Глава 10

Видимо, решение позвонить Андрею было очень правильным, поскольку, лишь только я сделала движение в направлении телефонного аппарата, как меня тут же осенила гениальная идея.

Я вспомнила, что, когда мы разговаривали с Володей в ресторане, он, в числе прочего, говорил о том, что окончательное заключение относительно достоверности того или иного художественного шедевра могут дать только эксперты Третьяковской галереи. А в другой нашей беседе, как раз когда я просила его узнать о кражах, он упоминал о том, что через некоторое время после последней кражи в наш городской музей было крупное поступление экспонатов и, чтобы провести их оценку и экспертизу, приезжали специалисты из Третьяковки.

Новоселов, будучи коллекционером и постоянно вращаясь в сфере себе подобных, наверняка был осведомлен о таком знаменательном событии, как приезд в наше захолустье специалистов из Москвы. Вполне возможно, что он захотел получить лишнее подтверждение ценности своего сокровища, а может, в глубине души — просто похвастаться, и заказал частную экспертизу.

Конечно, это наверняка стоило недешево, но ведь все эти события происходили несколько лет тому назад, Новоселов был тогда еще в силе и не испытывал проблем ни с финансами, ни со здоровьем. Думаю, ему было нетрудно, используя свои связи в этой среде, выйти на московских гостей и добиться проведения экспертизы рисунка. Только вот результат, скорее всего, оказался для него неожиданным.

Но, впрочем, тут мы опять оказываемся в сфере догадок.

Нет, выдвижение предположений мы пока лучше оставим и займемся вещами реальными. Предоставим, как говорится, небо птицам, а сами обратимся к стульям. Точнее, к Андрюше Мельникову, который благодаря своему официальному статусу вполне может послать запрос в Москву и выяснить, не проводилась ли в такое-то время специалистами Третьяковской галереи экспертиза такого-то рисунка в городе Тарасове. И если проводилась, то каковы оказались ее результаты.

Эта блистательная стратегия оформилась в моей голове за те полторы-две минуты, которые понадобились мне, чтобы дойти до телефона. Набирая номер, я уже знала, что буду говорить с Андрюшей не только о разрабатываемой им версии.

— Алло, Андрей? Это Татьяна.

— Привет, как поживаешь?

— Что-то ты опять грустный какой-то. Преступник не колется?

— Ой, не напоминай даже! В кои-то веки думал — повезло, так быстро раскрыли глухой висяк… Э-хе-хе…

— Погоди-ка… Он ушел, что ли? Не нашли?

— Да почему не нашли… Нашли. Только лучше б и не находили…

— Да объясни ты толком!

— Что тут объяснять… алиби у него. Да такое — специально думать будешь, и то лучше не придумаешь. Короче, этот «жучок» — помнишь, я тебе рассказывал, который у Шульцмана деньги под картину занял, а потом их проиграл?

— Ну?

— Он потом с горя так набрался, что и сам себя позабыл. Помню, говорит, что сначала со знакомыми в кабаке сидел, они угощали, потом еще куда-то пошел, и там угощали. Потом в ночную какую-то забегаловку завернул, там часы пропил…

— Да брось — ему за часы налили?

— Золотые были, он же крутой… был, пока бабки не профукал. А в той забегаловке заприметили его, ну и пошли провожать. Последнее, говорит, что помню, — так по затылку жахнули, что из глаз звезды посыпались. И после этого, говорит, ничего не помню. Нашли мы его недавно — в больнице. Добрые люди утром в «Скорую» позвонили. Если по времени сопоставить, получается, что он по кабакам разгуливал как раз в тот момент, когда Шульцмана убивали. Так что он никак не мог этого сделать. А потом, когда по затылку получил, уж и тем более. Насчет кабаков мы все пробили, свидетели подтверждают. И обслуга, и знакомые, угощавшие «жучка».

— А сам он что говорит? Не слышал, не знаю?

— Куда тебе! И руками, и ногами отмахивается. Провались, говорит, они, и картина, и деньги эти, чтобы я из-за них такой грех на душу взял! Вот так-то. Был подозреваемый — и нет его. Вчера радовался, что дело раскрыто, а сегодня хоть все сначала начинай.

