Глава 4
Лос-Анджелес
21 мая
00 час 39 мин
Лос-Анджелес сразу же покорил меня своим ласковым, напоенным лунным сиянием воздухом. Казалось, что с высоты в сине-голубую мглу прибрежных сумерек капля за каплей сочится густая медвяная влага, точно все небо было одними гигантскими благоухающим сотами. И только на горизонте непроницаемо темнела горная гряда.
Опустив два четвертака в прорезь автомата с различными буклетами, я получила прекрасный путеводитель по Лос-Анджелесу, из которого узнала, что этот город занимает узкую прибрежную низменность, окаймленную горами Сан-Габриэль, Санта-Моника и Санта-Анна, и вытянут с севера на юг на восемьдесят, а с запада на восток — на пятьдесят километров.
Кроме того, я вычитала, что Лос-Анджелес основан испанцами в 1781 году на территории Мексики, которая входила тогда в состав вице-королевства Новая Испания.
А вот и полезная для меня информация: низкая плотность застройки, обилие малоэтажных частных вилл, окруженных обширными садами и свободными участками, требуют такого же обилия дорог, так что построен город в расчете на население, которое передвигается не столько на своих двоих, сколько на автомобилях. В результате получился не один город, а скорее комплекс из нескольких городов, соединенных друг с другом скоростными автострадами и широченными бульварами.
Что ж, придется взять напрокат авто. Лос-Анджелес — город миллионеров, поэтому я приготовилась к несколько большим, чем в Нью-Йорке, расходам.
«Форд» последней модели, с кондиционером и прочими прибамбасами, обошелся мне в полтинник за сутки плюс десять долларов за страховку от компании «Хертц».
Бросив сумку в багажник и выехав со стоянки, я остановилась перед большим щитом указателя направлений и взяла с сиденья путеводитель. Настало время выбрать жилье. Я решила поселиться в «Реджент Беверли Уиллшайр», находившейся на бульваре с таким же названием. Конечно, я могла бы кинуть кости (я не имею в виду додекаэдры) в каком-нибудь придорожном мотеле, где за тридцатник в сутки можно получить скромный американский комфорт. Но ведь живем-то мы раз, в конце концов, и я не стала мелочиться.
Я ехала по широкой автостраде мимо утопающих в садах невысоких вилл, двигаясь в неожиданно плотном для такого часа потоке машин. Город миллионеров и кинозвезд не спал. Легкий морской бриз, дувший со стороны Лонг-Бич, лениво копался в разлапистых кронах придорожных пальм.
Фонари были похожи на прожектора. Через двадцать минут езды у меня начали слезиться глаза, но вскоре я привыкла к беспощадному освещению и смогла прибавить скорость.
Въехав в Беверли-Хиллз, я двинулась по Родео-Драйв, пульсирующей в приливе световых реклам, — это одна из самых изысканных торговых зон в мире. Словно в разгар дня на турецком базаре, на тротуарах было настоящее столпотворение. Толпы пестро одетых людей в вечерних туалетах, летних костюмах, майках, джинсах, бермудах наплывали друг на друга, смешиваясь, как прихотливые подводные течения.
Я остановила свой «Форд» у входа в отель, позади серо-голубого «Роллс-Ройса», из которого высаживался грузный, высокий мэн в смокинге. Ко мне подбежал бой в униформе, подхватил сумку и, поглядывая на меня, направился внутрь. Швейцар открыл мне дверь и взял у меня ключи от машины, чтобы поставить ее на стоянку.
Портье записал мою фамилию в регистрационную книгу.
— Мадам из России? Вам известно, какие у нас цены? — металлическим голосом спросил он.
— Мне нужен одноместный номер, сэр, — проигнорировала я его вопрос.
— Пожалуйста, мисс, есть номер за двести пятьдесят пять долларов в сутки, вы надолго?
— Пока не знаю, но не надолго.
Расплатившись, я получила ключи от четыреста тридцатого номера и направилась к лифту в сопровождении мальчишки, тащившего мою сумку.
