Глава 5
Нью-Йорк
22 мая
15 час 56 мин
Прошвырнувшись по магазинам, в одном из которых мне посчастливилось купить недорогой, но стильный пуловер, я отправилась в Чайна-Таун, решив компенсировать себе моральные издержки, вызванные разговором с Сердюковой, обедом в китайском ресторане.
Как мне советовала Галка — большая поклонница китайской кухни, в этом квартале не стоит ориентироваться на дизайн. Весьма скромное на вид место благодаря своей кухне может иметь хорошую репутацию.
Она просветила меня также насчет того, что выражение «китайская кухня» означает семьдесят разных кухонь, каждая из которых насчитывает около ста оригинальных блюд.
Еще не войдя в ресторан, я была втянута в мир непривычных аппетитных запахов, которыми дышали импровизированные жаровни. Повара, выстроившись в ряд прямо под открытым небом, готовили трепангов, осьминогов, гигантские пельмени, знаменитую китайскую лапшу, пекли пирожки, начиненные зеленью.
Один из этих раскосых сынов Китая, чье лицо напоминало печеное яблоко, на своем сюсюкающе-музыкальном языке предлагал какой-то диковинный шашлык. На мой вопрос, что это за блюдо, он, легко перейдя на английский, объяснил, что это шашлык из воробьиных тушек.
Я все-таки не рискнула отведать его, хотя цена деликатеса не превышала стоимость пачки сигарет.
Наконец я вошла в ресторан и заняла место в дальнем углу второго зала.
Несмотря на то что на улице было светло, здесь царил таинственный полумрак, пронизанный солнечными лучами, проникавшими сквозь бамбуковые жалюзи.
Живая музыка, усыпляющее бормотание обедающих в зале, изысканная посуда и ненавязчивое внимание нескольких официантов, сменяющих друг друга с каждой новой фазой трапезы, — все это мое воображение тут же уподобило блаженному оазису среди каменной пустыни обычной нью-йоркской суеты.
Я заказала утку по-пекински — кусочки мяса, которые заворачиваются в специальные блинчики с огурцом, морковью и соусом, — и еще горячий бульон.
Но, полной противоположностью этому приятному времяпрепровождению, в мозгу опять засвербила мысль о возможной причастности Сердюковой к убийству. Не в сговоре ли она с Бронштейном?
Однозначно, им обоим выгодна смерть Эрика: Сердюкова унаследует состояние, а Бронштейн разделит его долю в фирме с Джоном Горбински плюс получит возможность и дальше безнаказанно проворачивать свои делишки, если, конечно, Джон не помешает ему.
К тому же, если он женится на Сердюковой, что вполне может произойти, он прихватит еще и солидный куш от личного состояния Эрика. Если мои предположения не далеки от реальности, то и Джону Горбински может грозить опасность… Надо бы предупредить его при случае, скоро он уже должен быть в Нью-Йорке.
Я, конечно, могу строить свои предположения сколько угодно, но, в конце концов, нужны факты. Может быть, я смогу что-то узнать у Торнтонов?
К ним-то я и собиралась теперь отправиться.
Их галерея располагалась на Пятьдесят седьмой улице Манхэттена, и как раз там сейчас проходила выставка «Искусство нашего века». Эту полезную информацию я почерпнула из путеводителя по картинным галереям и музеям Нью-Йорка, который купила по возвращении из Джерси-Сити.
Да, да, представьте себе, среди известных названий, как-то: музей Фрика, Метрополитен-музей, музей Барнза, музей города, музей современного искусства Соломона Гуггенхейма, галерея Бенджамина Родеси и Интерим Арт, значилась и галерея Торнтонов.
* * *
Нью-Йорк
22 мая
17 час 38 мин
В «Милфорд плаза» я сбросила «рабочую» одежду и, облачившись в черные кожаные клеши и «Фенди», под который натянула сиреневую водолазку, вышла на улицу.
Галерея Торнтонов занимала последний, сорок второй этаж. Скоростной лифт доставил меня туда меньше чем за полминуты. Приличная скорость!
Умные стеклянные двери разъехались, молчаливо приглашая войти. Первый зал представлял собой некое подобие гостеприимного холла, где любой желающий мог приобрести каталоги, альбомы, открытки с репродукциями картин и фотографиями скульптур, выставленных в галерее.
