Глава 4
«Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую!» — это слова Иисуса Христа из Евангелия от Матфея.
По этому поводу в адрес великого Учителя каждое поколение неблагодарных потомков посылало, наверное, особо много издевательств. И вообще, на мой взгляд, основные мучения для Иисуса начались после смерти, когда учение его распространилось не благодаря истине, в нем заключающейся, а за счет усилий жадных до денег и власти последователей, гордо именующих себя церковными иерархами и плотно оседлавшими новый грандиозный источник доходов светскими властителями.
«Мир стремится к свету, а идет во тьму!» — это слова Оригена, одного из отцов церкви, размышлявшего на тему бесовского триединства: власть — страх — деньги. Тоже истина!
Ветерок пошевеливал шторы на окнах. Из кухни тянуло запахом слегка подгоревшего кофе. Сумерки сгущались в центральной комнате моего жилища. Я сидела в ее середине, в кресле, в легком халате и с босыми ногами, чистая телом после принятой ванны, а передо мной, на стеклянном столике, — маленький хрустальный графинчик с золотистой жидкостью, пепельница с недокуренной сигаретой и открытый в самом начале увесистый том Нового Завета — средства для очищения души, иногда довольно успешно мне помогающие.
Но сегодня желаемого облегчения не наступало. Может, выпито было еще мало или прочитано недостаточно. Во всяком случае, я намерена была продолжать и то и другое вместе или порознь, как будет лучше.
В моей жизни было много моментов, когда меня «били по щекам», и я всегда била в ответ, зачастую не задумываясь о равнозначности ответа, а когда это случалось, когда ситуация позволяла обдумать ответный ход, то зачастую действовала более жестоко, чем поступали со мной. Так требовала жизнь, в которой надо было выживать. Так что если мне и удастся когда-нибудь освоить христианское смирение, то не раньше изменения образа жизни и перемены рода занятий на что-нибудь более спокойное.
Таким образом ответ на мучивший меня вопрос пришел не из Священного писания и не из маленького графинчика, а родился из меня самой. Пришел и стер все сомнения в правильности моих сегодняшних действий. И я с облегченной душой закрыла книгу, налила себе хорошую порцию благородного напитка и с расстановкой употребила ее из пузатой рюмочки, как и советовал Аякс, за упокой души новопреставившегося раба божьего Сереги.
Новый Завет вернулся в книжный шкаф, на свое почетное место, зажегся торшер, включился телевизор и зазвонил телефон. Если это Бог опять зовет меня на танцы, через предложение неожиданных прогулок, — откажусь, проявлю скромность. Ведь мне едва стало полегче.
— Алло!
Оказалось — Владимир Степанович Шадов снизошел до просьбы о консультации по щекотливому вопросу.
— Звонил Борис, разыскивал Наташу, — сообщил хрипловатым голосом.
— Вы не сказали ему, что она у вас?
— Как можно! — Он явно обрадовался, что поступил правильно. — Посоветовал ему обратиться к вам, так что ждите!
— Хорошо, буду.
Подышав в трубку, посомневавшись, он спросил все-таки, как и должен был после рассказа Наташи об обстоятельствах ее бегства с дачи:
— Вы в порядке?
— В полнейшем! — заверила его, и это было правдой, особенно сейчас. — А о новостях расскажу при встрече. Наташа в безопасности?
— В полнейшей! — скопировал он мою интонацию, и мы простились.
Я, можно сказать, довольная собой, пошлепала на кухню варить кофе, а телевизор не давал мне покоя взвизгами американских детей, уменьшившихся до муравьиных размеров и теперь пропадавших среди потока собачьей мочи. Безобразие!
Назад я вернулась через несколько минут с чашкой крепкого кофе в одной руке и мешочком с костями — в другой. Погадать было надо! И надо было погадать, пока хмель, ко страху стресса, не постучался добрым гостем в мою голову. Когда это случится, если случится вообще, кости начнут посмеиваться надо мной, выдавая сочетания с расшифровками, полными мягкого юмора.
Двенадцатиграннички с веселыми звуками раскатились по стеклянному столику.
8+15+34. Эзотерическая сумма равна трем. Гармоничное единство. Добрый знак!
«Собирайте радости по дороге жизни, как собирает деньги скупец. Цените, что имеете, не зарясь на чужое. Храните в секрете собранное. Зависть других разорительна!»
К счастью, радостей у меня больше, чем огорчений. Поэтому и жизнь моя так прекрасна и удивительна. Иногда, правда, выматериться хочется на манер Аякса. Но это, к счастью, иногда.
От таких мыслей еще лучше стало, и рука, после чашки кофе, сама потянулась за графинчиком, играющим гранями гравировки со светом торшера.
Телефон зазвонил некстати, когда напиток, как ему и полагалось, стал согреваться в руке.
— Здравствуй, Борис! — проговорила я в трубку. — Ты далеко сейчас?
— Здравствуй! — пробормотал он обескураженно.
— Звонил Шадов, поэтому я знаю, что это ты, — ответила на не успевший прозвучать вопрос. — Так как?