На этот раз двухкомнатный номер не разочаровал меня. Выдержанный в викторианском стиле, он поразил меня изысканностью отделки и обстановки. Тисненые шелковые шторы на окнах, с двух сторон подхваченные лентами, стены, покрытые атласными обоями, инкрустированный столик в центре ковра в окружении кресел с гобеленовыми сиденьями и резными подлокотниками.
В спальне — широкая кровать, на спинках которой красовались большие латунные шары, светло-серые обои в розовый цветочек, такие же шторы и покрывало на кровати, и везде на стенах — картины.
Но ванна… Столько мрамора я видела только на цоколях административных зданий в родном Тарасове, а размером она лишь немного уступала гостиной.
* * *
Мне неохота было спускаться в ресторан, и я заказала завтрак в номер. Яичница, французские гренки с джемом, ананасовый сок и фраппучино — холодный кофе с мороженым.
Покончив с едой, я набрала номер Голдсмита, хотя не была уверена, что он в это время уже в конторе.
К моему удивлению, через пару секунд секретарша соединила меня с ним.
— Доброе утро, — поздоровалась я в ответ на его «Хеллоу!».
— Когда вы приехали? — вежливо поинтересовался он.
— Сегодня ночью. Я в отеле «Реджент Беверли Уиллшайр».
— Хороший отель, — похвалил мой выбор Голдсмит и добавил: — Давайте встретимся в двенадцать, пообедаем и все обсудим, я пришлю за вами машину.
— Вы очень любезны, но я взяла машину в прокате.
— Тогда запишите адрес: Белл-авеню, семнадцать, рядом с эксперт-школой. У вас есть карта?
— Да, конечно.
— Тогда вы без труда найдете меня, вам нужно будет ехать через Беверли-Хиллз.
— Хорошо, до встречи.
* * *
Лос-Анджелес
21 мая
12 час 25 мин
— Мы едем в Венецию, — объяснял мне Джеймс Голдсмит, когда мы в его открытом «Кадиллаке» катили по залитому солнцем прибрежному кварталу южной Калифорнии. Яркая морская лазурь ослепительно прыскала в глаза всякий раз, когда образовывался проем между пышной экзотической зеленью садов, в которой тонули белостенные виллы.
Голдсмит, которому можно было дать лет тридцать пять, выглядел подтянуто и молодцевато. Широкий лоб с небольшими залысинами, умные добрые глаза, крупный нос с горбинкой и твердые линии подбородка говорили одновременно о его силе, проницательности и мягкости. С его загорелого лица не сходила доброжелательная улыбка.
— Этот квартал, — продолжал Голдсмит, — построил известный бизнесмен Альберт Кинни. Ему захотелось воспроизвести здесь красоту знаменитого итальянского города.
Я всей грудью втягивала в себя свежий морской воздух. Мне казалось, что моя кожа на плечах и открытой спине на глазах покрывается калифорнийским загаром.
— Это очень интересно, но я бы хотела спросить вас о другом.
— Спрашивайте, я к вашим услугам. — Голдсмит повернул ко мне лицо.
— Меня интересует Авраам Бронштейн. Что вы можете о нем сказать?
Голдсмит ненадолго задумался.
— Даже не знаю, с чего начать?
— Я вам помогу. Кажется, Бронштейн обманывал Эрика?
— Да, и Эрик знал это.
— Знал?
— Да, знал, чему вы удивляетесь? — пожал плечами Голдсмит.
— Почему же тогда он не избавился от него?
— Бронштейн совладелец компании, для того чтобы освободиться от него, Горбински должны выкупить его долю.
— А что, они не могли этого сделать?
— Если вы имеете в виду, достаточно ли у них для этого денег, то не сомневайтесь в этом. Просто нужны веские причины, ведь Бронштейн добровольно не продал бы свой пай в компании. Эрик ждал подходящего момента, чтобы поймать его на махинации. Кроме того, Авраам ухлестывал за его женой, но это было на руку Эрику, потому что он давно хотел развестись с ней. — Голдсмит многозначительно посмотрел на меня и затормозил у ресторана «Голден Гейт», расположенного на небольшой возвышенности, с которой открывался шикарный вид на океан.
