ГЛАВА ПЯТАЯ
А у Заботкиных, куда я поехала сразу после всей этой беготни с Виталием Передреевым, я застала живописную картину. По гостиной, громыхая как своими сапогами, так и голосом, расхаживал раскрасневшийся капитан Тугов. Он чеканил слова:
– В общем, так! Сегодня я ночую здесь! Если эта сволочь сюда сунется – уничтожу. Я сказал! Это он убил Левку. Гад! Он у меня все скажет. Я пистолет свой возьму. А ты, – повернулся он к Марине, – вообще теперь из дома не выйдешь!
Максим спокойно курил и снисходительно наблюдал за Туговым.
– Так. И еще, – продолжал бравый вояка. – Тебе, Максим, желательно в темное время суток тоже никуда не выходить. А еще лучше свои переводы домой возьми. Диспозиция ясна? – И, не дожидаясь ответа, он сказал: – В таком случае – по местам. Я – в военкомат, – он поглядел на часы взглядом главнокомандующего перед сражением, – а в шесть я здесь. Звоню условным звонком. Не два раза, а три. Все запомнили? И дверь никому до моего прихода не открывать! Вообще!
И он уже собрался уходить, но я его остановила.
– Да, слушаю, – оттарабанил Тугов, который, видимо, уже мысленно был на работе, за окошком, где он обычно именно этими словами встречал посетителей военкомата в качестве дежурного.
– Я хочу с вами посоветоваться. У вас нет никаких предположений насчет того, откуда этот Горячий знает о ситуации с Левой и Заботкиными? Кстати, а вы были знакомы с ним?
– Я с такими мерзавцами не общаюсь, – отрезал капитан. – Хоть он и брат Левки.
– И все же, эта мысль не дает мне покоя. Откуда он все знает? Если он, конечно, не тот именно человек, убивший собственного брата...
– Да он это убил, он! – сморщился Тугов, поправляя свой мундир и смотрясь в зеркало. – Больше некому... Стоп!
Мы даже вздрогнули: он вдруг гулко хлопнул себя по лбу своей здоровой ладонью.
– Севка же мне говорил, что он встречал этого обормота на улице! И все ему сказал, – мол, что Макса арестовали, Левку убили... А то бы этот гад так и не узнал, что брата уже похоронили.
– Гайворонский? – уточнила я и нахмурилась.
– Ну, Сева дает! – покачал головой Максим.
– Да ненормальный он просто какой-то! – воскликнула эмоциональная Марина. – Ну и псих!
– Я еще ему сказал – язык тебе надо отрезать, – укоризненно произнес Тугов, подстраиваясь под настроение хозяев. – Чего болтать-то об этом всем подряд!
– Вот это верно, насчет языка, – заметил Максим.
– Так, ладно, мне пора, – еще раз посмотрел на часы Тугов и откланялся.
А я вызвала в кухню Марину. Мне хотелось поговорить насчет Гайворонского именно с ней, поскольку Марина – как женщина – могла лучше своего мужа понимать мотивы поступков Всеволода.
– Марина, как вы сами думаете, для чего Гайворонский это сделал? – спросила я, прикрыв дверь в кухню.
– Сама над этим думаю, – призналась Марина. – Тут может быть несколько вариантов. Первый – просто из-за своей болтливости. Иногда Севу просто несет, и он совершенно не думает, что он говорит и кому. Второй – чтобы показать, что он принимает активное участие в расследовании смерти Левы. То есть, – пояснила Марина, видя мои недоуменно приподнятые брови, – ведь это его сообщение, по сути, является провокацией, верно? И за этим должны были последовать некие действия. Они, кстати, и последовали. И кто знает, может быть, все это приведет к тому, что прояснится разгадка смерти Левы. Сева вполне может так считать. Он вообще склонен к интриганству. Он искренно полагает, что если он скажет одному человеку одно, другому – другое, третьему еще что-нибудь, то неизбежно пойдут какие-то процессы, которые приведут к одному Севе известному результату. Хотя обычно из его столь «мастерски продуманной игры» ничего не выходит. Ну, а в-третьих – чтобы сделать нам гадость.
– Он действительно так плохо к вам относится?
– Я уже и сама не знаю, – вздохнула девушка. – Раньше я никогда не думала, что он может дойти до такого! Считала, что наибольшее, на что он способен, – это шуточки в наш адрес и мелкие подколы. Ну, еще сплетни всякие.
– Марина, простите, что я затрагиваю эту тему... – осторожно начала я, – я слышала, что вы были подругой Гайворонского.
– Ну да, но не близкой, – пожала плечами Марина. – Подруга – это громко сказано. Скорее… Просто знакомой. Приятельницей. Он меня с Максимом и познакомил. А потом мы поженились.
– Но он выражал к вам симпатию?
– Да, но безответно.
– Мог ли он по этой причине затаить на вас зло и теперь мстить вам таким образом?
– Ну нет, не думаю, – покачала головой Марина. – Все-таки, это было давно, около четырех лет тому назад. Да, тогда Сева как-то воспылал ко мне. Правда, он был женат, и я сразу воспротивилась самой идее нашей связи. А потом я вышла замуж за Максима. Сейчас это все забылось, даже сама тема не поднимается. Много времени прошло.
