Глава 6
Утро началось с дикого вопля Антонины. Она совершенно ничего не помнила о нашем вчерашнем разговоре и о своем приглашении меня в гости.
В ванной перегорела лампочка, а я встала пораньше, чтобы принять душ. Привычка у меня такая — с утра принимать душ. Искать в чужой квартире запасную лампочку, будить хозяйку квартиры я посчитала неприличным. На кухне я приметила свечку в пластмассовом стаканчике и воспользовалась ею. Я уже сполоснулась и вытиралась, когда дверь ванной распахнулась. На пороге стояла Антонина. Уж не знаю, что ей почудилось, но она выкатила глаза и завопила так, словно увидела привидение. Может быть, я бы кричала так же, если бы увидела в своей ванной при свете зажженной свечи незнакомую голую женщину, но я не напиваюсь до такой степени, чтобы не помнить события, произошедшие накануне вечером.
Через минуту во входную дверь кто-то забарабанил, с лестничной клетки понеслись чьи-то крики:
— Тоня, ты в порядке?
— Что происходит? Cовести у вас нет, орать в такое время! — вопили с балкона верхнего этажа.
— Тоня, успокойся, — попыталась я образумить хозяйку квартиры. — Ты вчера пригласила меня в гости, помнишь? Мы с тобой посидели…
— Ничего не помню, — буркнула Антонина и выпалила вдобавок: — Я вообще не пью.
— Ага, если ты не пьешь, тогда я берлинский летчик, — пошутила я. — Две бутылки мартини — это так, разминка.
Упоминание о мартини что-то прояснило в ее мозгу, она поискала глазами бутылку в надежде на то, что там осталась хоть капля спиртного. Увы, жажду уставшего путника утолить было нечем.
— Иди, соседей успокой, — посоветовала я, — а я кофе сварю. У тебя зерна есть?
— На кухне в сиреневом шкафчике банка с красной этикеткой, — вздохнула стриптизерша.
Я отправилась на кухню искать кофе. Мне было слышно, как Антонина расправляется с соседями.
— Ну, чего разорались? — гаркнула она. — Кыш отсюда, я еще живая. Участковому? Да я сама на тебя нажалуюсь, шалава. Позавчера кто Петьку утюгом по башке шандарахнул? Пошла вон отсюда, квартиру сдаешь, а налоги не платишь! Участковому интересно будет, завтра же стукну. Чего?! Да ты за своим оболтусом смотри, весь подъезд загадил, наркоман чертов!
Через пару минут наступила тишина, Антонина успокоила соседей и захлопнула дверь.
— Козлы, быдло, ненавижу, морды провинциальные, — бормоча под нос ругательства, плюхнулась она на табуретку. — О, а запах, фантастика! — произнесла она, втягивая носом аромат свежесваренного кофе. Зерна у нее, между прочим, оказались первоклассными, кофе получился превосходный.
Антонина налила себе полную кружку и с жадностью принялась пить.
— Уф, — пробормотала она, сделав последний глоток, — теперь и в душ можно, и мордочку разрисовать, теперь я человек. Ты прости меня, спросонья я всегда не в себе бываю.
— Да ладно, — махнула я рукой, — всякое бывает. Хорошо, что у тебя ружья нет, а то пальнула бы с перепугу.
Антонина расхохоталась.
— Ладно, с меня завтрак, приглашаю тебя. У меня по договору с хозяином ресторана — полный пансион, пару раз в неделю могу привести кого-нибудь для компании, так что завтрак за счет заведения.
— Завтрак так завтрак, — отозвалась я. — Слушай, у меня к тебе еще один вопрос имеется, про муженька бывшего.
— Это только после еды, на голодный желудок я про него говорить не могу.
Мы дошли до ресторана, который был непривычно тих в столь ранний час. Между столиков сновала уборщица, протирая пол.
— Привет, мальчики, — крикнула Тоня куда-то в глубь зала. — Мне мой фирменный завтрак, да, сегодня я не одна. Танечка, как ты относишься к омлету по-лионски?
— Нормально, — отозвалась я. — Понятия не имею, что это за чудо кулинарии, полагаюсь на твой вкус.
— Так, мальчики, нам два омлета по-лионски, салатик, пару бутербродиков с красной рыбкой, кофе по-венски и пирожные. Давайте «Киевские», «Прагу» пусть ваш повар трескает, он вечно на креме экономит, экспериментатор хренов.
Завтрак оказался приличным, а главное — подали его быстро.
— Ну, спрашивай, что ты там хотела, — разрешила Антонина, допивая кофе. — Теперь я в состоянии разговаривать.
— Тонь, а ты фамилию второй жены Алексея случайно не помнишь? — задала я вопрос, мало надеясь на положительный результат. Редкая женщина знает фамилию второй жены своего первого мужа.
— И не случайно помню, — невозмутимо произнесла Антонина, доставая тонкую сигарету с золотым мундштуком. — Верка Сусулич, по кличке Суслик.
Честно признаюсь, у меня было предчувствие, что я услышу знакомую фамилию из отчета детективов. Стоп, Танюша, нечего давать волю своей фантазии, нужно обстоятельно разобраться во всем и только потом делать выводы.
— Может, ты даже скажешь, где я смогу найти ее?
— Угу, — пробормотала она, пуская дым ровными колечками, — скажу. На кладбище, в фамильном склепе Сусуличей.
— Шутка?
— Нет, я сама на похоронах была, букетик приносила. Я еще в Алекса, как кошка, влюблена была, думала утешить его. Молодой перспективный вдовец, с шикарной квартирой, связями и кучей денег. По крайней мере, тогда мне казалось, что это очень много.
