Глава 7
Поскольку Рожковы проживали на Огородной, совсем рядом от Калининых — надо было лишь спуститься по Лучевому проезду, — то именно туда я и направилась.
Становилось скользко. Я вела автомобиль предельно осторожно. Преодолев трамвайные пути, я буквально прокралась во двор к первому подъезду, и мандибула в очередной раз стукнула по коленкам.
Пресловутая «Audi» мирно отдыхала у гаражей, находящихся во дворе, и не подавала признаков жизни. Вот почему мне удался столь простенький трюк с елкой. У них была абсолютная уверенность, что в многолюдном Тарасове я не потеряюсь, а отправлюсь по адресам, взятым в архиве. То есть их задача, как я и полагала, — понаблюдать за моими действиями до тех пор, пока они не начнут представлять угрозу бессердечному «Некто».
«Что бог ни делает — все к лучшему», — мысленно прокомментировала я сей факт. — Однако стратегию и тактику выработать надо».
Как в калейдоскопе замелькали в голове последние предсказания двенадцатигранников: «Среди ваших знакомых есть злой человек, к тому же прямой ваш недоброжелатель. Его следует остерегаться». «Ваш знакомый не тот, за кого себя выдает». «Ничто не делается злодеем без расчета и ожидаемой выгоды».
— Пожалуй, вы правы, коллеги. С появлением новых знакомых у меня появились преследователи. Только кого из них заинтересовала моя бурная деятельность?
Об адресах, взятых мною, знал Андреев, но Григорьеву, да и некоторым другим из той конторы узнать об этом — раз плюнуть.
Я решила пойти ва-банк. Закрыв и перепроверив дверки машины, я уверенно, даже несколько развязно подошла к «Audi» и постучала в боковое стекло со стороны водителя. Дверка приоткрылась.
— Че надо?
А надо мне было взглянуть на обитателей «Audi». Да вот незадача: во дворе темень — хоть глаз выколи.
— Ребята, закурить не найдется? Свои кончились. А я в этих краях не ориентируюсь. Не знаю, где купить можно.
Мне протянули сигарету.
— Я была бы вам еще больше благодарна, если б и огоньком поделились.
— А губы-то хоть у тебя с собой? — грубо поинтересовались в машине, но зажигалкой все же щелкнули.
Конечно, огонек зажигалки — не лампа дневного света, но кое-что я все же увидела, а именно — фиолетовые бугры на лице водителя «Audi».
— Спасибо, очень вам благодарна.
Дверка захлопнулась. «Явные пробелы в воспитании», — мысленно прокомментировала я поведение заочно знакомого незнакомца и направилась в подъезд, лихо дымя дармовой сигаретой.
Итак, Корявый собственной персоной устроил мне почетный эскорт. Мило. Интересно, на какую из его любимых мозолей мне удалось наступить?
Я к нему еще окольными путями подбираюсь, а он меня уже нашел. Просто прелесть.
Ладно. Их задача следить за моими продвижениями в расследовании, а моя — запутать следы и сбить их с толку. И хоть я не знала, насколько близка к цели, одно не вызывало сомнений — чем ближе разгадка, тем меньше у Ани шансов выжить. Любой неосторожный шаг может погубить ее. Но я еще предоставлю Корявому возможность убедиться в моих способностях.
Остановившись на втором этаже, перед квартирой номер пять, я достала духи и жвачку, которая всегда лежит в моей сумочке в стратегических целях. Не могла же я войти в чужой дом, благоухая табачным дымом: имидж решает все. Подкорректировав запах, я решила принять меры предосторожности. Не знаю, насколько круто упакованы пассажиры «Audi». Все может быть, в том числе и подслушивающая аппаратура, действующая в определенном радиусе. А это требовало ответного действия.
Я достала из сумочки лист бумаги и ручку и, присев на корточки и пристроив на коленях сумочку в роли пюпитра, написала на листке крупными печатными буквами — на случай близорукости Елены Ивановны, учитывая ее возраст: «Я — частный детектив. Ищу пропавшую девочку. Ее похитили те же, кто причастен к смерти вашего сына. Нас могут подслушивать. Осторожно».
Лишь только после этого я позвонила в дверь. Мне открыла женщина с короткой стрижкой, седая, в возрасте около шестидесяти лет. Я сказала: «Здравствуйте!» — и протянула записку.
