Книга: Под ручку с мафией
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9

Глава 8

Так и пришлось. И пришлось по дороге изобретать себе там дело, потому что в принципе делать мне там было нечего. Конечно, не вредно бросить лишний взгляд со стороны на персонажей текущего представления, но и только. К Шубаровой подходить не буду, к расставанию с ней равнодушна, в кортеж провожающих не приглашена, говорить нам с ней не о чем. А чтобы уж вовсе не осталось это мое путешествие бесцельным, я ее сфотографирую. Камера под рукой, в «бардачке». Дешевенький «Кодак», забытый кем-то в моей машине в незапамятные времена.
Дорога пошла в гору. Широкая, просторная трасса с трамвайными путями посередине. Скоро начнется подготовка к перемене серого дня на серые сумерки. У ночи в этом отношении преимущество: ночь не бывает серой.
Я свернула с трассы в жилой массив. Выбрала окраину запущенной детской площадки, остановила машину. Место, довольно удаленное от окон и подъездов, меня устраивало. Достала кости, сжала мешочек в руке. Более важного вопроса, чем «уцелею ли в приближающейся заварухе», мне на ум не приходило, а гадать на него, только искушать судьбу. Отрицательный ответ бодрости мне не добавит. Кости вернулись в сумку. Обратилась сама к себе: «Что-то ты хандришь, дорогая!» И сама себе ответила: «Только идиотам всегда весело».
Страх — дело неприятное, но ничего плохого в нем нет. Напротив, он несет с собой мощнейший энергетический заряд, побуждающий к действию с полной самоотдачей. Плохо то, что мы боимся бояться и, закрывая глаза на действительность, занимаемся самоуспокоением. Нередко для этого идут в ход таблетки. А спиртное льется рекой. И загоняется страх в самые глубокие подвалы нашей психики, и своевольничает там, как хочет, и корежит нас конвульсиями стрессов, и посещает нас господин Кондратий, укладывая на больничную койку. А надо всего лишь бояться на здоровье, дать страху дорогу — и все горе! Но при этом не торопиться действовать. А вот это — трудно!
«Да будут все Существа мирны. Да будут все Существа спокойны. Да будут все Существа блаженны!» Древняя формула привычно угомонила ум, подарила ему тишину.
Внимание не металось больше по сторонам, не растягивалось утоньчающейся пленкой, не рассеивалось по расширяющемуся и теряющему при этом яркость лучу. Аморфным, бесформенным комком оно обволакивало вечное заблуждение, воспринимаемое разумом как мою личность, мое Я, и неслось вместе с ним в потоке сознания по темным, придонным областям моего эмоционального мира. Страх начинался здесь, кривым зеркалом причудливо искажая встречавшиеся формы.
Мне не нужен был сон без сновидений, и по проторенному пути я перешагнула грань мира символов.
Широкие, приземистые ворота, сооруженные из неохватных, растрескавшихся от древности древесных стволов. Сквозь редкие щели тяжелых створок пробивался призрачный, похожий на лунный, свет. Воздух колебался от непрерывно звучащего волчьего воя. Волчица была где-то рядом.
Волчица была рядом, выла на возвышенности, задрав кверху морду. Я поманила ее, и она, не сводя с меня горящих янтарным пламенем глаз, махнула через темную ложбину, ткнулась лобастой головой в мои колени.
Теперь, в наступившей тишине, стало легче воспринимать окружающее. Ворота скрипели, и створки их колебались под напором с той стороны. Их надо было открыть. Я двинулась. Уши волчицы прижались, шерсть встала дыбом, клыки оскалившейся пасти заблестели в полумраке. Она громко лязгнула зубами на шевелящиеся створки ворот и поджала тяжелый хвост. Я постепенно отступала перед медленно расходящимися в стороны створками, не сводя глаз с открывающейся картины.