– А вот Тоня Саврасова утверждает, что у вас с Гайворонским существуют близкие отношения, – в упор заявила я.
Марина вспыхнула.
– Господи! – выдохнула она. – Ну, что за люди! Такое впечатление, что Тоне Саврасовой просто нечем больше заняться, вот она и развлекается тем, что подсматривает за чужой жизнью и потом шушукается на эту тему со всеми, с кем можно и нельзя! Я вас уверяю, что у меня с Севой ни-че-го нет! Я люблю своего мужа! И никто другой мне не нужен! И чем мы им всем так поперек горла встали?! Мы с Максимом почему-то ни о ком не сплетничаем!
– Ладно, ладно, все. Извините еще раз.
В кухню осторожно заглянул Максим. То ли его одолел приступ мужской ревности к женской болтовне, то ли просто ему стало скучно. Он вопросительно посмотрел на нас.
– Заходите, Максим, – пригласила я его, так как все деликатные вопросы уже задала.
– Вот, Макс! – не замедлила объявить впечатлительная Марина. – Произошло то, чего мы и боялись! О нас сплетничают все, кому не лень!
И она эмоционально пересказала супругу слова Антонины Саврасовой. Максим воспринял их куда более индифферентно, он только хмыкнул:
– Похоже, господин Марков умудряется доставать нас даже с того света, – посмеиваясь, заметил он.
– А при чем тут Марков? – поинтересовалась я.
– Да при том, что все это идет от него! Он же спать не мог спокойно, если видел, что у кого-то что-то хорошо. Вот и хотел повсюду внести смуту. Я на сто процентов уверен, что этот слушок пустил именно он.
– А Сева, между прочим, Маркову и в этом подражает, – добавила Марина. – Тот гадости говорит и делает – и этот туда же!
– Мне все больше и больше интересна эта личность по фамилии Гайворонский, – задумчиво проговорила я. – Его действия должны иметь какое-то основание, объяснение… И все это очень подозрительно – именно он, единственный из вас, поддерживал постоянные телефонные и письменные контакты с Марковым, именно он первым поднял всех на ноги и заявил, что Лев пропал. И еще одна нестыковочка – вы говорили, что он, фактически, – антисемит, а проявляет при этом такую теплую, даже почти нежную привязанность к евреям...
– Только к одному еврею, – уточнила Марина. – К Леве Маркову.
– И еще одно, – не слушая ее, продолжала я. – Алиби его надо бы проверить поосновательнее! И прочитать письма Маркова к нему. Может быть, в них он сообщает Севе что-то интересное? Хотя, если Гайворонский виновен в смерти своего друга, он вряд ли сохранил эти письма.
– Да вы что, Татьяна Александровна?! – искренне удивились и Марина, и Максим. – Вы подозреваете Севу?! Этого же не может быть! Просто не может быть – никогда!
– Я хочу прочитать письма Маркова, еще раз поговорить с Гайворонским и выяснить точно, где он был восьмого февраля, – упрямо стояла на своем я. – И, скорее всего, – я посмотрела на часы, – я сейчас поеду в краеведческий музей. Предлагаю вам отправиться со мной – так мне будет спокойнее за вас. И не бойтесь Горячего – у меня хорошая физическая подготовка, если что, я смогу вас защитить. Ну, и на крайний случай у меня есть пистолет.
– Ну, хорошо, – продолжая недоумевать, согласилась Марина, Максим же, в силу своей флегматичности, просто пожал плечами и пошел одеваться.
* * *
Краеведческий музей размещался в историческом центре города и представлял собой особняк девятнадцатого века, классического купеческого стиля. Музей, увы, в нынешнее время господства материальных интересов не пользовался особой популярностью у публики. Насколько мне было известно, его практически не финансировали, денежные вливания в него считались бесперспективными, и многие сотрудники покинули свое место работы. Трудиться там остался совсем небольшой штат, в основном, состоящий из женщин глубоко пенсионного возраста, убежденных интеллигенток. Дамы работали не за мизерную зарплату, к тому же, выплачивавшуюся нерегулярно, а, в основном, из любви к искусству, истории – словом, это был «культурный генофонд» города. А возглавлял это архаичное царство господин Всеволод Гайворонский.
– Кстати, – обратилась я к Заботкиным перед тем, как войти в здание, – Марков с Гайворонским переписывались по обычной почте? Не по электронной?
– По обычной, по старинке, – кивнула Марина.
– А почему?
– А потому, что вы не знаете Леву Маркова! – со смехом пояснил Максим. – У него же в Германии не было Интернета! Более того, у него и компьютера-то не было, потому что это дорого. А Интернет? Это же дополнительные расходы! Лева бы скорее удавился, чем пошел на такие траты. Это же ра-зо-ре-ние!
Последнюю фразу Максим произнес с несвойственной для него эмоциональностью, к тому же, с характерной картавостью, и я поняла, что он пародирует стиль речи покойного Маркова.
– К тому же, зачем ему компьютер, по большому счету, если он там целыми днями сидел за баранкой? – добавила Марина. – Здесь, правда, у него был компьютер, но Лева его продал перед отъездом.
– Что ж, это, видимо, существенно увеличило его капитал, – улыбнулась я, и мы прошли в музей.