Светло-бежевые стены служили нейтральным фоном для огромных рекламных плакатов с репертуаром проводимых галереей выставок, перед которыми толпился разношерстный люд.
Миновав холл, я прошла в следующий зал, тишина которого, изредка нарушаемая шепотом и приглушенными шагами посетителей, приятно контрастировала с перманентным жужжанием и шелестом, стоявшими в холле.
Бледно-серый цвет стен как бы дополнял звуковой вакуум этого стерильного параллелепипеда. По стенам довольно свободно были развешаны картины современных художников.
Обойдя зал по периметру, я остановила свое внимание на паре неплохих морских пейзажей итальянского автора К. Карра, один из которых — «Пиния у моря» — напомнил мне пейзаж с фотографии, обнаруженной в ящике стола Сердюковой.
Тот же белый прямоугольник стены, песчаный берег и морская лазурь, только вот ни одной фигуры. Лишь сохнувшая на солнце рубаха намекала на присутствие человека.
Следующий зал был овальной формы, нарочито грубая поверхность его бетонных стен являлась фоном для прихотливых авангардистских инсталляций.
Люди кучковались здесь как в холле, с интересом наблюдая, как наполненные газом шары, подобно огромным красным бутонам трепетавшие на тонких нитях-стеблях, вдруг неожиданно один за другим начинали взлетать к потолку, поднимаясь вместе с горшками, к которым они были привязаны.
Все это действо сопровождалось дружным хохотом, криками, возгласами удивления. Непонятно, чему больше радовались люди — самому спектаклю или тому до глупости простому механизму, которому он был обязан: вода, находящаяся в «горшках», постепенно вытекала через небольшие отверстия, просверленные в них, тем самым позволяя шарам подниматься, а так как отверстия были разного диаметра, то шары поднимались не все разом, а поочередно.
В соседнем зале, где холсты были подвешены на длинных шнурках, закрепленных в потолке, царила непринужденная атмосфера богемной тусовки. Гарсоны легко лавировали между экспонатами и кучками ценителей поп-арта, разнося коктейли.
— Е-мое, Коля! — удивленно воскликнула я, когда в налетевшем на меня мужчине узнала своего приятеля. — Какими судьбами?
— Если уж такие далекие от искусства люди, как ты, бродят по галереям, — хлопнул он себя ладонями по ляжкам в раскованной американской манере, — так мне-то уж сам бог велел.
Николай Гладков некогда жил со мной в одном дворе. Мы не то что дружили, но общались довольно часто… Окончив восьмилетку, Гладков без всякого напряга поступил в художественное училище, а потом — в Академию художеств в Питере, тогда еще Ленинграде.
Потом наши пути разошлись, но Николай, как я слышала, был талантливым художником, выставлявшимся не только в Тарасове, Москве и Петербурге, но и за границей.
— У тебя здесь что, выставка?
— Так, несколько работ, — скромно ответил Николай, — а ты шикарно выглядишь!
— Спасибо, Коля, — поблагодарила его за комплимент.
Я действительно неплохо себя ощущала в своем прикиде, тем более что быстро адаптируюсь в любой ситуации: будь то воровской притон или светская гостиная.
— Нет, а все-таки каким ветром тебя сюда занесло? — Николай улыбнулся, его глубоко посаженные серые глаза внимательно смотрели на меня.
— На экскурсию приехала. Я, видишь ли, свой культурный горизонт расширяю, — попыталась отшутиться.
Он тряхнул головой, освобождая глаза от тонких сосулек модной мелированной челки.
— Это действительно так? — Склонив голову набок, Николай нервно теребил круглую серебряную серьгу в левом ухе.
— Ты что, не веришь? — усмехнулась я, видя как вытянулось его и без того длинное лицо.
— Не-а. — Узкая полоска его рта растянулась в хитрой улыбке.
— Коля, ты ведь знаком с Ридли Торнтоном. Что он за человек? — перевела я разговор в нужное русло.
— Ну, как тебе сказать. — Николай почесал затылок. — Если хочешь знать, кто здесь всем заправляет, так это Бриджит — его женушка. У этой бабы мужицкая хватка. Кроме всего прочего, она может позволить себе такое дорогое увлечение, как коллекционирование картин. Страсть к искусству, которая толкает ее на разные безумства, столь же огромна, как состояние ее папашки. Именно он финансирует ее сумасбродные идеи.
