ГЛАВА ШЕСТАЯ

Маргарита плотно закрыла дверь в кухню, оставив мужа, Альберта и супругов Заботкиных в комнате. Она плавно опустилась на стул и предложила присесть мне.

– Итак, вы уже в курсе, что мой муж болен, – с горечью констатировала Маргарита. – Это меня очень тревожит, поймите! Он занимает должность, не очень, правда, высокую и престижную, но все же – должность. Поэтому огласка этих фактов крайне для нас нежелательна. Вы понимаете меня?

– Конечно, понимаю, – ответила я. – Однако вопрос не в этом. Главное заключается в том, что против вашего мужа появились улики, позволяющие заподозрить его в причастности к убийству давнего друга.

Я последовательно выложила Маргарите все этапы поведения Всеволода, начиная с прихода к Заботкиным и кончая его науськиванием на них сводного брата убитого Маркова.

– Но вы же понимаете, что он болен, – грустно улыбнулась Маргарита. – И его поведение – следствие всего его болезни. И сам Лева, если можно так сказать, следствие того же самого. Понимаете, я давно подозревала нечто неладное. Но в больницу он идти категорически отказывался. И мне пришлось попросить свою подругу-психиатра и ее коллегу прийти к нам. Естественно, они не могли дать официальное заключение, поскольку не имеют на это права без согласия пациента. Но они согласились по-дружески мне помочь и просто осмотреть его. После осмотра они и сказали, что у Севы – паранойяльная шизофрения! Он потом кричал на меня, что готов пройти сто комиссий и доказать всему миру, что он не болен. И тут я уже стала бояться другого. Понимаете, ведь шизофрения – это расщепление сознания. И Сева мог, с одной стороны, плохо себя чувствовать психологически, думая, что с ним после этого не станут общаться нормальные люди. И вообще, это – позор! А с другой стороны, многие шизофреники и, в частности, Сева тоже, мог втайне гордиться своим новоприобретенным диагнозом, поскольку этим заболеванием страдали многие великие люди, и ему было бы лестно, чтобы об этом узнало как можно больше народу. Он мог думать, что он – человек, избранный богом! Вот в чем заключается расщепление сознания. И если бы у него возобладали именно эти аспекты болезни, то я не исключаю, что он сам пошел бы в клинику и попросил, чтобы его официально освидетельствовали. А после этого его неизбежно положили бы в больницу на три-четыре месяца и давали бы ему препараты, наблюдая, как реагирует его психика. А после этого ему дали бы третью или четвертую группу инвалидности, и он вынужден был бы оставить свою директорскую должность, поскольку дальнейшее его пребывание на этом месте оказалось бы невозможным. Я так подробно описываю вам все эти медицинские и юридические моменты, чтобы вы поняли до конца мои мотивы...

– Я все поняла, – кивнула я. – Но у меня, вообще-то, всего лишь возникли подозрения, что у вашего мужа с Марковым была… гомосексуальная связь.

– Это чепуха, – спокойно парировала Маргарита. – Ничего подобного ему не свойственно. Одна игра! Итак, вы хотите знать, где он был в феврале? Я вам расскажу все по порядку... Шестого – да, по-моему, шестого февраля – мы с ним крупно повздорили. Из-за Левы. Собственно, в последнее время мы только из-за него и ругались. Это началось уже довольно давно, но все же, не доходило до таких масштабов. Я имею в виду это его преклонение перед Марковым. Хотя каждому нормальному человеку, – Маргарита подчеркнула слово «нормальному», – абсолютно ясно, что преклоняться-то там не перед чем! Я, например, просто совершенно его не выносила, заявляю вам сразу. Вечно язвит, вечно издевается над всеми... Причем, ладно бы, он просто шутил, а то он именно издевается! Да еще с такой ехидной улыбочкой... И вот еще за что я его не любила – Марков вечно сочинял обо всех небылицы, порою – просто чудовищные! А потом эти сплетни тянулись за людьми. Кстати, он и на Севин счет язвил несчетное количество раз, а тот все ему прощал. И превозносил Леву до небес. Я даже вздохнула с облегчением, когда этот Марков уехал в Германию, думала, что он, наконец, оставит нас в покое, но не тут-то было! Во-первых, они регулярно переписывались с Севой, но это еще не так страшно. Самое ужасное, что Сева только о нем и говорил! У него на языке был один Лева, и у меня появилось такое ощущение, что этот Марков с нами живет, ест, спит... Просто наваждение какое-то!