Умиротворенная атмосфера, царившая среди застекленных витрин с экспонатами, действовала успокаивающе и никак не настраивала на жесткий разговор. Она, скорее, способствовала погружению в сонную медитацию, в размышления о бренности бытия, уносила мысли в глубину веков и заставляла всерьез задуматься о вечности. Кто знает, может быть, экстравагантность господина Гайворонского идет отсюда, от этих неживых предметов, которые, однако, многое могли ему поведать о мирах, весьма далеких от действительности? А отзываются о нем как о хорошем специалисте своего дела. Значит, он просто обязан жить не реальностью, навязываемой ему извне, а погружаться в эти древние миры, уже давно не существующие.
Я подошла к миниатюрной, по виду, очень интеллигентной женщине, в очках, с черными волосами и выразительными, полными почти что детской восторженности, глазами.
– Скажите, пожалуйста, где можно найти директора? – спросила я.
– Директора? Всеволода Олеговича? – с придыханием уточнила Дюймовочка. – Это по коридору, налево, а потом – направо.
И плавным жестом, похожим на взмах крыльев белого лебедя, она указала мне и моим спутникам дорогу. Мы поблагодарили музейную работницу и пошли в указанном направлении. Вскоре я открыла обитую кожей дверь, на которой красовалась отдраенная до блеска металлическая табличка «Гайворонский В.О.».
Директор музея сидел за столом и что-то сосредоточенно мастерил. Перед ним лежали клей, листки цветной бумаги, рядом громоздились какие-то дощечки, клещи и плоскогубцы. Он напевал себе под нос знаменитое «Семь сорок», немилосердно перевирая мотив. До наших ушей доносилось веселое: «Ня-а-няня-няня-няня-ня-а-няня...» При этом вид у музейного работника был довольным, как у ребенка, получившего долгожданную игрушку. Я подумала, что ему для полного счастья лишь недостает игрушечной железной дороги с чухающим по ней паровозиком – под столом.
– Добрый день, Всеволод Олегович, – вежливо обратилась я к директору, проходя в кабинет без приглашения.
Вслед за мной в кабинет просочилась и семейная пара Заботкиных.
Гайворонский удивленно воззрился на нас и церемонно спросил:
– Чем обязан такой внушительной делегации?
– Мы пришли поговорить все на ту же тему – об убийстве Льва Маркова, – объяснила я.
– Что, есть какие-то новости? – обеспокоенно спросил Всеволод Олегович, мгновенно оставив в покое свою поделку.
– Новости есть. Прежде всего они заключаются в том, что бандит Горячий терроризирует нас, – с укором в голосе сообщила ему Марина. – По вашей, кстати сказать, милости!
– И вы еще смеете говорить об этом?! – принимая невообразимо напыщенный вид, возопил Гайворонский. – По вашей милости погиб Лева, а то, что я сообщил об этом его брату, – цветочки по сравнению с вашим недостойными действиями!
– Всеволод Олегович, у вас все-таки нет оснований обвинять господ Заботкиных в убийстве, – поспешила вмешаться я.
– Вообще-то, хочу вам заметить, Сева, – вступил и Максим, – что вы действительно берете на себя слишком много! Я, вообще-то, мог бы принять меры, чтобы оградить себя и свою жену от ваших абсурдных действий, но все-таки мне хотелось бы поговорить с вами с позиций старого друга.
– Сева, похоже, уже не считает нас своими друзьями, – с некой горечью вставила Марина.
– Я всегда считал вас друзьями! – заявил Гайворонский.
– И по этой причине ты сообщил Горячему, что мы были должны Леве деньги? – негодующе воскликнула Марина. – Более того, ты сделал все, чтобы он приперся к нам домой!
– Вы не любили Леву, – таким тоном, словно это было величайшим преступлением в мире, проговорил Гайворонский.
– Да твой Лева, – не выдержал Максим, – вообще раззванивал про нас всякие небылицы!
– А вы о нем стихи оскорбительные сочиняли! – выпучил глаза Всеволод.
– Ладно, это все не имеет отношения к делу, – устав от взаимных обвинений Заботкиных и Гайворонского, заявила я. – Главная цель нашей встречи – это мое желание прочитать письма Льва к вам, Всеволод Олегович. Я думаю, в них содержится нечто такое, что могло бы вывести нас на убийцу.
– Вы ошибаетесь, – мрачно ответил директор музея. – Там нет ничего такого. Абсолютно ничего! Если бы что-то было, я бы давно уже сообщил милиции об этом.
– И, тем не менее, я бы хотела прочитать эти письма, – с напором повторила я.
– Это личные письма, – стыдливо отводя взгляд, сообщил Гайворонский.
– Я поняла, – кивнула я, уже уверившись в том, что в письмах содержится указание на гомосексуальную связь между Гайворонским и Марковым. – Но вы поймите и меня тоже – в деле об убийстве не может быть личного приоритета.
Гайворонский глубоко вздохнул и задумался.
– Они у меня дома, – наконец выдавил он.
– Отлично, мы можем поехать к тебе домой! – заявил Заботкин. – На машине это займет всего десять минут.
– Я на работе! – важно отрезал Всеволод Олегович.