Голос Андрюши звучал очень печально, но на меня это оказывало прямо противоположное действие. «Ага! — торжествуя, думала я. — Значит, не врали кости! Значит, я и правда на верном пути. Что ж, если версия Мельникова лопнула, у меня еще больше причин доводить до конца свою».

— Не горюй, Андрюша, — бодрым голосом сказала я. — Кто знает, может быть, не так еще все плохо. Я в это время тоже на месте не сидела, может, совместными усилиями кое-чего и добьемся?

— А что, есть какие-то зацепки? — с надеждой в голосе спросил Андрей.

— Все может быть. Но для начала мне потребуется твоя помощь.

— Вот так ты всегда, Татьяна! Чем объяснить толком все, как есть, только туману напустишь… Да еще и помощь ей подавай!

— Андрюшечка, ну ты же знаешь — я, пока все досконально не проверю, никогда ничего не говорю. Да и тебе что за резон в моих догадках путаться? Вот выясню все, тогда все подробности тебе открою. Ты мне только помоги справочку одну навести.

— Какую еще справочку? — подозрительно спросил Андрей.

— А вот какую. Несколько лет назад в наш городской музей поступило несколько новых экспонатов, и, чтобы оценить эти экспонаты и в должном виде передать их на баланс, приезжали эксперты из Третьяковской галереи. Так вот: мне необходимо узнать, проводили ли эти самые эксперты оценку редкостей, принадлежащих частным коллекционерам? А именно меня интересует рисунок Рембрандта. Нужно узнать, обращались ли к ним во время их пребывания в Тарасове за подобной экспертизой и что эта экспертиза показала. Думаю, если экспертиза проводилась, в документах это должно быть зафиксировано. Ведь хоть экспертиза и частная, но сами-то эксперты — госслужащие, и они все свои действия должны отражать в документах. Так что запросик в Москву послать — и вся недолга. А уж тебе, человеку, облеченному всякими полномочиями, это и вообще… проще простого. А, Андрюш? — просительным голосом произнесла я, чувствуя по затянувшемуся молчанию Андрея, что моя просьба не вызвала у него ни малейшего энтузиазма.

— Тань, ты хорошо подумала, прежде чем обратиться ко мне с такой просьбой, а?

— Ну, Андрюш, к кому же мне еще обратиться, как не к лучшему во всех правоохранительных органах сыщику, — решила я хоть как-то подлизаться к нему.

— И главное, просто так — пошли запрос в Москву! — возмущенно говорил Мельников, оставив без внимания мою хвалебную речь.

— Ну, Андрюшечка…

— А как я тебе, скажи на милость, этот запрос обосную, а? Или ты думаешь, там все только и ждут, когда придет запрос из Тарасова, чтобы ринуться в Третьяковскую галерею выяснять, когда и где проводились экспертизы? А?! Тебе известно, что у людей и своих дел хватает, чтоб еще им нашими заниматься? Как я им буду объяснять? И сколько ждать потом придется, тебе известно?

Кажется, Андрюша собирался сорвать на мне свое плохое настроение по поводу лопнувшей версии. Но на этот раз я не стала обижаться, а решила применить метод пряника.

— Ну, Андрюшечка, — ласковым и просительным голосом заговорила я. — Ну, а ты там по своим каналам… Мало ли, сейчас сведения нам нужны, а потом, кто знает, может, московской милиции из Тарасова тоже понадобится информация… Мало ли что в жизни случается. Сейчас они нам помогут, в другой раз мы им. А уж органам внутренних дел музейные работники вряд ли откажут в содействии.

— Нет, вы только послушайте ее! Главное, «нам»! Кому это — вам?

— Ну, вам. Я же не только для себя стараюсь! Или я с тобой информацией никогда не делилась? — попыталась я обратиться к чувству справедливости своего друга. — А насчет обосновать… тоже можно. Почему не обосновать? Скажешь, что рабочая версия проверяется, вот и все. Тем более что фактически почти так и есть…

— Фактически, практически… Совсем мне мозги замутила. Толком ничего не расскажет, а справки для нее выбивай…

Андрюша еще немного поворчал в телефонную трубку что-то совсем уж неразборчивое, но я уже знала, что мое дело в шляпе. Что ни говори, а старые друзья — самые надежные. Сколько помню Мельникова, он всегда моими просьбами недоволен, но всегда аккуратно их исполняет.