— Получилось? — поинтересовалась я.
— Что? — переспросила Антонина.
— Утешить, — улыбнувшись, отозвалась я.
— А, это. Нет. На молодого перспективного вдовца сразу же нашлась пара-тройка очаровательных блондинок и брюнеток. Лексик у нас дважды одно и то же блюдо не ест, — хмыкнула она.
— А от чего умерла его жена? — спросила я.
— В пустой бассейн упала.
— Как это?
— Как в анекдоте. Знаешь, про психушку?
Такого анекдота я не знала, но подробности смерти уточнить хотелось:
— Так как она умерла?
— Пила, как лошадь, и свалилась в бассейн без воды. Они где-то отдыхали, на каком-то курорте, поговаривали, что Верка от алкоголизма там лечилась. После женитьбы только выяснилось, что она — скрытая алкоголичка, — с сарказмом сказала Антонина. — Да наверняка застукала муженька с другой бабой и начала квасить. Лексик у нас еще тот ходок был, предпочитал богатеньких и состоятельных. Эти курицы на рассказы о тяжелом детдомовском детстве очень велись.
Я покачала головой: рассказанное ну никак не вписывалось в портрет знакомого мне человека. Но тут на память мне пришла последняя комбинация косточек. Выходит, я на верном пути.
— Ну что, хлопнем по рюмашечке? — Голос Антонины вывел меня из раздумий.
— Спасибо, Тоня, я не хочу. Скажи, а какие-нибудь близкие у Сусулич…
— Остались, — понимающе кивнула Тоня. — Я тебе питерский адресок дам. Ты думаешь, откуда я ее знала? Она в нашем училище училась. Тогда модно было, чтоб дети богатых и знаменитых к культуре приобщались. Она, правда, для балета старовата была, лет на пять старше нас… Алекса с ней я познакомила. Знала бы, что так получится, лучше бы с моста в Фонтанку нырнула… Я и дома у них бывала. Папаша, мамаша, бабуля из бывших, икра красная в хрустальных вазочках, коньяк в хрустальных рюмочках…
Антонина продиктовала мне адрес, мы попрощались, и я вышла из ресторана. Так, сейчас окунуться, вволю побарахтаться в волнах — и в Питер. В самолете придумаю, как мне к семейке Сусулич поближе подобраться да про вторую жену Алекса все узнать. Как там его Тоня называла? Лексик, кажется. Надо же придумать такое глупое прозвище.
* * *
Питер встретил меня отвратительным моросящим дождем. Дул пронизывающий ветер, влага оседала на стенах домов, отчего серые здания казались еще серее. Я поймала такси и отправилась в гостиницу — после горячего южного солнца мне требовалась акклиматизация в горячей ванне с какой-нибудь пеной и бокал хорошего вина.
К Питеру у меня довольно прохладное отношение, мы с ним на «вы». Если Москва, которую я, кстати, тоже не сильно люблю, похожа, на мой взгляд, на уютные растоптанные домашние тапки с пушиcтыми помпонами, то Питер — на новые концертные туфли на высокой шпильке, очень официальные и чопорные.
Гостиница была самой обычной, с неким казенным духом, вафельными полотенцами в ванной, на которых виднелся штампик, с электрическим чайником и неизменной картиной под абстракцию — фиолетовые апельсины-шары на книге-блюде или что-то в этом роде. Я долго нежилась в ванне, уговаривая себя подняться. Наконец, завернувшись в махровый халат, устроилась в кресле, подобрав под себя ноги. Кресло пришлось отодвинуть подальше от окна, из которого сквозило холодом. Я поежилась, натягивая полы халата до щиколоток. Ох, не нравится мне местное лето!
Номер телефона Сусуличей, данный мне Тоней, изменился, пришлось искать через справочную. Мне нужно было узнать, принадлежит ли квартира старым хозяевам, но не хотелось выходить на улицу только затем, чтобы получить неутешительный результат. Повезло — я дозвонилась, а квартира все еще принадлежала родителям бывшей жены Алексея. Я нехотя стала собираться: дождь всегда отрицательно действует на мою нервную систему, делает меня ленивой, нагоняет тоску и уныние. Я почти час возилась, оттягивая момент выхода на улицу то чашкой кофе, то разговором с горничной, то, напоследок, просмотром новостей по телевизору.
Я совсем уже уходила, когда снова отложила неприятный момент и включила телевизор. Шли местные новости. Ничего в жизни не делается просто так, силам небесным было нужно, чтобы я затягивала свой выход. В новостях шла речь о том, что местное хореографическое училище справляет на днях юбилей. Я на всякий случай записала фамилии директрисы, ее зама, одного из педагогов, выступавших с восторженными рассказами о буднях и праздниках учебного заведения. Сама собой у меня выстроилась тема разговора с родными Веры Сусулич: я решила, что представлюсь журналисткой, собирающей материал для книги об ученицах хореографического училища.
Сусуличи жили в старом районе, откуда рукой подать до любого исторического места Питера, в доме, который помнил лучшие времена. Лет этак тридцать, даже пятнадцать назад проживание в таком доме было заветной мечтой очень многих. Дом и сейчас выглядел прилично, в нем только не было светского лоска, который присущ всем новым элитным домам, где просторные парадные с хрустальными люстрами и традиционными пальмами в кадках, дюжие молодцы с накачанной мускулатурой и тренированным телом да лифты с до блеска начищенными металлическими деталями и здоровенными зеркалами. Ничего этого в доме Сусуличей не было. Может быть, «новые русские» или бывшие партийцы еще не добрались до него, а может быть… Додумать я не успела, так как оказалась перед тяжелой дубовой дверью нужной мне квартиры. Медная табличка на дверях гласила, что именно здесь живет «товарищ Сусулич Владимир Борисович». Перед дверями лежал веселенький пестренький ковер, когда-то сшитый из разных кусочков ткани, а теперь сильно вытертый от длительного пользования.