— И что же это за идеи? — вскинула я брови.
— Вот, например, сейчас она носится с этим чертовым поп-артом, один первый слог чего стоит. — Он похлопал себя по ягодице. — Дура-дурой, между нами говоря, продала Эрнста, Миро, Гриса, Магритта, Пикабиа, а накупила всякого дерьма, вроде того, что развешано и расставлено в третьем зале, видела?
Я неопределенно пожала плечами.
— Я против абстракционизма ничего не имею, но на х… такую дрянь скупать? — вопрошал в сердцах Коля. — А ты знаешь, сколько она за аренду платит? — Коля округлил глаза и прищелкнул языком. — Мне бы этих денег лет на пять хватило.
— А как же Ридли?
— А что Ридли? Он у нее под каблуком. Захоти она, и он останется нищим, как Иов.
— А ты можешь познакомить меня с ними?
— Да зачем тебе это? — недоуменно спросил Коля, крутясь на пятках с засунутыми в карманы свободных брюк руками.
— Нужно, — просто и неопределенно ответила я.
— Тогда пошли…
Коля без прочих расспросов взял меня под руку и повел в следующий зал, прихватив по дороге пару коктейлей.
— Ридли, познакомься с моей подругой, ее зовут Татьяна, — сказал Коля, когда мы подошли к стоящему вполоборота статному, немного грузному мулату с полоской аккуратных усиков над толстыми розовыми губами.
Ридли, обернувшись к нам, широко улыбнулся. Ослепительный жемчуг его зубов соперничал по цвету с белками глаз, черных, как бархатный мешочек, в котором я хранила додекаэдры.
— Хау ду ю ду. — Ридли в знак приветствия приподнял воронкообразный фужер.
— Здравствуйте, — улыбнулась я в ответ, — как здесь у вас мило!
— Да, неплохо, — скромно согласился он, — Бриджит постаралась.
Коля, незаметно для Ридли, бросил на меня полный иронии многозначительный взгляд: мол, и здесь он о жене трубит.
— Вы тоже из России? — вежливо осведомился Ридли и сделал небольшой глоток.
— Мы с Колей жили по-соседству, лет до пятнадцати.
— Вы интересуетесь современным искусством?
— Не совсем, — уклончиво ответила я, — скорее людьми, имеющими к нему отношение.
— Какими-то конкретными людьми? — заинтересовался Торнтон.
— Вот именно, конкретными, например, Эриком Горбински. — Я пристально посмотрела на Ридли.
— Я оставлю вас ненадолго, — вклинился Гладков, извиняясь улыбкой, — мне нужно пообщаться кое с кем.
Я проводила его взглядом и увидела, что он подошел к стоявшему к нам спиной кудрявому шатену и взял его за локоть. Тот обернулся. Я не поверила своим глазам: это был Нэд Силвер.
Он все так же улыбался своей плутоватой улыбкой и то и дело отбрасывал с лица непокорные пряди.
И все-таки насколько тесен мир!
Не спорю, в жизни людей частенько случаются подобные совпадения, но, согласитесь, то, что имеет периодически быть в таком довольно тихом провинциальном городе, как Тарасов, в Нью-Йорке выглядит более чем странно.
Интересно, чем он занимается и что делает здесь?
Из рассеянной задумчивости меня вывел голос Торнтона:
— Вы знакомы с Эриком?
— Была…
— Почему была? — По широкому лбу Ридли побежали морщины.
Он тоже ничего не знает…
— Потому, что Эрика Горбински нет в живых.
— ?!! — Ридли зашевелил губами, но слова застряли у него в горле.
— Его убили в России.
— Но я его видел не больше недели назад! — искренне удивился Торнтон.
— Поэтому я и пришла к вам. Дело в том, что я расследую его убийство. Я должна задать вам несколько вопросов. Вы позволите?
— Конечно, — с готовностью ответил он, — я думаю, нам будет удобнее поговорить в кабинете.
