Глава 8 Бой в Крыму, все в дыму
Первое, что встретилось нам в деревеньке, — огромная стая свирепых волкодавов, каждый — ростом с теленка. Если бы не мой провожатый, они разорвали бы меня на куски. Лай стоял такой, что в ушах звенело.
Кое-где у домов копошились женские фигуры в новеньких армейских бушлатах и кирзовых сапогах. У каждой голова низко повязана сиротским платком. Одна такая попалась нам навстречу. Крайне сосредоточенно она тащила огромное бревно. В нашу сторону даже не взглянула. Катьки нигде видно не было.
На фоне ушедших в землю бревенчатых избушек, крытых рубероидом, выделялся новым срубом только один дом. Стоящий несколько на отшибе, он один имел большие застекленные окна и… Да, я не ошиблась — тарелку спутниковой антенны на шиферной крыше. Мы шли в сторону этого дома, который я сразу же про себя окрестила «правлением».
Рядом с домом была коновязь, у нее стояли, окруженные тучей слепней, две оседланные лошади.
У высокого крыльца меня остановили, и бармалей крикнул в открытое окно:
— Илларион здесь?
Чей-то хриплый голос ответил изнутри:
— Да не, он с мужиками на охоту ушел.
— Выйди-ка, дело есть.
Кто-то закряхтел, и в дверях появился заспанный краснорожий коротышка в застиранной майке и сатиновых трусах.
— Ну что тут у тебя? — спросил он, почесываясь и зевая.
— Да вот, кажись, шпиенку словил. — Мой конвоир длинно сплюнул. — На поляне была. Я смотрю, только вертолет сел, она шмыг наружу — и бяжать.
— Дак, может, она из этих?
— Сказал! Эти не бегают. Она, видать, в грузе пряталась — сзади выскочила.
— Е-о-о… Так она ж, значит, не готовая еще. Дела…
Коротышка поскреб щетину на подбородке.
— Ну, чо, я сейчас один. Химик только завтра вернется, хорошо, если к вечеру. Они на Волчью Гриву поперли. Мокрогубовы все на разгрузке.
— Да я их встретил…
— Ну. Как все привезут, собирались на плантацию — у Химика черемша кончилась. Это тоже пара дней. Короче, так. Бери Чалую, эту свяжи на всякий пожарный и дуй с ней в Крым. А то как бы чего не увидела лишнего. Покувыркаешься там с ней ночку, а завтра привезешь, и пусть Химик сам думает, что с ней делать. Он на то и прохфессор, чтоб думать.
Говоривший сам засмеялся своей шутке и исчез в доме. На меня они никакого внимания не обращали, словно говорили рядом с каким-то чурбаком. Ну погодите, я вам еще покажу!
«Бармалей» закинул оружие за спину, грубо схватил меня за руку и получил в глаз. Грязно выругавшись, он ударом кулака свалил меня на землю и заломил мне руки за спину. Черт, как обидно, — не смогла уйти от элементарного хука! Надо же было так ослабнуть! Если бы проклятый геликоптер не вытряс из меня всю душу, я бы легко вырубила «бармалея» вместе с его краснорожим дружком. А теперь я вынуждена лежать мордой в пыли, придавленная превосходящей массой противника, и чувствовать, что меня вяжут, как сопливую девчонку!
Скрутив мне запястья валявшейся тут же проволокой, «бармалей» молча поднял меня, подтащил к коновязи и забросил поперек седла. Ведя лошадь за собой, он направился между домами к ручью.
Бежать было бесполезно. Я решила на время притихнуть и посмотреть, что будет дальше. Интересно, сколько лет мне придется трястись вверх ногами на вонючем животном, прежде чем мы доберемся до Крыма.
Крым оказался ближе, чем я думала. Перейдя вброд быстрый ручей, мы миновали огороды и по тропинке углубились в лес. Через пару часов пути, прошедших в полном молчании, мы прибыли к одинокой избушке. По дороге я чуть не упала с седла башкой вниз, и меня постоянно кусали какие-то мухи. Поэтому, когда меня волоком стащили вниз и поставили на ноги, я была порядком зла. Но виду не подавала. Я решила ничего пока не предпринимать и посмотреть, что будет дальше.
Привязав лошадь под деревом, «бармалей» вернулся ко мне и все так же молча толкнул меня по направлению к избушке. Я рассмотрела ее подробнее. Низкое строение, сложенное из толстенных бревен, напоминало скорее какой-то сарай, чем крымский дом отдыха. Отвалив в сторону полено, подпиравшее основательно сколоченную дверь, молчаливый незнакомец знаком велел мне входить внутрь. Я подчинилась.