Я нажала кнопку звонка и натянула на лицо приветливую улыбку. За дверью раздалось шарканье старческих ног, покашливание.
— Кого нужно? — спросил дребезжащий женский голос.
— Здравствуйте, я журналистка, Татьяна Иванова. Меня к вам прислали из хореографического училища, я собираю материал про учениц этого заведения, — громко и четко, чтобы меня услышали по ту сторону двери, произнесла я, чувствуя себя полной идиоткой. Представляю, как потешались соседи по лестничной клетке, я прямо затылком чувствовала их взгляды в дверных «глазках».
— Что-что? — переспросили меня за дверью.
— Здравствуйте, я журналистка, Татьяна Иванова, меня к вам прислали из хореографического училища, я собираю материал, — сатанея и начиная ненавидеть старуху за дверью, повторила я.
Ситуация напоминала мне мультик «Трое из Простоквашино». «Кто там?» — говорит галчонок. «Это я, почтальон Печкин. Принес заметку про вашего мальчика»…
Наконец дверь распахнулась, и на меня с любопытством уставилась старушенция деревенского вида в огромном клеенчатом фартуке, белом платке в мелкий горошек на голове и в огромных очках, дужка которых была перемотана синей изолентой.
В первую минуту я подумала, что ошиблась. Старушка, представшая передо мной, никак не походила на жену бывшего партийного работника. Прислугу такого вида давно уже никто в приличных домах не держит, на мать одного из хозяев квартиры она также не тянула.
— Простите, это квартира Сусуличей? — на всякий случай переспросила я.
— Их, их, — кивнула старушка, — только никого дома нету, они на даче, — пробормотала она, впуская меня внутрь. Ага, значит, все-таки домработница. В далекие социалистические времена среди большого начальства было модно держать в доме прислугу из деревни. Смычка города и деревни, так сказать.
Домработница провела меня внутрь просторной квартиры с пятиметровыми потолками и вычурной лепниной на них в виде колосьев, пятиконечных звездочек, серпов и молотов в духе середины прошлого века. В гостиной стоял круглый стол, накрытый плюшевой скатертью с золотистой бахромой. На стенах висели картины в тяжелых золоченых рамах, традиционная для пятидесятых горка, наполненная хрусталем, стояла в углу. Для завершения цельности интерьера не хватало комода с традиционными слониками, якобы приносящими счастье. Ну прямо не квартира, а музей образцового коммунистического быта, только портретов вождей не хватает на стенах.
— Я хотела бы узнать о Вере Сусулич, как сложилась ее судьба, — попыталась я объяснить цель своего визита.
Конечно, я понимала, что древняя старушенция — не совсем достоверный источник информации, но ждать возвращения семейства с дачи мне было недосуг.
— Верочка? Померла Верочка, годков уж этак десять как, — прошамкала бабуля, усаживая меня за круглый стол. — Чаю откушайте с плюшками, свеженькие, — предложила она.
— Нет, спасибо, мне бы альбом посмотреть, что-нибудь узнать.
— Анбом? — смешно коверкая слово, спросила она. — Анбом я дам, толстый, красивый такой, плюшевый, с ангелочками.
Бабуля скрылась в другой комнате и через минуту принесла здоровенный зеленый альбом в бархатном переплете с амурчиками, целившимися из лука, их старушка и прозвала ангелочками. Альбом был старинный, за такой любители древностей наверняка отвалили бы приличную сумму. Интересно, как он оказался в семье бывшего партийного работника?
На первых страницах шли фотографии прадедов и дедов Веры Сусулич, потом ее родителей и наконец самой Веры. Толстощекая улыбчивая кареглазая девочка с льняной косой, перекинутой через плечо. Верочка идет в первый класс, Верочку принимают в пионеры, Верочка вступает в комсомол, Верочка в училище, Верочка — невеста… и все, дальше фотографий не было. Нет, когда-то они были в этом альбоме, на плотных листах сохранились следы. Почему-то родители Веры уничтожили эти фотографии. Почему?
— А где остальные фотографии?
— А я почем знаю? — удивилась бабулька. — Варвара Ильинишна мне не докладывают. Как Верочка померла, так Варвара Ильинишна все карточки убрала. Куда дела, мне про то неведомо. Наше дело маленькое, убирай да подноси. Неужто нас спрашивать будут? — проворчала она, беря в руки одну из фотокарточек. Произнесла жалостливо: — О-хо-хо-нюш-ки, такая девка справная была, да только не за того мужика пошла. Сам-то, отец Верочки, против был, ругался, а все Ильинишна. «Это девочкина жизнь, пусть она и выбирает», — передразнила старуха хозяйку. — А сам-то тогда в силе был, антомобиль кажный день, паек, в Смольном работал, большим человеком был, и мы при ем не самые последние, — старуха погрузилась в воспоминания о прошлой жизни своих хозяев.
— А что случилось-то? — обратилась я к ней, понимая, что от одиночества бабуля не прочь посудачить про жизнь своих работодателей, которые уже давно стали ее семьей.