— Рядом! — Он еще не пришел в себя от удивления.
— Хорошо, когда люди в нужный момент оказываются рядом. Приезжай, не обращай внимания на время. Тебе со мной поговорить надо.
— Надо, да! — оживился он. — Ты знаешь, Наташа пропала.
— Сказали. Так мне тебя ждать? Да, вот еще, коньячку прихвати, а то мои запасы на тебя не рассчитаны.
Я повесила трубку, не дав ему ответить. Разговор для него получился странным. И продолжится он странно, когда Борис придет. Уж я об этом позабочусь!
Американские дети по телевизору, после изнурительного путешествия между древовидных стеблей травяных зарослей, наконец-то достигли ступенек родительского дома.
Бориса я встретила достойно. В белом спортивном костюме натурального шелка — подарок моего дорогого сенсея, — добавляющем, как он утверждает, мне грациозности, и с умеренно-приветливым выражением лица, немногословная, сдержанная в движениях, внутренне собранная и внимательная.
— Татьяна, Наташа пропала, ты понимаешь… — начал он с порога, но я повернулась и, не говоря ни слова, ушла в комнату, а он, оставшись в прихожей один, еще какое-то время нес что-то о даче, машине, Андрее и рыбе.
Я ждала его, вытянувшись в кресле, и вспоминала, в какую щеку на его фотографии воткнула опорожненный в Серегу шприц.
— Татьяна… — повторил он растерянно, появляясь в дверях.
Я улыбнулась и кивком указала на кресло напротив. Он сел, а что ему оставалось делать?
— Куда ты смотришь? — спросил, отстраняясь.
Ему явно было не по себе под моим пристальным и умным взглядом.
— На твои щеки, — ответила задумчиво. — Ищу на них след от иглы.
— От какой иглы?
Он машинальным движением провел ладонью по лицу — зашуршала вчерашняя щетина.
— Из магии знаю, для того чтобы воздействовать на объект, в ряде случаев бывает достаточно поразить его изображение.
— Какая магия, слушай, Наташа пропала, ты что, не понимаешь?
Борис, громко сопя, выставил на столик темную бутылку со множеством наклеек. Я поставила рядом с ней заранее приготовленный стакан и блюдце с кружочками нарезанным лимоном. Себе налила из графинчика.
— Наташа пропала, — подтвердила я его вопли. — Но это не говорит о том, что с ней случилось что-то нехорошее.
— Откуда ты знаешь? — отвлекся он от сдирания пробки.
— Ей сейчас лучше, чем могло бы быть, окажись она под рукой в нужный тебе момент.
— В смысле?
А ведь не так ты, Боб, озабочен необъяснимой и досадной для тебя пропажей жены, если задаешь такие вопросы.
— Наверняка мне известно одно: она еще жива.
Он поперхнулся коньяком, но справился, допил до дна налитый стакан. «Под руку» сказала.
— Правда? — просипел, втягивая носом воздух из-под мышки. — Жива? — зачавкал лимончиком и вытер губы тыльной стороной руки.
Я рассмеялась коротко, но весело, отставила рюмку и даже немного поаплодировала ему.
— Творится что-то вокруг меня на белом свете, ничего не разберу!
Отпустило его немного после выпитого. А прилетел он ко мне в панике, побывав дома и на даче, сообразив, что дело с Натальей пошло совсем не в ту сторону, позвонив Шадову.
— Пожалуйста, меняй рубашки почаще. А то пропотел ты сегодня! Или руки тряслись, пуговицы расстегнуть трудно было?
— Что это? — мотнул он головой. — Мы вчера не перебрали!
— Вы вчера молодцами были! Ловко стрелки перевели, гуманисты! Только опять же, работать самим надо, без порученцев!
— Может, объяснишься? — попросил виновато.
— А может, ты?
— Пс-с! В чем?
Я с поклоном поднесла ему выпивку:
— Пей, разберемся!
— Да, без бутылки трудно! — И опрокинул в себя вторую порцию. — Хорошо пошла!
Я не тревожила его, пока он с ней справлялся, утрамбовывал в своих внутренностях. Мне он нужен пьяным, но не чересчур, поэтому его закуска ждала своего времени на кухне.
Я склонилась к нему и, скользя взглядом, как мягкими пальцами, по его лицу, предложила доверительно и сердечно:
— Хочешь, Боря, я помогу тебе разобраться в том, что творится вокруг тебя?
— М-м-м! — затряс головой так, что его сочные губы вместе с пухлыми щеками замотались из стороны в сторону. — Это мои дела! — пробормотал с полным ртом и затолкал в него последнюю дольку лимона. Сглотнул, вытер рот и спросил шепотом, шутовски прикрыв ладонью глаза: — Где у тебя туалет?
Пока он занимался собой, я переправила закуску к его месту потребления, расставила кое-как, полагая, что красоту заменит количество. Да и не хотелось мне для него стараться.
— О-о! — возопил Борис при виде такой роскоши. — Славно! — громко ударил в ладоши и чуть не сел мимо кресла. — Под такую закусь-то выпьем!