Внутри избушка понравилась мне еще меньше, чем снаружи. Тусклый свет сочился из дыры в стене — окном это затянутое пленкой отверстие, в которое не пролезла бы и моя голова, назвать было трудно. Воняло кислятиной.
Обстановку составляли двухэтажные нары вдоль стены, покрытые каким-то тряпьем, и сложенный из камней очаг. Бородач, не выпуская меня из виду, присел у очага и чиркнул спичкой. Лежавшие между закопченных валунов дрова разгорелись. Стало чуть светлее.
Я попыталась завязать разговор.
— Слушай, а почему это место называется Крымом? — стараясь казаться дружелюбной, спросила я.
— А хрен его знает, — буркнул «бармалей». — Нечего болтать, давай раздевайся.
По-моему, этот тупица забыл, что сам же скрутил меня! Раздеться со связанными руками непросто даже при большом желании. У меня такого желания не было, о чем я и сообщила в нескольких простых выражениях.
Оскорбленный моей холодностью, «бармалей» отошел от очага и взмахнул рукой. Уклониться я не успела, и его кулак, словно молот, въехал мне в скулу. У меня просто искры из глаз посыпались, а в голове загудел огромный пустой колокол. Падая, я больно треснулась спиной о край нар.
— Ты у меня еще поговори! Крыма захотелось? Будет тебе Крым.
С этими словами он снял с верхних нар покрытый копотью чайник и с ним в руках вышел за дверь, закрыв ее за собой. Дым от разгоравшегося костра медленно наполнял избушку.
Я бросилась к двери и стала пинать ее.
— Эй, стой! Я же тут задохнусь!
Дверь не поддавалась. Я кинулась затаптывать костер, но разгоревшиеся поленья гаснуть не хотели. Те же, с которых удавалось сбить пламя, наполняли избушку едким сизым дымом. Я уже не видела своих ног, а огонь в очаге пробивался сквозь клубы дыма бледным розовым пятном. Споткнувшись, я упала.
Внизу дышать было немного легче. Дым надо мной напоминал свалявшийся грязный войлок. Казалось, его можно резать ножом. В горле страшно першило, с каждым вдохом у меня все сильнее звенело в голове. Сквозь пелену слез я заметила в серой мгле над головой какое-то движение. Точно — от двери тянуло сквозняком.
Зажмурившись и задержав дыхание, я кое-как поднялась на колени, в последнем рывке упала головой к порогу и приникла лицом к косяку.
Через пару томительных минут послышался шорох, и сильный удар потряс стену. На меня свалился какой-то чурбан, чудом не проломивший мне череп, и я услышала звук удаляющихся шагов. Стало чуть светлей. Я подняла голову. Над дверью обнаружилась еще одна дыра, служившая, видимо, вытяжкой — дыма стало поменьше, но глаза все равно ело так, что слезы катились градом.
Я уселась на земляной пол. Под правым глазом наливался огромный синяк, ссадина на голове кровоточила.
Ситуация повторяется — опять меня бьют по голове, у меня связаны руки, и против меня опять чудовище. Правда, на этот раз одно. И, кажется, меня собираются насиловать.
Многожильный алюминиевый провод невозможно разорвать и очень сложно перерезать. Даже если есть чем. Зато его можно постепенно, жилку за жилкой, переломить. Для этого его нужно просто несколько раз согнуть туда-сюда. Задача не из легких, если этот провод стягивает вам за спиной запястья. Но делать было нечего.
Я уже почти освободилась от проволоки, стягивавшей мне руки, когда за дверью раздался шум упавшего бревна и дверь открылась. От хлынувшего внутрь свежего воздуха закружилась голова.
«Бармалей» прошел мимо меня, собрал валявшиеся по всей избушке дымящие поленья и снова раздул огонь. Потом он поставил на камни наполненный чайник и повернулся ко мне, расстегивая штаны.
По-моему, он очень удивился, увидев, что я еще одета. Матюгнувшись, он схватил меня под мышки и швырнул на нары. Ну и дикарь!
Однако этот темный абориген оказался не так прост, как могло показаться на первый взгляд. По крайней мере, он что-то слышал про французскую любовь. А может быть, ему просто не хотелось возиться и стягивать с меня узкие джинсы. Достав наконец свое орудие любви, он сунул его мне под нос со словами:
— А ну-ка, покури, лярва.