— Что-что… Все танцульки дурацкие! Где же это видано, чтобы голые девки ногами перебирали в таких прозрачных платьях? Вот от этого весь беспорядок, страх и стыд потеряли. Верочке уже много лет-то было, подружки замуж, замуж, а она все перебирала, ей королевича вынь да положь. Сам-то серчал, водил своих, из приличных-то, да все без толку. Так Верочка сама где-то нашла. Только виданное ли дело, чтоб мужик моложе жены был, да еще такой хорошенький? Сам-то, когда узнал, хотел Лексея с лестницы спустить. Верка повыла бы маленько да забыла бы его. Куда там! Все мать — набаловала девку.
Старуха замолчала, махнула рукой и высморкалась в край передника. Я не торопила ее, понимая, что из-за склероза бабуля от любого нажима могла забыть или упустить чего-нибудь важное.
— Сам-то долго серчал, но квартиру им отдельную выхлопотал, хорошую, просторную. Только не в коня корм оказался. Лексей-то ладненький был, как картинка, а только детей у них не было. То ли с Веркой что-то не так, то ли с ним. Они лечились, ездили на юга, на моря… да только зря все было. А потом… потом не стало нашей голубки, красавицы нашей, — пробормотала старуха, заливаясь слезами. Рыдала она так отчаянно и жалостливо, словно смерть Веры произошла не десять лет назад, а на днях.
— Что же с ней случилось? — попыталась уточнить я.
— Померла от чего? Так разное говорили… Болезнь какая-то у нее была психическая. Поздно доктора нашли, а может, плохо искали.
Так, понятно, ничего вразумительного я от нее уже не добьюсь, что делать? Может, в газетах за то время есть что-нибудь? Вряд ли, тогда у нас никакой гласности не было, такую информацию в печать не выпустили бы, если «сам» в Смольном служил.
Можно заглянуть в милицейские архивы за тот период и попытаться отыскать дело, наверняка его заводили. Хорошо бы узнать, когда погибла Вера. Поговорить бы с теми, кто дружил с ней, они-то уж точно могли бы мне рассказать массу интересного.
— А сохранились вещи Веры? Мне хотелось бы посмотреть, — попросила я. — Это для книги нужно.
— Что, прямо так и будете писать? — удивилась старуха. — Вот cам-то удивится. Он нынче все болеет, совсем плохой стал, не то что раньше. Ильинишна его таскает по врачам всяким, а то и к колдунам и гопатам каким-то, экстрасексам. Тьфу, в наше время этой нечисти не было. Нам даже в бога верить запрещали. Сам как-то у меня иконку нашел, так кричал, так кричал: «У меня, партийного работника, коммуниста со стажем, домработница в церковь шастает, иконам поклоны кладет!» Вот и Верка-то… ни крестика, ни молитвы. Все от этого, наказание за грехи родительские, прости господи, — перекрестилась она.
— Можно, я взгляну на ее вещи? — прервала я старушенцию, вставая со стула.
— Можно, можно, пойдем, Ильинишна все оставила, как при ней было, даже путанты эти самые на веревке висят. Ой, зайдешь иной раз, так словно она рядышком жива-живехонька, кровиночка наша, королевишна… — снова принялась причитать старуха.
Она проводила меня в дальнюю комнату, принадлежавшую Вере. Я с большим интересом огляделась. Хозяйка комнаты на самом деле была влюблена в балет: на стенах висели копии картин известных мастеров, рисовавших балерин. Копии, нужно сказать, были превосходными. В застекленном шкафу стояли грампластинки с музыкой известных балетов. На столе лежали толстые альбомы с фотографиями, разрисованные коробочки и шкатулки. Я заглянула в одну из них — она была доверху забита открытками, письмами.
— Можно, я посмотрю? — спросила я, но старушенции рядом не было, она, вероятно, забыла про меня или оставила, чтобы не мешать.
Я принялась рассматривать открытки и письма с довольно банальными поздравлениями и пожеланиями. Чаще всего попадались открытки от неких Лизоньки, Аннушки и Машутки. Я переписала обратные адреса с этих открыток и решила заглянуть к бывшим подружкам Веры, скорее всего, ее одноклассницам. Интересно, сколько им теперь? Лет по сорок? Вот они-то мне расскажут о ее смерти подробнее. Тем, о чем промолчат родители, с удовольствием поделятся бывшие подружки.
— Эй, — позвала я домработницу, выходя из комнаты Веры.
В коридоре было темно и тихо. Куда же она запропастилась?
— Спасибо, я ухожу! — крикнула я еще раз.
Бабулька не отзывалась. Я нашла комнату, в которой мы разговаривали, — бабуля сидела на диванчике и дремала. Я не стала ее будить, замок у них английский, захлопну сама.
Я вышла из квартиры Сусуличей, громко хлопнув дверью. Замок щелкнул, и дверь закрылась.
* * *
Одна из подруг Веры, Машутка, судя по адресу на открытках, жила близко. Я очень надеялась, что она там и живет, хотя ведь могла, например, выйти замуж и переехать к мужу.
Я быстро нашла нужный дом и квартиру, поднялась по лестнице и позвонила. И только когда передо мной отворилась дверь, подумала, а кого же мне спрашивать — Машутку? Глупо так обращаться к незнакомому человеку, с которым собираешься завести доверительный разговор.
Дверь открыла мне полноватая женщина с крашенными хной короткими волосами. На первый взгляд она вполне могла оказаться Вериной подругой.
— Здравствуйте, — приветливо произнесла я, пытаясь подобрать слова. — Извините, вы случайно не… Машутка?
— Да. А что, не похожа? — хохотнула женщина. — Вы из училища? Проходите.
Я уставилась на нее с непониманием, но кивнула.
— Так ведь сто лет училищу, сбор всех, — пояснила она свою догадку, приглашая в квартиру.