И этот человек прибыл ко мне, по его легенде, со сногсшибательным известием о пропаже своей жены при угрожающих обстоятельствах!
Я терпела и дожидалась. А когда он взялся за сигареты — вздохнула с облегчением и закурила тоже. Это нас сблизило.
— Ты хороший человек, Татьяна Иванова! — сообщил он, слегка запинаясь.
Так, кондиция на грани «я тебя уважаю, а ты?».
— А я — нет! — ответила как можно более развязно.
— Что? — вытаращился он.
— Я не уважаю тебя, Борис! Потому что ты плохой человек! И с этим уже ничего не поделаешь!
— Правда? — растерялся он. — Может быть…
— Может быть! — перебила его я. — Но для этого тебе надо рассказать очень многое, почти все! Вот тогда я сумею тебе помочь. Тебе и твоей жене.
Он откинулся на спинку кресла, погладил себя рукой по выпирающему животу, подпер щеку ладонью, жмурясь от дыма зажатой между пальцев сигареты.
— Я не думаю, что ты сможешь мне помочь! — изрек наконец, и вид у него при этом был важный.
— Смогу, Боря, — выкрикнула в его темные глаза, — если ты перестанешь так отчаянно бояться!
— Ты думаешь, я боюсь?
Он пребывал в луже пьяной невозмутимости. Самое трудное сейчас было не обидеть, сдержаться, хотя десятки убойных эпитетов в его адрес крутились на кончике моего языка.
— Нет, ты не боишься, — проговорила насмешливо, — ты отчаянно трусишь!
— Я! Почему?
— Судя по тому, кем ты являешься перед тестем — да, перед Шадовым, — власти у тебя нет, значит, ты боишься из-за денег. Бедность и Синицыны — понятия из разных концов света, значит, боишься из-за больших денег. Это так?
— Так! — Он сильно мотнул головой. — Но кто тебе сказал? Андрей?
— Мне сказал Серега, которого ты сегодня отправил на своей машине за женой на дачу.
— Серега? — всполошился он. — А где этот грязный Серега? И где моя машина? И где моя жена, черт бы вас всех побрал!
Он размахнулся, чтобы садануть кулаком по моему стеклянному столику, но я перехватила его руку в самом начале движения.
— Выпей! — прошептала в пылающее огнем ухо.
— Да! — согласился сразу. — Надо!
Я налила ему чуть-чуть — на полтора пальца, не больше, — и вернулась к своей сигарете.
— Хорошая ты, Танечка, женщина! Не помню, говорил или нет?
— А Серега умер, Борис. Вернее, убили его.
— Убили? Сере… Что?
— Машину я тебе верну. Вот Наташу — не смогу!
— Машину! — расплылся в улыбке. — А почему — Наташу?
— Потому что нет Наташи, нету ее, понимаешь?
— Понимаю! — развел он руками. — Нету! И ее убили, и Серегу! А машина — есть! Только если убили Серегу, то кто тогда убил жену?
Он моргнул с замедлением и воззрился на меня рыбьими глазами.
— Ты скажешь мне, Тань?
— А надо?
— Да-а! — пробасил убедительно.
— А ты скажешь мне, чем она тебе так мешала?
— Она мне не мешала! — взвизгнул, перейдя на фальцет, и, подавшись вперед, сообщил, водя перед носом пальцем: — Она им мешала! — И, плаксиво скривившись, попросил: — Выпьем, а?
Заинтересованно наблюдая, как я наливаю в стакан все на те же полтора пальца, хлопал себя ладонями по ляжкам и качал головой. А когда потянулся за порцией, сказал восхищенно:
— Просто не знаю, почему я все это тебе рассказываю!
Эх, миленький! Тьфу! То ли еще выбалтывали пьяные мужики женщинам! Да тут и постели никакой не надо. Вот пожалею сейчас тебя, как маленького, и посмотрим. А если смотреть трудно станет, нашатыря глотнешь, куда ты теперь денешься!
— Нет! — воскликнул Борис и потянулся за сигаретами. — Ты меня не путай! У меня жена пропала! А ты пообещала, что она пропа… нет, живая! — Он захихикал и громко икнул. — А теперь говоришь, что ее убили. И что она им мешала . А мне она никогда не мешала!
Он всхлипнул и прикурил. Со страдальческим выражением лица выпустил дым уголком размякших губ.
— Я бы никогда ее не отдал, Танечка, Натульку мою!
Лицо его перекосилось, и глаза набухли слезами.
— Боб!
Он вскинул голову как от удара.
— Чем она мешала этим гадам? Врагам этим, стервецам подлым?
— Правильно! — взмахнул он руками. — Подлым! А… — глянул на меня недоумевающе, — кому?
— «Райским» жителям!
— А-а! — дошло до него. — «Рай»! Это страшные люди, Таня, ты мне поверь! Они хотят выгнать нас с Андрюхой из Прибалтики! Ну, они там хозяева. Тут уж не попишешь!