– Ой, ты же сто раз хвастался, что у тебя ненормированный рабочий день, а с такой зарплатой ты вообще можешь приходить в музей лишь три раза в неделю! – уличила Гайворонского Марина. – Что ты, кстати, и делаешь. Так что хватит ломаться, собирайся и поехали!
– Это нарушение прав человека, – забубнил Всеволод Олегович, одарив нас недоброжелательным взглядом и направляясь к шкафу, где висело его видавшее виды демисезонное пальто.
* * *
– Вот они, – торжественно объявил Гайворонский, бережно выкладывая на стол пачку писем, кокетливо перевязанную розовой ленточкой.
Я обратила внимание на розовую тесемочку, но ничего не сказала, просто развязала пачку и достала первое письмо. Гайворонский с видом оскорбленного достоинства отошел в угол и сел на низенький табурет.
В первом письме, однако, ничего существенного и интересного мне обнаружить не удалось. Лева писал о том, как он устроился на новом месте, обстоятельно перечислил болезни своей мамы и с гордостью сообщил о том, сколько теперь он зарабатывает. Ругал немцев за их пунктуальность. Особую нелюбовь заслужили у Маркова германские полицейские, несколько раз оштрафовавшие его за неправильную парковку. Размер всех штрафов Марков дотошно сообщил – с точностью, до последнего пфеннига. Просил передавать привет всем, кто его еще помнит.
Второе письмо, пришедшее через пять месяцев после первого, в принципе имело примерно такое же содержание – рассказы о том, сколько Лева зарабатывает и что он приобрел на эти деньги. Марков хвастался приобретенной им недавно мягкой мебелью и ковролином, причем, он указал на то, что, если Сева будет продолжать «протирать свои старые мятые штаны в кресле директора музея, так и останется нищим до конца жизни». Один лист письма вновь был посвящен болезням мамы Левы. Так же он спрашивал про «еврейскую парочку» Заботкиных. Просил время от времени напоминать «этим людям о том, что они должны бедному старому Леве деньги». Ну, и заодно он интересовался – «не появилась ли в фигуре Марины Анатольевны характерная округлость?».
В третьем своем письме Лев Марков долго, очень долго, на двух листах, описывал все болезни своей мамы. Писал он и о том, что Сева должен ему деньги. На этой фразе я насторожилась, но следующие строки отмели все мои подозрения.
Марков писал, что за свою просьбу – поспособствовать прояснению деталей родословной господ Гайворонских – они должны ему деньги, которые, видимо, окажутся в состоянии ему отдать только с последней пенсии. Потом, подробно описав, как он занят и посетовав на германский бюрократизм, Лев снизошел до того, что пообещал Гайворонскому выяснить-таки интересующий его вопрос. Я сделала вывод, что просьба о деньгах является всего лишь отражением вредного характера покойного.
Но главное мое открытие заключалось в том, что никаких намеков на гомосексуальные отношения в письмах не было! За исключением шутливого обращения «Сева, пупсик!», с которого и начинались все эти эпистолярные образчики.
– А что за родословная, Всеволод Олегович? – поинтересовалась я. – Если это не секрет, конечно...
Гайворонский, сидя с гордым видом, насупившись, молчал. Тут вступила Марина:
– Да об этом и мы вам можем рассказать. Сева уверен, что он – потомок Гольштейнов Готторпских, какой-то побочной их ветви, ведущей свое начало от баварского короля Людвига Второго. Того самого, кто спонсировал Вагнера и был настолько к нему привязан, что после смерти композитора сам наложил на себя руки. То есть, речь идет о незаконнорожденных сыновьях и всем таком прочем.
– Вы – воинствующая дилетантка, девушка! – напыщенно и с явным презрением произнес Гайворонский. – Баварский король, мой предок, относился к династии Виттельсбахов, и стыдно интеллигентному человеку этого не знать!
– «Баварский король»! «Мой предок»! – фыркнула Марина. – Да уж, любому интеллигентному человеку сразу понятно, что человек по имени Всеволод Олегович Гайворонский имеет чистокровные немецкие корни – какие же еще!
Глаза Гайворонского гневно расширились.
– Вам прекрасно известно, – с расстановкой заговорил он, – что фамилия Гайворонский принадлежала моему деду по отцовской линии. Что же касается моего деда по материнской линии…
– Сева, это не имеет отношения к делу, – перебил его Максим. – Помнится мне, ты говорил, что Лева с большим скепсисом относился ко всем твоим генеалогическим изысканиям и намекал, что ты ему откровенно надоедаешь. Но ты упоминал о том, что он все же съездил в Мюнхен и что-то там посмотрел в архивах. А потом прислал тебе не очень хорошее письмо. Где оно? Тут про Мюнхен ничего нет! – и Максим показал в развернутом виде третье, последнее письмо из пачки. – Кстати, в том послании он писал и о нас с Мариной, сообщил, что там же, в Мюнхене, есть одна замечательная клиника, где лечат любые случаи бесплодия. Здесь мы ничего этого не прочитали! Или ты тогда все наврал?
Гайворонский покраснел и явно смутился. Я перешла в наступление:
– Где письмо, Всеволод Олегович?
– Я его потерял, – тихо произнес Гайворонский.