Если я когда-нибудь отсюда выберусь, запишусь в феминистки. При мысли о том, сколько месяцев не мылся мой Казанова, мне стало дурно. Преодолевая тошноту, я попросила, как могла, ласковее:
— Закрой сначала дверь, мон амур.
— Чего-о?
— Я так не могу. Лошадь смотрит, мне стыдно.
Поистине женское кокетство погубило не одного мужчину. Предвкушавший простые радости секса, «бармалей» слегка опешил от такой наглости. Но, поскольку прямого сопротивления я не оказывала, он решил в дискуссию не вступать и исполнить мой каприз. Он повернулся ко мне спиной и сделал шаг к двери.
Это мне и требовалось. Последняя жила наконец подалась, и я нащупала в тряпье чурку, которая на меня свалилась.
В основании черепа у человека есть одна точка, надавив на которую, можно сделать ему очень больно. А когда по этому месту бьет небольшое полено килограмма эдак в три, для него наступает просто конец света.
Я метнулась вперед, целясь своим оружием в затылок моего ухажера. От удара он влетел лбом в закрытую было им дверь и вновь ее распахнул. Что ты будешь делать, опять все нараспашку, никакого интима!
Я втянула тяжелую тушу внутрь и не без труда затащила ее на ложе любви. Ремня от карабина хватило как раз на то, чтобы хорошенько связать ему руки и ноги. Обеспечив таким образом свою безопасность на случай всяческих сюрпризов, я обшарила карманы злодея. Ничего интересного: пачка патронов, кисет с табаком, спички, какие-то железки. А вот охотничий нож на поясе был знатный. Отлично сведенный клинок острый, как бритва. Резная из кости рукоятка изображала сцены слияния инь и ян. Я покачала нож на руке. Хороший баланс. Признаться, мне стоило большого усилия отвести взгляд от «бармалеевой» шеи. Чтобы не испытывать соблазна, пришлось выкинуть нож вместе с карабином за дверь.
Я отошла к страшно дымящему очагу, столкнула с камней чайник и набросала целую охапку лежавших тут же дров.
— Ну, ты у меня покуришь!
Подобрав чурку, затыкавшую вытяжную дыру, я вбила ее на место и вернулась к связанному.
— Когда ласкаешь даму, принято снимать сапоги, козел! — Я пнула напоследок своего несостоявшегося партнера и выскочила из вместилища порока.
Хорошенько приперев дверь, я с опаской подошла к лошади. Она безропотно дала себя отвязать, и после нескольких попыток я оказалась сидящей в седле. Чертовски неудобная поза!
Отпустив поводья, я пустила лошадь шагом. Как я и ожидала, смирное животное направилось в ту же сторону, откуда мы недавно появились. Умная все-таки скотина, не то что некоторые.
Почувствовав через какое-то время запах свежеиспеченного хлеба, я, как могла, попыталась затормозить. Никакого эффекта. Являться в деревню на белом коне пока не входило в мои планы. Пришлось падать, причем лошадь сразу же сама остановилась. Я подтянула ее за поводья к ближайшему дереву и привязала к сухому суку — пока сильно не захочет, не уйдет, а если рванет посильнее, сук сломается, и она освободится.
Начиналось самое интересное — мне нужно было разобраться в том, зачем понадобилось везти сюда Катерину через всю страну. Да и саму ее было бы неплохо увидеть. Что мы будем делать дальше, я пока не представляла.
Из разговора «бармалея» и коротышки я поняла, что здесь творится что-то, чего посторонние видеть не должны. Следовательно, мне нужно это увидеть. А еще лучше — не просто увидеть, а зафиксировать на пленке. У меня будет лишний козырь в борьбе с Хамбургом. Придется делать крюк, обойти деревню и забрать свою камеру. Да и проникать в лагерь противника лучше всего в темноте. Легче затеряться. До захода солнца оставалось еще несколько часов, и я отправилась на место своего приземления.
Обойдя поселение по широкой дуге, я преодолела песчаный откос и по тропинке пошла в ту сторону, откуда еще сегодня утром меня вели под дулом винтовки.
По пути мне попалось несколько полян, очень похожих на утреннюю. Те же валуны в высокой траве, те же кусты, те же молодые елки вокруг. Нужное место я узнала только по прибитой между двух сосен палке. Судя по кучам навоза, здесь привязывали лошадей.