Он обреченно причмокнул, сделал ныряющее движение, обозначающее кивок, и, раздувая ноздри, задышал, распаляясь.
— А все тесть, сука жадная, перекрыл кислород прибалтийцам, а они — нам с Андрюшкой, у себя, там! А там, Танечка, денежек вгрохано, ой-ей!
— А здесь, Боренька, Наташу убить надо! — перебила я его. — Чтобы прибалтийских денежек не лишиться!
— Нет, откуда ты все знаешь? — Он прищурился с пьяной недоверчивостью. — А-а! Я все понял! — Он откинулся на спинку кресла и смял пальцами лицо. — Ты с ними заодно!
— С кем? — рассмеялась я от неожиданности.
Он погрозил пальцем и уставил его на меня:
— Ты тоже «райская» птица! — привстал и выдохнул мне в лицо: — Сволочь!
Оказалось, что я уже давно сижу и жду повода для взрыва. Даже не возмутилась обвинением и «сволочь» пропустила мимо ушей. Обрадовалась даже. Обрадовалась предоставленной мне возможности. Встала, обошла стол, приподняла Борисову голову за подбородок и не спеша влепила ему, успевшему зажмуриться, такую затрещину, что, будь он не в кресле, непременно слетел бы на пол. И вернулась на свое место.
— Ого! — поразился он через минуту и отнял ладонь от зардевшейся щеки. — Чего это, Тань, ты боксом заниматься стала? Вроде так сидели! А?
— Ты хорошую женщину, Танечку, сволочью назвал!
— Да? Да, назвал. А почему?
Он явно трезвее стал. Удивительно!
— Что-то ты из меня память вышибла.
— Давай на посошок, Боря, да я провожу тебя до машины.
— Давай! — согласился он. — Поздно уже, баиньки пора! А как ты мою машину нашла? — поинтересовался, прожевав закуску.
Перед тем как ответить, я заставила его подняться и выйти вон, и сама вышла вместе с ним на фонарный свет темных уже улиц.
— Мимо шла, смотрю — валяется, думаю, надо Борису сказать, — объяснила ему по поводу машины.
Она стояла на прежнем месте, там, где я ее покинула. Борис обрадовался ей, как живой, обошел вокруг, на полном серьезе чмокнул в радиатор.
Странно, но того омерзения, какое было у меня к нему в начале нашей встречи, я уже не испытывала. Наверное, права поговорка, что женщина пьяному мужику простить может многое. Прощать мне ему было нечего, вот разве Серегу.
Борис плюхнулся за руль и не сразу попал ключом в замок зажигания. Раздраженный непослушанием любимицы, вцепился в руль и тряхнул его так, что покачнулась вся машина.
— Та-ань! — проблеял, глядя на меня виновато, снизу вверх. — Не слушается! Отвези меня, а? Без обиды, вот так, отвези? Как человека прошу!
Я заставила его перелезть на соседнее место. Он проделал это, неуклюже задирая ноги, перевел дух. Усевшись, я высказала ему условие, с которым согласна подвезти его.
— Завтра, спросонок, обязательно позвони мне. Слышишь? Помогу я вам с Наташей, не пытайся больше ее убивать. Не такие дела расхлебывать приходилось. Ты понял меня, Боб?
— П-понял! — Он энергично закивал.
Так головой двигать можно, когда мозги в ней крепко сидят или вообще их нет. Последнее к нему не относится. Деньги он все-таки делает.
— Что понял?
— Тебе позвонить, Наташку не трогать, а ты нам поможешь.
— В чем помогу?
— Отпутаться от «Рая»! — пожал он плечами.
Я смотрела на него испытующе с минуту, не меньше, пока не уверилась, что хоть он и в густом коньячном тумане, но рассудком своим владеет вполне. Дай ему бог еще и памяти!
К подъезду его дома мы подкатили с шиком. То, что мне пришлось бороться, особенно вначале, с нехорошими ассоциациями, связанными с его машиной, не помешало получить удовольствие от управления классным аппаратом, послушным каждому движению, как хорошо выезженный конь. Такого во хмелю и в радиатор чмокнуть можно.
— Какой этаж? — пошутила, толкнув в плечо клюющего носом хозяина этой роскоши.
— Третий! — откликнулся он, просыпаясь, и, осознав юмор, усмехнулся: — Гы-гы!
— Приехали!
Я сунула ему ключи от машины в карман и, не слушая горячих приглашений зайти в гости, повернулась и пошла восвояси. В гостях у тебя я сегодня уже побывала и своей волей не желаю больше, ни завтра и никогда!
Что меня дернуло оглянуться, дойдя до угла дома? Если б не это, дальнейшее развитие событий пошло куда проще и, как знать, в какой итог отлилась бы вся эта история.