– Чтобы ты потерял письмо Левы?! Это просто бред, нонсенс! – захохотала Марина. – Ты же до такой степени на нем помешан, что даже набирал на компьютере и свои письма, и его, ответные. Чтобы сохранить их для истории! Кстати, а давай-ка включим твой компьютер и проверим файлы? Это будет гораздо проще!..
Гайворонский тихо ахнул и принял негодующий вид. Он встал с табурета, выпятил грудь и, сверкнув на нас гневными очами, громко и с пафосом заговорил:
– Это мой компьютер! Мойкомпьютер! Вам не удастся в него залезть! А файлы эти – секретные! Секретные! Это посягательство на частную жизнь! А вы что здесь шарите?! – накинулся он на Максима, заметив, что тот перебирает стопку каких-то книг, которые в огромном количестве заполняли комнату.
Книг было больше, чем мебели. При виде одной из них Заботкин удивленно поднял брови, взял книгу в руки и хотел было что-то сказать, но Гайворонский подскочил к Максиму и вырвал у него книгу.
– Это моя книга! – вновь завел он свою параноидальную волынку. – Не трогайте ее своими грязными руками, вы их даже не удосужились помыть, войдя в мой дом! Вы, грязный еврейский мальчик!
Марина обреченно вздохнула. Подняв на Всеволода глаза, она внятно проговорила:
– Включи компьютер!
– Не дождетесь! – бросил ей Гайворонский и отвернулся.
Я поняла, что пришла пора действовать решительно. Вынула из сумочки свой телефон и спросила:
– Максим, назовите мне, пожалуйста, номер военкомата, где работает Тугов.
Максим продиктовал номер, я набрала цифры на трубке. Угроза привлечь к делу капитана Тугова, который жил в своем черно-белом мире, подействовала. Гайворонский резко шагнул ко мне и сжал мою руку.
– Не надо! – сказал он с видом проигравшего сражение полководца. – Я сейчас включу компьютер.
– Давай лучше я включу, – выступил Заботкин, – а то ты сейчас под шумок сделаешь что-нибудь такое, чтобы он не загрузился.
– Вы просто компьютерный гений, Макс, – с презрением проговорил Всеволод Олегович, но от компьютера отошел.
Заботкин включил компьютер, и вся компания с любопытством уставилась на экран. Мы довольно быстро отыскали директорию «ЛЕВА», в которой было очень много субдиректорий и файлов. Значительную часть их составляли так называемые «джипеги», или, проще говоря, картинки. Загрузив одну из них, мы увидели пухленького лысоватого человека с бородкой и задиристым подбородком. На губах его играла лукавая улыбка. Лысину прикрывала национальная белая кипа.
– Это кто? – обратилась я к Заботкиным.
– А это и есть покойный ныне Лева Марков, – ответил Максим.
Еще несколько картинок представляли собой портреты Маркова, сделанные в разное время в разных местах. Марков был представлен во всевозможных ракурсах, но его лукавая, с ехидцей, улыбочка оставалась неизменной. На одной картинке были изображены Марков в обнимку с Гайворонским.
– Это я фотографировал, – сказал Максим. – Перед Левиным отъездом.
Директор музея гордо поджал губы.
– Это, конечно, очень интересно, – прокомментировала я, – но хотелось бы все же увидеть текст нужного нам письма.
– Сейчас, сейчас, – спокойно проговорил Максим, выгружая картинки и водя курсором по текстовым файлам. – Это не то... Это мы уже читали... Это письмо самого Севы. Вот, то самое, где он просит Леву об одолжении. А вот и ответ.
Заботкин нажал на клавишу «просмотр», и передо мной и всей остальной компанией появился текст.
«Сева, пупсик! Приветствую вас, дорогой мой! Правда, этим обращением я рискую навлечь на себя гнев вашей милости. Или к вам уже надо обращаться по-другому? Может быть, ваше высочество? Или – ваше величество? А может быть, и преосвященство? Или святейшество? В общем, Сева... Все, что вы мне написали в прошлом письме, оказалось на поверку страшнейшей лажей и полной буффонадой. Вы выставили старого бедного Леву на посмешище в глазах этих тупоголовых жирных свиней, которые называют себя немцами! Бедный Лева вынужден был провести четыре дня в Мюнхене, заплатив за квартиру 700 (семьсот!) марок. Вы представляете, какие это деньги, Сева? Нет, вы не представляете! Потому что весь ваш жалкий краеведческий музей можно купить за эти деньги, которые Лева отдал за просто так. Более того, в архиве, куда Лева обратился, он был вынужден отдать еще 200 (двести!) марок. Вы не представляете себе, какие это деньги! И какой результат? Да никакого. Никакие сведения, которые подтверждали бы наличие у Людвига Второго отпрысков, оказавшихся потом в России, не подтвердились! Не подтвердились, Сева! А у меня, между прочим, болеет мама, за которой требуется уход».
Далее следовал длинный перечень заболеваний мамы, и я попросила Максима его пролистнуть.