— Ну да, — снова кивнула я. Значит, она была однокурсницей Веры, а не одноклассницей. Почему я подумала об однокласснице? — Понимаете, я пишу книгу про всех учениц, пока только собираю материалы, вот и…
— Ясно, ясно! Заходите, чайку попьем. Я только что таких пирожков напекла, пальчики оближешь… Хм, когда-то балетом занималась, а теперь стала такая… — Машутка на минутку остановилась и обвела руками вокруг своего пышного тела. — Это все из-за мужа, он мечтал о детях и настаивал на троих, чтобы обязательно были два мальчика и одна девочка. Так и получилось, но с такой оравой, сами понимаете, не до фигуры, не до диеты, — Машутка махнула рукой и захохотала звонким переливчатым смехом, словно потрясла серебряным колокольчиком.
Я улыбнулась ей в ответ, Машутка мне уже нравилась.
— Машутка — это, наверное, Мария? — уточнила я, усаживаясь за стол. Пирожки и в самом деле были отменные, с пылу с жару, я не удержалась и слопала целых три, ничего, мне не в балете танцевать.
— Точно, Мария, Маша. На курсе нас трое было с таким именем, и, чтоб нас не путать, стали меня Машуткой звать. Вот, смотрите, — протянула она мне пухлый альбом с фотографиями.
Господи, опять фотографии! Это уже перебор, еще одного просмотра я не выдержу.
— Спасибо, я успею просмотреть, — пробормотала я, откладывая фотоархив. — Мне хотелось бы поговорить с вами об отношениях в группе, как вы дружили, о чем мечтали и все такое… Это для книги…
Машутка задумалась, накручивая на палец коротенькую рыжую прядь. Я решила ей помочь, подтолкнуть к нужному мне разговору, и раскрыла альбом на середине. Мне повезло — как раз попался групповой снимок. Я отыскала глазами Веру и ткнула пальцем.
— Ну вот, например, вы дружили с этой девочкой? У нее такое интересное лицо… Кто это?
— Ой, это Верочка Сусулич…
— Сусулич, такая знакомая фамилия, — произнесла я, делая вид, будто что-то припоминаю.
— Точно, ее папа в те годы большим начальником был… Верочка и у нас училась поэтому. Она бы ни по возрасту, ни по данным не прошла… В училище девчонки учились, а она старше нас была…
— По блату училась? — усмехнулась я.
— Ой, что вы! Она никакая не блатная была, скорее наоборот. Мы очень дружили, даже открытки на все праздники друг другу писали и вообще…
— Что-то я не припомню, чтоб в Мариинке или Большом балерина с такой фамилией танцевала, — проронила я.
— Верочка не стала профессиональной балериной, она только для себя училась…
— И где она сейчас? Мне для книги нужно.
Мой вопрос вызвал на лице Машутки растерянность.
— Верочка? Она умерла… погибла… Такая нелепая смерть. — Машутка махнула рукой и задумчиво отправила в рот пару пирожков.
Я не стала торопить ее, пусть углубится в воспоминания.
— Она замуж вышла неудачно, мужу были нужны только ее деньги и связи ее отца. Все началось после медового месяца, сразу возникли какие-то проблемы. Алексей, ее муж, пристрастил Веру к вину. До их женитьбы Вера ни капли в рот не брала, я это точно знаю. Мы же на одних днях рождения бывали. Ей единственной по возрасту можно было покупать алкогольную продукцию, но… Мы еще смеялись: есть у человека возможность, однако нет желания. А потом Верочкин папа устроил Алексея на работу. В Венгрии или Болгарии, не помню.
Маша опять задумалась и снова отправила в рот пирожок.
— Тогда это была настоящая заграница, — произнесла я, возвращая Машу к реальности.
— Только им та заграница впрок не пошла. Вера вернулась какая-то дерганая, нервная. Приехала ко мне — я еще замуж тогда не вышла — с подарками, с большой бутылкой вина. Такой, знаете, красивой, с узким горлышком, в плетеной корзине… Она ее и выпила, почти всю. Я тогда удивилась… Потом у них что-то с ребеночком не заладилось… Вера во всем Алексея винила, а он ее. Я как-то случайно в поликлинике столкнулась с ее мамой. Она меня увидела, расплакалась. Сказала, что к врачу ходила, лекарства какие-то для Верочки выписывала, а в спецполиклинику боялась идти, тогда с этим строго было. Рассказала еще, что Алекс скандалит, грозится на развод подать из-за того, что Вера пьет.
— Вылечилась? — спросила я, хотя уже точно знала ответ.
— Нет, — покачала Маша головой, — она… покончила с собой, бросилась в пустой бассейн с вышки там, за границей. Ужас какой-то…
Я уже не верила ни в какие случайности. Можно, конечно, вспомнить о злом роке, но… Верочка Сусулич умерла слишком удачно: вдали от родины, подталкиваемая недугом, о котором все знали, оставив своему мужу немалое наследство.
— Бедный Алексей, он так переживал, — жалостливо пробормотала Маша. — Верочкина семья во всем винила его, а он жить не мог после этого спокойно, продал двухкомнатную квартиру в центре, дачу. Там потом еще какой-то неприятный случай произошел: Варвара Ильинична, мама Веры, потребовала назад какие-то драгоценности, а они исчезли. Обвинили вроде Алексея, только по закону все Верочкины драгоценности его собственностью были. Он, правда, говорил, что все пропила Верочка… — Маша замолчала, махнула рукой. — Вот такая невеселая история, вряд ли она для вашей книги подойдет, — проговорила она. — Давайте я вам лучше про кого-нибудь другого расскажу.
Я взглянула на часы, сделав вид, что вспомнила о какой-то очень важной встрече.