Вот и сейчас после неразборчивого бормотания послышалось вполне членораздельное:

— Ладно уж, пошлю я этот дурацкий запрос… неизвестно, за каким дьяволом. Но смотри, окажется, что зря, в жизни ты больше ничего от меня не получишь. И не обращайся даже. И речи не заводи!

— Не окажется, Андрюшечка, думаю, не окажется. А как долго, приблизительно, ответа ждать?

— Не знаю. Нужно будет созвониться… кое с кем. Там у меня… Ну, не важно. Я тебе потом сообщу.

— Ну вот и чудненько, ну вот и ладненько. Только, Андрюшечка, если уж по-хорошему все делать, то и документальное подтверждение потребуется, правильно? Хоть копию, хоть факсиком переслать… для быстроты…

— Знаешь что?! — окончательно вышел из себя старый друг. — Подтверждение ей… Дай только палец, всю руку готова отхватить. А самих экспертов тебе не пригласить, чтобы из Москвы приехали?

— Но ведь…

— Татьяна, ты меня не доводи. Сказал: узнаю — отзвонюсь. Все! Пока.

— Пока.

Распрощавшись с сердитым Андрюшей, я осталась в полной уверенности, что он сделает все, как надо. И подтверждение добудет, и тянуть не станет. Он ведь тоже давно знал меня и прекрасно понимал, что зря я говорить не буду. Если о чем-то прошу, значит, имею основания.

Но, как бы ни старался Андрюша, все-таки он не волшебник, и в таком деле, как получение информации из другого города, далеко не все зависит от его расторопности. Следовательно, ответ на запрос какое-то время придется ждать, и моя задача состоит в том, чтобы это ожидание прошло с максимальной пользой. Необходимо определиться с дальнейшими действиями.

Итак, версия с «жучком» лопнула, и на данный момент именно мое расследование, которое до самого последнего момента казалось бессмысленным, приобретает актуальность. Если тот логический ряд, который совсем недавно так стройно нарисовался в моем воображении, и есть наиболее близкий к истине сценарий развития событий, то наибольшей степенью осведомленности об этих событиях обладает не кто иной, как любезнейший господин Шишкин.

Он в то время работал в музее, в его ведении находились украденные картины, он прекрасно осведомлен о краже и о том, что после этого события Шульцман «поправил себе здоровье». С ним-то мне и нужно как можно быстрее побеседовать.

Но понятно, что просто так Шишкин ничего не расскажет. Требовалось определиться, каким образом будет удобнее и результативнее всего надавить на него, благо, в каком направлении давить, мне было уже известно.

Немного поразмыслив и вспомнив во всех подробностях разговор между Шишкиным и его приятелем из конторы Гиля, я решила, что наиболее эффективным будет использование фигуры последнего. Шишкину известно, что Гиля то и дело таскают на допросы. С другой стороны, вряд ли он имеет возможность получать оперативную информацию о том, как идет следствие. Значит, с большой долей вероятности мы можем предположить: тот факт, что основная версия следствия лопнула, ему неизвестен.

Значит, в разговоре с уважаемым господином Шишкиным мы можем ненавязчиво намекнуть, что в результате длительного общения с представителями следственных органов у его приятеля Семы Гиля сдали нервы и он начал оговаривать всех подряд, обвиняя их в убийстве Шульцмана. В частности, упоминал и о том, что у самого Шишкина мог быть мотив, поскольку в свое время Шульцман по его наводке продал кое-кому подделку, а теперь этот кое-кто захотел предъявить антиквару претензии. Шульцман, разумеется, перевел бы стрелки на Шишкина, а ему этого совсем не нужно. Вот он Шульцмана и тюкнул. Во избежание всяческих недоразумений, так сказать.

Что ж, вариант, пожалуй, неплохой. Кроме того, сдается мне, что он не так уж далек от истинного положения дел. Ведь сейчас, когда оказалось, что подозреваемый «жучок» имеет неопровержимое алиби, ведомство Андрюши, как никогда, нуждалось в новой версии. А как, спрашивается, оно могло ее раздобыть? Да только продолжая колоть все того же Гиля, иначе никак.