Густым, мертвенно-белым туманом заполнено все пространство по ту сторону ворот. В нем проглядывают какие-то смутные очертания. Сгущалось желание обрести безмятежность и уплыть отсюда, отдавшись густому, медленному течению, избавлявшему от необходимости принимать решения и отвечать за них. Бросить здесь волчицу, предать ее воле мертвящего тумана, имя которому — страх, и жить, проснувшись, дрожа от полосующих нутро волчьих зубов.
«Нет!» — молотками стучало в висках.
«Да!» — прорвалось шепотом сквозь еле разлепившиеся губы.
Волчица простонала, приседая на задние лапы.
Хлынул из ворот светящийся туман, свинцово прижимаясь к растрескавшейся земле, захлестнул, удушьем забил гортань. Волчица, зажмурив янтарные глаза, широко разинула пасть и завыла, расслабленно поматывая задранной головой.
Глаза открылись, когда все было кончено. Страх прошел. Он прошел быстро, потому что волчица все еще мотала головой, правда, молча. Я коснулась ее, она посмотрела. Пустота была в ее звериных глазах, или это моя пустота отразилась в них? Мы обе пересекли линию ворот и направились по узкому проходу между столами, покрытыми оцинкованным металлом. Я смотрела на возлежащие на них обнаженные человеческие тела, вглядывалась в лица. Старые и молодые, мужчины и женщины, красивые и безобразные. И нигде нет просвета, ни одного свободного места, а прилечь бы сейчас я не отказалась. И волчица не станет возражать против даруемой свободы, воспользуется ею с готовностью, а может, и с облегчением. Вон как понуро бредет она сзади, вывалив язык. Я в изнеможении привалилась к краю очередного, забрызганного нехорошей грязью стола. Как же быть?
«Быть!» — содрогнулся неподвижный воздух.
«Быть!» — конвульсивно дернулось мое утомленное тело.
Волчица, вняв этому призыву, вобрав его, с визгом бросилась мне на грудь и, приняв меня в себя без остатка, опрометью поскакала из этого сумеречного места.
Как всегда при возвращении из «путешествия», мозг не сразу принялся за исполнение своих обязанностей, и некоторое время я бессмысленно таращилась, смутно воспринимая окружающее. Наконец осознала, что вижу перед собой маленькую фигурку с отломанной по колено ногой, расплющенной грудью и перемазанным личиком, на котором сияли радостью непропорционально большие голубые глаза.
Кукла была прислонена снаружи к лобовому стеклу, прямо напротив меня. Что это, эхо из мира символов? Я завертела головой в поисках шутника и услышала детский смех. В боковом окне возникла развеселая детская физиономия, радовавшаяся отлично удавшейся шутке. Девчушка лет пяти-шести дотянулась, ухватила свою игрушку и, прижав ее к груди, вприпрыжку побежала по асфальтированной дорожке.
Дай тебе Бог, милое создание!
Время подходило, и, выведя машину на трассу, я уверенно двинула в гору. Сознание было спокойно, мысли четки. Страх жил, но ворота, открытые перед ним настежь, радовали уверенностью в собственных силах. К тому же я не обнаружила себя в том потустороннем морге, даже места для себя не отыскала! Сны бывают и вещими, а у меня — особенно.
* * *
Машину я припарковала в одном из дворов, поблизости от аэропорта.
Дальше пошла пешком. Пока можно было — по дворам, затем — вдоль бетонного ограждения летного поля по тропинке, между чахлыми, невысокими деревцами.
На место съемки фотограф обязан прибывать раньше своего «объекта», чтобы правильно выбрать место и надлежащим образом подготовиться. В моем случае времени на это не оставалось. Растранжирила я времечко, надеюсь, не без пользы.
Зал первого этажа не изобиловал пассажирами, и я пересекла его как можно быстрее, стараясь при этом не привлекать внимания окружающих. Укрывшись в углу под прозрачным колпаком над телефоном-автоматом, я быстро, но внимательно огляделась. Шубаровой в поле зрения пока не было.