У Севы, правда, была и еще одна любимая тема – он вбил себе в голову, что является потомком какого-то там короля или кого-то еще, я толком не вникала в эту чушь. И он стал внушать мне, что я – плебейка, что это ниже его достоинства – иметь в женах такую простолюдинку, что ему даже стыдно! Обозвал меня крестьянской дочерью! Сказал, что мое место – у корыта! И тут мое терпение лопнуло, и я позвала врачей, поскольку ситуация уже принимала угрожающий оборот. Мои самые худшие опасения подтвердились – ему поставили диагноз. После этого он немного поутих. Причем, я сразу же его предупредила, чтобы он ничего не сообщал своему Маркову, я же знаю его поганый язык и подлую натуру! Он непременно постарался бы использовать это в своих интересах. И вроде бы, мне показалось, что Сева понял все это. А вот вышло, что он все-таки тайком растрепал все Маркову! Видимо, чтобы поступить мне наперекор...

А тогда, шестого числа, он сообщил мне, что Лева приезжает. И тут я категорически заявила, чтобы ноги его в нашем доме не было! Сева пытался протестовать, негодовать, выпячивал грудь... Тогда я напомнила ему, что это, вообще-то, мой дом, и я имею право решать, кого хочу в нем видеть, а кого нет. Тогда он с таким пафосом заявил мне, что уходит! Я еще съязвила – к Леве? Он сказал, что поедет к родителям. Ему, и правда, больше некуда идти... Вернулся он только через неделю и объявил, что Лева пропал. Вот и вся история.

– Значит, он был у своих родителей?

– Ну да, а Альберту мне пришлось соврать о поездке папы в Москву, чтобы он не волновался. Он очень любит папу, привязан к нему. И, справедливости ради, надо отметить, что Сева – очень хороший отец! А насчет его болезни я могу сказать, что подверженные ей люди не опасны для общества. Но, учитывая тот факт, что Всеволод – директор музея, это может ему сильно повредить.

Я задумалась. Моя версия рушилась, и я уже стала подумывать о том, как бы помочь Гайворонскому. Я не собиралась обнародовать факт его болезни, поскольку, как выяснилось, это не связано с убийством Маркова. У меня возникла идея.

– Знаете, у меня есть знакомый психолог, который мог бы попробовать как-то помочь вашему мужу. Я могу ему позвонить, – сказала я.

Маргарита задумалась.

– Вообще-то, я сама работаю в больнице, – неуверенно сказала она. – И у нас там много врачей.

– Чем хорош мой знакомый – он сохранит полную конфиденциальность, – сказала я. – Вам же, наверное, не очень хочется, чтобы в больнице о вашем случае знали все?

– Пожалуй, вы правы, – согласилась Маргарита.

– Отлично, тогда я сейчас позвоню ему, он приедет, а потом мы с Заботкиными уйдем и не станем больше вам мешать.

– Спасибо, – с признательностью сказала Маргарита.

Я вышла в коридор и набрала номер Романа Евгеньевича Каменкова, молодого, но весьма преуспевающего психотерапевта… Несколько раз его приглашали в прокуратуру для консультации по некоторым сложным делам, так мы однажды и познакомились. Через пару секунд я услышала в трубке его приятный голос.

– Роман Евгеньевич? Татьяна Иванова беспокоит... У меня есть для вас клиент, интересный. Не могли бы вы подъехать? Можете? Отлично... Диктую адрес.

Едва я начала объяснять, как лучше добраться до дома Гайворонского, как Каменков перебил меня:

– Всеволод Олегович? Так я прекрасно его знаю, неоднократно бывал у него в гостях! Действительно, очень интересный человек, и случай неординарный. А что такое? Что случилось? Неужели обострение?