Чтобы получить в свои руки ниточку, которая привела бы к Шишкину и уж тем более к Новоселову, требовалось проделать всю ту предварительную работу, которую проделала Татьяна Иванова, а это вам не хухры-мухры. Это упорный труд, дорогие товарищи! Упорный труд, который в конце концов должен привести нас к поставленной цели. Ведь именно так сказали мне кости?

На следующий день около девяти часов утра я уже была возле дома Шишкина. На этот раз я не стала прятать машину, да и сама не стала таиться. Сегодня в мои планы входило, наоборот, как можно быстрее обнаружить себя.

При всей моей достаточно твердой уверенности, что я, как и говорили кости, нахожусь на верном пути и догадки мои скоро подтвердятся, я очень хорошо понимала, что одни домыслы к делу не подошьешь. Чтобы преступник получил заслуженное наказание, вину его необходимо доказать, а вот с этим в текущем деле пока не густо.

Поэтому, отправляясь на встречу с Шишкиным, я вновь захватила с собой диктофон. Уж теперь-то я не собираюсь слушать его через стенку, у меня будет полная возможность записать наш разговор. Если Шишкин расскажет что-то интересное по делу, возможно, эту информацию можно будет использовать как доказательство или уж, как минимум, для того, чтобы заставить Шишкина изложить все сказанное в письменном виде. А письменные показания — это уже аргумент!

Правда, чтобы незаметно разместить диктофон, мне пришлось одеться несколько теплее, чем того требовал жаркий август, но я надеялась, что эти небольшие неудобства с лихвой окупятся добытой информацией.

Уже зная, что Шишкин выходит из дома около десяти часов, я приехала немного пораньше, чтобы наверняка застать его. Ожидание мое было недолгим — довольно скоро из подъезда показался знакомый силуэт. Пропустив клиента вперед, я через некоторое время ступила следом за ним на тротуар и, незаметно перейдя на другую сторону улицы, обогнала его.

Перейдя на ту сторону улицы, по которой неспешно шел Шишкин, я остановилась у газетного киоска, с интересом рассматривая выставку печатных изданий.

— О, какая встреча! — воскликнула я, рассеянно бросив взгляд на тротуар и неожиданно обнаружив там Шишкина. — Николай Петрович! Вот не ожидала!

На сей раз Шишкин не был предварительно подготовлен Верой, и первое выражение, промелькнувшее на его лице буквально на долю секунды, прекрасно дало мне понять, что эта неожиданная встреча вызывает у него только досаду и недоумение. Но это выражение появилось только на секунду, и уже в следующий момент лицо моего собеседника выражало хорошо знакомое мне благодушие.

— А, частный детектив? Очень рад, очень рад. Ну что, раскрыли убийство? Бедная Верочка, как она переживает…

— Да, действительно… А насчет убийства выясняются очень интересные обстоятельства. Как говорится, чем дальше в лес, тем больше дров.

— Да что вы говорите!

Шишкин слушал невнимательно, отвечал рассеянно и, кажется, даже представить себе не мог, что в связи с этим делом речь может пойти о его персоне. Что ж, тем лучше. Чем неожиданнее будет моя атака, тем больше шансов на успех.

— Да, именно, — отвечала я. — Вы знаете, я ведь хотя и частный детектив, но начинала-то в прокуратуре, и иногда благодаря старым связям работаю в довольно тесном сотрудничестве с официальными органами… Вот и по этому делу… Когда стало понятно, что убийство связано с куплей-продажей старинных предметов, в частности картин… Все-таки это довольно закрытая сфера…

Шишкин машинально продолжал улыбаться, но явно навострил уши.

— Я и подумала: поспрашиваю старых коллег — может быть, им удалось узнать больше, чем мне? Все-таки они имеют в своем распоряжении официальные рычаги… Но я и предположить не могла, что узнаю такие удивительные новости!.. Оказывается, они взяли в разработку Семена Валентиновича и от него узнали такое, что… просто отказываешься верить!

По мере продолжения моего монолога лицо Шишкина постепенно утрачивало выражение благодушия. Уже услышав про «старых коллег», он перестал улыбаться, когда же я упомянула о Гиле, лицо моего собеседника сделалось совершенно твердокаменным и очень недовольным.

