Глава 7
Я ошиблась, но только относительно того, что за дверью находится маникюрша. Это было бы слишком просто. Тем не менее рояль в кустах все-таки имелся. Прямо напротив меня в кресле сидел, сложив руки на груди, мужчина лет пятидесяти пяти. Ни один мускул не дрогнул на его волевом лице. Взгляд незнакомца был открытым и уверенным. Он явно бросал мне вызов. Кто же это такой?
– Здравствуйте, – сказала я, уперев руки в бока. – Подслушиваете?
– Да, и сгораю от нетерпения выйти из подполья, чтобы взглянуть на вас. Уж больно знакомый голос. Теперь мне все ясно, сегодня вы говорили мне, что приехали в командировку на мясокомбинат. Обманули...
– Во-первых, вы сами подсказали мне такой ответ, – я запоздало узнала своего разговорчивого попутчика. – А во-вторых, может быть, вы будете так любезны и присоединитесь к нашему разговору? Не люблю, когда подслушивают.
– С удовольствием, – сказал Юрий Борисович, поднялся с кресла и вышел в гостиную. Я отступила в сторону, чтобы пропустить его, но не сводила с него глаз. Это был слегка располневший и еще совсем не старый мужчина со скуластым лицом, широко расставленными карими глазами, глубину которых подчеркивали густые брови вразлет. Поравнявшись со мной, он пристально посмотрел мне в глаза и сказал: – Мы с вами в некотором смысле коллеги, я бывший оперуполномоченный, ныне пенсионер. А вы, значит, сыщица?
Черт! Только местного Пинкертона мне здесь не хватало! Этот пенсионеришка будет путаться у меня под ногами, а помочь – вряд ли. У него же на лице написано, что он удавится за букву закона – и сам ничего никогда не нарушит, и другим не даст. А у меня свой Уголовный кодекс, и в нем – залог моего успеха.
– Да, частный детектив, – выдержав значительную паузу, подтвердила я.
– Вы позволите взглянуть на ваши документы?
– Разумеется, – усмехнулась я, потому что предвидела этот вопрос. – Знаете, я могла бы и Людмиле Степановне показать свою лицензию, если бы она меня об этом попросила.
– Обиделись? – сочувственно спросил бывший опер. – Но вы должны нас понять, происходящее настолько странно, что требуется максимальная предосторожность.
– Пожалуйста, – я протянула ему свою лицензию.
Он долго и внимательно ее изучал, после чего сказал:
– Да, теперь я вижу, что вы действительно частный детектив из Тарасова. Когда мне Люся позвонила и рассказала о вашем визите в больницу, я очень удивился. Кроме вас, сегодня чужаков в автобусе не было, а вы вроде как на мясокомбинат приехали...
– По-вашему, я должна была сразу же раскрыться первому встречному? Знаете, Юрий Борисович, мне почему-то хотелось прибыть сюда инкогнито. Вас это удивляет?
– Нет, нисколько. Вот теперь мы можем говорить откровенно. Вы расскажете нам о своих наработках, а мы поделимся своими догадками... Может, ситуация и прояснится.
– Юра, чайку? – спросила хозяйка.
– Пожалуй.
Людмила Степановна удалилась на кухню, и, пока она не вернулась, мы не начинали серьезного разговора. Впрочем, Пинкертон хотел, чтобы сначала я раскрыла перед ним все свои карты, но для меня в этом не было никакого резона. Я не понимала, в чем миссия этого Юрия Борисовича. Если он хотел найти и засадить по старой памяти Олю-Соню за решетку, то это шло вразрез с моими планами. Клиент ни за что не простил бы мне такого поступка.
– Ну вот, теперь все рассказывайте с самого начала, – сказал отставной опер, прихлебывая горячий чай.
– Я уже все рассказала, хотелось бы послушать вас: что заставило Соню покончить жизнь самоубийством?
– Успеется. По-моему, вы нам что-то недоговариваете, и это что-то – самое главное, – Юрий Борисович лукаво прищурился.
Разумеется, его многозначительные взгляды и лукавые улыбки не могли сбить меня с толку.
– Нет уж, начинать вам, чтобы восстановить хронологию событий, – возразила я.
– Ну, я уже все сказала. Соня решила уйти из жизни, чувствуя свою вину. Все эти годы мы считали ее погибшей. Фотография, которую вы мне показали, очень сомнительного качества. Конечно, эта девушка похожа на мою племянницу, но вряд ли это она. Юра, еще ты посмотри, – Еремина пододвинула распечатку своему приятелю.