– Скорее всего.

– Роман Евгеньевич? Каменков? – тихо уточнила Маргарита у меня, пока я продолжала разговор.

Отключив связь, я спросила:

– Вы его знаете?

– Представьте себе! – усмехнулась Маргарита. – Он регулярно к нам заходит, говорит с Севой о книгах, об исторических фактах... Я не знаю, где они познакомились, но, вообще-то, должна отметить, что он всегда влиял на Севу положительно. Хотя… Нет, тут он помочь не может – ведь он психолог, а у моего мужа, к сожалению, заболевание психическое. И коррекции не поддающееся.

– Тем не менее, он сейчас приедет.

Маргарита глубоко вздохнула и махнула рукой.

– А, делайте что хотите! – с досадой проговорила она. – Вообще-то, я не хотела никого больше видеть сегодня…

У меня, однако, были свои мотивы для встречи с Каменковым. Когда я узнала, что психолог знаком с Гайворонским, то посчитала просто необходимым с ним переговорить по поводу состояния Всеволода Олеговича. Психолог Каменков был коммуникабельным человеком, круг его общения распространялся в основном на людей с психическими отклонениями, на представителей богемной и академической тусовок, на профессуру, на коллективы судебно-медицинских экспертов. Гайворонский прекрасно подходил почти под каждую категорию этих лиц, за исключением, разве что, последней… Конечно, можно предположить, что интеллектуал Каменков встречался с ним просто как с образованным человеком, но все-таки я не исключала, что Всеволод Олегович жаловался ему на свое состояние.

В конце концов, я выслушала всего лишь личное мнение и версию Маргариты, его жены. Но почему я должна верить Маргарите?

Подумав об этом, я решила развить эту тему. Маргарите известно о болезни мужа. И она заинтересована в том, чтобы это скрыть. Тем более, от Маркова. Она могла узнать и раньше, что ее муж таки проболтался Леве насчет своего диагноза. Что, если за этим все-таки что-то стоит? И неплохо бы узнать, есть ли у самой Гайворонской алиби на момент убийства Маркова? В смысле, находилась ли она в Тарасове неотлучно в те дни?

С этим вопросом я и обратилась к женщине:

– Скажите, пожалуйста, вы в то время, пока Всеволод находился у родителей, жили здесь вдвоем с сыном?

– Да, – недоуменно посмотрела на меня из-под очков Маргарита. – А где же еще?

– Все время были дома, никуда не уезжали?

– Куда я могу уехать! – пожала она плечами. – А сына я куда дену? К тому же, у меня работа, отпуск только летом будет. А на работу я хожу каждый день, и даже по субботам дежурю. Я, кажется, понимаю, к чему вы клоните, – усмехнулась она. – Но я не настолько ненавидела Маркова, чтобы убить его. А если вы думаете, что я таким образом хотела обезопасить себя и мужа от его болтливости, то здесь не было бы никакой гарантии. Ведь Сева, будучи не совсем в нормальном состоянии, может сказать об этом «по секрету» кому угодно! Мне что же, теперь по городу с автоматом ходить и отстреливать всех посвященных? А если вы хотите знать мое мнение по поводу того, кто виноват в смерти Маркова, я вам могу назвать одно имя…

– И кто же это? – с интересом спросила я.

– Лариса Лиманская, – уверенно ответила Маргарита.

– Почему?

– Знаете, я не буду это комментировать, доказательств у меня все равно нет. И, боюсь, вам их тоже никак не раздобыть, – усмехнулась Маргарита. – Но я в этом уверена!

Мой приятель, психолог Роман Евгеньевич Каменков, появился в квартире Гайворонских уже через полчаса. Против обыкновения, он казался нисколько не расстроенным тем, что ему пришлось изменять какие-то свои планы и приехать к Гайворонским по моей просьбе. Обычно Роман очень не любил непредвиденные ситуации, он высоко ценил свое личное время и тщательно это подчеркивал. Однако сейчас он явно излучал благодушие.