Мы заняли столик на открытой террасе, под тростниковым навесом. Внизу, на выбеленном солнцем песке лежали, стояли, ходили отдыхающие, чьи бронзовые тела полировало жаркое калифорнийское солнце. У самого берега, на специально огороженном участке, плескались дети.
Сделав заказ, Голдсмит прервал мое рассеянное созерцание.
— Вон за той дюной, — он немного привстал, указывая рукой в восточном направлении, — тренируются серфингисты, — и без всякого перехода добавил: — Я заказал вам «Берингер», а себе — «пину коладу».
— Берингер — это вино? — спросила я, чувствуя себя не в своей тарелке.
— Одно из лучших, — коротко и авторитетно ответил Голдсмит, — нежное и хорошо освежает.
Что из себя представляет «пина колада», я, слава богу, знала — текила с ананасовым и кокосовым соками.
— Как вы думаете, Бронштейн способен на убийство? — задала я Голдсмиту вопрос, которым так докучала Дроздову.
— Я не питаю к нему симпатии, — смело начал Голдсмит, — но затрудняюсь сказать определенно. Наверное, многие в экстремальных условиях способны на отчаянный поступок. Мне кажется, Бронштейн оказался как раз в такой ситуации, — закончил он прямым намеком.
Я усмехнулась про себя и принялась за зеленый салат, приправленный сыром «пармезан» и лимонным соком. Меня еще ждала рыба под «гуакамоле» — соусом из авокадо и сока лайма.
Голдсмиту принесли «тако» — две мексиканских маисовых лепешки, одна из которых была начинена цыпленком, а другая — помидорами.
«Значит, все-таки способен… Надо бы выяснить, когда Бронштейн последний раз был в Тарасове».
— Мистер Голдсмит, — начала было я, но он прервал меня:
— Можно просто Джеймс. О\'кей?
— О\'кей, Джеймс, а теперь расскажите мне о жене Эрика, вы ведь знаете ее?
— Она живет в Джерси-Сити, Нью-Джерси, в квартире, которую купил ей Эрик.
— Как получилось, что они поженились?
— Эрик познакомился с ней в Париже в галерее Поля Вилану. Поддался ее обаянию, увидел несколько ее работ, влюбился, одним словом. Со стороны-то было виднее, что она за человек, но он никого не желал слушать. Он даже от отца скрыл, что женился, потому что Джон тоже возражал. По-моему, он до сих пор ничего не знает о женитьбе сына.
Вот почему Джон не сказал мне, что Эрик женат.
— Я разговаривала с ее сестрой в Тарасове, она поведала мне о неурядицах в семейной жизни Эрика и Натальи. Вы что-нибудь знаете об этом? — спросила я Голдсмита, глядя прямо ему в глаза.
— Эрик очень переживал за Наталью, ведь она употребляла кокаин. Я помог ему найти подходящую клинику для нее. Наталья прошла курс лечения. Но она — существо неблагодарное.
— Что вы имеете в виду?
— Наталья затаила злобу на Эрика, считая, что он специально упрятал ее в клинику, чтобы свободно заводить интрижки с женщинами. Эрик пользовался успехом у дам… — Голдсмит лукаво покосился на меня.
— Он что, действительно ей изменял? — полюбопытствовала я, хитро сощурив глаза.
— Сначала — нет, только потом, когда понял, что ошибся с ней.
— Она часто бывала в России?
— Раза два-три за все это время, я думаю, — неуверенно ответил Джеймс.
— А что вы знаете о делах Эрика, связанных с картинами и антиквариатом?
— Он как-то зарабатывал на этом, может быть, Ридли Торнтон мог бы просветить вас в этом вопросе. Он выставлял на продажу картины, которые Эрик привозил из Европы.
— Где я могу его найти?
— В Нью-Йорке, на Пятьдесят седьмой улице у него галерея, а живет он в особняке на Бикмэн-стрит.
— Где это?
— В районе Ист-Ривер, я дам вам адрес и телефон, — сказал Джеймс.
Мы уже приступили к десерту. Я поглощала замороженный йогурт, а Голдсмит заказал себе холодный лонг-айлендский чай. Я полюбопытствовала, что он собой представляет, и Голдсмит терпеливо объяснил мне, что в его состав входят джин, водка, кола и лимон.