Он долго вглядывался в фотографию, но к однозначному выводу так и не пришел.
– Не знаю, – сказал он, разведя руками. – Похожа, но чтобы она воскресла – это все-таки маловероятно. Где все это время Софья находилась и как жила без документов?
– Почти с достоверной точностью я могу вам сказать, что последние два года она жила в Тарасове. А примерно месяц назад ее навещала Нина Степановна...
– Люся, разве Нина ездила не в Челябинск? – удивился Юрий Борисович.
– Выходит, нет.
– Но ты же сама мне говорила, что она была у Сергея в Челябинске?
– Я тоже так думала, но когда Сергей приезжал на похороны, то выяснилось, что Нина у него не появлялась.
– А почему же ты мне ничего не сказала об этом?
– Забыла, а сама решила, что Нина тайком ложилась в Оренбургскую клинику на обследование. Она в последнее время все жужжала мне об этом, но я не думала, что она серьезно. На кого она хозяйство бы бросила? Но она козу продала, курочек зарезала... Выходит, Нина была в Тарасове...
– Да, примерно через месяц после этой встречи О... Соня исчезла. Мой клиент надеялся, что она здесь, но, как я понимаю, ей сюда дорога была заказана. Хотелось бы знать, что такого ужасного произошло три года назад, почему ее мучило чувство вины и почему Соня теперь так внезапно исчезла? Вы мне наконец это расскажете, а?
Людмила Степановна и Юрий Борисович сверлили друг друга глазами. В их взглядах так и читался примерно следующий диалог:
– Ну что, может, хватит молчать? Юра, давай ей все расскажем? Я Тане верю.
– А у меня есть кое-какие сомнения... Ладно, Люся, не смотри на меня так, этот чертов узел давно пора разрубить...
Я ошиблась только в нескольких формулировках. Они заговорили друг с другом вслух, и, по сути, их диалог сводился именно к тому, что я и предположила. Они колебались, не доверяли мне до конца, но понимали, что Соня, возможно, жива и снова попала в беду, поэтому ее надо спасать.
– Хорошо, я вам все расскажу, – сказала Еремина.
* * *
Соня Кривцова работала в больнице медсестрой. Она была молода и красива, и на нее положил глаз главврач, известный на весь поселок своей любвеобильностью. Сонечка долго сопротивлялась, но, в конце концов, сдалась, и у них завязались близкие отношения, о которых вскоре узнала супруга главврача. Она устроила своему благоверному прилюдный скандал. В итоге Кривцова была вынуждена уволиться из больницы по собственному желанию.
Софья долго не могла найти работу в Светличном, не только по своей специальности, но и любую другую. Жили они вдвоем на пенсию матери, и, когда залезли в долги, Соня наконец решилась наняться к Марату Кураеву в швеи. Работа у него была сродни рабскому труду. Все работницы заключали с ним договор на год, отдавали ему на это время свои паспорта и жили в бараке. Работали они по двенадцать, а то и по пятнадцать часов в сутки, практически без выходных. Раз в месяц им разрешалось навещать своих родных, тогда им и выдавали часть зарплаты. Остальные деньги работницы получали на руки только по истечении срока контракта. Однако существовала система штрафов, и обещанные сто тысяч рублей практически никому не доставались. Как говорится, пролетарии всех стран всегда пролетают.
Если же кто-то прерывал контракт раньше срока, то вообще лишался заработанных денег. Однако некоторых работа у Кураева вполне устраивала, потому что давала крышу над головой, гарантированное питание и хоть какие-то сбережения. Несколько женщин работали на Кураева уже не один год. Соня же тащила сей тяжкий груз скрипя зубами. Она не жаловалась матери, но Нина Степановна видела, как осунулась ее дочь, как впали ее глаза, а руки загрубели от мозолей.
Тем временем у Кураева серьезно заболела жена. У нее обнаружили рак молочной железы, уже давший метастазы. Марат, зная о том, что Кривцова прежде работала медсестрой, перевел ее из пошивочного цеха на работу по специальности. Софья уже проработала швеей десять месяцев. До окончания контракта и долгожданной «свободы» было всего ничего, каких-то два месяца. Сонечка стала жить у Кураевых в доме на правах сиделки, а по существу – домработницы. У нее появилась возможность в любое время выходить из дома – в магазин, аптеку. Естественно, она не упускала момента навестить мать, тетку, подружек.