Первый этап пройден. Я на месте и на линии движения объекта. Дверей, в одну из которых я вошла, объекту не миновать при объявлении посадки на рейс. Здесь же регистрационные кассы. Правда, Шубарова вполне может послать зарегистрировать свой билет кого-либо из провожающих, если таковые имеются. Для фотосъемки точка малопригодна, но для предварительного ознакомления с обстановкой — идеальна. С телефонной трубкой в руке я имею возможность в любой момент развернуть нос в любую сторону, не вызвав при этом недоуменных взглядов.
Мне ответила Варвара и любезно поздоровалась. На мой сочувствующий вопрос о кухонной запарке рассмеялась: мол, и хуже бывало, дочка помогает, да и готово уже все, а перемоют за гостями с утра. И охранники здесь. Один — снаружи где-то, другой — по дому мыкается. Я попросила позвать того, кто мыкается. Подошел, как я и рассчитывала, Костя. Быстро обговорила с ним детали нашего взаимодействия на сегодняшний вечер и попросила раздобыть у Варвары нашатыря на случай, если Станислав переберет спиртного и придется приводить его в чувство. После отбоя огляделась еще раз. Безрезультатно. Не спеша двинулась вдоль стены к переходу в смежный зал с входом со стороны остановок городского транспорта.
Я спокойно обошла весь аэровокзал, заглянула в кафетерий на втором этаже, еще раз оглядела с высоты оба зала. Мадам не было. Не торопится мадам, несмотря на то что регистрация билетов на питерский рейс уже начата.
Лоток у дверей со стороны остановок транспорта был обширен и привлекателен разнообразием разложенного на нем для всеобщего обозрения добра. Я выбрала место у стенда с фототоварами и, краем глаза поглядывая на входящих с улицы, занялась изучением выставленных на нем фотоаппаратов. Между прочим, я приметила «Кодак» — точную копию лежащего в моем кармане.
С трудом добившись внимания хозяйки всей этой роскоши, я извиняющимся тоном осведомилась, работала ли она в прошлую пятницу. Оказалось, что да, в прошлую пятницу она была здесь.
— Тогда вы должны меня помнить, — продолжила я радостно, — вы помогли выбрать мне фотоаппарат, вот этот, — я протянула ей камеру, незаметно сдвинув планочку под объективом.
Она взяла его и, нахмурившись, сравнила с имеющимися.
— Может быть. Я всем помогаю, а что?
— Вспышка не работает! — пояснила я со вздохом. — Совсем.
— Заряжен?
Она вертела аппарат, разглядывая его со всех сторон.
В распахнувшуюся в очередной раз дверь вошла Шубарова, сопровождаемая невысоким мужчиной в мятом кожаном плаще.
— Да, пленка чистая, только вставили. — Теперь я играла робкую неумеху, способную только надавить на кнопку.
Шубарова с сопровождающим направилась к середине зала, и к ним подошел молодой человек с бумагами в руках.
— Не работает?
Лоточница в сомнении переводила взгляд с фотоаппарата на меня и обратно.
«Билеты! — поняла я. — Так и есть, регистрацией занимался посыльный».
— Нет! — пожала я плечами.
Сопровождающий открыл кейс, подперев его коленом, уложил туда бумаги и отдал посыльному. Шубарова что-то говорила, любезно улыбаясь.
— И не будет! — заверила меня лоточница. — Потому что вы ее не включили.
Он кивнул и, заложив руки в карманы плаща, направился в мою сторону.
Я почувствовала, как сильно трепыхнулось сердце.
— Правда?
— Конечно!
Фотоаппарат в ее руках зажужжал и полыхнул белой молнией.
— Все в порядке.
Я повернулась спиной к подходившему Джентльмену и, с признательностью глядя на лоточницу, попросила:
— Сфотографируйте меня, пожалуйста!