Женщина, сощурив глаза и шевеля губами, прочитала ее и, кивнув, ответила:
— Здравствуйте. А вы кто такая будете?
Условия игры приняты. И я, следуя им, ответила:
— Я Таня Иванова. Я хотела бы с вами поговорить.
Мы вошли в квартиру. Хозяйка протянула мне уютные домашние тапочки с помпончиками и указала, где разместить верхнюю одежду.
В ее глазах был немой вопрос — она не знала, как себя дальше вести: говорить или молчать.
Я жестом указала на двери санузла. Мы вошли в ванную. Я открыла на всякий случай кран и сказала хозяйке:
— Разрешите мне осмотреть квартиру. Я выберу, в какой комнате мы сможем поговорить.
Она молча кивнула. Мы занялись обходом. Квартира была двухкомнатной, без особых излишеств, но уютная и чистенькая. Описывать зал, дорогой читатель, скучное и неблагодарное дело, поскольку войди в любую квартиру, где живут люди среднего достатка, и увидишь аналогичную обстановку. Я выключила свет и выглянула в окно — эта комната выходила во двор: я увидела, что «Audi» мирно ожидает окончания моего визита. Эта комната для беседы не годилась.
Я вновь включила свет и жестом позвала хозяйку за собой, теперь уже на кухню. Окна кухни и маленькой комнаты выходили на улицу Огородную, и, слава богу, с той стороны рядом с домом припарковаться возможности нет. Под окнами жильцы дома устроили нечто наподобие приусадебного участка. «Голь на выдумки хитра» — это очень правильно подмечено.
У городских жителей, не имеющих дачных участков, возникает порой острая потребность общения с землей-кормилицей. И тогда в ход идут все подручные средства, которые отыскиваются в самых неожиданных местах, а чаще на помойке. К пресловутым подручным средствам относятся спинки кроватей, ржавые уголки, дырявые трубы, негодные радиаторы отопления, прогнившие насквозь доски, старые шины и прочий строительный мусор, который используется любителями огородничества для обозначения границ владения.
Владения простирались до узкой дороги, на которой парковка невозможна во избежание затора. Шепотом я попросила хозяйку включить в зале телевизор почти на полную громкость, объяснив ей дополнительно, что в этом случае кухня и маленькая комната станут недосягаемыми для спецаппаратуры.
Наконец все меры предосторожности были приняты. Мы окопались на кухне, где хозяйка пообещала напоить меня чаем.
Мы уселись за стол около окна, задернутого плотными шторами.
Я вкратце рассказала Елене Ивановне о похищении девочки, о трех похожих убийствах, о своих предположениях и попросила дополнить мои знания.
— Елена Ивановна, как я поняла, все трое убитых знали друг друга и, кажется, даже учились в одном классе?
— И, к сожалению, дружили, — сказала хозяйка, заваривая чай. — Вам сахар внакладку или вы вприкуску привыкли?
— Давайте вприкуску.
— Понимаете, Таня, до меня до сих пор никак не дойдет, почему мой Витя тянулся к этим ребятам. Я старалась быть для него всем: и матерью, и другом. — Она смахнула набежавшую слезу. — Я его и в музыкалку водила, и на фигурное катание, и на горку даже лет до двенадцати кататься с ним ходила.
Я старалась жить его жизнью. Когда он родился, Николай сразу настоял, чтобы я уволилась с работы и занималась только воспитанием Вити. А я, между прочим, высшее образование имею, инженером на зуборезном заводе работала. А Коля был начальником цеха на том же заводе. Он любил сына до умопомрачения. Когда Витю убили, он слег сразу: три повторных инфаркта, и его тоже не стало.
Витя только из армии пришел, в институт поступать собирался. В тот страшный день он возвращался из центра на электричке: он на подготовительные курсы ходил. А двадцать восьмого мая домой не вернулся.
Слезы, совсем непрошеные, катились из глаз пожилой женщины. Она забыла про свой чай, который уже остыл, и тихо плакала.
— Бедный мой мальчик. Не успел пожить совсем.
Я слушала и пила чай, стараясь делать это беззвучно и пока не перебивая ее. Пусть выговорится. Ее душа болела и протестовала против столь нелепой, жестокой смерти сына.
Допив свой чай, я так же беззвучно поставила чашку на блюдце.
— Хотите еще, Таня?
— Нет, спасибо большое.
— Тогда идемте, я покажу вам Витину комнату. Я все оставила там, как было при его жизни.