– Танюша, ты нисколько не изменилась, все так же от тебя исходят флюиды молодости и необыкновенной красоты! – улыбнулся мне психолог. – Здравствуйте, Маргарита, простите, что я без приглашения... Сева, я занес тебе книги, которые ты просил, вот, полюбуйся, это все нобелевские лауреаты, японцы. Проза выдержана в очень мрачных взглядах на человеческую природу, тебе это должно быть интересно. И вот еще книга «Монархи Европы», ты, помнится, просил у меня почитать…

Гайворонский достаточно равнодушно оглядел книги, которые психолог вытащил из своего портфеля. Его явно заботили другие проблемы.

– А что у вас тут произошло? – не переставая демонстрировать в улыбке свои ровные белые зубы, спросил Каменков. – Семейные конфликты, детско-родительские отношения?

– Да вот, у нас тут проблемы кое-какие обнаружились. Нельзя ли с вами поговорить наедине? – спросила я.

– Можно, конечно, можно, – после некоторой паузы ответил Каменков, бросив взгляд в сторону Гайворонского, стоявшего в углу комнаты с хмурым видом. – Ты же знаешь, я всегда готов к общению. Клиенты закалили мою коммуникативную выносливость, – улыбнулся он в сторону Маргариты.

– Вы можете побеседовать в кухне, – холодно проговорила та, и я поспешила увести Каменкова.

– Слушай, кто эта изящная брюнетка? – неожиданно спросил Роман, едва дверь за нами закрылась. Я поняла, что он имеет в виду Марину Заботкину.

– А что? – усмехнулась я. – Понравилась?

– Симпатичная, – признался Роман.

– Увы, вынуждена тебя разочаровать, – со вздохом развела я руками. – Эта девушка замужем, к тому же, она беременна. Это жена Максима Заботкина, переводчика с испанского.

И тут Каменков вдруг оживился:

– Марина? Видимо, это о ней мне Гайворонский многое рассказывал!

– Вот как? – я удивилась и насторожилась. – И что же именно?

– Ну, он говорил, что когда-то познакомился с ней у общих знакомых и влюбился. Что у него не ладились отношения с женой, они жили практически как посторонние люди, из-за чего он часто пребывал в подавленном настроении. А тут Марина – молодая, красивая, сексуальная… И он уже рисовал в своей голове некие радужные картины, но… Увы, девушка не претворила его фантазии в реальность.

– А сейчас он что о ней говорит? Какого он мнения о Марине и какие у них отношения? Вы, наверное, беседовали с ним на эту тему?

– Конечно! У Севы личная его жизнь – больная тема. Собственно, на этой почве мы с ним и сошлись. Он неоднократно просил у меня совета. А я, знаешь ли, хоть и не устраивал ему платных консультаций – он не может себе позволить такую роскошь, а я не могу позволить себе давать бесплатные профессиональные советы направо-налево, – но по-человечески, по-приятельски я ему подсказывал кое-что. Честно говоря, Сева мне симпатичен.

– Так какие отношения у него с Мариной? – нетерпеливо повторила я свой вопрос.

– Отношения? – задумался Каменков. – Наверное, дружеские. Она же теперь замужем. Расстались они, правда, не очень хорошо, во всяком случае, с его стороны ощущался некий негатив... Ну, это понятно, реактивное состояние... Но потом они наладили общение. Во всяком случае, ничего плохого об этой девушке он не высказывал. Но… У меня создалось такое впечатление, что она так и не выпала из его сердца окончательно. Она задела его сильнее, чем это может показаться на первый взгляд…

– В чем это выражается? В том, что он и сейчас хочет более тесного контакта с нею?

Взгляд у Романа стал серьезным и задумчивым.

– Бог его знает, – наконец проговорил он. – Думаю, я не ошибусь, предположив, что подсознательно он может желать ей какой-то… болезненной ситуации. Подчеркну – подсознательно! Конечно, если спросить его об этом, он никогда этого не признает и даже с негодованием отвергнет подобную мысль. И, причем, совершенно искренне. Но… Наше подсознание, Таня, порой выкидывает такие вещи!