— Ой, Машенька, давайте я к вам еще раз забегу, вы мне свой телефончик оставьте. Созвонимся, я подъеду…
Маша выполнила мою просьбу, а на прощанье протянула сверток:
— Вот, пирожки вам на дорожку, покушайте.
Я с большим удовольствием взяла сверток и попрощалась с гостеприимной хозяйкой. Дорога обратно в гостиницу уже не показалась мне отвратительной — дождь закончился, из-за туч проглядывало солнышко, а в руках у меня был сверток с одуряюще пахнущими пирожками. Теперь я с пятидесятипроцентной уверенностью могла сказать, что у меня появился новый подозреваемый. Пожалуй, пора приглядеться к Алексу повнимательнее, не слишком ли много вокруг него смертей. Допустим, Вера Сусулич, законченная алкоголичка и неврастеничка, покончила жизнь самоубийством. Но моя-то подружка Ангелина таковой не была. И если две жены одного мужчины умирают почти одинаково, наверняка что-то не так не с ними, а с самим мужчиной.
Я знаю уже, что Алекс делал десять лет назад, и знаю, где он был год назад. А вот что он делал в промежутке? Да, пора выяснить, кто он на самом деле.
Насчет того, как узнать о том, чем занимался Алекс, у меня появилась одна мыслишка — надо просмотреть архивы загсов. Дело это, конечно, муторное, но, при имеющихся свободных деньгах, упорстве и покровителе в милицейских структурах, вполне решаемое.
Первого и второго у меня и сейчас было в избытке, а вот покровитель мой находился довольно далеко, в городе Тарасове. Я набрала номер Кири в надежде на то, что он все еще на работе. Трубку снял сам подполковник Кирьянов, секретарша наверняка уже отпросилась домой.
— Привет, отгадай с трех раз, кто тебе звонит? — проворковала я в трубку.
— Привет. Мне уже можно догадываться или стоит немножко подумать? — отозвался он.
— Можно, — милостиво согласилась я.
— Ты откуда? — осведомился он.
— Привет тебе, дорогой товарищ, из пасмурного Питера, города на Неве. Знаешь такой?
— Ага, слыхал. Его, кажется, народ в Путинград переименовал. Как тебя занесло туда?
— Самолетом Аэрофлота. У меня к тебе дело, — решила я от шуток перейти к сути. — У тебя в Питере знакомых в органах нет? Ну там, однокашники или…
— Спасибо, что ты хоть не из Гонконга звонишь. Там у меня точно никого нет.
— Киря, ну пожалуйста! Ты же настоящее сокровище, тебя все ценят, уважают и любят… Быть не может, чтоб у тебя здесь друзей не нашлось, — принялась я обрабатывать приятеля.
— А тебе зачем? Опять вляпалась в неприятности? — поинтересовался Кирьянов.
— Да нет, честное пионерское, слово скаута! Мне всего-навсего нужно в архивы загсовские попасть. Так меня, сам понимаешь, никто не пустит, а вот если в интересах следствия или еще как…
— Ясно. Диктую, записывай координаты. Я ему позвоню, поможет. Кстати, холостой товарищ, перспективный, мастер спорта, рекомендую. К тому же коренной питерец — или петербуржец, как правильно?
— Без разницы, главное, чтоб мужчина симпатичный, — пошутила я, записывая данные.
* * *
Встретиться с симпатичным коренным мастером спорта мне так и не довелось, общение с ним ограничилось телефонным разговором. После звонка Кирьянова он внимательно выслушал мою просьбу, позвонил куда надо, и через два часа я получила доступ в святая святых — место, где хранились копии документов всех женившихся и разводившихся, рождавшихся и умиравших.
С некоторым страхом я представляла себе предстоящую работу — имея только пару фамилий, найти человека сложно. Но мне повезло: оказывается, архив был уже полностью компьютеризирован, сообщался с другими, районными архивами. Обещание приличного денежного вознаграждения с моей стороны тоже сделало свое дело — мне выделили юную помощницу-практикантку. И вот она ввела в базу данных год рождения, имя-отчество Алексея и сразу несколько фамилий: Сусулич, Подкидышев, Котов и Шаров. Последнюю фамилию я решила задействовать, вспомнив отчет детективного агентства и упомянутую в нем третью женщину — Наталию Шарову.
Вскоре — ну надо же! — я узнала, что Алексей Алексеевич Сусулич стал Алексеем Алексеевичем Шаровым. И произошло это, судя по дате бракосочетания, через шесть месяцев после гибели второй жены, «подарившей» ему фамилию Сусулич. А в документах о браке с ней он значился под фамилией своей первой жены — Антонины Котовой. Вот так подкидыш Подкидышев! Скажите, пожалуйста, какая любовь у этого человека к перемене фамилий и какая тяга к женитьбам! Ну просто не может он находиться вне брака!
— Девушка, скажите, а про Шарову какую-нибудь информацию можно узнать?
— Вряд ли, — отозвалась практикантка. — Можно, конечно, посмотреть, как свадьбу оплачивали, были ли почетные гости. У нас ведь, сами знаете, головной дворец, такие записи ведутся…
— Девушка, милая, помогите! Размеры моей благодарности будут эквивалентны затраченным усилиям, — выдала я сложную фразу, которая произвела неизгладимый эффект. Девушка принялась проворно щелкать пальчиками по клавиатуре, одновременно пытаясь, наверное, в уме прикинуть, сколько сможет заработать за этот вечер.