— Ну и что же рассказали вам коллеги? — после небольшой паузы спросил он.

Я поняла, что клиент клюнул и теперь нужно ковать железо, пока оно горячо.

— Присядем, — предложила я, указывая на лавочку в небольшом сквере, находившемся поблизости.

Мы устроились в тени деревьев, я незаметно включила диктофон и повела свою речь:

— Признаюсь, в действительности я, в общем-то, не вправе сообщать вам эту информацию, но… В прошлый раз мы так хорошо поговорили с вами, вы произвели на меня такое благоприятное впечатление… Я просто не могу поверить, что такой человек может быть замешан в каких-то неблаговидных делах!

— Простите, в каких делах?

— Ну, как же, ведь, как мне сказали, со слов Семена Валентиновича стало известно, что когда вы работали в музее, там… происходили подмены картин… и что вы якобы в этом участвовали…

— Что за бред! Каких картин?!

— Вот и я тоже подумала… Думаю, не может такого быть, чтобы Николай Петрович…Ну, вот, а они говорят — имеются факты! Якобы Семен Валентинович утверждал, что вы продавали подлинники рисунков старых мастеров, заменив их хорошо сделанными копиями. И вроде бы одна из таких подмен в результате и стала косвенной причиной убийства Самуила Яковлевича…

— Это черт знает что такое! Бред сивой кобылы! Да он спятил совсем! Его нужно в психушку отправить на освидетельствование!

Лицо Шишкина то и дело нервно передергивалось, он брызгал слюной и, совершенно очевидно, не мог справиться с нахлынувшими на него эмоциями.

— Не знаю, — продолжала я, — о каких-либо признаках помешательства мои коллеги ничего не говорили. Напротив, они утверждали, что Семен Валентинович рассудил очень здраво и, увидев, что в противном случае обстоятельства дела могут повернуться против него, стал сотрудничать со следствием.

— То есть, проще говоря, чтобы самому не сесть, стал оговаривать всех подряд, правильно? Вы это хотите сказать?!

Разумеется, именно это я и хотела сказать, но, на мой взгляд, то, что сказал это сам Шишкин, — намного лучше. Это означало, что его эмоции находятся именно в той степени напряжения, которая и была необходима для успеха задуманного мной предприятия.

— Ну нет, почему же… — попыталась я изобразить тактичность. — Просто он сказал, что однажды в музее была кража и три рисунка были похищены, а потом их предложили для продажи Самуилу Яковлевичу. Вы якобы знали, что рисунки поддельные, но не сообщили об этом, и они были проданы как подлинники. А теперь человек, купивший их, узнал об этом и собирался предъявить Шульцману серьезные претензии. Но вам было известно, что рано или поздно они выйдут на вас и поймут, что вы совершили подмену и не предупредили их об этом. Поэтому вы и решили… как бы… подстраховаться.

Этот монолог был заранее продуман мной и рассчитан на то, чтобы Шишкин, с одной стороны, не выведал слишком много об истинной подоплеке этого дела, а с другой — узнал достаточно, чтобы понять: следствие располагает конкретными фактами и ему действительно угрожает совершенно реальная опасность. А виной всему — его старый друг Сема Гиль.

Именно на злость против болтливого Семы я и рассчитывала как на главный фактор, который поможет развязать Шишкину язык. И, как показали дальнейшие события, в расчетах своих не ошиблась.

Какое-то время Шишкин сидел, дергаясь уже не только лицом, но и всем телом, и от охватившей его ярости был не в силах говорить. Но наконец накопившиеся внутри слова и эмоции стали вылетать наружу, и я услышала следующее:

— Ах, вот как?! Значит, я убил Шульцмана, чтобы, так сказать, подстраховаться? Но, к вашему сведению, милая девушка, как раз Сема Гиль и есть тот человек, которому в связи с этим делом могут грозить самые большие неприятности! Я подменял картины? Извините, это нужно еще доказать! Были ли там какие-то подмены? Да! А если и были, то кто именно их совершил? Да! Это надо еще доказать! А вот то, что все эти музейные кражи организовывал Сема, что он даже конкретные заказы имел — какую именно картину нужно вынести, это я могу вам сказать совершенно точно. И еще неизвестно, кто больше всех был заинтересован в смерти Шульцмана! Тот ведь прекрасно все знал! И мог в любой момент рассказать… кому надо.