Она пожала плечами и, вскинув «Кодак» к лицу, прицелилась. Снова полыхнуло прямо в глаза.
— Спасибо!
Сжав обеими руками ставшую вдруг драгоценной игрушку, я четко выполнила поворот налево и, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не побежать, пробилась сквозь встречный людской поток на улицу. В дверях оглянулась — моя консультантша с недоумением смотрела мне вслед, а рядом с нею, с недовольным выражением лица, высматривал что-то на лотке мой дорогой, почти любимый сейчас Джентльмен.
Обегая вокруг здания аэровокзала, я переживала ощущение собственной быстроты, ловкости, уверенности, собранности, решительности, удачливости. Я почти любовалась собой и своими действиями, как это иногда бывает в хмельной эйфории.
Дверь служебного входа в торце была не заперта, длинный коридор — безлюден и почти не освещен — все приготовлено, все для меня, только действуй.
Четырьмя прыжками преодолев два лестничных марша, я оказалась на галерее второго этажа, над залом, где только что заполучила фото Джентльмена. По углам в жестких дерматиновых креслах сидели размякшие от ожидания люди. Продавщица в аптечном киоске зевала от скуки. Шубаровой с присным ни здесь, ни внизу не было. Соседний зал. Кафетерий, видеосалон, галерея — вот они! Внизу, на противоположной стороне, у касс. Выбрала место на галерее, откуда четко видны их профили. Сюда бы телеобъектив! Ничего, на карточке большого формата будут вполне узнаваемы. Делаю один за одним несколько снимков. Вот если б еще направленный микрофон на ограждении пристроить! Но их и в милиции негусто. А честному частному российскому детективу и вовсе взять негде. О чем же они так увлеченно беседуют? Шубарова и Джентльмен. Вспомнила ее выкрики: «Подонки!», «Негодяи!». Надо же! Ай да мадам!
Черт дернул меня не оглядеться раньше! Увлеклась, профессионалка! Добрый молодец совсем недалеко уже, потихоньку движется ко мне. А у самого хвост струной, нос по ветру, уши торчком и в глазах блеск. Все, будто у охотничьего пса при виде дичи. Подстраховался Джентльмен, охрану себе организовал. Как я об этом не подумала? Ой, Та-нечка, уноси свои подошвы!
А дальше — все, как в том анекдоте: я в переход — он за мной, я по галерее — он за мной, я носом в служебную дверь и сразу — на лестницу, прижалась к стенке, дрожу, словно овечий хвост, и слушаю шлепанье его башмаков по коридору. Сунулся сюда, и вместо того чтобы дать ему сбежать вниз, а самой, по всем правилам, двинуть в обратную сторону, протягиваю ногу. Мало что видя со свету, он задевает за нее и классически гремит по ступеням. Фиг тебе, а не фотоаппарат, счастливого пути!
Как я очутилась на улице — неведомо. Помню только, что, галопируя вниз с галереи, едва не смела на лестнице мужика в полушубке со здоровенным рюкзаком в руках. И что орал он мне вслед что-то нехорошее. На церемонии не было времени. Лопатками чувствовала погоню так явственно, что кровь, казалось, кипела от адреналина.
На улице кинулась к грязненькому «Москвичу» с желтым фонариком на кабине, вбилась вовнутрь, гаркнула оторопевшему хозяину:
— Быстро, к черту, к дьяволу, за поворот, по дворам, куда хочешь, только в темпе! — и мазнула ему под носом сотенной бумажкой.
Реакция и обоняние у него оказались хорошими. По-сельскохозяйственному взревев, машина лениво тронулась с места. Извернувшись корпусом на сто восемьдесят градусов, я увидела, что из аэровокзала, прихрамывая, выскочил мой преследователь и, придерживая одну руку другой, поскакал к стоящей неподалеку «бээмвэшке».