Мой, а вернее, ивлевский, «дипломат» смирно лежал на прежнем месте. Его облепили мелкие лесные муравьи. Уж не знак ли это? Я решила проверить. Замшевый мешочек с волшебными костями был извлечен из внутреннего кармана куртки, кости брошены, и я узнала вот что:
«Вы займетесь благородной работой, даже если она будет незаметна для окружающих».
Очень хотелось бы надеяться.
Уже смеркалось, когда я вышла к склону над деревней. В некоторых домах горели тусклые огни, и только окна дома с шиферной крышей ярко светились. И в эту глушь пришла лампочка Ильича. Значит, со спутниковой антенной я не ошиблась.
Спустившись по тропинке, я, с чемоданчиком в одной руке и суковатой палкой — в другой, стояла у первого дома. Уже собравшись с духом подойти к двери, постучаться и просто спросить, не здесь ли живут новенькие, я услышала, что в мою сторону кто-то идет.
Я отпрянула за ближайший куст и замерла.
— Вы обратили внимание, любезная Антонина Семеновна, что с каждым разом у нас прибавляется новеньких?
— Совершенно верно, Вера Николаевна. В прошлый раз привезли четверых, в позапрошлый было только трое…
Услышать в этой глуши интеллигентную речь было для меня большим сюрпризом.
— И прошу заметить, их снова предпочитают нам. Поселили в молельном доме, на всем готовом. На поле их нет, на огороде их нет…
— Абсолютно с вами согласна. Илларион совсем забросил старшее поколение.
— Да-да. Если и эти девушки станут на целую неделю особо приближенными, что останется нам? Только работать и работать. Мы совсем не будем видеть дорогого Учителя.
Тьфу ты. И здесь учителя. Просто проходу от них нет в последнее время.
— А вы знаете, брат Михаил сказал Леночке, что сегодня вечерней молитвы не будет — Илларион удалился для медитации в скит и вернется только завтра.
— Ах, какое, право, огорчение…
Говорившие вошли в дом, и конца разговора я не слышала. Вдруг в мою руку ткнулось что-то влажное и холодное. Я опустила глаза. Мамочки! Рядом со мной стоял волкодав, и из темноты подступали еще несколько зверюг.
Ближний тихонько зарычал. От этого звука у меня мороз прошел по коже. В негромком горловом рыке слышалось столько ярости, что мне стало не по себе. Если они еще и залают, моей невидимости придет конец.
— Собачки хорошие, собачки смирные. Собачки не тронут бедную Таню…
Черта с два. Вокруг меня стояло уже с десяток крокодилов, и ни один из них не проявлял признаков дружелюбия. Я вспомнила, что собакам нужно пристально смотреть в глаза, и тогда они якобы поджимают хвост и уходят. Видимо, это правило распространяется только на тех барбосов, у которых есть хвост. Короткие обрубки, заменявшие хвосты окружавшим меня хищникам, и не думали поджиматься. В налитых кровью глазах горела такая ярость, что я сама отвела глаза. Если бы у меня был хвост, я бы его поджала, честное слово.
Не хватало только сигнала вожака, чтобы стая бросилась на меня и съела в две секунды. И никакая палка меня не спасет. Не кормят их тут, что ли?.. Стоп. У меня же есть колбаса!
Я осторожно положила свое оружие и открыла чемодан. Колбаска уже попахивала. Может, потому они меня и не съели сразу, что чуяли в «дипломате» кое-что повкусней. Плотная колбасная оболочка поддавалась с трудом, но мне все же удалось разломить палку на несколько кусков. Ближние псы затеяли драку, когда я швырнула им наркоманский продукт.
Уж не знаю, что там привиделось бедным животным, но они вдруг почти хором взвыли и умчались вдаль. Топот стоял, как от целого табуна. Еще долго было слышно, как они жалобно скулят где-то.
Белевшая в темноте тропинка, заменявшая здесь центральную улицу, привела меня к дому со спутниковой «тарелкой». Посмотрим, что за моления устраивают здесь.
Я встала на цыпочки и заглянула в затянутое сеткой окно. Ого!
Первым, что я увидела, был большой экран цветного телевизора. Мне показалось, что показывают какую-то плохую порнушку. Актер в центре живописной группы был так себе, а пятеро женщин в чем мать родила, окружавшие его, выглядели слишком вяло даже для немецкой порнографии. Тут мне показалось, что я узнала чье-то лицо. Ах ты… Это была моя Катерина. Какое-то мгновение ее пустые глаза смотрели прямо в камеру. Я тихо выматерилась про себя.