Так-так… Этот момент мне тоже показался интересным. Значит, подсознательно Всеволод мог желать Марине беды? То есть, к примеру, сделать так, чтобы ее мужа посадили в тюрьму за убийство в тот момент, когда она ждет ребенка, да еще и беременность эта далась ей весьма непросто…

Я поделилась с Каменковым своими соображениями.

– Вполне может такое быть, – серьезно кивнул он. – Причем, я бы нисколько не удивился, если бы он всячески ее морально поддерживал, искренне жалел и через некоторое время вообще предложил – быть с ней рядом.

– Да уж, – покачала я головой.

«Версию о виновности Гайворонского в смерти Льва Маркова, похоже, еще рано отбрасывать, – подумала я. – Но насколько же все это нелогично и даже чудовищно! Убить человека, в котором ты души не чаешь, ради того, чтобы мужа твоей любимой женщины посадили в тюрьму?! Впрочем, Всеволод Олегович – человек не совсем нормальный, видимо, только этим и можно объяснить его мотивы. Или он так искусно притворяется в своей любви к Маркову? Да нет, вроде бы, не похоже…»

– Надо прямо сказать, что личная жизнь Гайворонского – далеко не сахар, – продолжал Роман. – С супругой отношения у него по-прежнему не ладятся, эмоциональная связь разрушена, отсутствует понимание. Да и психические проблемы у него присутствуют, что тут греха таить! – Каменков опасливо покосился на дверь, боясь, что кто-то может нас подслушать. – Боюсь даже, что это не по моей части, здесь нужны специалисты другого профиля. То есть, психиатры. А что, собственно, тебя-то привело сюда? Как ты здесь оказалась?

Я, как могла коротко, обрисовала ситуацию.

– Ну нет, его болезнь социально не опасна. Я уверен на сто процентов, что убивать из-за всего того, о чем ты мне рассказала, он бы не стал. – Каменков взял из своей пачки сигарету, спросив предварительно у меня разрешения закурить.

Я машинально кивнула и спросила:

– А скажи-ка, – решила я все-таки уточнить этот вопрос, – у него нет склонности к гомосексуализму?

– Нет-нет! – замахал руками Роман Евгеньевич. – Можешь отбросить это предположение. Вообще, меня сегодня удивило его состояние, – продолжил психолог. – Надо же, мы всего месяц с небольшим с ним не виделись, а тут такой Ниагарский водопад психопатических изменений!

– Месяц с небольшим? – насторожилась я. – Не можешь вспомнить, когда в последний раз видел его, и где?

– Ну почему же, я помню. В конце января, здесь, у него. Тогда он был гораздо спокойнее, но я уже заметил тревожные симптомы. Специально зашел к нему, примерно, десятого февраля, но его дома не было. Рита сказала, что он у родителей. Я не поленился поехать туда, хотя это очень далеко, на окраине города. Но его и там не оказалось. Я еще поразился – куда мог подеваться такой домосед?

– И ты не стал его разыскивать?

– Нет, конечно! У меня же шахматный турнир, потом, еще я ток-шоу веду теперь на нашем местном канале, а в университете – лекции... Это у меня просто один свободный вечер выдался, вот я и решил посвятить его Севе. Честно говоря, я рад, что увидел его сегодня живым и сравнительно здоровым. Ничего страшного, легкое сезонное обострение, скоро наступит ремиссия. Да, и еще, Таня, – он доверительно коснулся моей руки. – Я, со своей стороны, попрошу тебя особенно не распространяться насчет Севы, все-таки, пост занимает человек.

– Да, конечно, – механично ответила я, а у самой в голове крутились слова Каменкова о том, что, оказывается, в десятых числах февраля Гайворонского не было у его родителей.

А следовательно, алиби его рушилось окончательно! И, в совокупности с сегодняшним рассказом Каменкова, это давало дополнительные основания для моих подозрений. И все это было мне крайне неприятно! Я уже свыклась с мыслью, что вина Гайворонского – лишь в том, что он болен. И то, это не вина, а беда. А теперь я возвращалась к мысли, что человек этот может быть убийцей. Но скорбеть по этому поводу – совершенно нецелесообразно, а лучше поскорее найти факты, позволяющие либо построить против него железное обвинение, либо разрушить его окончательно.