«...Лева был вынужден предстать полным идиотом перед своими коллегами-таксистами, которые подняли вас на смех. Флегматичный поляк Яцек и наивный албанец Ахмет надорвали-таки свои животы. Единственным полезным результатом от всего этого я считаю то, что Яцек и Ахмет за мой рассказ о ваших претензиях на баварский престол бесплатно угостили меня пивом и сосисками. От сосисок я был вынужден, к сожалению, отказаться – по религиозным соображениям. В общем, Сева... Я так понял, что вы по-прежнему просто не хотите работать, как все нормальные люди! Вы хотите продолжать протирать ваши штаны! Кстати, как они там, зашивает ли Риточка на них дырки? Я так вам скажу: ваш музей вам надоел, и вы хотите протирать штаны в более комфортных условиях: стать аристократом и страдать маниловщиной в баварском замке. Не получится, Сева! К сожалению, дружище, не получится!
Но, зная вашу неугомонность, я предполагаю, что вы и дальше будете бомбардировать меня своими дурацкими письмами. Так вот, я заявляю вам: ваш диагноз, который врачи вам поставили – совершенно, кстати, справедливо, – в этом случае я буду вынужден обнародовать. Обнародовать всем, включая функционеров Тарасовского управления культуры. Нет, поймите меня правильно, я абсолютно не хочу этого, не надо делать из Левы свинью. Но боюсь, что иначе просто нельзя заставить вас перестать валять дурака. Вам нужно просто ехать и устраиваться официантом в Европу и не мечтать больше о престолах, Сева! Вы понимаете меня? Лева всегда был практичным человеком, послушайте старого бедного еврея! Вы великолепно будете выглядеть в роли лакея. Ваше прирожденное чувство благородства позволит вам устроиться в хороший ресторан. Если, конечно, Лева этому (за скромную, естественно, плату) поспособствует. Вы слышали? Однозначно – официантом! И никаких потуг на высшее общество!
Ваше предложение – поступить к вам на службу дворецким – мне, безусловно, польстило, но я хотел бы заранее обговорить сумму моего жалованья. В противном случае это предложение меня не заинтересует. В общем, Сева, я закругляюсь, потому что меня зовет мама, а завтра мне надо рано вставать и садиться за баранку, зарабатывая свои деньги.
Напомните, кстати, о моем существовании господам Заботкиным. Я еще жив и не собираюсь доставлять им радость своим преждевременным уходом из этой жизни. Кстати, в Мюнхене я обнаружил клинику, в которой успешно решают те самые проблемы, которые случились у наших с вами друзей. По-моему, по деньгам это выйдет даже дешевле, чем в Москве. Разницу они могут подарить старому бесполезному Леве за то, что он помнит об их существовании и тратит свое время на поиск нужных для них вариантов. Но, кажется, я становлюсь излишне многословным. Да и мама по-прежнему зовет меня из соседней комнаты обедать. На сем остаюсь ваш непреклонно Лев Марков (Белявский). Азохен вей».
– И почему ты не хотел показать нам сразу это письмо? – спросил Максим.
Гайворонский, набычившись, молчал.
– Сева, а что это он пишет про какой-то твой диагноз? – полюбопытствовала Марина.
Всеволод Олегович совсем смутился и беспокойно заерзал на стуле.
– Это всего лишь обычный Левин юмор, – запинаясь, проблеял он.
– Мне вначале тоже показалось, что это юмор, – нахмурился Максим Заботкин. – Поэтому я и не придал ему значения. Но сейчас я думаю...
С этими словами он поднялся со стула и шагнул в сторону старенькой тумбочки с резными ножками, за которую Гайворонский сунул отнятую у Максима книгу. Заботкин извлек ее оттуда. Это была старая толстая книга, с желтенькой закладкой где-то посередине.
Я подошла и заглянула Максиму через плечо:
– Учебник по психиатрическим заболеваниям... – прочитала вслух.
Марина пока еще не понимала до конца, в чем дело, и только вопросительно смотрела на супруга. Максим открыл книгу на заложенной странице и сказал:
– Тут галочкой помечено...
– Читайте, пожалуйста, вслух, – попросила я.
Максим начал читать:
«Паранойяльная шизофрения... Характеризуется... Образование сверхценных идей – болезненная привязанность к другому человеку, неадекватные устремления карьерно-амбициозного характера, не подтвержденные ни предыдущим опытом, ни личными качествами. Пониженная самокритичность, снижение трудовой и половой продуктивности... Слабо корректируема. Больного переубедить практически невозможно...» – Так, так. – «Часто сопровождается бредом, в экстремальных ситуациях возможны агрессивные проявления...»
Заботкин, закончив читать описание симптомов, недоуменно посмотрел на присутствующих.
– Господи! – испуганно ойкнула Марина. – Сева, да это же прямо про тебя...
– В этой книге можно найти кучу симптомов, которые в изобилии наблюдаются и у вас! – бросил Всеволод. Однако он явно смутился, покраснел и нервно заходил из угла в угол по комнате.
– Я думаю, нам стоит прочитать письмо самого Всеволода Олеговича, ответ на которое мы только что лицезрели. Из него, наверное, все станет ясно, – предложила я.
– Я не дам вам читать мое письмо! – Гайворонский внезапно выхватил у Максима учебник и огрел им Заботкина по голове. – Правильно Лева говорил: для того чтобы у вас что-нибудь в мозгах появилось, нужно подойти и дать вам по башке толстой энциклопедией! – ликующе завопил он.