Мы прошли в маленькую комнатку.
Там действительно чувствовалось присутствие молодого человека, фотография которого с черным бантиком в левом углу висела на коврике над кроватью. Кровать находилась слева от двери. Перед окном письменный стол, покрытый стеклопластиком, под которым были разложены фотографии модных в конце семидесятых групп, некоторые теоремы, грамматические правила английского языка. Стояла настольная лампа. У правой стены — книжный шкаф и полированное пианино «Токката» со стопкой нот на крышке.
— Я покажу вам сейчас его школьные фотографии, — сказала Елена Ивановна, открывая нижнюю створку книжного шкафа.
Она достала несколько альбомов.
— Садитесь на кровать, Таня.
И, как я ни спешила, мне пришлось пролистать все альбомы, начиная с рождения. При их просмотре я старалась задавать меньше вопросов и листать быстрее. Вряд ли пяти— или шестилетний малыш смог бы насолить так, чтобы его потом убили.
К школьным я отнеслась более внимательно. Ведь Николай Калинин уехал из Тарасова в пятнадцать лет. Именно до этого возраста случилось то, что принесло им потом ужасную смерть.
Я открыла страницу, где была наклеена фотография всего шестого класса, в котором учились ребята. Девчонки и мальчишки, стоящие и сидящие рядом с молодой, приятной женщиной, классным руководителем.
— Это Наталья Александровна Яковлева, очень добрая женщина.
— Не у нее случайно ребята кошелек украли?
Женщина взглянула на меня удивленно:
— А откуда вы знаете про кошелек? Хотя какая разница. Нет, кошелек они у англичанки украли. А Наталья Александровна провела расследование и вывела их на чистую воду. До сих пор не понимаю, как он смог в этом участвовать. Мы никогда его в деньгах не ограничивали. Да он ими не воспользовался даже. Он их в подъезде за батарею спрятал, домой не принес — побоялся: за такие вещи мы строго наказывали. А когда все выяснилось, он эти деньги вернул.
Это все Колина инициатива была. Он, понимаете, отвратительным мальчишкой рос: своевольным, беспардонным. Славка — тот просто без присмотра, никому не нужный. А у этого отец военный, мать нигде не работала. Казалось бы, все в семье нормально. А он вечно грязный, неухоженный и во всех пакостях, которые пацанами совершались, всегда главарем был.
— Покажите мне их на фотографии, Елена Ивановна.
— Вот Коля, это Витя, а вот этот, ушастый, — Слава.
Я внимательно рассмотрела фотографию, пролистала альбом до конца. Она приготовила мне его армейский альбом. В моем расследовании он, конечно, бесполезен, но отказываться было неудобно. И я, листая его для порядка, стала выяснять то тайное, которое до сих пор еще не стало явным.
— Елена Ивановна, может, вы вспомните какой-то из ряда вон выходящий случай? Что такое могли сделать трое этих мальчишек, что потом послужило причиной их смерти? Николая Калинина тоже убили вчера вечером, как и Славу, как вашего сына, я уже говорила вам. И в записи на кассете сказано, что виной всему прошлое.
Елена Ивановна закусила нижнюю губу, некоторое время подумала. Мне показалось, что по лицу ее пробежала тень сомнения.
— Знаете, Таня, был один случай. Мне даже говорить об этом неудобно. И не знаю, убивают ли за это людей. В общем, было изнасилование мальчика из их класса.
— Кто он? Как его фамилия?
— Я фамилию не запомнила. Это вам у Натальи Александровны спросить надо. Он в Витином классе всего месяц проучился. А когда это случилось, мать перевела его в другую школу.
— А на фотографии он есть?
— Нет его на фотографии. Он в середине года пришел. Я не знаю, Таня, как Витя смог оказаться участником. Он плакал и уверял меня, что это все Колька со Славкой, а он только смотрел. Я ему поверила. Мы, конечно, с отцом отпороли его тогда. Этот случай был самым страшным за время их дружбы с Николаем. После этого я Николая и Славку к нам в дом не пускала и Вите дружить с ними запретила.
Я долистывала последний альбом, до неприличности ускоряя темп. Кажется, теплее, а может, горячо. И мне необходимо в школу, пока не закончилась вторая смена.
— Елена Ивановна, спасибо большое и за чай, и за вашу откровенность. Я думаю, что ваш рассказ поможет мне и я раскрою тайну гибели вашего сына.