— Быстро, отец, — торопила я своего извозчика, — а то с меня сейчас шкуру спустят, не раздевая!
— Да что ж тебя угораздило-то! — бурчал он, манипулируя рычагами и педалями, косясь на сотню, подрагивающую поверх приборной доски.
— Так вот, гораздило, гораздило и угораздило!
Он, кособоча на сторону отвисающую челюсть, тоже оглянулся. «Бээмвэшка» с трудом выдиралась из ряда вплотную стоящих к ней машин.
— Эти, что ль?
— Они!
Трясясь, лязгая металлом и зубами, мы весело катили по дороге к повороту.
— Слушай внимательно, отец, — быстро и убедительно взялась я за инструктаж, — сразу после поворота тормознешь, я вывалюсь, а ты дуй что есть мочи, там дорога под горку пойдет. Ты дуй куда-нибудь подальше и не останавливайся нигде, помни — эти, что сзади, попадись ты им, из тебя и твоей колымаги могут сделать винегрет.
— Я по дворам, по дворам! — кричит он, поворачивая. А ничего, разбежалась машинешка. Бетонная стена — ограждение летного поля — все дальше отодвигалась от дороги и окончательно увернула вправо. Сзади пока было пусто.
— Стой! — скомандовала я и едва не треснулась лбом о лобовое стекло. Хороши тормоза!
— Удачи тебе, отец! — крикнула, выскакивая из машины. Он что-то запричитал в ответ, терзая рычаг передач. Взвыв, «Москвич» принял с места и покатил, набирая скорость. Я махнула через дикий газон к стене и едва успела укрыться за ее углом, как мимо со свистом пролетела «бээмвэшка» с преследователем. Что будет!
Будь что будет, а рисковать пришлось. Стараясь сохранить дыхание и чистоту одежды, я затрусила по тропинке вдоль стены обратно к аэровокзалу, видная с дороги как на ладони. Времени до объявления посадки на питерский рейс оставалось в обрез.
Выскочив к накопителям, я резко сменила темп и двинулась вдоль стеклянной стены вальяжной, неторопливой походкой.
Одна из дверей дальней от меня секции была открыта, и через нее сочилась наружу вереница людей. Юное создание в синем плаще, держась рукой за металлический косяк, добросовестно контролировало их истечение. Здесь происходил заключительный этап процесса возвращения людей с небес на землю.
Поморгав, зажглись лампы еще в одной секции. Над ее входом высветилась неоновая надпись: «Идет посадка на рейс…», и тут же над местностью загрохотал гнусавый голос, объявивший посадку на Питер. Сейчас здесь станет людно.
Подойдя вплотную к юному созданию, я некоторое время смотрела на нее в упор очень серьезными глазами, пока ее рассеянное по пассажирам внимание не обратилось целиком ко мне, и заговорила не раньше, чем почувствовала, что вопрос о принадлежности моей персоны уже вертится у нее на языке.
Состроив гримасу, напоминающую улыбку, и воспользовавшись информацией с карточки, пришпиленной к ее груди, я с холодной вежливостью проговорила:
— Привет, Оленька, у тебя все спокойно?
И после паузы, достаточной для формирования ответа, но слишком короткой для его произнесения:
— Дмитрий на месте?
Действовать дальше пришлось бы нагло, если б судьба не послала пассажира с невероятных размеров баулом.
— Это безобразие! — Положив руку на плечо Оленьки, я слегка подтолкнула ее в сторону тащившего этот багаж.
— Такие мешки запрещено брать с собой в салон, это не ручная кладь, туда пулемет упаковать можно, я рапорт подам на экипаж!
И, отодвинув Оленьку в сторону, я, до предела возмущенная, решительно вошла в дверь, внеся небольшую сумятицу во встречный людской поток.