* * *
Нью-Йорк
21 мая
23 час 54 мин
Номер на двадцать третьем этаже «Милфорд плаза» встретил меня тем же низким потолком, бетонными перекрытиями и урезанным американским комфортом, с чем я без сожаления распрощалась сутки назад.
Мое знакомство с Калифорнией ограничилось практически десятью часами, которые я провела в Лос-Анджелесе. Конечно, было бы неплохо пару дней понежиться на солнышке, заглянуть в Палм-Спрингс, Монтеррей, проехаться побережьем по Хайвей-1 до Сан-Франциско…
Чтобы как-то компенсировать упущенную возможность получше узнать Америку, я решила доставить себе удовольствие, отправившись на Бродвей. Если вы были в Нью-Йорке и не были на Бродвее — вы ни черта не видели в Америке.
Надев пиджак от Фенди, черные в тонкую синюю полосочку брюки и прихватив небольшую замшевую сумку, я пешком отправилась на Бродвей.
Вот она, подлинная жизнь Нью-Йорка: почти вызывающее смешение красок, шумов и движений, лихорадочная суета толпы, затейливый танец световых реклам, сверкающих на всех фасадах. Глаза слепнут от смены различных цветов, барабанные перепонки разрываются от тысячи уличных криков.
Всю ночь открыты ночные клубы, дансинги и пип-шоу. В кинотеатрах идут фильмы без перерыва — «нон-стоп». Бродвей ночью головокружителен, необъятен, как космос.
Оторвав глаза от огней небоскребов, подпирающих небо, я как бы спустилась на землю. Удивительно, каким одиноким можно чувствовать себя в окружении стольких лиц: белых, желтых, красных, черных. Все заняты сами собой.
Я шла мимо световых табло: «Шуберт-театр», «Гершвин-театр», «Новый Амстердам»…
Остановившись и втягивая ноздрями ночной воздух, в котором стоял запах дорогого парфюма, сигар, кофе и бензина, я смотрела, как в огненных берегах рекламы течет потная людская толпа. Какая стадность и какая покинутость!
* * *
Нью-Йорк
22 мая
Полдень
Хорошо выспавшись после сумасшедшей ночи и позавтракав пиццей, я сняла телефонную трубку.
— Добрый день, — поздоровалась, когда услышала на том конце апатичный женский голос, — мне нужна Наталья.
— Слушаю вас, — без особого подъема отозвалась Сердюкова.
— Меня зовут Татьяна Иванова, и мне необходимо с вами увидеться, — отчеканила я.
— Откуда вы узнали мой телефон и чего от меня хотите? — недовольно пробурчала Сердюкова.
— Ваш номер мне дал Джеймс Голдсмит, — заявила я, — а хочу я от вас только одного — пообщаться.
— О чем нам с вами разговаривать? — раздраженно спросила Сердюкова.
— Об Эрике. Вы знаете, что он убит? — сухо произнесла я.
— Уби-ит?! — вопросительно протянула она.
— Я частный детектив, — не дала ей опомниться я, если, конечно, удивление ее было искренним, — Джон Горбински поручил мне расследование этого убийства.
— Подождите, у меня в голове не укладывается… — упавшим голосом сказала вдова Эрика, еще минуту назад считавшая себя женой.
— Я понимаю, вам не легко, — попыталась я подыграть ей, — но возьмите себя в руки. Мне нужно поговорить с вами.
— Приезжайте завтра, или послезавтра… — неожиданно вяло сказала она.
— Я не могу столько ждать. Не волнуйтесь, я не отниму у вас много времени, — настаивала я.
— Не знаю, чем я могу вам помочь, — продолжала отнекиваться Сердюкова.
— Вы хотите, чтобы убийца Эрика был найден? — колко спросила я.
— Для этого существует полиция.
— Но он убит в России.
— Тогда милиция.
— Что-то вы слишком равнодушно относитесь к смерти вашего мужа.
— Вы что, собираетесь читать мне нотации?
— Я собираюсь встретиться с вами, и как можно скорее, — не унималась я, — это в ваших же интересах.
— Вы что, адвокат, чтобы заботиться о моих интересах?