— Таня, неужели за это можно убить человека? Ведь Витя был тогда совсем еще ребенком. И подпал под влияние друзей. До сих пор не понимаю, почему он к ним так тянулся.
А мне кажется, что я знаю, почему: Елена Ивановна, любящая сына до самозабвения, попросту лишила его всех человеческих прав, превратив в собственную игрушку. Музыкалка, нелюбимая мальчиком, театры вместо футбола и даже катание с горки под строгим маминым контролем. Она его небось на горшок лет до десяти сажала, не пуская в туалет. И в результате — попытка мальчика обрести себя, проявить свое «я» любой ценою. А тут перед ним сверстники, обладающие полной свободой, бесконтрольные, вольные, как птицы. Тут мама скорее играла в воспитание ребенка, чем направляла процесс становления личности. Когда все слишком хорошо — это тоже плохо. Наукой доказано.
Но о своих талантах Макаренко или Песталоцци я не стала говорить Елене Ивановне. После драки кулаками не машут.
Я уже надела шубу и вдруг подумала, что школа совсем рядом. Нет смысла ехать на машине, да еще с шикарным «хвостом». Неплохо было бы пройти туда незаметно, оставаясь для «хвоста» в искомой квартире.
Я снова поманила хозяйку в ванную: кто ее знает, а вдруг они все-таки слышат нас, хоть вроде бы это и невозможно. Снова включила воду.
— Елена Ивановна, не можете ли вы меня выручить? Я хотела бы проскочить в школу незамеченной. Неплохо было бы, чтоб меня не узнали, когда я выйду.
— Конечно, Таня. Если вы найдете того, кто убил Витю, вы будете для меня самым главным человеком на свете. У меня больше нет никого на этом свете. Чем вам помочь?
— Дайте мне какой-нибудь теплый платок, ремень, пакет и, если подойдет, другую обувь, попроще какую-нибудь.
Женщина вышла из ванной, направилась в зал, откуда принесла и молча, соблюдая конспирацию, протянула мне пуховый платок, кожаный мужской ремень. Из шкафа в прихожей достала вместительный черный пакет. Затем, порывшись на обувной полке, протянула мне войлочные сапоги, которые в народе величают «прощай, молодость».
Затянув ремень на шубе и повязав платок, прикрыв лоб, натянула сапоги: маловаты, но десяток минут потерпеть можно.
Взглянув на себя в зеркало, я осталась довольна. На меня смотрела оттуда миловидная «Феня Тряпочкина». «Рашен герл», — констатировала я.
Сложив свою обувь и кокетливую норковую шляпку в пакет, я сказала хозяйке шепотом:
— Через час или через полтора все верну. Я позвоню три раза. Другим не открывайте.
Она кивнула молча и открыла мне дверь.
Я тенью выскользнула из подъезда и пошла, ссутулившись, опустив голову и слегка припадая на правую ногу, искоса поглядывая на «Audi».
Похоже, в таком виде моя персона их не интересовала, что мне и требовалось. Проследовав мимо стоявших парочкой машин, я скорчила рожу и показала язык. И хоть я была спиной в это время к Корявому и его соратнику или соратникам, жест предназначался именно им. Охраняйте мою «девяточку», мальчики, а я прошвырнусь по свежему воздуху.
Выйдя со двора, я отбросила хромоту и поскакала юным зайчиком. Через две минуты вошла в ворота школы и сразу свернула за угол — принять достойный вид — не пугать же добрых людей. Сменив обувь Елены Ивановны на свои высокие стильные сапоги с пряжками на лодыжках, а платок на шляпку, выпустив из нее белокурый локон, я на ощупь подкрасила губы и только потом вошла в здание школы.
Выяснив у вахтера местонахождение учительской, я пошла по узкому коридору, слева в котором находились окна, а справа — раздевалки, загороженные металлической решеткой, как в зоопарке. Выйдя из него в другой коридор, расположенный перпендикулярно первому, я остановилась в тяжком раздумье: лестниц оказалось две — справа и слева. Махнув рукой, я свернула на левую. Она вывела меня прямо к двери учительской.
Школа явно не высшего сорта: мрачноватые крашеные стены, ободранный пол, а в учительской почти полное отсутствие мебели. И абсолютная тишина везде: и в коридорах, и в учительской. Пройдя через нее в кабинет завуча, я наконец-то обнаружила признаки жизни.