Я кивнула в знак согласия и последовала за ним. Ридли открыл передо мной дверь, и мы оказались в довольно просторной комнате, где на стенах цвета топленого молока, как в галерее, были развешаны картины.
— Прошу вас, — Ридли указал на обитый белой кожей диванчик в стиле модерн, — что вас интересует?
— Не могли бы вы рассказать, какого плана бизнес вели с Эриком Горбински?
Торнтон сел рядом со мной, положив ногу на ногу.
— Эрик неплохо разбирался в картинах, а по роду своей деятельности он занимался недвижимостью, ему приходилось много разъезжать по стране и Европе. Поэтому он мог привозить перспективных авторов, работы которых мы вывешивали в галерее. После чего получал свои комиссионные. Кроме того, он общался с коллекционерами, постоянно расширял круг своих знакомых, и, если некоторым из них нужно было срочно что-то продать, он просто покупал. Разумеется, только стоящие вещи и гораздо дешевле реальной стоимости.
— В любом случае на это нужны большие деньги, где он их брал?
— Частично вкладывал свои свободные средства, часть получал от нашей галереи.
— О каких примерно суммах идет речь? — поинтересовалась я.
— Ну… — Торнтон явно замялся, подняв глаза к потолку.
— Это останется между нами, — дипломатично пообещала я.
— Это были не очень большие суммы, скажем, десятки тысяч долларов.
— После приобретения картин как вы поступали с ними?
— Находили им покупателей.
— Каким образом?
— У Бриджит большой круг знакомых, люди обеспеченные, с ее мнением считаются. А уж если принять во внимание ее дар убеждения! Понимаете, — посвящал меня в стратегию и тактику картинной торговли Торнтон, — хорошая картина — это еще половина дела. Богатые люди часто колеблются на предмет вложения своих средств. Дать подлинную оценку произведению искусства может далеко не каждый. Но одно дело, если приобрести то или иное полотно вам советует талантливый, но никому не известный критик, а другое — если вы обращаетесь за разъяснениями к человеку, чей авторитет признан как бомондом, так и художественной элитой, в том числе и критикой. Случалось, что за большие деньги продавались весьма посредственные работы, и все благодаря Бриджит — она умеет пустить пыль в глаза.
Я поставила порожний фужер на столик, достала сигарету, закурила.
— Я вас с ней познакомлю, она должна скоро подъехать. — Ридли посмотрел на часы. — Мы скоро закрываемся, но свои обычно разъезжаются за полночь, если у вас есть время, вы могли бы остаться.
— С огромным удовольствием, — ответила я на его любезное приглашение. — Скажите, Ридли, — обратилась я к нему после минутной паузы, — у Эрика были недоброжелатели или враги?
Торнтон задумался.
— Честно говоря, я о таких не знаю. Впрочем, можете еще спросить об этом у моей жены, Эрик с ней больше говорил о делах. — Ридли подошел к столу, достал из большой коробки, напоминавшей шкатулку, сигару и, срезав кончик специальными ножницами, вставил ее в угол рта.
— Благодарю вас, — улыбнулась я, — если вы не против, может, я вернусь в зал?
— О, конечно, пойдемте.
В зале уже было не так много народу, обстановка стала еще более непринужденной. Бросалось в глаза, что гости не ограничивали себя в коктейлях, а может, употребляли и более крепкие напитки.
Что ж, это мне на руку, алкоголь развязывает язык не только русским.
Я заметила Николая, который в левом дальнем углу оживленно обсуждал что-то с костлявой декольтированной брюнеткой лет сорока пяти, увешанной брюликами. Ее сильно накрашенные губы то прихотливо складывались в бантик, то растягивались в беззастенчиво-голливудскую улыбку.
Николай отчаянно жестикулировал. Брюнетка, как заводная кукла, мотала головой, каждым из этих резких движений давая понять собеседнику, что она полностью согласна с ним.
— А, Бриджит! — радостно воскликнул Торнтон, когда в проеме арки, соединявшей два зала, перед нами неожиданно выросла невысокая угловатая фигура женщины в светло-сером вечернем платье. — Познакомься, пожалуйста, Татьяна Иванова, она из России.
Я не успела и глазом моргнуть, как эта рыжеволосая пигалица с ослепительно белой кожей в размашистом жесте подала мне руку и, широко улыбнувшись, звонко отчеканила:
— Очень приятно, Бриджит Торнтон.