– Ну, знаете ли... Сева, вы исчерпали ресурсы моей толерантности, – сказал Максим, потерев ушибленное место, и направился к телефонному аппарату. – Мне кажется, нам следует вызвать психиатрическую бригаду!
– А у меня телефон не работает! – продолжал ликовать директор музея. – У нас с Риточкой нет денег, чтобы оплачивать услуги ГТС. Ня-ня-ня, ня-ня-ня!
Гайворонский дурашливо заиграл в воздухе ладонями и, пританцовывая, заскакал на одной ножке. И показал Заботкину язык.
Я улыбнулась и нащупала в сумочке свой сотовый. Тем временем, пользуясь тем, что Максим и Сева «замкнулись» друг на друге, Марина быстро загрузила файл с письмом Гайворонского, и перед моими глазами появился текст:
«Здравствуй, Лева! Большое спасибо тебе за письмо, оно меня очень порадовало, – начиналось его письмо классическим школьным стилем. – У меня все по-прежнему, супруга меня не понимает и не любит, и вообще, никто не понимает. У меня осталась одна радость в жизни – это общение с тобой. В прошлом своем письме ты выбрал для меня не очень теплые слова. Хоть ты меня и обидел, но я все равно хорошо к тебе отношусь. Я рад, что ты зарабатываешь деньги, ты всегда об этом мечтал. Передавай большой привет от Севы своей мамочке и пожелай ей долгого здоровья.
А у меня, Лева, вокруг полный хаос. Я понимаю, что родился не в свое время и не в том месте. Это просто не мой мир! К сожалению, я опоздал родиться. Вокруг я встречаю одно сплошное непонимание! Меня окружают жалкие людишки, погрязшие в своих ничтожных бытовых делах. Про Заботкиных я даже говорить не хочу, потому что они, по своему обыкновению, только смеются надо мной. Эти пошлые люди не видят, как гнусна и отвратительна жизнь, и продолжают ею наслаждаться, не задумываясь над тем, что все, что нас ждет, – это тлен! Одним словом, ни одной родственной души.
Да, кстати, я, наверное, все-таки окончательно разведусь с Маргаритой, потому что устал нести этот крест. Ты же знаешь, что мы давно живем фактически в разводе. Недавно я совершил последнюю попытку наладить с ней контакт и обстоятельно поговорил на тему моей родословной. Я рассказал ей, что она живет с потомком одного из старейших родов Европы! Столько, сколько правили Виттельсбахи, не удалось царить ни Бурбонам, ни Романовым, ни даже Габсбургам! Этого не удалось никому! Я надеялся, что мне удастся пробудить в ней, наконец, осознание того, с каким человеком ей довелось познакомиться и, тем более, удостоиться чести стать его супругом. Но она, эта жалкая плебейка из местечковой семьи, не поняла и сотой доли! Более того, Лева, она обозвала меня помешавшимся старым маразматиком! Хотя сама – моя ровесница!
А после того, что она сделала на следующий день, я вообще не могу существовать с ней под одной крышей. Не говоря уже о том, что теперь я точно знаю, что это – мезальянс. Представляешь, Лева, эта выскочка притащила к нам домой каких-то мутных людишек, пытавшихся сделать умные лица. Они начали задавать мне разные вопросы, вертеть меня то вправо, то влево. Сначала я вообще не понял, что им от меня нужно, но я почувствовал исходившую от этих людей черную энергию! Через некоторое время я понял, что это – психиатры! Представляешь, Лева, она приволокла к нам каких-то своих друзей, которые якобы в состоянии оценить состояние моего здоровья! Но я поступил хитрее, я не стал им показывать, что все понял, – я сам стал задавать им вопросы! Еще чего – отвечать на вопросы этих холопов! Я, потомок императора Священной Римской Империи, Людовика Баварского!
И представляешь, Лева, они, эти неумелые эскулапы, эти ничтожные дилетанты и неучи, эти необразованные дремучие коновалы посмели в один голос заявить, что у меня паранойяльная шизофрения со слабо выраженными компенсаторными механизмами! Конечно, они не сказали этого мне, они поведали об этом лишь Маргарите, а она после их ухода тут же схватилась за учебник. Я потом открыл страницу с закладкой и нашел выделенный параграф. Причем, Маргарита после этого сразу как-то успокоилась, как будто и впрямь уверилась, чем объясняются мои речи! Она даже не осознала, что просто это она, с ее скудным умишком, не в состоянии их понять!
После того, как она увидела, что я читаю эту книжонку, она сразу же запретила мне говорить кому-либо об этом, а в первую очередь – тебе, Лева, но эта недостойная женщина мне не указ! Я сообщаю об этом инциденте вам, Лева, чтобы еще раз попросить вас посетить в Мюнхене известное вам учреждение и найти доказательства моей правоты. Я хочу утереть нос всем этим неверующим пошлякам!..»
Далее шли мечтания о том, как Сева обоснуется в Баварии и возьмет к себе Леву в качестве дворецкого вместе с его мамой, для которой он в своем замке выделит отдельный флигель. Затем следовали заверения в искренней любви и дружбе к Леве и сообщение, что он регулярно напоминает Заботкиным о долге, но эти легкомысленные люди только отмахиваются.