— Простите, пожалуйста, — обратилась я к светловолосой полной женщине бальзаковского возраста, — я хотела бы видеть Яковлеву Наталью Александровну, это возможно?
Я рассчитывала на удачу, хотя вполне могло быть, что она заболела, уволилась, ушла на пенсию или просто у нее методический день. Но фортуна, очевидно, благоволила ко мне сегодня.
— У нее урок в семнадцатом кабинете.
— Спасибо большое. А когда кончится урок?
— Через пять минут. Подождите в коридоре, девушка.
Я вышла в коридор и стала любоваться слегка устаревшей наглядной агитацией типа «Учись учиться», размещенной на стенах в коридоре. Такие призывы я еще из своего детства помню. Вероятно, здесь исходили из принципа: «Все новое — это хорошо забытое старое».
Прозвенел звонок мощностью в огромное количество децибелов. Я от неожиданности чуть не упала. И тут же поднялось нечто невообразимое. Дикие вопли чередовались с хлопаньем дверей, которое произво-дилось с такой силой, будто их пытались сорвать с петель. Здание школы сотрясалось от топота ног и, кажется, было готово развалиться по кирпичикам. Непонятно, как оно выдерживало столь мощный резонанс.
Вот так, наверное, будет выглядеть начало атомной войны.
За дверями семнадцатого кабинета пока сохранялся нейтралитет, но не слишком долго. Через полминуты дверь распахнулась, с силой хрястнувшись о стену. И мощный громогласный поток понесся по коридору.
«Бедная Ленка» — это все, что я могла подумать, имея в виду свою подругу.
Наконец класс опустел. Я получила возможность войти.
— Здравствуйте, Наталья Александровна, я к вам по делу. Я частный детектив, Татьяна Александровна Иванова.
Больше я ничего сказать не успела. В класс ворвался другой оглушительный поток.
— Ты, Зебра, ща получишь, отдай пакет, овца! — вопил маленький взъерошенный мальчонка.
Зебра — светловолосая, рослая, полноватая девочка с зелеными миндалевидными глазами, хрястнув коротышку по темечку и швырнув затем пакет между рядами, — смачно ответила:
— Ка-зел.
— Зеброва, как тебе не стыдно! Ты же — девочка.
— Наталья Александровна, он сам лезет.
— Так, быстро все положили сумки и вышли из класса.
Я думала, что приказ учителя потонет в этом хаосе. Но умные детки, как ни странно, услышали и подчинились.
Мы остались вдвоем. Но не успела я сказать и двух слов, как снова прозвенел звонок, и толпа вновь повалила в класс.
— Наталья Александровна, когда вы освободитесь?
— Извините, Татьяна Александровна, уроком я, разумеется, пожертвовать не смогу, но он последний сегодня. Тогда я в вашем распоряжении. Только не могу взять в толк, что привело вас?
— Это давняя история. Ведите урок, я подожду.
Поскольку у меня образовалось «окно» объемом в сорок пять минут, я решила не терять времени даром, а нанести еще один визит, чтобы дополнить картину, — визит опекунам Ханина.
Они жили тут же, недалеко от школы. Если идти пешком, надо только перейти железнодорожные пути станции «Примыкание», а на машине пришлось бы ехать через весь третий квартал.
Так что, получив отсрочку, я ничего не теряла. Спотыкаясь на насыпи из щебня — попробуйте сами пройти там в сапогах на платформе и высоком каблуке, да еще в кромешной тьме, — я перешла наконец-то на четную сторону улицы Омской, что было равнозначно разве что переходу Суворова через Альпы.
И вот то «змеиное гнездо», о котором я вам, дорогой читатель, уже рассказывала.
Здесь мало что изменилось с тех пор, когда я была тут в последний раз. Но перемены все же были. Некоторые деревянные сарайчики, подточенные временем и грибком, рухнули, как карточные домики, похоронив под обломками содержимое. Содержимое же сарайчиков не представляло, наверное, особой ценности для жильцов, оно так и осталось лежать вперемешку с обломками досок и ржавых гвоздей. Они, несомненно, были бы просто находкой для Анри Матисса или Поля Сезанна.
Где-то здесь, во дворе собственного дома, был убит Вячеслав Ханин.