— Но вот, например, эти рисунки…

— Да что вы мне все про эти рисунки! В тот раз половину музея вынесли, а она про рисунки! И врет он, что они были поддельные… Один только… Рембрандт. И это прекрасно всем было известно. И Семе было известно, и Шульцману. Он и купил его как копию. Купил как копию, а продал как подлинник. Лоху какому-то! Да еще не просто так продал, а в обмен на почку.

— Как это?!

— А вот так. У Шульцмана в то время возникли проблемы, требовалась пересадка. Ну вот, он и договорился с ним: ты, мол, мне почку, я тебе — картину. Только знал он прекрасно, что картина поддельная. Так что пусть Сема не болтает! И если теперь этот покупатель имеет претензии, то пусть предъявляет их Шульцману, а не мне! Не я ему этот рисунок втюривал! Да, кстати, — вдруг осенило Шишкина, — а вы самого покупателя-то допрашивали? Может, это он и убил? А что, тут и мотив, тут и все…

— Думаю, в такой ситуации разумнее было бы потребовать денежную компенсацию, — осторожно сказала я, не желая раскрывать все свои карты.

— Требовать деньги? У Шульцмана?! — это предположение показалось Шишкину настолько необычным, что даже его раздражение немного утихло, и он нашел в себе силы язвительно улыбнуться: — Да скорее камни заговорят!

Ну что ж, думаю, можно констатировать: поставленная мною задача выполнена и необходимую информацию от господина Шишкина я получила. Теперь попробуем выяснить, насколько он склонен делиться этими сведениями в официальном порядке.

— А вот вы сейчас сказали: допросить покупателя. Но ведь если этот человек в действительности убил Шульцмана, то, для того чтобы привлечь его к ответственности, потребуются свидетельства… так сказать, очевидцев. Тех, кто был в курсе всех этих… подмен-продаж. Если выяснится, что в убийстве виноват человек, купивший у Шульцмана поддельную картину, вы согласитесь дать официальные показания?

— О чем? — лицо моего собеседника стало совершенно отстраненным, как будто и не он пять минут назад рвал и метал здесь, рядом со мной, на скамейке.

— Ну, например, смогли бы вы повторить то, что сейчас рассказали мне?

— Что я вам сейчас рассказал? О чем вы, девушка?

Увы! Как я и ожидала, снова повторилась давно уже известная и весьма поднадоевшая сказка про белого бычка. В неофициальной беседе тебе чего только не наплетут, а как дело доходит до официального свидетельства — куда что девается!

Но все-таки я попробовала еще раз. Ведь с доказательствами по этому делу у меня и правда была проблема.

— Но вы поймите, — убеждала я Шишкина, — ведь если вы не выступите в свою защиту, на вас может пасть обвинение в убийстве! Ведь показания Гиля явно свидетельствуют против вас, — говорила я, прекрасно зная, что не существует никаких показаний.

Но все было напрасно.

— Показания Семы абсолютно ни о чем не говорят. Это просто пустые обвинения, сделанные, скорее всего, в состоянии аффекта, а возможно, что и… — Шишкин искоса посмотрел на меня: —…под давлением следствия! И потом, все это еще нужно доказать. Да!

Поняв, что ничего не добьюсь, я прекратила свои попытки. В конце концов, у меня оставалась диктофонная запись, которую всегда можно было использовать как фактор давления. Сейчас я не хотела говорить о ней Шишкину. Оставим сладенькое на десерт.

Возвращаясь домой после беседы с Шишкиным, я думала: чем больше факторов свидетельствует о правильности моих домыслов, тем очевиднее становится, насколько трудно мне будет все эти догадки доказать.

Действительно, ведь сам по себе тот факт, что Шульцман продал Новоселову поддельный рисунок, еще ни о чем не говорит. Конечно, это неприятно, но такие случаи происходят сплошь и рядом, и никто из-за этого не идет в подъезд подкарауливать обидчика с удавкой. И даже то, что этот случай — совершенно особый и в итоге получилось, что Новоселов своей жизнью расплатился за подделку, — тоже аргумент для суда неубедительный.