На топчане в углу, покрытом медвежьей шкурой, лежал утренний красномордый. Он тихо похрапывал, рядом валялась пустая бутылка. Больше в комнате никого не было.
Ну держись, сукин сын. Я обошла угол и поднялась на крыльцо. В просторных сенях было темно и пахло брагой. Я открыла какую-то дверь. За ней была ярко освещенная длинная комната с блестящими приборами и разными склянками. Из множества устройств я узнала только большой микроскоп на отдельном столике. Над столиком висел целый иконостас: черные доски в тусклых серебряных окладах.
Повсюду в ящиках торчала рассада, стояли несколько перегонных кубов и целая куча бутылок темного стекла. Химичите, значит, гады?
Я прошла дальше. Следующую комнату целиком занимал длинный стол с хитрой конструкцией на нем. Змеевики и какие-то провода соединяли между собой стоявшие на столе устройства. Вдоль всех стен — самодельные стеллажи со всякой всячиной. Если первая комната была лабораторией и кабинетом, то здесь был небольшой химический заводик. Выхода из комнаты не было, и я вернулась в сени.
Другая дверь привела меня в большую темную комнату, целый зал. У одной стены стояли составленные горой скамьи и несколько высоких подсвечников. Деревянные стены были задрапированы тканью. На застеленном медвежьими шкурами полу вповалку спали несколько человек. Я присмотрелась и узнала среди них Катьку. Ладно, с этим разберемся потом.
Из зала я попала прямо в комнату со спящим красномордым. Кассета закончилась, и экран показывал серый «снег». Что-то в последнее время мне часто приходится связывать всяких персонажей. К чему бы это?
Пока я приматывала его к топчану, он даже не проснулся.
Я зачерпнула ковшом из ведра у двери и плеснула на спящего. Он открыл глаза и уставился на меня.
— Брат Михаил, как я понимаю?
— А? Что? Ты зачем?..
— Я затем, затем.
Щедрой рукой я окатила его еще раз. Брат Михаил дернулся пару раз и затих. Глазки его бегали.
— Проснулся, дружок? Говори, как вы это с ними делаете.
— Чего?
— Ты что сейчас смотрел? Мультики? Чем вы их пичкаете?
Связанный бросил взгляд в противоположный угол. Я посмотрела туда же и увидела оружейную пирамиду и открытый сейф. В сейфе ровными рядами лежали пластиковые бутылки с белым порошком. На отдельной полке стояли маленькие пузырьки с тем же содержимым. Один открытый пузырек с торчащей в нем спицей стоял на телевизоре.
— Займемся делом.
Я открыла свой «дипломат» и достала камеру. Сдвинув на край стола остатки ужина, я установила камеру так, чтобы в кадре был только лежащий красномордый, и начала допрос:
— Имя, фамилия?
— Пошла ты, сука!
Так я и думала. Что ж, видит бог, меня вынуждают. Я отошла к пирамиде и взяла одно из стоявших там ружей. Полные патронташи висели тут же. Я зарядила оба ствола и вернулась к подозреваемому. Он с недоверием наблюдал за моими маневрами.
— Имя, фамилия?
— !..
Щелкнули взведенные курки.
— Шитов Миша. Михаил Григорьевич. Проживаю, то есть проживал…
Он все мне рассказал. Мне почти не приходилось задавать наводящие вопросы. А когда я узнала, что производимый Химиком наркотик имеет интересный побочный эффект — действует как «укол правды», дело у нас и вовсе пошло на лад. Сначала Миша Шитов не хотел глотать целый флакон. Мол, нормальная доза — на кончике спицы. Но куда бы он делся!
Правда, он ничего не знал про то, кем был Химик и как он получал эту дрянь. И про московские дела он был не в курсе. Зато я узнала, что самая крупная партия, последняя в этом сезоне, будет готова к следующему вертолету. То есть через неделю. А технические подробности держал в своих дневниках Химик, он же брат Илларион. Восемь общих тетрадей обнаружились в том же сейфе.
Пел Миша Шитов часа два. Когда он перешел к воспоминаниям детства, я выключила камеру. Развязав веревки, я спросила:
— Миша! Любишь ли ты меня?
— Вас? Да больше жизни, гадом буду!
— А готов ли ты сделать все, что я скажу?
— Вы только намекните!
— Умница. (Миша зарделся.) Возьми вот это ружье за ствол, пойди на ту половину и раздолбай там все к чертовой матери. И чтобы ни одной бутылки, ни одной железки целой не осталось. Стой! Спирт здесь есть?