— Вот, — сказала она спустя полчаса, — нашла. Свадьба была по высшему разряду, с камерным оркестром, видеосъемкой — тогда это дорогое удовольствие было — и с национальными обрядами: тройка, икра, блины, ряженые. Мы ведь артистов популярных на свои мероприятия приглашаем. Значит, или жених богатенький был, или невеста. Все, больше никакой информации я вам не найду, — проговорила она, разводя руками.
Я вручила девушке свою благодарность в денежном эквиваленте, взяла распечатку и отправилась к себе в гостиницу, раздумывая над тем, что делать дальше. Сам собой напрашивался первый шаг — через бюро справок узнать о Наталии Шаровой. Раз она выходила замуж в этом городе, значит, где-то жила. Нашли же ее в сыскном агентстве — и я найду.
Исходя из того, что Алекс выбирает для себя исключительно состоятельных жен, искать Шарову нужно среди богатых и имеющих связи в обществе. Стало быть, если она была известна, о ее свадьбе могли упомянуть в газете. И если с ее смертью было что-то не в порядке, о ней тоже наверняка написали в газетах. Но, в принципе, поиск сведений о третьей жене Алекса не был для меня самоцелью. Даже если Алекс причастен к ее смерти. Мне важнее доказать, что мою Гелю с балкона столкнул именно он. Причем сделал это преднамеренно, внушая окружающим мысль о ее психической неустойчивости.
А вот тут проблемка. Зачем Алексею избавляться от молодой, богатой, красивой и умной жены, любящей его безмерно? Допустим, до того он женился ради квартиры и ради денег. Допустим даже, что убивал своих жен или доводил до самоубийства. Но сейчас-то, в случае с Ангелиной, какая была в этом необходимость? Любой следователь поднимет меня на смех — у Алексея достаточно своих денег. Впрочем, денег всегда недостаточно. В общем, мотива убийства у меня не было.
В последнее время мне не давала покоя мысль, что в своих рассуждениях я прохожу мимо чего-то очень важного, очевидного. Но как-то квалифицировать это «важное и очевидное» мне все не удавалось.
Пытаясь сосредоточиться, я начала мерить свой номер шагами. Проходя очередной раз мимо стола, я задела свою сумочку, лежавшую на его краю. Сумочка упала, и из нее выскользнула пачка фотографий, снимки рассыпалась по пыльному гостиничному ковру. Я принялась собирать карточки, машинально бросая на них взгляд. В руки мне попался снимок со свадьбы Гели и Алекса. Мой взгляд снова остановился на девушке, которую я для себя определила как гостью с чужой свадьбы. Стоп. А ведь я определенно видела ее лицо. Я напрягла память. Ага, вот. Секретарша Алекса, та туповатая блондинка, заботящаяся о своих ногтях. Она еще тогда подслушивала наш с ним разговор из приемной. Не может быть! Нет, это всего лишь случайное сходство. Девушка на фотографии — коротко стриженная брюнетка с довольно сообразительным личиком. Хотя… сегодня брюнетка, завтра блондинка, послезавтра — каштанка. В век всеобщей химизации сменить масть для женщины совсем не проблема.
Интуиция подсказывала мне, что эту девушку узнала бы Геля, если бы была жива. А что, секретарша вполне годится на роль девочки без комплексов Жу-Жу и вполне могла быть мотивом. Наличие любовницы всегда рождает желание избавиться от жены, примеров тому сколько угодно в мировой классической литературе.
Хорошая идея! Ну и какими должны быть мои дальнейшие действия, если мысль верна? Да не такие уж и сложные. Проследить за этой парочкой и выяснить, на самом ли деле они любовники, погулять с фотографией секретарши по побережью в курортном городке. Наверняка она выбиралась из дома Алекса, где пряталась, в магазин за тряпками, к косметичке или еще куда-нибудь. Вполне возможно, что Алекс вывозил ее поужинать, когда Геля была занята. В общем, передо мной открывается широкое поле деятельности. Пора уже выводить красавчика-мужа на чистую воду.
Я заказала билет на самолет и улетела в Тарасов. О прошлом Алекса я уже кое-что знала, хотелось поподробнее узнать о настоящем. И еще я чувствовала необходимость с кем-нибудь поговорить о том, что узнала. Чем больше проходило времени с момента моего прозрения, тем страшнее и противнее мне становилось. Словно я долгое время держала у себя комнатную собачку, а она оказалась бешеным волком.
* * *
Первым делом, добравшись до дома, я позвонила Ленке — Геля ведь была и ее подругой — и Кирьянову, поскольку мне нужен был профессиональный совет и трезвый мужской взгляд на вещи. Их обоих не пришлось долго уговаривать, как только я сказала, что разговор не телефонный, они тут же приехали ко мне.
Лена и Киря внимательно слушали мой рассказ. Киря все время молчал, анализировал, а француженка постоянно перебивала меня вопросами.
— Как ты думаешь, почему он пошел на это? — спросила Ленка после того, как я все им выложила. — Из-за другой женщины? Ну развелся бы, и все!
Наивная, она полагала, что здесь замешаны чувства. Мне даже ответить ей было нечего, я только пожала плечами.
— Из-за денег, — жестко произнес Кирьянов. — Слушай, Татьяна, я тут по твоей просьбе кое-какие справки об Алексее навел. И не все гладко у него оказалось, как казалось, — невольно скаламбурил он. — Выяснилось много интересного. Например, у него были какие-то проблемы с налогами. Потом как-то сразу все заглохло, дело прекратили за недоказанностью, а сначала речь шла примерно о пятидесяти тысячах баксов. Потом у него парочка проектов накрылась, а деньги в них были вложены немалые… Так что ему нужно было много и сразу. Брать деньги у жены — значит оказаться у нее в зависимости, тем более что привычек своих он менять не хотел.