— Вы знаете, кто я, к чему эти отговорки? — уже давила я на нее.
Мне показалось, она устала сопротивляться, но продолжает перечить по инерции.
— Я отниму у вас не больше десяти минут, — настаивала я.
Тут она просто выключила меня напрочь.
Воспрепятствовала, да, безапелляционно запретила мне продолжать.
Изобретение телефона — и многие другие изобретения — позволяют нам выключать собеседника без спроса, вопреки его воле, хотя у него что-то есть на языке и даже на душе. Возможно, это даже не изобретение, а просто символ. Кладу трубку, и баста.
Ну погоди, мать твою, я тебя саму выключу.
Я переоделась в «рабочую» одежду: кроссовки, джинсы и жилет с многочисленными карманами, по которым рассовала свои профессиональные штучки, как-то: иглу с сонным ядом, набор отмычек, баллончик с газом, мешочек с магическими костями, а потом спустилась на лифте в холл.
Оставив ключ от номера портье, выбежала на улицу и свистнула такси.
Желтый кэб резко затормозил прямо передо мной. На этот раз водителем оказался пожилой негр в шляпе и круглых солнцезащитных очках.
Устроившись на сиденье, я назвала ему адрес в Джерси-Сити. Когда Билл — так звали шофера такси — остановился у светофора на пересечении с Бродвеем, я уставилась в окно, сравнивая Бродвей полуденный с Бродвеем ночным: ажиотаж не меньший. Тут и там кучковались подростки с длинными волосами а-ля «Битлз» и в клешах. Кое-кто прямо на улице танцевал рок-н-ролл, на одном из небоскребов красовался огромный плакат: «Танго форевер».
Еще дальше бритоголовый буддийский монах в оранжевой тоге тянул что-то речитативом, группа молодых африканцев крутила брейк. Публика визжала, свистела, топала.
Уличные фотографы, обвешанные «Полароидами», ловили желающих увековечить себя на фоне Бродвея.
Загорелся зеленый. Билл, который все это время сидел, беззаботно барабаня пальцами по своей баранке и что-то напевая, довольно резко стартанул с места.
— One moment, miss, — хрипловато произнес он, весело мне подмигнув, — вот только Линкольн-тоннель проедем, пару раз свернем, а там — по прямой до Джерси-Сити.
— Э\'кей, Билл, — компанейски отозвалась я.
— Манхэттен — это не то что Гарлем, — философски заключил Билл и шмыгнул носом, — там совсем другая жизнь.
За окнами проплыл комплекс небоскребов, вершина одного из них, ступенями уходя в небо, взмывала выше других.
— Вот публичная библиотека, — прокомментировал Билл, повернувшись ко мне.
Двигаясь в юго-западном направлении, мы миновали Хобокен и неуклонно приближались к Джерси-Сити. Если ехать дальше в том же направлении, попадешь в Байонну, как раз там живет Голдсмит.
Высаживая меня у невысокого по американским стандартам здания — всего этажей пятнадцать, Билл шутливо отдал мне честь и буквально через секунду, подобно джинну из сказки, исчез за углом.
Я нашла фамилию Сердюковой на табличке с кнопками, вделанной в стену рядом с подъездом.
Дверь отпирается из квартиры. Можно позвонить, но нет никакой гарантии, что Сердюкова снова не отключит меня, как сделала это по телефону. Придется подождать…
Худощавый шатен лет двадцати семи с красивым и умным лицом, обрамленным мелкими кудряшками, не разочаровал меня.
Припарковав свой коричневый «Бьюик», он неторопливой походкой подошел к подъезду и вопросительно посмотрел на меня. Его открытый лоб с неглубокой складкой между бровей вкупе с ироничным взглядом светло-карих глаз и добродушной улыбкой сообщали лицу лукавое выражение. Трехдневная щетина, покрывавшая его щеки, черные брюки и такого же цвета замшевый приталенный пиджак, из кармана которого торчал красный в черный горошек платок, выдавали завсегдатая богемных клубов Нью-Йорка.
Выбирая ключ из связки, он искоса вопросительно поглядывал на меня.
— Забыла ключи, — неуверенно пожала я плечами, пытаясь придать своему голосу оттенок искреннего сожаления.