Я ужасно сожалела, что у меня не было с собой фонарика — непредусмотрительно с моей стороны. Хотя бараков здесь всего четыре: искомый можно вычислить методом исключения.
А тут, на мое счастье, из подъезда вышел мужчина с ведром и, отдалившись метра на три от дома, выплеснул содержимое на снег.
Это при обменах квартир именуется «частичными удобствами». Я выяснила у него расположение дома номер четыре и вошла в нужный подъезд. Деревянная лестница обледенела, ступеньки громко скрипели, и я не знала, чего опасаться больше: сосчитать ступеньки лбом или получить ими по темечку в случае обвала. Мне повезло — я уцелела и тщетно шарила руками по косякам двери квартиры номер три в поисках звонка. Напрасный труд. Такой роскоши хозяева позволить себе не могли.
Я постучала: сначала согнутым указательным пальцем, потом кулаком и потом ногой со всей силы, жертвуя каблуком.
За дверью завозились, засопели, икнули и стали шарить, вероятно, в поисках задвижки.
Наконец с суперзадачей справились, дверь открылась, и я чуть не рухнула, сраженная ароматом. Удивляюсь сама себе, как на ногах удержалась. Такой стойкий дух перегара сразил бы и лошадь.
— Кого принесло? Заходи, у меня тут лампочка в прихожей сгорела.
— А где-нибудь в квартире лампочка есть?
— Ды щас вот на кухне свет зажгу.
Снова длительные поиски с пальпированием стен.
Наконец-то сорокаваттка, засиженная мухами, наверное, нескольких поколений, осветила помещение. Передо мной стояла женщина неопределенного возраста. Всклокоченные волосы, местами превратившиеся в кошму, были собраны и заплетены в косичку, уступающую крысиному хвосту по объему. Отекшее фиолетовое лицо, сине-зеленый фингал под левым глазом и дыра вместо передних зубов. Короче, очаровательное создание, благоухающее свежестью.
— Вы — Ханина Тамара Петровна, если не ошибаюсь?
— Не ошибаешься, а ты кто и зачем пришла?
— Я частный детектив Таня Иванова.
— Хм, детектив. Я ниче не нарушила. Я тихо живу, никого не трогаю.
— Меня привело к вам дело давно минувших лет. Я ищу убийцу вашего племянника, — сказала я лишь часть правды, осматривая кухню.
Трудно было определить: побелена она была когда-то или покрашена — копоть плотным слоем скрыла все следы человеческой деятельности.
Пол ободран, заляпан жирными пятнами. А из обстановки — только двухконфорочная плита на ножках, цвет которой не установила бы и экспертиза, да еще стол-тумба доисторического происхождения, такого же цвета, как и плита. По стене вдоль косяка не спеша прогуливалась привлекательная тараканша, готовящаяся стать матерью, судя по сумке с будущим потомством в задней части туловища.
— Славки, что ли?
Я кивнула:
— Как вы думаете, могли быть у него враги?
— Нашла че спросить. Я в его дела не лезла. А парня жалко, — она залилась пьяными слезами. — Мать-то у него током убило, когда он еще крошкой был. Я ведь его из говна вытрясла, вырастила. А у тебя есть деньги? Давай я схожу — помянем племянника.
— Нет, денег у меня нет. Помянем его добрым словом, и достаточно. Вы мне лучше скажите, Тамара Петровна, слышали ли вы что-нибудь об изнасиловании, в котором участвовали трое мальчишек, в том числе и Слава?
— Не было ниче такого. Мы с Дмитрием его в строгости держали, пороли, ежели че бедокурил. Он боялся нас. Дмитрий-то покойный, царствие ему небесное, ежели нас в школу за какое безобразие вызывали, отпорет его, бывало, ремнем армейским с пряжкой, чтоб надолго запомнил, да в шкафу запрет часа на четыре. Так что не было такого. Уж мы бы за такое вовсе шкуру спустили.
Разговаривать с теткой Ханина мне было больше не о чем. Она про своего воспитанника знала куда меньше, чем я про соседних мальчишек.
С тяжелым сердцем я покинула порочную обитель, где прошло детство Вячеслава. Что было спросить с мальчика, воспитывавшегося в таких условиях? Комментарии, как говорится, излишни. Картина «Три богатыря» логически завершена столь незабываемым посещением и встречей с яркой, колоритной личностью.
Осторожно ступая на носках, я перешла через пути и вернулась в школу. До звонка оставалось минут десять.