— Из-за денег? — удивилась Лена, терпеливо выслушав объяснение Кирьянова, хотя и с открытым ртом. Меня, между прочим, она постоянно перебивает, а Киря для нее — непререкаемый авторитет. — Как же это можно, убить человека из-за денег… — пробормотала она.
Вот такая у меня подруга. Забавно, детей в школе учит, живет черт знает в каком районе, получает минимум зарплаты, в долгах как в шелках, а представления о мире — словно у тринадцатилетней.
— А всех предыдущих жен тоже из-за денег? И никто не догадался? — продолжала удивляться она.
Я снова пожала плечами: третьего не дано. А про себя подумала: мой теперешний противник жаден до денег, признания, успеха. К тому же хитер и коварен. И это делает борьбу с ним труднее и интереснее.
— М-да… И на старуху бывает проруха. Он так долго оставался безнаказанным, что сделал ошибку, — проговорил Кирьянов, затем достал фотографии, сделанные Ангелиной, и посмотрел на меня с укоризной: — Ты, Тань, так торопилась, что даже отчет экспертов не взяла. А тут есть кое-что очень любопытное.
— Подделка? — спросила я, разглядывая фотографии и негативы.
Кирьянов, ни слова не говоря, разложил кадры веером, отложил четыре кадра с видом на бассейн, на которых, по утверждению Гели, должна была быть Жу-Жу.
— Обрати внимание вот на что, — произнес Киря, переворачивая фотографии изображением вниз.
Бумага на обороте имела стандартное клеймо «Кodak-paper», заключенное в прямоугольник с отогнутым краем. Через всю поверхность наискосок, ровными рядами шли какие-то цифры. Эти восемь карточек были одинаковые, как близнецы-братья, — явно, что проявлены в одной и той же мастерской.
Киря подвинул ко мне поближе оставшиеся четыре фотографии. И я с удивлением обнаружила, что на них нет никакого знака, торговой марки или чего-либо подобного.
— А теперь попробуй сравни изображения и негативы, — предложил Кирьянов.
Ленка, сидевшая рядом с нами в полном молчании, вздохнула, с трудом подавляя зевок.
— Что-нибудь нашли? — спросила она, начиная скучать.
— Ладно, — сказал Киря, сжалившись над нами, — я тоже не такой сообразительный, как хотелось бы. Эксперт сделал заключение: кадры скомбинированы из двух разных пленок, и фотографии печатали в два приема. Кто и с какой целью это сделал, я утверждать не берусь, но мне кажется, что тебе надо поговорить с фотографом.
— С каким фотографом, Кирьянов? У тебя с головой, что ли, не в порядке? Это же Гелины фотографии. Ну и дурацкие шуточки у тебя, — обидевшись, произнесла я.
— Тань, ты что? Я имел в виду фотографа, который проявлял пленки и печатал фотографии.
— Ага, умный какой… Я попробовала спросить у Алекса, где пленки проявляли, так он чуть истерику не устроил. Сказал, что таких мелочей нормальный человек помнить не может.
— А это родной конверт? — спросил Киря и ткнул пальцем в надпись, которая шла через весь фирменный пакет: «Казарянц, Горное, Торошевское шоссе. Фотография и обслуживание фотолюбителей». — Вряд ли Ангелина ждала приезда в Тарасов или в Москву, чтобы напечатать снимки. Да и Горное, думаю, не такой уж большой городишко, чтобы там было много фотографов. Можно попытаться разыскать этого Казарянца, и наверняка он вспомнит человека, заплатившего ему бешеные деньги за пустячную и странную работу. Это, конечно, будет косвенным доказательством вины…
— Во что бы то ни стало я добуду эти доказательства. Первый шаг, кстати, уже сделала, — пробормотала я. — Еще одна его ошибка: Алексу нужно было уничтожить эти снимки, выкрасть их у Ангелины, после того как она показала их паре-тройке знакомых.
— Зачем? — спросила Лена.
— Эти снимки должны были заставить Гелю и окружающих поверить, что она сошла с ума. Расчет был верным, Алекс с таким печальным видом рассказывал всем и каждому о проблемах своей жены, Геля сама показывала эти фотографии. Любой мог подтвердить, что она стала какой-то очень странной, что у нее видения и галлюцинации. Поэтому следствие после ее самоубийства было проведено так, формальности ради. Ну конечно, записку нашли, а каждый второй говорил о том, что у бедной женщины проблемы с психикой. Мавр сделал свое дело, мавр может уходить. Никому и в голову не пришло, что муженек приложил руку к этому «несчастному случаю».
— Кирьянов, ты арестуешь этого урода? — спросила Лена, глядя прямо в глаза Кири.
Киря отвел глаза и вздохнул.
— Тань, я не поняла, он его что, не арестует? — дернула меня за руку подруга.
— Не за что его пока арестовывать, — устало отозвалась я.
— А пленки вот эти, а жены бывшие? — удивленно спросила она.
— Так ведь еще доказать надо, что с пленками химичил Алекс, причем химичил с преступным намерением. Как доказать, что на снимках была девушка, а потом ее не стало? Мы ведь знаем об этом только со слов Гели. Но Ангелина уже ничего не может опровергнуть или подтвердить, а любые ссылки на нее рассыплются из-за утверждения десятка свидетелей о ее невменяемости. А бывшие жены… По крайней мере одна из них была алкоголичкой, склонной к суициду. Все чисто.
— Тань, неужели ничего нельзя сделать?
— Ну почему? — усмехнулась я. — Можно и нужно. Только я пока не знаю, как. Но обещаю, что придумаю, — утешила я подругу.