На ее выпирающих ключицах висело массивное колье из жемчуга. Два зеленых буравчика ее глаз вполне соответствовали стрекозиной резвости.
Я перехватила взгляд Торнтона, смотревшего на жену с обожанием преданного пса.
Тонкая, как лиана, энергичная, как хищник, Бриджит Торнтон полностью владела инициативой в семье. Было даже забавно наблюдать, как эта маленькая, хрупкая женщина крутит и вертит своим шоколадным гигантом — Ридли.
— Бриджит, с Эриком несчастье… — начал было Ридли, но Бриджит не дала ему закончить фразу.
— Ты представляешь, — затараторила она, — эта сволочь Кауфман оставил меня с носом… Он продал своего «Саксофониста» Хантеру, да еще скупердяйкой меня обозвал. — Глаза ее метали молнии, голова нервно подрагивала, бледное лицо от волнения покрылось красными пятнами. — Я ему устрою веселую жизнь!
— Успокойся, дорогая. — Ридли обнял ее за плечи.
Бриджит дернулась, бесцеремонно сбрасывая его руку, и заверещала:
— Да кто этого педика вытащил в люди! Кем он был? Дешевка.
— Бриджит, Эрик погиб! — почти в ухо ей сказал Торнтон.
До нее наконец дошел смысл того, что говорил ее муж.
— Что? — спохватилась она. — Ты говоришь, Эрик? Как погиб? — Зеленые буры ее глаз ошарашенно вращались, голос дрожал.
— Я все объясню, — вмешалась я, — если вы уделите мне несколько минут.
Бриджит посмотрела на меня, как будто первый раз увидела. Но, быстро собравшись с мыслями, бросила уже на ходу:
— Пойдемте.
Мы устроились на небольшом диванчике. Завидев хозяйку, гарсон с подносом направился к нам.
— Как это случилось? — В голосе Бриджит вибрировала тревога.
— Его расстреляли в упор у дома, где он жил в Тарасове.
— Но за что его убили?
— Вот это я и пытаюсь выяснить, — ответила я, — я детектив.
— Вот как? — Она с неподдельным интересом посмотрела на меня.
— Чему вы удивляетесь? Никогда не видели сыщиков? — Я попробовала улыбнуться.
— Признаюсь, видела только в кино.
— Ваш муж мне сказал, что вы лучше его знаете Эрика. Как вы думаете, у него были враги?
— Наверное, у каждого есть враги, но чтобы дошло до убийства… Нет, я таких не знаю. — Она закурила длинную коричневую сигарету.
— У вас никогда не было с Эриком разногласий, я имею в виду денежные дела? — Я пристально взглянула на нее, наблюдая за реакцией.
— Мы заранее оговаривали, на какой процент может рассчитывать Эрик, — тоном, не терпящим возражений, ответила Бриджит.
— Но если вы не видели картину, как вы могли договариваться заранее?
— Ну, мы же специалисты, можем дать общее понятие об авторе, его манере, — не совсем уверенно произнесла Бриджит.
— Хорошо, оставим это. Вы знаете его друзей, знакомых, подруг?
Бриджит нервно передернула плечами.
— Джеймс Голдсмит, Авраам Бронштейн, Фридрих Штерм…
— Бронштейн, как я слышала, был деловым партнером Эрика, — уточнила я.
— Да, и Штерм тоже.
— Что вы можете сказать о Штерме?
Бриджит вытянула губы, поводила ими туда-сюда, как будто разрабатывая мышцы лица.
— Он ведет дела фирмы в Амстердаме и Париже. Сам голландец, насколько могу судить, довольно спокойный человек, если не сказать холодный… Хотя…
Вдруг Бриджит резко вскочила.
— Нэд, Нэд! — забыв об этикете, крикнула она. — Извините, — она повернула голову в мою сторону, — продолжим попозже.
Рассекая локтями воздух, Бриджит ринулась на противоположную сторону зала. Я привстала.
Бриджит подлетела к Нэду Силверу, стоявшему в кругу подобных себе франтов.
Бриджит ворвалась в их круг и с игривой фамильярностью подставила Нэду щеку для поцелуя. Она и здесь не церемонилась.