Самочувствие больной с каждым днем становилось все хуже и хуже. Она буквально таяла на глазах и прекрасно понимала, что жить осталось ей недолго. Роза Кураева умерла, а участковый врач, которая пришла, чтобы констатировать смерть, случайно обнаружила на полу около кровати ампулу от сильного сердечного лекарства. Кураевой его не выписывали, более того, оно было ей категорически противопоказано. Врачиха не решилась сделать заключение о том, что ее пациентка умерла от онкологического заболевания, и тогда было проведено вскрытие. Оно подтвердило – смерть наступила от сердечного приступа, вызванного действием введенного в вену препарата. Было заведено уголовное дело.
Естественно, все подозрения сразу были обращены на Софью Кривцову. Масла в огонь подлил сам Кураев, который вроде бы слышал, как жена просила Соню раз и навсегда облегчить ее страдания, а та пообещала что-нибудь придумать. Сам же он будто бы уже нашел для Розы какого-то экстрасенса, который брался исцелить ее и даже давал стопроцентную гарантию, но не успел начать свои сеансы. Роза умерла, возможно, не без помощи сиделки. Кстати, то лекарство, которое было введено Кураевой, врач прописывал Сониной матери, поэтому Кривцова-младшая имела к нему доступ. Отсюда сам собой напрашивался вывод – Софье было очень жалко несчастную женщину, вот она и взяла на свою душу этот грех, хотя сразу в этом не призналась.
Одной из первых узнала о результатах вскрытия Сонина тетка, ведь она работала хирургом в больнице. Ереминой не верилось, что ее племянница могла решиться на такое. Людмила Степановна отправилась в дом Кураева, где вроде бы продолжала жить Софья, чтобы поговорить с ней начистоту. Марата дома не оказалось, и дверь ей никто не открыл. Сердцу что-то подсказывало, что любимая племянница сидит взаперти и Кураев может с ней сам расправиться, ведь тот отличался очень крутым нравом. Еремина обратилась за помощью к Юрию Борисовичу, своему давнему приятелю. Тогда он еще работал в милиции и, наделенный определенными должностными полномочиями, смог добиться того, чтобы местный «рабовладелец» разрешил поговорить тетке с Соней с глазу на глаз. Оказывается, она снова работала швеей и жила в бараке, хотя срок ее контракта несколько дней назад истек.
Кривцова выглядела как затравленный зверек. Она плакала и боялась смотреть тетке в глаза, а узнав, что ее, скорее всего, обвинят в преднамеренном убийстве, она разозлилась и начисто отвергла свою причастность к эвтаназии. Более того, она воспользовалась моментом, сбежала и где-то спряталась. Все решили, что она подтвердила тем самым свою вину.
Несколько дней о Софье не было ни слуху ни духу, а потом Нина Степановна сказала своей сестре, что, вернувшись домой из магазина, обнаружила на столе записку. Ее дочь признавалась в том, что из чувства жалости ввела Кураевой смертельную дозу лекарства. Теперь, узнав о том, что Розу мог исцелить экстрасенс, она поняла, что совершила чудовищное преступление, поэтому не может жить с этим тяжким грузом и собирается утопиться в Чувилихе. В заключение Соня просила у всех прощения.
Нина Степановна отнесла записку в милицию. Участковый милиционер стал обследовать окрестности и обнаружил на берегу речки Сонины следы. Босоножки, которые там были найдены, действительно принадлежали Софье Кривцовой. Однако поиски тела утопленницы оказались безуспешными. Впрочем, это никого не удивило. За месяц до этого случая на глазах у многочисленных свидетелей два рыбака попали на резиновой лодке в водоворот, и тела этих несчастных тоже так и не нашли. У Чувилихи очень быстрое течение...
* * *
– Вот, собственно, и вся история, – сказала Еремина, уставившись немигающим взглядом прямо перед собой. – Лично я ни секунды не сомневалась, что Сонечки уже нет. И Нина за эти три года ни разу ни о чем таком мне не намекала. Возможно, она сама недавно узнала, что Софья жива, повидалась с ней, а потом сердце не выдержало...
– Знаешь, Люся, а у меня однажды закралось кое-какое сомнение.
– Когда?