Мне везло, и явно в конце дня везло больше, чем в начале. По крайней мере, проникнуть на летное поле за счет вранья, состоявшего всего из пары фраз, я никак не рассчитывала. И в накопитель, назначенный для питерского рейса, я попала совершенно свободно, через дверь, хотя ее обычно держат на замке до самого вывода пассажирского стада к самолету. Это было замечательно. Я серой мышкой пристроилась на скамеечке в уголке, надеясь на незаметность и удачу в дальнейшем. Вскоре помещение стало быстро заполняться людьми, и опасность быть замеченной и выдворенной миновала. Несмотря на владевшее мной возбуждение и желание высмотреть свой «объект» сквозь витринное стекло стены, я продолжала сохранять неподвижность до появления среди толпы мадам Шубаровой. Выждав еще малое время и убедившись, что процесс прощания она закончила и попыток к общению с внешним миром не предпринимает, я взяла на себя смелость окликнуть ее:
— Элла Владимировна!
Среди суеты, гула голосов и разнообразных шумов мой оклик прозвучал совсем негромко, однако достиг нужных мне ушей, заставив мадам завертеть головой.
— Элла Владимировна, идите сюда, здесь можно присесть.
Она меня заметила. На ее лице отразилось радостное удивление, и наша встреча состоялась.
— Боже мой, Танечка, как это неожиданно! Из багажа у нее был только кейс, который, усевшись рядом со мной, она разместила у себя на коленях.
— Неужто вы тоже летите? А как же Стас?
— Нет, не лечу. Не удержалась от искушения задать вам на прощание несколько вопросов.
Тянуть резину не было времени. Мне необходимо успеть удовлетворить любопытство не позже окончания процедуры проверки документов и фильтровки багажа улетающих.
— Вы уж извините, но я прямо к делу, — начала я. — Кто сейчас регистрировал ваш билет?
— Понятно, — она глубокомысленно качнула головой, — вы проверяете мое окружение. Или уже вышли на негодяев?
И в ответ на мой бессловесный протест:
— Хорошо, хорошо, я все понимаю! Немного посмотрели за нами, не так ли? Регистрировал Игорек Чадов, мой помощник по барам.
— На чем вы подъехали сюда?
— На машине! — взглянула на меня недоуменно: мол, на чем же еще?
— Какой марки машина? Цвет?
— «Ауди», по-моему, бордовая. Татьяна, в чем дело?
Я успокаивающе коснулась ее руки:
— Все в порядке. Кто вел машину? Чья она?
— Да Чадова же. Он и вел.
Ага, вот как. Значит, что-то я все-таки проморгала. Хотя, не зная этого Чадова, имела право его не заметить. Он же опознать меня мог.
— Вас провожал кто-нибудь еще?
— Страдаев Иван Антонович.
Я почувствовала, как поджимается живот.
— Кто это?
— Старый знакомый, еще по Москве.
— Расскажите о нем вкратце, буквально в двух словах.
— Приятель мужа, его коллега по «Внешторгу». Холостяк. Обаятельный человек, знаете. Друг семьи. Всегда был в очень хороших отношениях со Станиславом. Сейчас занимается финансами. Мы и сюда, в Тарасов, перебрались не без его помощи.
Шубарова развела руками — все, мол. Сквозь сумбур, воцарившийся вдруг в моей голове, продавился несложный, связанный с предыдущими вопрос:
— Итак, вас было трое: вы, Чадов и Иван Антонович?
Шубарова склонилась ко мне и тихо спросила:
— Танечка, за нами наблюдали? Был кто-то еще?
— Никто за вами не наблюдал, кроме меня, — успокоила я ее.
У меня чесался язык от множества вопросов, но я и так могла ее насторожить, уже не исключена возможность ее тревожного звонка Джентльмену, или как его там. Через несколько часов, после прибытия в Питер, это сделать было элементарно. И он, вполне резонно решив, что я подобралась к нему на недопустимо близкое расстояние, мог просто шлепнуть меня. Ну, хотя бы в подъезде, чужими руками и без всякой предварительной беседы.