Борис, до предела утомленный сегодняшней жизнью, сидел на лавочке возле подъезда, и голова его уже успела свеситься на грудь. И сейчас еще было не поздно повернуться и убраться отсюда к черту. Чем он рисковал, засыпая на улице теплой летней ночью, на пороге родимого дома? Собачьих размеров золотой цепью на шее? Да при желании он из нескольких таких шнурок для смывного бачка в туалете соседа сотворить может и не обеднеет нисколько! Часами на руке баксовитыми, со всякими прибамбасами? В сравнении с жизнью и они значат не более того, что убирают с глаз долой, подергав за шнурок смывного бачка. Что еще? Ну, фонарь под глазом, разбитая губа и разорванная рубаха. По морде он уже получил от меня и — знаю по опыту — процедуру эту переносит достаточно легко. А все остальное — вздор троекратный!
Нет, повернулась я и в легком раздражении направилась обратно к нему, бедолаге! А подойдя, толкнула коленкой и приказала немедленно встать. Он повиновался, уже привычно.
Поднимаясь по лестнице, мы то ли обнимались, то ли опирались друг на друга, как родные, и по-иному было невозможно, потому что ступени явились серьезным препятствием для его усталых ног. Увлеченные этой работой, мы не обращали внимания ни на что, окружавшее нас. А напрасно!
— Борька, где ты так набрался, чудо луковое!
Седая бабенка, едва мы достигли площадки третьего этажа, высунула нос на грохот наших шагов из двери соседней квартиры.
— Сгинь! — попросил он ее не очень любезно.
— Вона! — возмутилась она до глубины души и выступила вся из своей квартиры нам навстречу.
— И долго будет это безобразие продолжаться? И в прошлый раз, стоило Наташке уехать, как ты водку жрать начал и баб сюда таскать! Обещал ведь, ну, думала — все! Нет, вы посмотрите на него только, люди добрые! — Баба, распалившись до крайней степени возмущения, хлопнула себя руками по бокам. — Он опять за старое взялся!
— Да пошла ты отсюда, ворона хромоногая! — страшным голосом прикрикнул на нее Борис, возясь с ключами от входной двери.
Баба, видно ученая уже, негромко взвизгнув, скрылась за своей дверью и заголосила оттуда что-то угрожающее в наш адрес.
— Вот кобра! — обозвал ее Борис, справляясь с замками.
Убедившись, что он переступил порог, я закрыла перед собою дверь и с чувством выполненного долга направилась вниз по ступеням, на улицу, к остановке троллейбуса.
Планам на вчерашний вечер и сегодня не суждено было осуществиться. Вот так приходится работать частному детективу — с рассвета до полуночи, да еще и жизнью рискуя. Кто скажет, что я не в поте лица зарабатываю себе на бутерброд с красной икрой?
А на улице было замечательно, так что я с удовольствием прошла несколько остановок пешком, дыша ночным воздухом и светясь в темноте белизной шелкового спортивного костюма. Мой сегодняшний вечер тоже не без коньячка прошел, поэтому прогуляться было полезно — проветрить перед сном голову.
Интересную картину происходящего с семьей Синицыных нарисовали мне события прошедшего дня, в которых мне вольно и невольно пришлось принять участие. Шадов, Серега, Борис — все открылись передо мной, насколько позволили им обстоятельства и степень отчаянья от жизни, пошедшей вдруг наперекосяк. Один Андрей выпадал пока из поля моего зрения, и то не полностью.
Как сказал «афганец»-то этот, лежа связанный на полу синицынской квартиры и имея перед носом фотографию Бориса? Не этот, второй приходил к ним договариваться на острове. Андрей приходил договариваться. О чем? О том, чтобы вместо Наташи утонула я. Интересно, хоронили бы меня тоже под Наташиным именем? «Райским ангелам», для мести Шадову, требуется смерть его дочери, вот уж такие они сволочи, и с этим ничего поделать невозможно. А убить ее они принуждают Бориса и его брата, гарантируя в награду процветание их прибалтийской фирмы, в своей то есть вотчине.
Интересный, надо сказать, ход, не оставляющий Наташе никаких шансов. Если бы не необходимость имитации несчастного случая, в результате которого Борис и его брат остаются неколебимо чистыми, ее бы уже похоронили, бедную. И щепетильность этих мужиков — тоже препятствие для них немалое. Как хотелось услышать мне от Бориса ответ на пожелание работать самим, без помощников! Вывернулся, скотина пьяная! Я не настаивала. В таких условиях подмена Наташи мной — прямо акт гуманизма со стороны этих мерзавцев. Хотя, конечно, импровизация была со всех сторон глупой и только подбавила бы им забот.
Ладно, Боря. Я тебе «помогу»! Не за деньги, а по велению души. А душа велит разобраться со всеми этими «райскими» заморочками, а потом сдать тебя, голубчика, разгневанному папочке, господину Шадову. Пусть он сам и приговор тебе вынесет, и в исполнение приведет. За ним не заржавеет, а лично я тебя не трону, не бойся. С меня и Сереги хватает!
Господи, куда мир катится!
От этих мыслей настроение стало понижаться с устрашающей быстротой, и, рассудив, что постель для меня сейчас — лучшее из всего возможного, я, плюнув на прогулку под фонарями и звездами, вскочила в подошедший кстати троллейбус и покатила себе к дому.