— Есть! У Химика целая фляга!
— Спирт тащи, а остальное можешь громить. Иконы только оставь.
Миша приволок мне флягу, и потеха в лаборатории началась. Пару раз он забегал доложить об успехах и заменить ружье с разбитым в щепки прикладом на новое. Способный ученик!
Тем временем я растолкала Катьку (остальные спали как убитые) и усадила ее перед экраном. Я собиралась показать ей кино с ее участием, но она просто не понимала смысла изображения.
Ладно, это мы отложим. Я достала из видеомагнитофона кассету и убрала ее в «дипломат». Туда же отправились дневники Химика и пяток склянок с порошком. Остальное я вывалила на пол, получилась изрядная кучка.
Я собиралась время, оставшееся до прилета вертолета, посидеть где-нибудь в тайге поблизости от деревни. Потом попробовать, может быть, используя Михаила, захватить вертолет и отправить часть людей обратно.
От этого плана пришлось отказаться. Собранные расторопным Мишей жительницы деревни наотрез отказались покидать ее. Ни убеждение, ни уговоры не помогали. У этих женщин не осталось в городе ничего, к чему стоило бы возвращаться.
Поразмыслив, я решила, что им ничего не угрожает. Разве что новое одиночество, когда я доведу это дело до конца и Химик со товарищи получат по заслугам.
Но от Катьки я так просто отказываться не собиралась. Я еще не знала, сможем ли мы скрываться в лесу столько времени. Да и к вертолету у меня душа не лежала. За нас все решил случай.
Пока я звала народ за собой, вдалеке едва слышно раскатились несколько выстрелов. Я бы, может, и не обратила на них внимания, но Миша прислушался и радостно сказал:
— Химик с мужиками кабана завалили. Теперь обратно идут.
— Как обратно? Ты же говорил — завтра вечером…
— Могли и завтра. А могли и сегодня. Это уж как повезет. А раз палят, значит, с добычей возвращаются.
— И когда они здесь будут?
— Пять раз вроде стреляли. Это значит — кабан. С кабаном часа через два, может, дойдут. Или три. Если б десять раз стреляли — лося бы принесли. Его им тащить часа четыре, лось, он тяжелый. А вот если б медведя…
— Стой, стой, стой. Все ясно. Слушай сюда: ты ведь Химика не любишь, правильно?
— Ясное дело.
— А кого любишь?
— Сестер своих и тебя. (Я провела с ним кое-какую разъяснительную работу, но, похоже, слегка перестаралась.)
— Ну так вот. Бери сейчас ружье, садись на чердак и, как химики твои появятся, начинай в них стрелять и кричи что-нибудь про чертей. Запомнил?
— Запомнил. Химика с мужиками в дом не пускать, кричать про чертей.
— Вот. А как увидишь, что уже не можешь их удержать, ты спиртом все внутри полей, подожги, и сам тогда можешь выпрыгивать. А там уж выкручивайся как знаешь. Усек?
— Ну.
— А мы когда отойдем, ты забудь, что нас видел, ясно?
— Ясно.
План был не особо хорош, но другого ничего мы устроить не успевали. Если бы я подожгла «молельный дом» сейчас, охотники могли издалека заметить пожар, бросили бы добычу и примчались. А так послушный инструмент, которым стал одурманенный брат Михаил, исполнял роль часового механизма. Пока остальные не спеша дойдут, пока они разберутся, что у стрелка на крыше нет белой горячки, да пока потушат пожар и поймут, что спасать уже нечего… У нас появлялась некоторая фора.
Так, что нам может понадобиться в тайге? Быстро, быстро. Еда, оружие — что еще? Я просто печенкой чувствовала, как утекает драгоценное время. Пробежавшись по дому, я схватила оставшуюся целой двустволку и повесила через плечо патронташ. Все. Время.
До утра было еще далеко, но рассеянного света было достаточно, чтобы не натыкаться на стволы. И мы побежали.
Но я немного не рассчитала. Дерево от куста отличить мы еще могли, но под ногами темень была страшная. Никакой тропы мы, конечно, не видели и перли напрямик. В результате, когда наша адская машинка сработала, мы были только у поляны-аэродрома. Сначала были слышны одиночные выстрелы, потом за нашими спинами появилось зарево и что-то взорвалось.
Небо заметно посветлело, и продвигаться стало легче. Я поняла, что моя идея затаиться до времени была полностью непригодной. Ситуация не оставляла нам другого выбора — только двигаться вперед, и притом как можно быстрее.