Поэтому тему Джентльмена я развивать не стала, напротив, стремясь замаскировать направленность моего интереса, побеседовала с Эллой Владимировной о работниках ее баров и особый упор в расспросах на всякий случай сделала на метрдотеле ресторана. Пожелав подзащитной счастливого пути, я прорвалась через милицейский и досмотровый кордоны, возмущенно объясняя им, что являюсь всего лишь провожающей, и оставляя без внимания их требования рассказать, как я смогла проскользнуть мимо их бдительных глаз так недопустимо далеко. Наконец, взъерошенная и счастливая, оказалась на свободе.
Дело было сделано. Пусть недостаточно профессионально, зато ловко и с изрядной долей здоровой наглости. Результат поражал меня своей неожиданностью. Отложив его осмысление на недалекое будущее, я не спеша зашагала все по той же тропинке вдоль бетонной стены прочь отсюда.
* * *
Место мне было незнакомо, и теперь в поисках машины пришлось изрядно поплутать по дворам. Наступающие долгие осенние сумерки задачу мне не облегчали. Вышла я к ней со стороны какой-то помойки и не сразу узнала свою красавицу. В мое отсутствие она послужила объектом детских игр, и теперь на ее капоте красовалась коллекция консервных банок, а к дверце был прислонен детский велосипед без седла. Повреждений не было, а против прочего я не возражала.
— Это ваша машина? — услышала я, едва устроившись за рулем.
— Моя! — гордо ответствовала я молоденькому пареньку в милицейской форме, заглянувшему ко мне в еще открытую дверцу.
— Документы, пожалуйста!
Я, не шевелясь, смотрела на него ясными очами, пока он не догадался козырнуть и представиться. Будь у него побольше милицейского стажа, он вместо этого стал бы хамить, и я поимела бы возможность поупражняться в красноречии. Но этого не случилось, мне стало его жаль, и я протянула ему права, не вылезая из машины. Он их почитал, глянул на меня, на номер, зайдя спереди. Отдал их мне и, козырнув, откланялся. Интересно, он что, помойку здесь охраняет? Справляться об этом у него было бы хамством уже с моей стороны, и пришлось сдержаться.
Отпустив его на безопасное расстояние, я занялась машиной. Скинув куртку и ежась от холода, я поменяла номера на запасные. Средство слабое, но в первом приближении действующее на постороннего наблюдателя эффективно. В свете последних событий эта операция представлялась мне своевременной. Увлекшись возней с подоржавевшим крепежом, я упустила момент появления неподалеку от меня зрителя — брюхатенького, сутулого мужичишки с помятым лицом, веселыми глазками и ввалившейся от беззубья верхней губой.
— Хелло! — поприветствовал он меня по-международному. — Ты ее че, дюзнула?
— Моя! — успокоила я его.
— Жаль! — разинул он беззубый рот.
— Почему?
Я выпрямилась, закрутив последний болт.
— А то, как в телевизоре — дюзнули, номера сменили — и фьють! — пояснил он дружелюбно.
— Иди домой, телевизор смотреть, фьють! — послала я его со смехом.
— Ладно! — согласился он. — Телевизор, он всегда на месте, а ты бабенка красивая!
Его логика была сложна и мне недоступна.
— Я Гена! — сообщил он, с интересом наблюдая, как я собираю инструмент и усаживаюсь в машину.
— Марина, — ответила я, запуская мотор. Он прокричал мне на прощание в боковое окно:
— Приезжай еще, Маринка, номера менять. Помогу!
На выезде со двора мне навстречу попался тот паренек в форме. Видно, память на номера у него была хорошая, потому что, переводя взгляд с бампера на меня, освещенную загоревшимся на углу фонарем, он, дурашка ретивый, едва не кинулся мне под колеса.
Назад: Глава 7
Дальше: Глава 9