новых забот в этот затянувшийся вечер.
— Вы предложили Цибизу товар. — Сергей без вступлений начал с дела. — Цибизу товар подошел. Он у вас товар покупает.
И вручил мне давешний пакет с фотографиями. Я, слабо соображая, что к чему, мотнула на всякий случай головой, но его уже не было рядом, только звук удаляющихся в темноту шагов.
В машине я изможденно откинулась на сиденье, закрыла глаза. Несколько минут неподвижности и тишины. Одиночества и темноты. В голове гудело. И в теле тоже. Кофейная и алкогольно-бутербродная диета последних дней давала о себе знать слабостью в коленках. Сейчас бы чего-нибудь простого и здорового, безо всяких изысков — жареной картошки или яичницы с салом. Макарончиков с сыром и молока. И кофе, черт возьми! Устроим?
С неприязнью взглянув в последний раз на фигурную стену и фонари-пирамидки над воротами, я двинула прочь отсюда. Сзади, всю дорогу до дому, неотвязно, как тень, следовала точная копия моего экипажа, может, чуть темнее цветом.
Асфальтированная площадка перед подъездом, где я обычно оставляю машину, была занята измызганным дальней дорогой «Запорожцем».
«Наглец!» — аристократически укорила я его от имени своей «девяточки», останавливаясь поодаль.
Мафиози выпали из поля зрения, да и то, не домой же их приглашать.
Все, теперь я свободна до самого утра! Вот только господину Страдаеву желаю спокойной ночи от всей своей души. Пусть он спокойно поспит и даст спокойно поспать другим. Мне, например.
Зажгла в салоне свет, глянула на себя в зеркальце заднего вида. Бледновата что-то Татьяна Иванова. Ничего, зато глаза и губы кажутся ярче. Сумочка с ключами, ножом, костями. А ну…
9+36+17. Что же это? Ага! «Страсть глупцов — поспешность, не видя помех, они действуют без оглядки».
Да не поспешно я действую! По-моему, кости последнее время гадают не мне.
Что-то еще было. Пакет с фотографиями. Нет, не пустой! Выуживаю из него на свет две симпатичные бумажки. Две по сто. С президентом. Есть повод испытывать удовлетворение. Хотя, деньги у меня еще были…
Входя в родной подъезд, я прочувствованно продекламировала про себя бессмертные слова: «И дым отечества…» — и впрямь, дым. Лифт не вызывается, между этажами на площадке мелочь дворовая дымит сигаретами. Заметив меня, поспешно подбирают ноги, кто помладше, зажимают окурки в кулаки.
«Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!»
Поднявшись этажом выше, слышу произнесенное вполголоса: «Иванова!»
Хорошо, не Распутина.
«И дым отечества нам сладок и приятен!»
Четвертый, пятый, еще рывок — и я у двери.
— Стой, зараза!
Что-то до боли знакомое в этом добром призыве. Впечатление такое, что совсем недавно я это где-то слышала. Ах ты, ну да, абориген из ковринского подъезда. Здесь-то он как оказался?
Обдумывая эту загадку, я медленно отступала вниз, а сверху, так же медленно, надвигался на меня, я не ошиблась, нет, абориген собственной персоной.
Смеяться будем? Едва ли. Кажется, не расположен он сейчас к юмору. Опять драться? Надоело как!
— Эй, абориген, что ты ко мне привязался? Влюблен?
— Ага! Сейчас я тебя приласкаю и за тот, и за этот раз сразу!
Надо же, чуть больше часа прошло, как я сулила ласки, а теперь их обещают мне.
Какие-то неестественные у нас передвижения происходят. Пячусь вниз, а мне надо вверх. Вот и площадка. Все, назад пути больше нет. Моя Москва — наверху.
— Слушай, абориген, прошу тебя, не наступай на одни и те же грабли дважды!
— Какие грабли? Спятила?
Сопит, приближается. У мухи ума больше — замахнешься, она улетит.
Я бросила в него сумочку с ножом и долларами. Он отбил ее в сторону, остервенился взглядом и отвел руку для удара. Русская выучка, дворовая. От замаха до удара можно прочесть «Отче наш».
Я поднырнула под его руку и, разворачиваясь, сильно толкнула в спину. Он зацепился курткой за угол перил — послышался треск рвущейся кожи. Ходить нужно опрятным, застегнувшись! Подхватила сумочку и, дождавшись его полного поворота ко мне, как по мешку в спортзале, бедро — корпус — рука, провела хороший удар в солнечное сплетение. Не полюбовавшись результатом — надоело мне все это, — потопала вверх, к своей двери.
«Мой дом — моя крепость!» — произнесла, как заклинание, запирая изнутри последний замок. Все, все на сегодня, все, отстаньте от меня, оставьте меня в покое! Мне до утра и здесь вполне хватит воздуха. Но только одной, без визитеров!
Назад: Глава 8
Дальше: Глава 10