На задней площадке Иванушка в потертых джинсах целовал свою Аленушку в обе щеки сразу. И губами не пренебрегал. И ей это нравилось. Жмурилась Аленушка, улыбалась, отвечала ему соответственно и с подобающей скромностью.
Вот эти люди в восторге от вечера, а я? А я устала сегодня и, пожалуй, не ответила бы сейчас так, как надо, своему Иванушке.
Зато совершенно неожиданно я убедилась, что соответствую нормам христианского смирения гораздо больше, чем думала. Все просто: меня убивали, можно сказать, дважды за последние двадцать четыре часа, а я обнаружила в себе готовность и желание помочь Борису, как он выразился, отпутаться от «Рая». Это было бы равноценно восстановлению их семьи и прежнего образа жизни. Если удастся, это будет благодетельством. Это будет благодеянием, неплохо, кстати, оплаченным. Словом:
«Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую!»
Хотя вместо ударов поцелуи в щеки принимать гораздо приятней. И я приняла бы их от моего дорогого сенсея еще прошлым вечером, если б не эти бесовы «райские» заморочки.
Добралась я до дому без приключений.
Добралась-то без приключений, но лечь спать в этот вечер мне было суждено еще не скоро, потому что со двора перед моим подъездом началась для меня бразильская мыльная опера с Ниссами, Родригами и истеричными выяснениями истин и отношений. Видно, судьбе было угодно тоже провести меня сегодня и через это.
Я была удивлена и обрадована, увидев на дорожке под фонарем свою родную бежевую «девятку». Не могла же я предположить, что ее неожиданное появление здесь еще часа на два отодвинет от меня желанный сон! Подумала еще, простушка: мол, какие люди господа Шадовы, пригнали, не сочли за труд, чужую собственность под хозяйские окна!
В машине за рулем сидела Наталья собственной персоной, разгневанная, оскорбленная и необычайно молчаливая. Я поняла это, открыв дверцу, поприветствовав ее, но не получив ответа. Усевшись рядом и доставая из «бардачка» сигареты, я обдумывала способ, каким, не рискуя вызвать взрыв ее гнева, можно заставить разговориться, а заодно вернуться под мое влияние это создание, еще более простое, чем я сама. Странно, но о Шадове, вернее, о его гипертонических нервах, которые завьются винтом, едва он обнаружит отъезд дочери, у меня и мысли не мелькнуло.
— Поссорилась с отцом, Наташа? — спросила осторожно и просто так, чтобы разговор затеять.
— Я хочу поссориться с тобой! — ответила она скорбно.
— Ну что ж, приступай.
Я выпустила дымок уголком рта в сторону открытого окна и, подавив зевоту, посоветовала:
— Давай побыстрей, Наташ, поссоримся и спать пойдем, я так устала сегодня от ваших дел.
— Где Борис?
Здра-австуйте! А я-то думаю, с чего ее принесла нелегкая! Но все-таки он ее убивает, а она ищет его по ночному городу!
— Борис дома. Я его только что, пьяного вдрабадан, туда отвезла на вашей машине. А напился он у меня, здесь, на шестом этаже, не без моей помощи. — И спросила, уже не в силах подавить зевоту: — Ссориться будем?
Глаза ее огромные, полные слез, блестели, качественно отражая фонарный свет. Люди, как я устала сегодня от вас!
— Меня, значит, к отцу сплавила, а сама Борьку подпаиваешь? Хороша подруга!
Я сначала опешила, а потом не выдержала, расхохоталась, впервые сегодня от всей души.
— Не смей! — Наташа заколотила кулачками по баранке, постанывая от ярости.
— Да разве бы я посмела! — ответила, просмеявшись. — Не ломай машину!
Что за манера у этих Синицыных! Борис иномарку свою за руль встряхивает, эта вообще расколотить его пытается.
— А где ты была столько времени?
«Ну вот что, моя хорошая!» — подумала я и ответила:
— Ну вот что, любезная моя подруга, если я сижу и отвечаю на твои глупые вопросы, то это только потому, что давно тебя знаю, но ты не думай, что это дает тебе право устраивать допрос и истерику!
Она шипела что-то злобное мне в ответ, а я думала, что тон мною взят неверный и если продолжить в таком же регистре, то скорее всего вместо того, чтобы остаться под моим крылом, она уедет к мужу, а завтра прекратит свое существование на этом свете на радость «райским». Переживет Борис как-нибудь последний скандал, перетерпит.
— Ладно, Наташа, — перебила я ее самым миролюбивым тоном, на какой была способна, — давай поднимемся ко мне, и ты посмотришь, как мы с Борисом развлекались. Убираться я не стала перед тем, как его провожать пойти, тебя не ждала, сама понимаешь, поэтому следы всех наших занятий будут перед твоими очами. Пойдем?
— Пошли! — согласилась она с мрачной решимостью.
Едва выйдя из лифта, еще не подойдя к двери, я уже услышала, как надрывается звонками телефон. Психбольница!