Ведь операция по пересадке почки произошла по взаимному согласию, и тому имеются документальные подтверждения. Никто не мог предвидеть, что события повернутся именно так, Новоселов был абсолютно здоров, и врачи давали ему полную гарантию. Так что формально он не может иметь никаких претензий к Шульцману. Да даже и неформально…

Если я правильно понимала ситуацию, то настоящим мотивом для Новоселова послужил вовсе не тот давний случай с продажей поддельного рисунка. Ведь если подтвердятся мои догадки и Новоселов действительно заказывал экспертизу во время пребывания у нас специалистов из Третьяковки, то получается: он узнал, что его сокровище ненастоящее, довольно давно. Но ведь тогда же он не пошел к Шульцману выяснять отношения.

Значит, дело не в этом. А скорее всего в том, что Новоселов был возмущен поведением Шульцмана, который, ранее обманув его, теперь не согласился помочь в такой крайности. Ведь когда речь шла о жизни и смерти Шульцмана, Новоселов помог ему. И даже не стал предъявлять претензий, узнав, что сделал это фактически даром. А когда сам он обратился за помощью к Шульцману, причем просил у него не орган, а всего лишь деньги, тот отказал. Ведь операция так и не была сделана, значит, антиквар отказал.

«Скорее камни заговорят» — вспомнилось мне ироническое замечание Шишкина.

Да, думаю, это и явилось настоящим мотивом.

Общая картина случившегося все яснее представала перед моим мысленным взором, но доказательств по-прежнему не было. Даже долгие прогулки Новоселова, которые прописали ему врачи и после которых, по словам жены, иногда он возвращался довольно поздно, даже и они практически ничего не давали.

Да, можно предположить, что именно во время этих прогулок он следил за Шульцманом, подстерегая наиболее подходящий момент для убийства. Скорее всего, именно так и было. Но как доказать это? Разве что и в самом деле начать расспрашивать местных жителей — не встречался ли им здесь неподалеку такой-то товарищ? Хотя теперь я, в общем-то, знаю, кого именно мне следует искать, но все равно это будет уже не просто упорный труд — это будет труд титанический. Кто, скажите на милость, имеет привычку запоминать идущих мимо прохожих?

В общем, чем больше я думала о доказательствах, тем яснее становилось, что главная моя надежда — это чистосердечное признание. Если я не смогу добиться этого от Новоселова, доказать его вину будет очень трудно. Кому какое дело, где именно он гулял в тот вечер? Ему врачи рекомендовали, вот он и гулял. А где, он уже и сам не помнит, давно дело было, а у него и без этого проблем хватает.

Мысль о чистосердечном признании вплотную ставила меня перед вопросом, которого я пока благополучно избегала. А именно: что рано или поздно мне придется ехать в больницу и разговаривать с самим Новоселовым.

У меня не было ни малейших опасений, что он может куда-нибудь исчезнуть. Не говоря уже о том, что он наверняка не был в курсе успешного частного расследования одного гениального детектива, в котором она — я — уже вышла на его персону, само его состояние было таково, что исключало даже самую мысль о каких-то движениях с его стороны.

И именно это состояние было тем камнем преткновения, который мешал мне сосредоточиться на личности возможного обвиняемого и наметить по отношению к нему эффективную стратегию действий. Я просто не знала, как говорить с ним. С человеком, стоящим у порога смерти и сознающим это. Сообщить ему о том, что убивать нехорошо? Но сам он с еще большим основанием может сказать это. Поступок Шульцмана по отношению к нему — что это, как не убийство? Убийство сознательное и хладнокровное. И уж точно — безнаказанное.

Нет, воля ваша, а я не знала, как говорить с ним.

Я поднялась в свою квартиру и, чтобы не мучить себя попытками разрешить неразрешимое, занялась делами простыми и понятными, которые давно стали привычными в моей детективной практике. А именно — сбором косвенных доказательств возможной причастности Новоселова к этому убийству. Ведь как ни обернется наш с ним разговор, я должна буду аргументировать свои высказывания.