— Бывает, — сочувственно произнес незнакомец, любезно пропуская меня вперед. — Нэд Силвер, — представился он, когда мы подошли к лифту.
Нужно отметить, что у Нэда Сильвера был приятный вкрадчивый голос.
— Меня зовут Татьяна.
— From Russia? — вскинул он брови.
— Да, я приехала к сестре, но у меня возникли кое-какие проблемы.
— Проблемы? — переспросил Нэд, когда мы вошли в кабину.
— Понимаете, — приступила я к лицедейству, тем более что заинтересованный взгляд Нэда располагал к этому, — моя сестра… Мне седьмой, — сказала я, когда Нэд протянул руку к панели с кнопками. — Так вот, моя сестра — наркоманка, — произнесла я и умолкла, сделав вид, что мне нелегко говорить об этом.
Сдвинув брови, Нэд закивал головой, выражая свое сочувствие.
— Я приехала, чтобы отвезти ее в клинику, но она не впускает меня в квартиру. Отца она вообще не слушает. Бедный папа, — попыталась я раскачать голос до всхлипа и, обхватив лоб ладонью, уставилась в пол, — он не переживет этого!
— Все обойдется, — успокаивал меня пойманный на крючок Нэд, — могу я чем-то помочь?
— Ну, если вас не затруднит… — я смахнула несуществующую слезу, — она не открывает мне дверь. Я подумала, что, возможно, она открыла бы кому-то другому, например, вам.
Нэд почесал свою кудрявую голову. В эту минуту лифт остановился на седьмом этаже, и мы вышли. Я уверенно направилась в левое крыло здания, но, взглянув на номера квартир, поняла, что пошла не в ту сторону. Сделав вид, что я сильно озабочена и поэтому допустила ошибку, я развернулась на сто восемьдесят градусов. Семьсот восемнадцатая квартира находилась в самом конце коридора.
— Что я должен сказать? — спросил Нэд, когда я нажала кнопку звонка.
— Скажите, что вам нужны спички… или соль…
Чего ты несешь, девушка? Какие спички?
Но замок уже щелкнул, и дверь начала открываться.
— Благодарю вас, Нэд, — улыбнулась я озадаченному Сильверу. — Привет, Натали. — Я слегка отстранила открывшую мне блондинку, проскользнула в комнату и захлопнула за собой дверь.
Я почувствовала густой запах горелого картона — марихуана?
— Кто вы такая? — возмущенно спросила она по-английски.
Она была одного роста со мной и смотрела прямо на меня. Ее слегка прищуренные серо-голубые глаза были светлее, чем глаза ее сестры, но, пожалуй, чуть крупнее. Короткая модная стрижка немного всклокочена.
— Можешь называть меня Татьяной, я уже представлялась сегодня, — ответила я на чистом русском языке и, продефилировав в центр комнаты, расположилась на небольшом диванчике, — по телефону, только меня почему-то проигнорировали.
Короткий шелковый халатик едва прикрывал ее ягодицы. «Неплохая фигурка, — отметила я, — вот только грудь слегка отвисла».
— Убирайся отсюда, или я вызову полицию, — она сделала резкий жест рукой в сторону двери, — это тебе не совдепия.
— У меня нет никакого желания оставаться здесь дольше, чем это будет необходимо, — сказала я менторским тоном, — так что, на сколько я задержусь, зависит только от тебя.
Наталья, остававшаяся до сих пор у двери, кинулась к телефону, трубка которого валялась в кресле напротив меня.
— Сейчас ты у меня вылетишь отсюда, не была еще в участке? — криво усмехнулась она.
— Звони, звони, — спокойно сказала я, достала из кармана сигареты и прикурила от зажигалки, которую взяла со стола, — заодно угостишь их травкой. А может быть, порошочком, а? Неизвестно, кто дольше пробудет в участке.
— Сука! — Она швырнула трубку обратно на кресло.
— Ну, ты, полегче на поворотах, — пригрозила я, — копов вызывать я ведь не буду, просто разукрашу твой фэйс так, что родная мама не узнает.