– Итак, теперь мне кое-что ясно, – резюмировала я, с некоторой опаской поглядывая в сторону Гайворонского.
– Ничего вам не ясно! Вы – такая же вульгарная материалистка! – подал голос из угла свихнувшийся директор музея.
К тому времени конфликт между ним и Максимом был исчерпан: Гайворонский все-таки извинился за руко – или, скорее, книгоприкладство, а Максим не стал набирать «ноль-три».
В этот момент послышались чьи-то голоса в прихожей, и через минуту в комнату заглянули супруга Гайворонского и мальчик лет семи, очень симпатичный, с вьющимися кудрями и таким же благородным профилем, как и у отца.
– Что здесь происходит? Почему такой шум? – осведомилась Маргарита, строго глядя на мужа и гостей из-под очков.
– Риточка, ничего страшного, – поспешил успокоить жену Гайворонский.
Однако Маргариту этот ответ не удовлетворил. Она сдвинула светлые тонкие брови и повторила еще настойчивее:
– Что здесь происходит?
– Мы просто просматриваем некоторые файлы, – упавшим голосом ответил ее супруг.
– Какие еще файлы? – Маргарита шагнула к компьютеру и, прищурившись, всмотрелась в экран. – Идиот! – вырвалось у нее.
Она резко выдернула шнур из розетки, и экран погас. Я видела, что в глазах женщины отразилось смятение, она лихорадочно пыталась что-то обдумать.
– Пожалуйста, успокойтесь, – выступила я вперед. – Мы вовсе не хотели ничего плохого, просто мы разбираемся в обстоятельствах смерти Льва Маркова.
– Я тебе сто раз говорила, чтобы ты стер эти дурацкие файлы! – не отвечая мне, закричала Маргарита на мужа.
Гайворонский молчал, опустив голову, как провинившийся школьник. А Маргарита уже завелась:
– Я сама их сотру, сейчас же! И письма твои выброшу! Ты понимаешь, что# о тебе люди могут подумать?
– Они уже подумали, – с видом приговоренного к смертной казни проронил Гайворонский.
Маргарита бросилась к компьютеру и вновь включила его.
– Я его вообще в окошко выкину! – выкрикнула она, ожидая, пока он загрузится.
Однако в системе произошел какой-то сбой, видимо, из-за некорректного завершения работы. Маргарита не знала, как устранить неполадку, и остановилась в растерянности. Потом она схватила мужа за руку и потащила его куда-то прочь из комнаты. Гайворонский, как нашкодивший ребенок-шалун, послушно засеменил за ней. И тут вдруг подал голос сын Гайворонских. Услышав фразу матери о том, что она выбросит компьютер, он заволновался и тоненько заныл:
– Не надо выбрасывать компьютер, не надо! Я на нем играю, и папа меня на нем в шахматы играть учит! Он еще обещал мне «Нарды» привезти!
Маргарита невольно остановилась, чтобы ответить мальчику, тот все ныл:
– Пап, скажи маме, что мы будем дальше учиться! Ты же хотел мне «Нарды» из Москвы привезти и не привез!
Мы все удивленно посмотрели на Гайворонского, а мой взгляд нес в себе еще и оттенок подозрительности.
– Ох, да замолчи ты, в конце концов! – махнула рукой на сына Маргарита. – Папа тебе чего хочешь наплетет!
– Пап, ты когда снова в Москву поедешь? – не унимался мальчик.
– Альберт, я не ездил в Москву! И не поеду я туда, с чего ты взял?! – возмутился Гайворонский.
– А зимой ты сам говорил мне, что едешь в Москву! – выдал Альберт.
Маргарита выпустила руку мужа. Гайворонский, с горящими глазами, бросал на своего простодушного сына уничтожающие взгляды. Я внимательно следила за его реакциями.
– Та-а-ак, – зловеще протянула Марина Заботкина. – Так вот, значит, где ты был! А почему же ты об этом своему Горячему не сказал, а?!
– Мне кажется, Всеволод Олегович, вам лучше все честно рассказать, – обратилась я к Гайворонскому. – Учитывая некоторые обстоятельства... – я показала рукой на учебник по психиатрии, – вас могут и не посадить в тюрьму за убийство.
– А всего лишь отправить в психушку! – радостно сказал Максим Заботкин.
– Его не посадят ни в тюрьму, ни в психушку! – твердо заявила Маргарита. – Я этого не допущу!
– Я вполне понимаю ваше желание – уберечь собственного мужа, – вежливо кивнула ей я. – Но вы же понимаете, что если он виновен в убийстве, то отвечать ему придется все равно.
– А я заявляю, что он невиновен! Более того, я могу подтвердить, что он никуда не ездил. Если в этом заключается вся соль обвинения.
– Ну, во-первых, ваши показания никак не могут быть решающими, – возразила я. – А во-вторых, откуда в таком случае у вашего сына информация насчет поездки отца в Москву? Я так понимаю, что он все-таки какое-то время отсутствовал? И мы бы хотели знать, когда именно.
– Хорошо, я вам все объясню. Пройдемте в кухню, – предложила нам Маргарита.