— Наташка пропала, Татьяна Александровна! Эта дурища сумела выбрать момент, когда я отвлекся на пять минут, и сбежала, прихватив вашу машину! И дернул же меня черт оставить ключи от нее на видном месте!
Трубка вибрировала в моих руках от крика Владимира Степановича так, что невозможно было держать ее возле уха. Я протянула было ее Наташе, стоявшей совсем близко и слышавшей на этом расстоянии все не хуже меня, но она, округлив глаза, замахала в панике руками.
— Не вы первый, Владимир Степанович, сегодняшним вечером сообщаете мне об этом! — проговорила, смеясь, как только мне удалось подать голос.
Он оказался пораженным не самим этим известием, а моим смехом, совершенно неуместным даже с моей точки зрения, и в ответ издал лишь легкий хрип натруженного за день горла.
— Не волнуйтесь, — я мурлыкала со спокойствием кошки, уютно устроившейся среди подушек, — события под моим контролем, и ничего плохого вашей дочери не грозит. Пока, во всяком случае.
— Так она у вас?
Это было сказано с прежней силой, и я подумала — не разбудит ли его крик соседей. Наташа на этот раз глаза зажмурила и мотнула головой с такой силой, что волосы хлестнули ее по лицу. Интересно! Так бояться отца и решиться сбежать из-под его строгого запрета — это отчаянье надо иметь!
— Она была у меня, — принялась я врать экспромтом. — Сильно удивила своим появлением и заставила понервничать не меньше вашего.
— Доберусь я до нее, шалавы, — грохнул Шадов, — она у меня подумает о своем поведении! Почему вы не привезли ее обратно?
— Потому что я собиралась ее похитить. По-моему, я говорила об этом в парке. А к вам отправила, потому что в тот момент не имела другого выхода.
— Когда вы мне все расскажете и объясните?
— Когда это не сможет повредить ходу дела!
— Как это я могу повредить делу, позвольте узнать?
Кажется, господин Шадов теряет голову и начинает пробовать свое горло уже на мне.
— Не позволю! — оборвала я его, тоже форсируя голос, но пока не до крика, а до жесткости молибденовой стали. — И отчитываться перед вами не собираюсь! По-моему, мы этот вопрос обговорили достаточно подробно!
Я аккуратно положила трубку на рычаги, и она успела-таки хрюкнуть начальственным голосом в последний раз, в последний момент.
У Наташи пропал весь ее задор, и она смотрела на меня теперь, как на героиню, и мне это нравилось. На руку было.
— А кто меня еще искал сегодня вечером? — спросила с робкой надеждой, обмануть которую было выше моих сил. — Боря?
— Боря, Боря! — кивнула я нелюбезно и, ухватив за руку, потащила ее в комнату.
— Вот это, — указала я на стол, заваленный объедками, — все поле развлечений моих с твоим мужем. Постель показать? Иди!
Она уже упиралась, щебеча что-то невразумительное, но я силой продемонстрировала ей мое девичье ложе, действительно невинное с последней смены постельного белья.
— А теперь садись, на правах близкой родственницы, на его место, и давай немного потолкуем.
Она послушалась и опустилась в кресло, за стеклянный столик, где совсем недавно мотал щеками ее муж. Повернула бутылку наклейками к себе.
— Да, это его коньяк! — обрадовалась.
А я едва не взорвалась окатившим меня раздражением.
— Его, его! — сказала тихо, но так, что она вскинула на меня испуганные глаза. — А что ты думаешь, я его потчевать буду? — И, осознав свою ненужную резкость, добавила: — У него для этого жена есть.
И ее испуганный взгляд потеплел благодарностью. А я принялась за совсем ненужные мне объяснения.
— Я пешком шла, чтобы выветрить из головы то поганое впечатление, которое произвела на меня ваша соседка, ну, которая позвонила тебе, туда, к Шадову, с доносом, что Борис опять пьет и баб домой таскает в твое отсутствие.
— Откуда ты знаешь о ее звонке?
— Не держи меня за идиотку, подружка, с чего бы ты так резво примчалась отношения выяснять! И мой тебе совет, — я совсем сменила гнев на милость, но оставила пока обиженное выражение лица. — Меньше верь старым склочницам, а то, в возрасте, сама такой станешь.
— У тебя не найдется чистого бокальчика?
Нет, она все-таки очаровательна по-своему, эта Натулька, и я больше не могла по-прежнему ломать комедию, рассмеялась.
— Синицыны сегодня по очереди пользуются моей квартирой как питейным заведением!
Она улыбнулась тоже, принимая от меня рюмочку.
— Борис не знал, куда ты пропала с дачи, и это хорошо для всех, поверь мне. Поэтому и примчался сюда, услышав по телефону, что ты в безопасности, прихватив бутылку, чтобы отметить этот факт по-своему, и напился с радости. Теперь ты знаешь все про наш с ним праздник.
Я так и не хотела посвящать ее во все тонкости, а теперь в особенности, поскольку решила помочь Борису выпутаться из положения подобру-поздорову.