— Да пошла ты, — все еще огрызалась Сердюкова, нервно расхаживая от окна до двери.
— Сядь, не маячь, — приказала я, — всего несколько вопросов, и я исчезну.
Она взяла со столика сигарету, прикурила, сделала несколько затяжек и только после этого села, закинув ногу на ногу.
— Итак, я слушаю. — Она уставилась на меня, но взгляд ее проплыл куда-то за мою спину.
— Скажи мне, пожалуйста, Наталья, когда ты последний раз была в России, а точнее в Тарасове? — Я стряхнула пепел и добавила: — Только не ври!
Сердюкова подняла глаза к потолку, как будто там были записаны даты ее вояжей, и изящно отвела руку с сигаретой в сторону.
— Последний раз… Ну… Может быть, месяца два назад, — неуверенно выдавила она.
— А если поточнее?
— Вспомнила, аккурат на женский праздник, мы еще с Валентиной приняли по этому поводу, — удовлетворенно выдохнула она.
— Долго ты там была?
— Да нет, пару дней.
— А какова была цель твоего приезда?
— Ну, с сестрой повидаться, с родителями. — Она поерзала на кресле, придвигаясь ближе к спинке.
— Отчего же ты так быстро вернулась? Неужели не соскучилась по родным?
— У меня здесь муж. Был… — И она зарыдала, уронив голову на колени.
Я успела выкурить еще одну сигарету, дожидаясь конца этого представления.
— К чему разыгрывать комедию? — спросила, когда плечи ее перестали вздрагивать и она подняла свое заплаканное лицо. — Ты ведь не любила его.
— Неправда!
— Нет, правда! Только сейчас это уже не имеет большого значения.
Я встала и обошла комнату кругом: на стенах — небольшого размера картины, написанные маслом, серебристые шторы, волнами спадающие до самого пола, мольберт с закрепленным на подрамнике холстом, стол, на котором лежали несколько цветных пластиковых папок, подставка для карандашей, неоплаченные счета, рекламные буклеты.
Сердюкова немигающим взором наблюдала за моими передвижениями. Тогда я подошла к окну и резко обернулась к ней, она, опустив глаза и как будто спохватившись, быстро проговорила:
— Мне нужно умыться…
— Пожалуйста, будь как дома, — снисходительно посоветовала я.
Услышав шум воды в ванной, я быстро подошла к столу и стала выдвигать и задвигать ящики, бегло просматривая их содержимое. Мои пальцы ловко перебирали бумаги, письма, визитки.
Мне попадались лоскутки материи, газетные вырезки, клочки цветной бумаги, пустые тюбики из-под краски, немытые засохшие кисти, какие-то маленькие пластиковые коробочки…
Со дна нижнего ящика я достала фотографию: на фоне яркой морской лазури замерли три светлые фигуры — Сердюкова, Эрик и незнакомый мне темноволосый молодой человек, улыбающийся во весь рот. Они стояли в обнимку, словно приготовились танцевать сиртаки.
Загорелые лица троицы резко контрастировали с белыми стенами небольшой прямоугольной постройки, находившейся неподалеку. Настоящий средиземноморский пейзаж. На обратной стороне фотографии я прочла послание на французском, датированное летом прошлого года: «Дорогим Эрику и Натали от Андре. Не забывайте меня и прекрасную Францию. Антиб».
В другом углу этого же ящика я обнаружила телефонные счета и стала просматривать их.
Сердюкова довольно много звонила. Несколько разговоров было с Францией: периодически повторялись два номера. Один из разговоров от шестнадцатого мая…
Я услышала, как хлопнула дверь ванной. Бросив счета назад в ящик, я ловко задвинула его. Ничего не подозревающая Сердюкова с заново накрашенными глазами застыла на пороге, потом, немного постояв, направилась к бару.
— Хочешь выпить? — фамильярным тоном спросила она.
— Виски есть?
— Обижаешь! — Сердюкова бросила на меня высокомерно-насмешливый взгляд.
Она наполнила два стакана, один из которых поставила на столик возле дивана. Прошла на кухню и вскоре вернулась с кубиками льда в металлическом ведерке.
Я положила несколько кубиков в стакан и села.