– Слушай, Роман Евгеньевич, а как ты сам думаешь – где мог находиться тогда Гайворонский? Все-таки, вы с ним достаточно откровенно общаетесь...

Каменков бросил на меня быстрый взгляд, глубоко затянулся и пожал плечами:

– Сам ума не приложу! Хотя, можно спросить у него.

Он взглянул на часы. Я поднялась и позвала Гайворонского. В кухню вслед за ним прошли и Заботкины, и Маргарита.

– Всеволод Олегович… – начала я.

– Таня, извини, ради бога, – быстро поднялся со стула Каменков, – мне еще в одно место нужно, у меня с человеком встреча, прошу прощения, надеюсь, что я помог вам... Да к тому же здесь уже и народу многовато собралось, не хочу вам мешать... Сева, Маргарита, до свидания, я как-нибудь загляну на днях вас проведать.

Он проговорил все это на одном дыхании и торопливо прошел в коридор, снимая с вешалки свой плащ. Я подумала, что ему не хочется присутствовать при допросе Гайворонского, которого он сам невольно лишил его алиби. Поэтому я махнула психологу на прощание рукой и переключила свое внимание на директора музея.

После общения с Заботкиными, которые, узнав о диагнозе Гайворонского, видимо, стали держаться с ним куда более осторожно и мягко, Всеволод Олегович выглядел успокоившимся. Он уже не проявлял приступов агрессии по отношению к своим давним друзьям и даже пытался неуклюже шутить по поводу того, что «еврейская парочка» не попросила у него халявного чаю.

– Всеволод Олегович, – прервала его я. – У меня к вам важный вопрос. Где вы были в десятых числах февраля?

– У вас провалы в памяти, девушка, – окинув меня взглядом сверху вниз, ответил Гайворонский. – Вам моя супруга уже объяснила: я был у своих родителей!

– А я располагаю сведениями, что вас там не было, – твердо заявила я. – Более того, ваши родители сильно удивились, когда узнали, что вы, оказывается, прожили у них неделю в прошедшем феврале!

Это уже был чистый блеф с моей стороны. Естественно, я не звонила родителям Гайворонского и строила свое обвинение только на словах Каменкова.

– Кто вам дал адрес моих родителей?! – вознегодовал Всеволод. – Кто вам дал право тревожить пожилых людей по вашей прихоти?!

– Я не тревожила ваших родителей, эту информацию мне сообщил господин Каменков.

– Ах, Каменков! Этот... Этот... – Гайворонский никак не мог найти подходящего эпитета для психолога. – Этот жалкий болтун! – наконец выдал он. – Это все ложь! Клевета! Грязный вымысел! Почему он сразу после этого ушел?! Почему не бросил мне этого обвинения в лицо? Потому что он знает, что я вмиг его опровергну!

– Опровергните, – предложила я ему.

– Я заявляю вам, что был у родителей, – только и сказал Всеволод Олегович.

Я вздохнула и начала атаку:

– Вы знаете, мне и в самом деле крайне бы не хотелось тревожить ваших родителей. Но боюсь, что в результате столь упорного отрицания очевидных фактов вы добьетесь лишь того, что их потревожат еще больше. С помощью милиции.

– Я слышать об этом не желаю! – встал в гордую позу Гайворонский. – Вы не посмеете этого сделать, вы, пародия на Настю Каменскую!

Я пропустила это сравнение мимо ушей и твердо ответила:

– Насчет того, что я не посмею этого сделать, вы ошибаетесь. Сделаю, и немедленно! И ваши замечания насчет того, что у вас не работает телефон, вам не помогут. В эпоху мобильных систем это звучит просто наивно.

Я достала мобильник с намерением позвонить Мельникову и выяснить номер телефона родителей Гайворонского.

– Как зовут родителей Всеволода Олеговича? – обратилась я к Заботкиным.

Максим раскрыл было рот, чтобы продемонстрировать свою осведомленность, но Гайворонский, подскочив к нему, шлепнул ему по губам ладонью. Заботкин дернулся и вскочил на ноги.