– Уголовное дело, можно сказать, зашло в тупик. Хоть Кривцова в записке и призналась в содеянном, но строить доказательства только на этом было невозможно. Дело в том, что на ампуле не оказалось Сониных отпечатков пальцев. Кроме того, у Нины Степановны дома обнаружилась целая упаковка этого лекарства, она его купила по рецепту, но еще ни разу не колола, ждала, когда дочь будет жить дома и сможет делать ей ежедневные инъекции. Чисто теоретически вколоть Розе лекарство мог и сам Кураев, и медсестра из поликлиники, но доказать это не представилось возможным. Короче, по прошествии определенного времени дело было закрыто за недостаточностью улик. Но перед этим меня просили поговорить с Ниной, чтобы она через полгода после известных событий подала в суд на признание дочери умершей. Так было бы удобней закрыть дело, но для этого требовалось свалить вину на Соню.
– Юра, ты мне об этом ничего не говорил, – упрекнула своего приятеля Людмила.
– Люся, я делал это с большой неохотой. Мне не хотелось бередить Нинину душу. Я знал, что у нее слабое сердце, и не только судебный процесс, но и наш разговор мог ее убить. Нина, на удивление, спокойно выслушала меня, но категорически отказалась заниматься этим. Она однозначно заявила, что никогда не будет настаивать на том, чтобы Соню признали не только умершей, но и безвестно отсутствующей. Я пытался ей объяснить, что в том случае, если Софья вдруг воскреснет, решение суда может быть отменено. Тогда Нина стала говорить очень странные вещи, не берусь сейчас передать все слово в слово, но примерно это звучало так: «Сонюшка для меня всегда будет живой, даже когда меня самой не станет. Родители дают ребенку жизнь, и они не вправе ее забрать, даже на бумаге. Благодаря мне и отцу она будет жить...»
– Что? – Людмила Степановна энергично всплеснула рукой. – Юра, ты ничего не путаешь? При чем здесь отец Сонечки? Ему никогда до нее не было никакого дела! Он упорно делал вид, что ничего не знает о существовании дочери, старшей дочери...
– Ну, знаешь, Люся, я в эти ваши дела никогда не лез, и кто отец Софьи, я лично без понятия. Только мне почему-то подумалось: если Соня жива, она скрывается у отца, которого здесь никто не знает. Не стал я никому ничего об этом говорить, а начальству доложил, что Нина отказалась обращаться в суд. Кажется, к ней потом из прокуратуры приходили, но твоя сестра твердо стояла на своем.
– Да, у Нины был сильный характер, потому и сердце больное, не берегла она его, не берегла... А насчет отца – это пустые фразы, зря ты к этому прицепился. Не может Сонечка у него скрываться, потому что он у всех на виду, здесь...
– Кто? Разве он из местных?
– Юрка, ты прямо как с луны свалился! Весь поселок давно уж догадался, кто Сонин отец, а ты один, наверное, ничего не знаешь...
– Ну прямо я один, вот Таня тоже об этом не знает, – сказал Пинкертон, вдруг вспомнив о моем присутствии. – Она ищет Соню, вот и скажи нам, кто ее отец. Может, она у него?
– Мне кажется, что я как раз догадываюсь, кто это, – сказала я, чем страшно удивила присутствующих.
Да, я, бесспорно, произвела эффект своим непринужденным замечанием и очень собой гордилась.
– Кто? – спросили в один голос Людмила Степановна и Юрий Борисович.
Я выдержала положенную в таких случаях паузу, а потом сказала:
– Петр Верещагин, не так ли?
По лицу Ереминой сразу же стало ясно, что я попала не в бровь, а в глаз. Но она не спешила вслух подтверждать мою гипотезу.
– Люся, это правда? – спросил ее Юрий Борисович и сам же ответил: – Да, такой слушок действительно ходил. Соня и Оля, они ведь как сестры-двойняшки, на одно лицо, хоть и разница в возрасте у них лет пять, наверное. Я никогда никаким бабьим сплетням не доверял. Мало ли кто на кого похож! Вон Васька Хорькин – вылитый Брежнев, но это же не говорит, что он его сын. Двойники часто встречаются. Оказывается, Соня и Оля – сестренки по отцу! Вот дела! Это они обе на бабку, Александру Викторовну, похожи. Красивая была женщина, она у нас в школе немецкий язык вела.
– Да, это так. Таня, но как вы узнали?
Я поняла, что пришло мое время раскрывать свои карты, поэтому рассказала, что Соня жила в Тарасове с документами своей сводной сестры. Услышанное настолько потрясло Еремину, что ее лицо приобрело меловую бледность. Пинкертон старался скрыть свое удивление, но расширившиеся зрачки его глаз говорили сами за себя.