— Ты даже не представляешь, как это ужасно…
— Что? — продолжала валять дурака Сердюкова, уставившись на меня непонимающим взглядом.
— …когда человек вот так, с простреленным затылком лежит на земле, лицо наполовину обезображено, лужа крови, а ты стоишь, смотришь и не можешь прийти в себя… — продолжала я, игнорируя возглас Сердюковой и боковым зрением наблюдая за ней.
— Ты любила его? — с враждебным интересом спросила Сердюкова.
— Дело не в этом. Просто всегда думаю, каково это — вот так оставить человека лежать на земле и знать, что именно тебе он обязан этой неподвижной позой, этими слипшимися от крови прядями, полным покоем тонкой голубой жилки на уцелевшем виске, которая некогда так лихорадочно пульсировала, словно отсчитывая секунды отнятой тобой жизни… — Я в упор посмотрела на Сердюкову, которая беспокойно ерзала на кресле.
— Но таково любое заказное убийство… — нервно прервала меня Сердюкова и осеклась.
Я сделала вид, что не заметила ее оговорки.
— Таково всякое убийство, — горько обобщила я, — но, как ты правильно заметила, заказное убийство особенно возмутительно именно в силу своей анонимности. Тот, кто нанимает киллера, старается максимально обезопасить себя от случайностей. Но что самое омерзительное, так это то, что он по-обывательски не хочет пачкать руки, малодушно не хочет вот так застыть хоть на миг над трупом или, внезапно ужаснувшись, броситься наутек, — размышляла я вслух.
Вконец отупевшая Сердюкова — то ли виски так подействовало на нее, то ли мой жестокий рассказ — уткнулась взглядом в свои колени.
— А почему ты решила, что Эрик стал жертвой заказного убийства? — задала я этой сомнамбуле провокационный вопрос.
Сердюкова вздрогнула, выпуская из рук пустой стакан. Он упал на ковер с глухим стуком. Она затравленно посмотрела на меня.
— Так ведь ты же подозреваешь меня? — Подняла стакан с пола. — А меня там во время убийства не было, следовательно…
А я-то уж было подумала, что подловила ее, а у этой наркоманки котелок, оказывается, еще варит! Что ж, вдвойне приятно одержать победу над сильным противником!
— С чего ты взяла, что я тебя подозреваю? — попробовала я поставить ее посыл под вопрос.
Для меня фраза, с помощью которой Сердюкова вывернулась, была сплошной софистикой. Человек, у которого из рук выпадает стакан и который смотрит на вас испуганными глазами, точно его в чем-то уличили, не может с такой ясностью и быстротой адекватно отреагировать на подобный иезуитский вопрос. Здесь нужен особо извращенный ум, привыкший к поиску оправданий в силу того, что его обладательница частенько попадала в двусмысленные ситуации из-за своего вранья и моральной нечистоплотности.
— Ну, ты так настойчиво добивалась встречи, ворвалась сюда… и потом, в убийстве мужа почти всегда обвиняют его жену.
— Для того чтобы делать строго логические выводы, необязательно придерживаться общих мнений, ведь часто они основываются на предрассудках, — назидательно сказала я.
— Значит, ты не подозреваешь меня? — растерянно спросила Сердюкова.
— Я никогда не делаю скоропалительных выводов. — Я посмотрела на безвольно опущенные углы ее рта.
Сейчас Сердюкова являла собой довольно жалкую картину: ее лицо, несмотря на выпитый виски, было смертельно бледным. Землистый оттенок кожи, свойственный наркоманам, обозначившиеся темные круги под глазами, опустошенный взгляд, дрожащие руки, общее зомбическое отупение являли яркий пример губительного действия кокаина.
Мне осточертело смотреть на нее, да и просто находиться в этой провонявшей марихуаной квартире. Точно меня начала одолевать клаустрофобия. Я посмотрела в окно, чтобы хоть как-то приостановить снежным комом накатывавшую тошноту.
— Я ухожу. Пока… Ничего не хочешь мне сказать?
Сердюкова встрепенулась, словно всплывшая на поверхность воды снулая рыба.
— Нет.
Я открыла дверь и, не прощаясь, направилась к лифту.