– Сева! – отплевываясь, только и проговорил он.

Вслед за мужем вскочила и Марина, с горящими глазами она бросилась к Гайворонскому. Спокойно сидевшая Маргарита встала и быстро открыла маленький шкафчик.

– Идиот! – в сторону сказал Заботкин.

Он усадил Марину обратно и на всякий случай сжал в руке лежавший на столе половник. Маргарита накапала супругу успокоительное и протянула ему стакан.

– Я не буду это пить! – презрительно взмахнул рукой Гайворонский. – Эта женщина пытается меня отравить! Мало того, что она все эти годы травила меня мясом, зная, что это яд, так теперь она хочет напоить меня этой отравой!

– Сева, это лекарство, – мягко сказала его жена. – Выпей, тебе станет лучше...

– Я не буду это пить!!! – заорал Гайворонский. – И вообще... Я объявляю голодовку!

В кухню заглянул испуганный Альберт.

– А вам что здесь нужно, милое дитя?! – вытаращил на него глаза отец. – Где двадцать страниц перевода?

– Я все сделал, папа, – еле слышно ответил мальчик. – Я как раз думал, может быть, ты проверишь?

– Теперь вы будете делать по сто страниц перевода в день! – неожиданно обратился Гайворонский к сыну на «вы». – По сто страниц! И не с английского, а с немецкого, потому что это – язык ваших предков! А к тому же и с иврита, потому что на нем говорил Лева Марков! А еще вы займетесь борьбой сумо и вышивкой крестиком! Потому что я не могу допустить, чтобы потомок Виттельсбахов вырос негармонично развитой личностью! Я намерен завтра же купить вам пианино! Вы займетесь музыкой! В приличных семьях мальчики должны уметь сыграть любую фугу Баха с листа!

Услышав последние фразы Гайворонского, Марина потерянно взглянула на мужа, а потом – на меня. Она тихонько толкнула Максима в бок, и тот вполголоса обратился ко мне:

– По-моему, ему нужно или снотворное принять и лечь в постель, или... вообще... Требуются более радикальные меры.

– Пожалуй, вы правы, – так же тихо ответила я, пока Гайворонский продолжал стращать мальчика новыми перспективами.

Я подошла к Маргарите и кое-что сказала ей на ухо. Та согласно кивнула и пошла к шкафчику. После этого я шепотом поделилась своим планом с Заботкиными, и те тоже его приняли.

Когда Гайворонский устал от собственных излияний, Максим с Мариной крепко ухватили его с двух сторон под руки, а подошедшая сзади со шприцем в руках Маргарита быстро спустила его брюки и ловко всадила ему укол в мягкое место. Гайворонский заверещал, но было уже поздно. Он оглядел всю компанию тяжелым взглядом и промолвил:

– Вы все за это ответите. Придет Зигфрид, и вы провалитесь в Валхаллу! Вот Лева приедет – он вам всем покажет! А Чаша Грааля все равно у меня! Это моя чаша! Это моя чаша!

Извергнув весь этот бред, он обессилено рухнул на стул. Буквально на глазах он становился вялым и заторможенным, больше он не кричал и не пытался проявлять агрессивность. А еще через десять минут Максим с нашей помощью препроводил Гайворонского в спальню и уложил его в постель. После этого все вздохнули с облегчением.

– Все, я его теперь никуда не выпущу, – горестно проговорила Маргарита, стоя в коридоре.

– Это весьма разумно, – согласилась я. – И лучше бы вам все-таки вызвать врача.

– Я позвоню своей подруге, – кивнула Маргарита.

– Мы просим прощения, – выступила вперед Марина, – если мы как-то спровоцировали все это... Мы больше не станем его тревожить.

– Да. Нам пора, – согласился Максим, подавая жене пальто.

Они вместе со мной вышли из квартиры Гайворонских, и я предложила Заботкиным подвезти их. В машине Максим спросил:

– И что теперь? А если это, и правда, он?

– Я думаю, сейчас нам лучше немного подождать, – задумчиво ответила я.