Но приходилось признать, что и по косвенным доказательствам мои позиции выглядят бледновато. Что у меня было? Образец крови Шульцмана, который при отсутствии орудия убийства совершенно бесполезен? Запись на диктофоне, которую ни один суд не примет во внимание? Конечно, для моей клиентки эта запись будет доказательством вполне достаточным, но ведь речь сейчас не о ней. Вот разве что Андрюша копии документов добудет. Да и то… Что они подтвердят? То, что рисунок, находящийся у Новоселова, — подделка? Ну и что? Какое отношение это может иметь к убийству?

Да, с доказательствами у меня слабовато. Но и ждать особенно нечего. Совершенно очевидно: если Новоселов и обращался за помощью к Шульцману, он сделал это так, что об этом знали только они двое. Ни жена Новоселова, ни близкое окружение Шульцмана не были поставлены в известность и, по всей видимости, не догадывались об истинной подоплеке этого дела.

Жена была в курсе, что Новоселов имеет проблемы со здоровьем, друзьям Шульцмана было известно, что в свое время ему в обмен на почку была отдана поддельная картина. Но не было человека, который знал бы оба эти факта и смог бы их сопоставить. Точнее, такой человек был, и им был сам Новоселов. После смерти Шульцмана он — единственный, кому известно все.

Действительно, ждать нечего. Посмотрю, что скажет Андрюша насчет Третьяковки, да и поеду, пожалуй, в больницу к Новоселову. Ведь когда-нибудь это придется сделать.

Как бы отвечая моим мыслям, зазвонил телефон, и в трубке я услышала голос Андрея.

— Ну, мать, твое счастье, что знакомые ребята оказались. Провернули все в лучшем виде.

— Откуда это у тебя знакомые в Москве?

— Да так… приходилось сталкиваться… по делам.

— Смотри-ка… А в ЦРУ у тебя знакомых нет?

— Не завидуйте, девушка.

— Да где уж нам… Ну, так что там знакомые твои выяснили?

— А вот слушай. Спецы из Третьяковки в нашем Тарасове действительно побывали и проводили оценку и экспертизу экспонатов, переданных в городской музей. Кроме того, им было заказано несколько частных экспертиз, среди которых — и экспертиза рисунка Рембрандта…

Андрюша сделал паузу, как фокусник, который вот-вот достанет из шляпы кролика и затягивает время, чтобы усилить эффект.

— Ну, говори уже, изверг!

— Экспертиза показала, что этот рисунок рисовал художник очень хороший, но вовсе не Рембрандт. Окончательное заключение было сделано экспертами по целому ряду позиций, которые изложены в документах, предоставленных господину Новоселову Г. В., заказавшему экспертизу. Ну вот, я твое поручение выполнил, а теперь и ты, будь любезна…

— Подожди, копии документов они тебе предоставили?

— Само собой. Мы, чай, тоже тут… не вчера на свет родились. Знаем, как дела делаются.

— Отлично. Ксерочку мне снимешь?

— Татьяна! Ты мне зубы не заговаривай. Я тут, понимаешь, для нее из кожи вон лезу, а она… Ты собираешься объяснить мне наконец, в чем дело?

— А как же, Андрюшечка, конечно, собираюсь. Вот только выясню еще пару самых малюсеньких фактиков и сразу все тебе расскажу.

— Тань, тебе как, вообще, не стыдно? Я ей, что ни попроси — все! А сама… Да ну тебя! — кажется, Андрюша собирался не на шутку обидеться.

— Андрей, ну честно, не могу я сейчас говорить! Завтра, максимум — послезавтра, все тебе расскажу, а сейчас… Я сама должна все проверить.

— Но ты можешь, по крайней мере, сказать, Новоселов — это кто? Это он грохнул Шульцмана?

— Ну, в общем… да.

— Из-за того, что тот всучил ему поддельный рисунок?

— Ну, в общем… почти.

— Ох, Татьяна… Ну что за характер у тебя! «В общем», «в общем»… Вот ты говоришь — завтра. А если до завтра этот твой Новоселов смоется куда-нибудь, а? За границу удерет? Что мы тогда делать с тобой будем? А? В общем!

— Не волнуйся, не смоется. Он, может, и рад бы был смыться, да теперь уж…

— Загадками говоришь.

— Не сердись, Андрюша. Завтра сама досконально все узнаю и тогда тебе расскажу.

— Ладно, подожду.