— Про какую безопасность ты говоришь, Таня? Я по-прежнему не знаю, что происходит, поняла только, что что-то ужасное, когда ты выдернула меня с дачи и когда отец решил затворить меня накрепко в своих хоромах.
— Что ты знаешь о неприятностях, происходящих в последнее время в делах Бориса и твоего отца?
— Немного.
Она отхлебнула из рюмки, поморщилась и глотнула еще.
«Напьется? — подумала я и успокоилась. — Нечем».
— Борис временами рассказывает мне о своих заботах и о неприятностях тоже, но в последнее время ни он, ни отец старались не говорить при мне на деловые темы. Борька отшучивался. Дом, говорил, загорается с разных концов, а мы его тушим, не беспокойся. Я ему верю. Он никогда не говорит впустую, даже когда шутит. А с недавних пор они меня одну отпускать перестали куда бы то ни было, оберегали. Знаешь, Танюш, как это неприятно! Отец — тот проще: помалкивай, мол, и не задавай вопросов. Придет время — выпьем и пошутим на эту тему.
Я щелкнула для нее зажигалкой и закурила сама, хотя сигарет сегодня сожгла многовато для одного дня, даже для такого длинного, как этот.
— Может, ты меня просветишь, подруженька? Отец сказал, что нанял тебя как частного детектива, чтобы расхлебала ты нашу кашу.
— Невкусная ваша каша, но куда деваться, придется расхлебывать. Вот я только что поцапалась с твоим отцом, потребовавшим от меня рассказать все и как можно быстрее. Что я на это ему ответила?
— Что это может повредить ходу дела…
— Прими такой ответ и ты и не задавай больше вопросов.
Она так неподдельно огорчилась, что мне опять стало ее жалко и неловко — за собственную жесткость.
— Наташ, Боря твой сейчас в большой беде. И ты вместе с ним — тоже, хоть и не подозреваешь об этом. Положение таково, что твое нахождение рядом с мужем сильно ослабляет его позиции, делает его более уязвимым. А без него на тебя немедленно начинается очень серьезная охота. Поэтому самое надежное — спрятать тебя от всех на свете.
— Сицилия! — прошептала она, глядя вниз.
Я проводила ее в ванную и стала стелить себе на диванчике, по-спартански, что, впрочем, учитывая царящую в мире теплынь, не так уж было плохо.
А чуть позже, присев на край собственной кровати, в которой нежилась сейчас Наташа, ответила на ее вопрос о том, куда я собираюсь завтра ее везти, где прятать.
— Только не к отцу! — попросила она жалобно. — Он из меня душу вытрясет!
— Нет! — пообещала я уверенно. — В бордель поедем!
Она хихикнула:
— Как интересно!
И напрасно не поверила. Мысль спрятать ее в массажном салоне миссис Бланк посетила меня сразу после телефонного разговора с Шадовым и понравилась, потому что сомневалась я в том, что Наташа останется для меня доступна после того, как я отвезу ее к отцу. А воспользоваться ею, как крупным козырем, нужда в будущем возникнуть могла. При осуществлении комбинации, план которой начинал помаленьку оформляться в моей голове. Да и недостаточно надежным казался мне теперь хваленый шадовский «сейф», откуда так несложно оказалось сбежать, а значит, несложно будет и забрать хранимое, когда хозяин в очередной раз отвлечется на пять минут.
— А может, меня к Андрею отвезти?
Наконец-то! А я уже решила, что удача моя сегодняшняя кончилась и не хватило ее на это имя, так и не прозвучавшее в нашем разговоре. Сама же я упоминать его не хотела ни за что. Кто знает, а может, придется все-таки болтушке Наташке обсудить завтра с кем-нибудь наш сегодняшний разговор.
— Андрейка у себя почти не бывает, крутится со своими «райскими» делами как заведенный. Мне там спокойно будет.
Я почувствовала, как лоб покрывает испарина. Не часто бывает, что предположение, даже про себя произнесенное шепотом, так блестяще начинает подтверждаться.
— Какими делами? — прозвучало это совсем без интереса, лениво даже, как и нужно было.
— «Райскими»! — улыбнулась Наташа. — Он здесь фирму открыл, строительную, и назвал по-дурацки совсем — «Раем». Борька над ним издевался, зоной, говорил, названьице попахивает.
Наташа широко и сладко зевнула, а я замерла от опасения, что рассказ ее уже закончен.
— А потом они на меня насели вдвоем. Кричали!
Она повернулась на бок и закрыла глаза.
— Говорили, что фирма открыта на подставных лиц и чтобы я никому об Андрейке и Бореньке не говорила, иначе им плохо будет. А я вот — тебе, дуреха болтливая…
Она смолкла. Я осторожно поднялась и, ступая на цыпочках, двинулась к выходу из спальни. Но Наташа еще не совсем спала.
— Так куда завтра поедем? — спросила сонным, теплым голосом, когда я была уже в дверях.
— В бордель! — ответила шепотом и удалилась на диванчик.
Заснула я почти счастливая и почти сразу после того, как голова коснулась подушки.