– Это похоже на правду, – выдал он после некоторой паузы. – Ольга Верещагина действительно обращалась в милицию по поводу потери паспорта. Был такой факт, хотя в нашем поселке подобное встречается крайне редко. Ай да Нина, значит, она выкрала его и отдала своей дочери! Это меняет дело. Совсем без документов прожить невозможно, по фальшивке – рискованно, а тут практически настоящий паспорт, и фотка такая, что не подкопаешься. Если никуда с ним не влезать, то никто номер по базе данных сверять не будет, а потому не обнаружит, что он числится среди утерянных.
– Да, Соня вела себя очень осторожно, – подтвердила я. – Она жила на квартире у одной бабульки, естественно, без временной регистрации. Работала не по трудовой книжке, а по контракту, который даже уничтожила. Мой клиент хотел на ней жениться, но Оля, то есть Соня, сказала ему, что она замужем, а с разводом могут быть большие проблемы, поскольку ее муж – почти маньяк.
– Да уж, с ее паспортом брак не зарегистрируешь, – согласился со мной Юрий Борисович. – Кстати, Ольга-то Верещагина тоже замуж собирается выходить...
– Погодите, погодите, – заволновалась Людмила Степановна. – А где же теперь Соня? Здесь она ни за что не появится. Бедная девочка, сколько ей всего пришлось пережить! Знает ли она, что матери больше нет?
– Да-а, – протянул Юрий Борисович. – Только нашлась – и снова пропала. Здесь возможны два варианта. Первый – она по собственному усмотрению уехала из Тарасова, чтобы перепрятаться. А второй, как это ни печально, ее нашел Кураев и...
– Юра, да что ты такое говоришь! Как он мог ее найти в Тарасове и что он ей мог сделать? Неужели ты думаешь, он отомстил Сонечке?! – Людмила Степановна оторопелым взглядом уставилась на своего приятеля. – Но ведь он недолго оплакивал свою Розу. Не прошло и полгода после ее смерти, как Кураев снова женился.
– Все может быть. Люся, ты женщина мужественная, поэтому должна быть готова к любому исходу.
– Таня, а вы что думаете об этом? – спросила меня Еремина.
– Я согласна, действительно, возможны оба этих варианта. В любом случае я буду искать Соню, живую или мертвую.
– Неужели мне придется второй раз пережить ее смерть? Нина бы этого точно не вынесла...
– Скажите, Людмила Степановна, а у вас, как у врача, смерть Нины Степановны не вызывает никаких сомнений? У нее действительно был инфаркт?
– Да, но... почему вы меня об этом спрашиваете? Что вы хотите этим сказать?
– Я, кажется, догадываюсь, что Таня хочет этим сказать, но думаю, что ее подозрения надуманны... Какой инфаркт у Нины был по счету? Второй, третий? А тут она встретилась с Соней и...
«Навела на свою дочь Кураева, – мысленно продолжила я. – Наверное, и Пинкертон это понимает, но хочет успокоить свою Люсеньку. Странные у них отношения – взрослые люди, а конспирируются как подростки. Впрочем, какое мне дело до их личных отношений? Гораздо важнее знать, что же на самом деле произошло с Розой Кураевой. Кажется, смерть этой бедняжки и стала причиной всей последующей череды событий – от мнимого утопления Сонечки в Чувилихе до ее недавнего исчезновения из Тарасова».
– Ничего не могу сказать по этому поводу. Причиной инфаркта могло быть все, что угодно.
– Люся, ты, главное, не расстраивайся. Не нагнетай обстановку. Все рано или поздно выяснится. Ой, засиделся я тут у вас, домой пора. Танечка, пойдемте, я вас провожу. Не против такого старого кавалера?
– Не против.
Откровенно говоря, я надеялась, что по дороге домой бывший опер расскажет мне новые подробности о событиях трехлетней давности, о которых он умолчал при Людмиле Степановне, щадя ее нервы. Увы, я ошиблась. Юрий Борисович, как и в автобусе, стал трындеть о недавно родившемся внуке. Мне эта тема была по барабану, поэтому я молчала, углубившись в свои размышления. До гостиницы мы все же дошли вместе, а потом, прощаясь, Пинкертон показал мне дом, в котором он жил. В его глазах засверкали смешливые огоньки, и я задала себе вопрос: «Неужели этот старый хрыч начал так грубо клеить меня?» Я сделала вид, что ничего не поняла, и открыла дверь гостиницы.